Текст книги "Дрянной декан (СИ)"

Автор книги: Людмила Райот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

41. Травля

И ненависть мучительна и нежность.

И ненависть и нежность – тот же пыл

Слепых, из ничего возникших сил,

Пустая тягость, тяжкая забава,

("Ромео и Джульетта», У. Шекспир)

«Любовная идиллия на фоне стремительно апокалипсирующего мира» – если бы по моей жизни писали книгу, нынешняя глава ее называлась бы именно так.

Следующие неделю или две она протекала однообразным, безумно-ужасным образом, ибо некоторые моменты её были до безумия приятными, а некоторые – просто ужасными.

Все чудесные мгновения, проведённые рядом с Вениамином, превращались в бледную тень воспоминаний, стоило мне зайти в аудиторию к собственной группе. А неприятные часы занятий, полные холодного насмешливого игнора, обращались в прах, когда я снова оказывалась в его объятиях.

Мильнев, по какой-то причине решивший стать моим верным рыцарем на период репрессий, стоически переносил вместо со мной все насмешки, записки и косые взгляды. Не скажу, что его общество доставляло мне большое удовольствие, но вместо с ним было лучше, чем совсем одной.

Я решила не пытаться вызвать Юлю на диалог. Просто не знала, как и о чем нам теперь разговаривать. Кажется, наступила наша персональная точка невозврата, после которой любые попытки сблизиться были обречены на провал. Даже просто ходить с ней в один и тот же вуз стало невыносимым. А уж постоянно видеть ее на занятиях было сродни психологический пытке. Учеба в Ливере, которая так зажигала и вдохновляла в первое время, стала для меня каторгой.

Помимо унизительных записок, то и дело появляющихся на моей парте, группа никак не показывала свое отношение ко мне. Не уверена, что полный игнор можно отнести к нейтральной позиции, но в целом меня не так уж и доставали. Никто не цеплялся ко мне, не приставал с нетактичными вопросами, не смеялся в открытую. Вместо этого меня сопровождал непрерывный шлейф из шепотков, сдавленных смешков и косых взглядов. И поток их не иссякал даже тогда, когда я выходила из аудитории и отправлялась в столовую, холл или другой лекторий.

–У меня началась паранойя, или все и правда смотрят на нас? – спросила я Мильнева, когда мы шли по университетскому коридору.

– Не на нас, а на тебя.

– Что еще случилось? – мне пришлось остановиться и дать бросившемуся вскачь сердцу время немного угомониться. Стоит заметить, весна выдалась очень уж нервотрепная для моего главного мышечного органа – оно вечно сбивалось с ритма и совершало действия, ему не свойственные: то радостно подпрыгивало к самому горлу, то тревожно падало в кишечник. Я уже забыла то благословенное время, когда состояние мое было плавное и расслабленное, а сердце стучало ровно и умиротворенно. Будь то любовная лихорадка или стресс из-за усиливающейся травли, организм реагировал примерно одинаковым образом.

– Кто-то что-то ляпнул на студенческом форуме, и началось. Теперь мы вдвоём против целого мира, Красовская!

Стас приобнял меня за плечи и слегка потряс – оказывать моральную поддержку гуманным способом он пока так и не научился.

– Какой кошмар! Что за форум такой, почему я вечно обо всем узнаю последняя?!

– Потому что ты и пришла к нам последней. Хочешь, ссылку дам? Почитаешь, узнаешь о себе много нового.

– Упаси боже, – содрогнулась я. Боюсь даже представить, какими красками и подробностями обросла моя светлая и чистая любовь на форуме студентов-писателей, славящихся богатым воображением и злыми меткими языками.

– Давай притворимся влюбленной парой, и о вас с деканом, глядишь, все и забудут! – Стас, посмеиваясь, обнял меня второй рукой и потянулся губами к моему лицу.

– Даже не думай! – я огрела его по носу и отошла на приличное расстояние, раздраженно шипя.

Все-таки он как был придурком, так и остался. Разве что перешел в категорию придурков-друзей.

Как бы то ни было, мои худшие ожидания оправдывались одно за другим. Скандальная сплетня расползалась по университету, будто черная плесень. Теперь уже не только студенты моей группы обсасывали новость со всех сторон, но и молодежь из других групп, потоков и даже факультетов. Кто будет следующим? Преподаватели? Ректор? Мои родители?..

Чего я совсем не могла понять, так это поведения Ромки. Все то время, пока вокруг меня зрел «заговор», он умудрялся находиться в центре событий и при этом как бы вовне всей этой грязи. Можно подумать, его старались оберегать от злых разговоров, либо он обладал феноменальной способностью фильтровать чужие слова, вбирая только нужное и полезное, а все остальное пропуская мимо ушей.

Иными словами, он был все тем же Ромой, что и осенью. Опаздывал на занятия (правда, уже меньше), слушал музыку через наушники и играл в группе, витал в облаках, тискал свою девушку и лениво флиртовал с остальными представительницами слабого пола.

На репетициях нам удавалось более-менее нормально взаимодействовать. В десны мы, конечно, не целовались с самого расставания, но и негатива от него не было, в отличии от остальной труппы. Ему и мне предстояло играть влюбленных, потому мы робели и стеснялись подходить друг к другу слишком уж близко – хотя режиссер требовал обратного.

Не думаю, что мы боялись чувств, которые могли бы вспыхнуть между нами заново. Просто, не сговариваясь, опасались реакции наших нынешних половин – за юным Верстовским коршуном наблюдала его новая девушка Ленка, а я не хотела ранить чувства его отца, который нет-нет да и заглядывал в актовый зал.

Насчет моих театральных успехов: руководство было моей игрой вполне довольно, чего не скажешь о Гардениной и ее новых подружках-подпевалах. Однажды вечером я с неприятным удивлением заметила, что некто неизвестный исключил меня из общего чата, посвященного грядущему спектаклю. А на следующей день на репетиции застала еще более досадную картину: я как раз вошла в зал, стараясь сделать это по возможности незаметно (после ссоры с Юлькой у меня выработалась привычка быть тихой и не отсвечивать лишний раз), и увидела девушек-актрис, обступивших режиссера.

– Еще раз: чем вам так не угодила Маргарита, что вы коллективно просите исключить ее из состава труппы? – устало и несколько раздраженно вопрошал Игорь Олегович.

Ему ответило целое многоголосие. Студентки жаловались на меня, не дополняя, а скорее перекрикивая друг друга.

– Я не знаю, мне нужно посоветоваться с Вениамином Эдуардовичем! Все, что вы рассказываете, не имеет отношения к ее профессиональным качествам, то есть, к спектаклю, – насупился режиссер, пытаясь отбиться от наступающих на него девиц.

– Не надо с ним советоваться, Игорь Олегович! Он предвзято к ней относится! – взмолилась Юля.

– А с кем еще? – ядовито поинтересовался режиссер. – Втянуть в это дело ректора? Позвонить президенту Российской Федерации?

– Мы не будем играть вместе с Красовской! – возмущенно завопила Лена Бердникова. – Ее аморальное поведение отбрасывает тень на всех нас! Выбирайте: или она, или мы!

Тут наконец заметили меня, застывшую в дверях. Мне было невероятно тяжело идти к остальным студентам и делать вид, что ничего не случилось. Но именно это я и сделала – если бы ушла, только выставила бы себя еще большим посмешищем. Я села на дальний ряд, глотая слезы и ожидая, когда меня вызовут на сцену.

Через полчаса в зал явился взбешенный Вениамин Эдуардович, целиком и полностью подтвердив мнение о своей предвзятости. Он остановился напротив сцены и, прервав репетицию, заявил безапелляционным тоном:

– Все, кому не нравится Маргарита Красовская, могут покинуть труппу прямо сейчас. Кто пойдет первой? Гарденина?

Гарденина как раз репетировала сцену вместе с Вячеславом, исполнителем роли Деметрия. Прервавшись на половине монолога, она затравленно оглянулась по сторонам и промолчала. Тогда Верстовский повернулся к остальным девушкам.

– Может, кто-то из вас тоже не хочет играть? Ну, чего застыли? Дверь находится вон там.

Лена медленно поднялась со своего места, но через пару мгновений также медленно села обратно – кроме нее желающих испытывать терпение декана не нашлось.

– Игорь Олегович, если вы еще раз вызовете меня с важной встречи из-за необоснованных распрей, я закрою весь этот балаган раз и навсегда, – резюмировал Верстовский старший, еще раз смерив собравшихся тяжелым взглядом. – Обойдемся без Весеннего спектакля!

Такого руководитель кружка театрального мастерства не мог вынести. Больше вопрос о моем «устранении» не поднимался.

Финальным аккордом стала реакция Ромы. Во время репетиции он никак не отреагировал на поведение девчонок, зато на другой день, стоило по аудитории прокатиться какому-то общему смешку, вызванному, видимо, замечанием в мой адрес, он вдруг покраснел, словно рак, и встал из-за парты.

– Немедленно прекратите эти пересуды! – рявкнул он, возвышаясь над всеми.

Группа тут же затихла, с любопытством таращась на одного из главных участников разворачивающейся драмы. Некоторые пришли в шок потому, что обычно флегматичный, сконцентрированный на получении удовольствий парень вдруг решил публично поскандалить; кто-то просто удивился тому, что юный Верстовский знает слово «пересуды».

– То, о чем вы сплетничаете, гадко и ужасно! Ни Рита, ни тем более мой отец не могут быть замешаны в том, что вы себе напридумывали! – Ромка повернулся ко мне. Его глаза пылали праведным гневом. – Знай, я на твоей стороне, и не верю ни единому их слову!

Я слабо улыбнулась ему.

Спасибо за поддержку, Рома. Лучше бы ты этого не говорил.

42. Считай меня своей собачкой

Возможно, правильным решением было бы уйти из «Сна», раз уже все в нем складывалось против меня. К чему мне эта война, это героическое сопротивление объединенным силам «зла» в лице Гардениной и ее новых подруг? Неужели только для того, чтобы доказать себе и им: со мной нельзя так обращаться! И я имею такое же право играть в спектакле, как и они, независимо от объекта моих воздыханий – если уж руководители кружка ничего не имеют против (и даже если они очень даже «за»).

В конце концов, большинство известных актрис театра и кино получили свои первые значимые роли через постель! Даже не знаю, успокаивал меня этот факт или не очень. Как бы то ни было, старания моих недругов привели разве что к тому, что декан отныне ходил практически на все репетиции. Верстовский воспользовался служебным положением, а именно курированием спектакля, чтобы лично наблюдать за успехами студентов на театральном поприще. А также оберегать меня от нежелательных нападок со стороны женской части труппы.

Мою благодарность ему за это трудно было выразить словами. А потому я большей частью молчала, стараясь не выдать себя ни взглядом, ни жестом... И все равно, наверно, выдавала. Актовый зал, казавшийся мне неуютным и угрюмым в отсутствии Вениамина, волшебным образом преображался, стоило ему оказаться рядом.

Настороженная враждебность, читающаяся в студенческом молчании, превращалась в томное ожидание момента, когда можно будет остаться наедине. Темные пыльные углы, коих хватало как за кулисами, так и в самом зале, становились потенциальными пристанищами, где мы могли скоротать мгновения некстати вспыхнувшей страсти. И сидя в зрительном зале на разных рядах и приличном расстоянии друг от друга, мне временами казалось, что мы сидим по соседству. Даже не смотря в глаза и не общаясь, его внимание было сконцентрировано на мне, а мое внимание – на нем.

Когда приходила моя очередь подниматься на сцену, я вздыхала, пыхтела, потела, заламывала руки и закатывала глаза – непроизвольно, конечно, но для пъесы Шекспира это было самое то. Игорь Олегович очень хвалил мою игру, и у меня были основания полагать, что делал он это не только потому, что побаивался Верстовского.

Худо-бедно мы приближались к победному. Показ спектакля назначили на конец апреля – достаточно близко к летней сессии, но не вплотную. В один чудесный день на репетицию пришел Родион Бойко – звезда пятого курса, посредственный писатель, зато гениальный (по меркам университета) модельер. Он снял мерки со всех артистов, подключил к творческому процессу плеяду девушек-швей с самых разных факультетов, и уже через неделю у нас были готовы костюмы.

Нам с Юлией, то есть Гермии и Елене, пошили греческие туники из струящихся полупрозрачных тканей с чрезвычайно низкими декольте. Платья хоть и были длинными, но скрывали вовсе не так много – наверно, по задумке мэтра, такие откровенные наряды должны были приковывать взгляды зрителей к заманчивым изгибам юных тел и отвлекать их внимание от нашей несовершенной игры. Актрис-фей одели в туники короткие и яркие – не иначе, пожалели тканей на массовку. И у волшебных персонажей, и у людей вся эта красота дополнялась венками из искусственных цветов и листьев – полагаю, для такого количества аксессуаров кому-то пришлось ограбить магазин ритуальных услуг.

По всеобщему мнению, единственный приличный костюм достался Галине, исполняющей роль Титании, «царицы фей и эльфов». Но критиковать Станислава в открытую никто не рискнул: все побоялись навлечь на себя гнев капризного «кутюрье», чтобы не выйти на сцену вообще голышом.

Как-то в пятницу нам решили устроить прогон прямо в костюмах. Мы в спешке переодевались за кулисами, чертыхаясь и поминая модельера недобрым словом. Часть актеров, в том числе моего партнера Ромку, свалил сезонный орви. Игорь Олегович, хоть и пришел, но сидел на заднем ряду квелый и унылый, сдавленно чихая в платок – Вениамин Эдуардович отсадил его подальше, дабы тот не перезаражал оставшихся студентов, и взял бразды правления в свои руки.

– Осталось всего пять репетиций до позора, – громко заявил он, усаживаясь напротив сцены и приготовившись мучить нас своим гипертрофированным чувством прекрасного. – Я прекращаю всякие церемонии и с сегодняшнего дня начну учить вас любить, если не меня, то хотя бы театр!

Переодевшиеся актрисы и актеры скромно вышли из-за кулис, одергивая короткие туники и пытаясь прикрыться пластмассовыми венками.

– Что за..?! – у декана округлились глаза от изумления.

– Простите, Вениамин Эдуардович, – просипел режиссер со своей галерки. – Недосмотрели. А переделать уже не получится. Бюджет.

– Но это же порнография!

– И вовсе нет. У нас современный университет, и наши преподаватели, как и студенты, придерживаются прогрессивных взглядов... Уж вам ли этого не знать? – чуть ехидно, хоть и хрипло, ответил Игорь Олегович.

– Ладно, проехали, – декан сделал вид, что не заметил намека, и махнул рукой. – Кулисы открываются, первый акт.

Восторженный Стас Мильнев, большой любитель порнографии, занял место в оркестровой яме, чтобы лучше видеть (яма была, а оркестра – нет: он переживал не лучшие времена, поэтому на спектакле решили обойтись без него). Студенты, исполняющие обязанности работников сцены, приготовились двигать воздух – декорации были пока не готовы. На сцену поднялись задействованные в начале пьесы актеры – все, кроме Ромки, который болел. Вместо него режиссер временно поставил Иннокентия – субтильного паренька, до сего момента играющего второстепенного ушастого из свиты короля эльфов Оберона.

Худенький Кеша встал рядом со мной и ощутимо затрясся, подавленный свалившейся на него ответственностью и оглушенный эротичностью наших с Юлей нарядов. Когда пришла очередь его реплики, он смог разве что открыть и закрыть рот, глядя на меня.

– Прекращай пялиться в декольте Красовской, – строго сказал Верстовский, – там нет текста. Текст должен быть у тебя в голове!

– Но я не учил эту роль, Вениамин Эдуардович, – попытался возразить Иннокентий. – До этого дня у меня было всего три реплики!

– Кто-нибудь, дайте ему распечатку роли Лизандра, – горестно вздохнул декан.

Юля старалась вовсю. Она терпеть не могла Елену и ее партию, но оттого играла только лучше. Бывшую подругу бесила роль гречанки, бегающей за своим возлюбленным Деметрием с параноидальным упорством и полным отсутствием чувства собственного достоинства.

Я – как собачка. Бей меня, Деметрий, – подвывала она.

Я буду только ластиться к тебе.

Считай меня своей собачкой: бей,

Пинай, забрось, забудь; но лишь позволь

Мне, недостойной, за тобой идти.

Могу ли я просить о худшем месте

В твоей любви, – хоть я о нем мечтаю, -

Чем место, подобающее псу?

– Кстати, у Красовской и Гардениной будут небольшие изменения текста во второй сцене, – после небольшого перерыва сказал декан. – В том месте, где упоминается рост персонажей.

Мы с Юлей переглянулись – растерянно, но оттого не менее неприязненно. Действительно, во время заварушки в лесу Елена и Гермия ссорятся из-за мужчин и начинают отпускать «некорректные» замечания касательно слишком большого/маленького роста друг друга. Во время репетиций мы постоянно спотыкались на этом моменте, так как по сюжету «коротышкой» была Гермия, а «дылдой» – Елена. В нашем же с Юлей случае все обстояло с точностью наоборот.

– Мы с Игорем Олеговичем распечатали для вас новые реплики, – продолжил Верстовский. – Парни, передайте им листочки, пожалуйста.

Я взяла новую версию текста и чуть было не прыснула со смеха. Гарденина, напротив, надулась и сделалась красной, будто помидор. Мы приготовились разыгрывать сцену на четверых: две девушки-подруги и двое мужчин, изначально добивающихся руки Гермии, но из-за проделков эльфов спешно «перевлюбившихся» в Елену.

Так вот что! Ты – обманщица, ты – язва, – начала я.

Воровка! Значит, ночью ты прокралась

И сердце у него украла?

Нет у тебя ни робости, ни капли

Девичьего стыда;

Стыдись, стыдись, ты, лицемерка, кукла!

Гарденина всплеснула руками и выкатила глаза:

Что? Кукла я? Ах, вот твоя игра!

Так ты наш рост сравнила перед ним

И похвалялась вышиной своей,

Своей фигурой, длинною фигурой...

Мелкая Юля показала рукой куда-то в зал, возможно, имея в виду Вениамина Эдуардовича. Она все больше распалялась. Бывшая подруга всегда считала себя чересчур низкой, и теперь ее комплекс усилился во сто крат.

Высоким ростом ты его пленила

И выросла во мнении его

Лишь потому, что ростом я мала?

Как, я мала, раскрашенная жердь?

Как, я мала? Не так уж я мала,

Чтоб не достать до глаз твоих ногтями!

В зале начали смеяться. Я повернулась к исполнителям ролей Деметрия и Лизандра и приготовилась читать дальше. Те еле сдерживали слезы.

Когда она сердита, с ней беда.

Она была и в школе сущей ведьмой.

И хоть мала, она душой свирепа!

Со зрительных рядов захохотали в голос.

– Опять "мала"! И все о малом росте! – Гарденина взвилась и подскочила ко мне. Казалось, еще секунда, и она кинется на меня с кулаками. Юноши встали между нами. – Зачем вы ей даете издеваться? Пустите к ней!

Во всех эмоциональных сценах между Гермией и Еленой нам с Юлей практически не приходилось задействовать актёрские способности: искры летели сами по себе, а в написанных сотни лет назад диалогах проступали наши подлинные яд, ненависть и негодование. Сейчас же Верстовский на пару с режиссером устроили собравшимся целое шоу.

После нас из-за кулис вышли эльфы во главе с Титанией и Обероном. Танец девушек-фей в костюмах от озабоченного модельера превратился в праздник разнузданной чувственности. Работники сцены, понукаемые Верстовским, усиленно двигали невидимые деревья, мы же с Юлей, не глядя друг на друга, разошлись в разные стороны.

Я присела в тёмном уголке за тяжёлыми бархатными портьерами, утирая выступивший на лбу пот и пытаясь унять бешено стучащее сердце. Обида на лучшую подругу никак не хотела стихать. Возможно, я первая задела ее, но теперь именно я чувствовала себя пострадавшей стороной и злилась на неё не меньше, чем она на меня. И некогда пламенная дружба обернулась войной без конца и края.

Прошло минут десять, и я вдруг поняла, что прогон продолжается, но звучного голоса Верстовского больше не слышно. Прошло еще мгновение, и он появился рядом, спрятавшись вместе со мной за занавесом.

Стоило мне увидеть его рядом, такого высокого, уверенного, сильного, и гормоны – на этот раз счастья, а не стресса – снова шандарахнули по голове. Я встала и обхватила его руками за шею. Он в ответ прижал меня к стене всем телом, наклонился и одарил не очень долгим, но очень-очень страстным поцелуем.

– Как ты нашёл меня? – хихикая, прошептала я.

– По запаху, как же ещё, – заговорщицки улыбнулся он. Его рука жадно обхватила мою грудь, неубедительно задрапированную двумя слоями тонкой вискозы. – Не мог упустить момент, пока ты в образе греческой путаны...

– Не провоцируй Гарденину, – прошептала я, смущенно пряча лицо. – Она может учудить что-нибудь действительно нехорошее.

– Мои изменения показались тебе несправедливыми? Когда дело касается искусства, я беспристрастен.

– Серьёзно? – несмотря на темень, я смогла разглядеть хитрый блеск его глаз.

– Каюсь, помимо всеобщего блага, мне еще очень хотелось поставить её на место.

Вениамин крепко обнял меня и глубоко вздохнул. Мы оба понимали, что этот момент щемящей нежности наедине не продлится чересчур долго. Он должен будет уйти, пока его отсутствие в зале не показалось кому-нибудь подозрительным.