Текст книги "Дрянной декан (СИ)"
Автор книги: Людмила Райот
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)
46. Компромат
О женщина, услада из услад
И злейшее из порождений ада,
Мужчине ты и радость, и награда,
Ты боль его и смертоносный яд.
Ты добродетели цветущий сад
И аспид, выползающий из сада,
За доброту тебя прославить надо,
За дьявольскую ложь – отправить в ад.
(Лопе де Вега)
Теперь-то можно было с уверенностью сказать: тогда, глубокой мрачной осенью, предаваясь страшным фантазиям о том, как поменяется моя жизнь, решись я на столь неординарные и в чем-то даже скандальные отношения, я ни капли не преуменьшала последствия своего выбора.
Богатое писательское воображение оказалось ни при чем – в действительно все случилось именно так, как я и боялась (или даже хуже). Но я тогда не учла одного важного фактора, в корне меняющего ситуацию.
Представляя себе сопротивление окружающей среды, с которым мне предстоит столкнуться, я упускала из виду то, что во всех этих моральных штормах и вихрях рядом со мной встанет любимый человек, рядом с которым любые трудности будут казаться легче, чем они есть на самом деле. И неустанная близость и поддержка которого будет освещать теплым ласковым светом все мрачные закоулки той гнетущей реальности, где мы оказались.
«Пьяному море по плечу» – я с детства слышала эту присказку и ничуть не сомневалась в ее актуальности. Но, оказалось, море по плечу не только пьяным, но и влюбленным.
И мы с Вениамином Эдуардовичем уже разогнались до такого состояния, когда ни добрые уговоры, ни злостные козни против нашего союза – ничто не могло бы нас остановить.
Что касается моих родителей: помимо травли в университете на мою голову свалилась напряженная ситуация дома. Мама и папа каждодневно промывали мне мозги, принуждая проявить благоразумие и не ломать свою жизнь ради юношеской необдуманной страсти. А я каждодневно им сопротивлялась, отказываясь быть послушной и разумной дочерью. Мы с Вениамином даже думали, не переселиться ли мне сразу к нему... Но пока оставался шанс наладить отношения между предками и деканом, грех было им не воспользоваться. Мой уход из дома, скорее всего, надолго перечеркнул бы эту возможность.
К тому же, в загородном особняке Верстовского постоянно тусил Рома, вопрос с которым пока так и повис в воздухе.
На носу была премьера спектакля, где я играла главную роль в паре с младшим Верстовским. А следом – педсовет, на котором решалась судьба преподавательской карьеры Вениамина. Для всеобщего блага: его, моего и нашего театрального детища – мы надумали пока не огорошивать правдой еще и Романа. А поставить его в известность сразу после этих двух событий.
За день до показа «Сна в летнюю ночь» весь университет, а в особенности наш поток, стоял на ушах. Девушки из труппы горстями пили седативное, парни гоготали и постоянно отпускали непристойные шуточки. Студенты-волонтеры наконец-то доделали декорации: парочку античных колонн (для сцен в Афинах), четыре кривых и плоских дерева (для ночного леса), а также нечто, напоминающее маленький водопадик и качели, украшенные цветами. Теперь перед актерами, отвечающими за реквизит, стояла важная задача – научиться двигать все это добро быстро, в правильные моменты и так, чтобы никого не придавить мимоходом.
Я бы тоже нервничала, если б весь мой эмоциональный потенциал уже не был задействован в любовных передрягах. Но, на фоне всего остального, игра на сцене перед парой сотен человек казалась лишь еще одним эпизодом наравне с другими, не самыми приятными фрагментами этого периода времени.
«Все самое горькое уже произошло, больше бояться нечего» – так я думала перед премьерой. И ошибалась.
Настал день Икс. За два часа до начала зал закрыли от посторонних. Ливер постепенно наполнялся людьми. Были приглашены студенты со всех курсов и потоков, преподаватели, а также родители участвующей в спектакле молодежи. Мои предки, само собой, пришли тоже. Мама весь вечер дергалась и сомневалась, стоит ли ей идти в наш «рассадник греха», где «восседает этот жуткий аспид», но в конце концов решила почтить присутствием мое первое и, вероятно, последнее участие в театральной постановке.
Эх, а ведь когда-то ей так нравился Вениамин Эдуардович. Но стоило ему переквалифицироваться из «возможного свата» в «вероятного зятя», и любовь сразу испарилась.
Но пока что зрители ожидали снаружи, а по залу табунами носились паникующие актеры. «Феи» в сотый раз повторяли танцевальные номера, работники сцены упражнялись в поднятии занавеса и дислоцировании критически важных для сюжета декораций.
Верстовский тоже был с нами. Он заставлял Петра, играющего Деметрия, раз за разом повторять диалог, который выходил у того недостаточно эмоциональным. Петр кипел и мало что не ругался матом, зато генерировал необходимую для роли страсть.
Девушки (да и некоторые парни) сидели на зрительских местах, обложившись косметикой, и наносили самодельный сценический грим – кричащий макияж, делающий черты лица четкими и заметными даже в свете горящих софитов.
За пятнадцать минут до того, как начать пускать зрителей, режиссер взял слово. Студенты, разодетые в светлые полупрозрачные ткани, с волосами, украшенными искусственными цветами, собрались вокруг серьезного Игоря Олеговича. Руководитель кружка поблагодарил всех за смелость и отдачу и попросил отыграть спектакль не хуже, чем это было на последнем прогоне, а в завершении уведомил:
– Последняя и главная новость: на спектакле будут присутствовать представители прессы. Один новостной журнал согласился осветить нашу творческую деятельность в своей статье. Так что работаем по полной, не расслабляемся.
Актеры испуганно зашептались. Может, и к лучшему, что я теперь проводила время одна, а не вращалась в женском кругу подружек и знакомых: в нем любые новости распространялись моментально и принимали в устах обсуждающих катастрофический масштаб. И за счет «информационного детокса» мне как-то удавалось сохранять ясность рассудка.
Я отвернулась от Игоря Олеговича и наткнулась на горящий взгляд Гардениной. Бывшая подруга вместе с несколькими соратницами что-то горячо обсуждала, посматривая в мою сторону. Они регулярно и, не скрываясь, обсуждали нас с Верстовским – я вроде даже успела к этому привыкнуть – но сегодня их поведение задело и обеспокоило меня.
Актеры спрятались за кулисами, дверь открыли, и в зал хлынули жаждущие хлеба и зрелищ студенты и не-студенты. Мы выглядывали из-за занавеса – народа набралось ужасно много. Кресел не хватало, и части гостей пришлось столпиться по периметру партера, встав около стен. Под самой сценой уже караулило несколько фотографов, а хипастого вида оператор устанавливал огромную камеру.
Когда помещение вместило всех, кого могло вместить, и битва за сидячие места наконец отгремела, волонтеры потушили верхний свет. Зрители зааплодировали, подбадривая непрофессиональных артистов, и в медленно раздвигающиеся кулисы ударило с десяток ярких прожекторов.
Мне невольно передалась атмосфера немой истерии, витающей в воздухе – моим сердцем завладело волнение. Вдруг я ошибусь, забуду слова и выставлю себя на посмешище перед таким количеством народа? Не смертельно, но хотелось бы отыграть чисто и безупречно: хотя бы для того, чтобы не позорить себя в очередной раз в глазах недоброжелателей.
Тем не менее, первый акт пролетел быстро и незаметно. Между мной и Гардениной искрило, как и всегда. Елена и Гермия вроде бы еще дружили, но в их диалогах уже звенела и прорывалась женская ревность к чужой удачливости и красоте. Основа для разлада была заложена.
Я больше с ним не встречусь: не страдай. Мы навсегда покинем этот край! Пока я здесь жила, любви не зная, Афины мне казались лучше рая... И вот – любовь! Чем хороша она, Когда из рая сделать ад вольна? Выпалив этот стих, я прикрыла глаза, испугавшись, что эти слова могут стать для меня пророческими. Мы удалились со сцены, уступив место группе других актеров. Ныряя в узкий проход, отделяющий закулисье от гримерок и переодевалок, Юля сильно толкнула меня плечом, уж не знаю, нечаянно ли или намеренно. Но во взгляде, кинутом через плечо, не было ни капли раскаяния. – Ты прекратишь уже?! – в сердцах выпалила я. Видит бог, я не хотела начинать конфликт – будто чувствовала, что ни к чему хорошему выяснение отношений не приведет, а слова лишь воспламенят молчаливое, полное невысказанного гнева напряжение между нами. И уж точно не стоило начинать ссору прямо во время спектакля. Но сдерживаться больше не было сил.
– А что именно я должна прекратить? – Гарденина снова обернулась, направляясь в актерскую переодевалку. – Это ты – лгунья, да еще и спишь с тем, с кем не следовало. Я-то здесь при чем?
У меня отнялся дар речи от негодования. И она еще смеет строить из себя оскорбленную невинность после того, что устроила мне в некогда любимом университете?! Моя учеба превратилась в ад, стоило ей узнать о моем романе с Вениамином Эдуардовичем, а она не видит за собой никаких недостатков?
– Ты знаешь, о чем речь! – возмутилась я, заходя вслед за ней в переодевалку и закрывая дверь. – Как ты могла рассказать всем мою тайну? Настроить против меня целый свет?..
– С чего ты решила, что это сделала я, Рита? – Гарденина наклонилась к зеркалу, поправляя макияж.
– В смысле?..
– Почему ты думаешь, что мне нужно было кого-то настраивать против тебя? Не много ли чести, Красовская? Вы с деканом практически не скрывались, как оказалось! И умудрялись обжиматься даже осенью, на вечеринке у Ромы. Думаешь, у других нет ни глаз, ни ушей? – она взяла пуховку и начала наносить пудру на красные, пылающие от гнева щеки. Ее руки дрожали. – Если кто-то и был слеп и глух, так это я, наивная дурочка, поверившая в искренность лучшей подруги... Да еще Рома – похотливый придурок, который не замечал ничего, кроме интереса в отношении очередной студентки. Никого ни в чем не пришлось убеждать, поверь. Достаточно было одного неверного шага; маленького полена, подкинутого в тлеющие угли одной очень скандальной сплетни...
– И это полено подкинула ты?
– Думай, что хочешь, Марго, – Гарденина величественно отмахнулась. – В любом случае, ты заслуживала все то, что сейчас происходит.
– Как ты можешь так говорить, Юля? – воскликнула я, борясь с подступающими слезами, злостью и негодованием. – Мы же были подругами! Дружили с самой школы!
– ВОТ ИМЕННО! – она швырнула кисточку в стену и повернулась ко мне, сверкая глазами. – Я доверяла тебе всем сердцем, а ты столько времени скрывала свою натуру! Обманывала меня... и всех!
– Так получилось, я... я просто влюбилась!!! – мы уже кричали друг на друга, забыв о том, что совсем недалеко, за несколькими стенами, отделяющими подсобные помещения от зрительного зала, находились посторонние – целая толпа ожидающих своего выхода артистов. И уйма гостей.
– Да, и это было подло! – Юля наступала на меня с упорством маленького паровоза, наклонив голову и сжимая кулаки. – Потому что Я ПЕРВАЯ им заинтересовалась! Он должен был стать моим!
– При чем тут очередность, Юля?! – я покрутила пальцем у виска. – Ты совсем помешалась?
– Да, возможно, что помешалась! – завопила она. – Ты всю жизнь была лучше меня – выше, красивее, элегантнее! Уехала учиться заграницу, хотя оценки у нас были одинаковыми! И, когда я влюбилась в препода, поспешила сделать то же самое, лишь бы он не достался мне! А потом еще и эта роль... Зачем ты пришла покорять театральные подмостки – неужели не могла оставить хоть какую-то область, где я могла бы быть лучше тебя?! Ты забрала у меня все, абсолютно все, «подруга»!
В переодевалку начали заглядывать удивленные актеры. Маленькая комнатка постепенно наполнялась людьми.
– Ты ненормальная! – пораженно выдохнула я. Меня трясло, как от сильного мороза. Неужели она ненавидела меня все это время?.. Все годы нашей якобы «дружбы», Юля отчаянно завидовала мне – может, долго отрицала это чувство, не желая сама себе в нем признаться – но оно от того не становились слабее. Наоборот, приобретало губительные свойства токсичного яда, разъедающего душу изнутри.
– Девушки, вы снова за свое? Перестаньте, прошу вас. Сейчас не время и не место скандалить! – рядом с нами оказался младший Верстовский, одетый в штаны свободного кроя и полупрозрачную сорочку: наряд Лизандра, выполняющий функцию околоисторического костюма.
Рома положил руки нам на плечи, но Гарденина скинула его ладонь, переключив внимание на парня.
– А вот и еще один простачок! – хохотнула она. – Еще один наивный и обманутый дуралей!
– Юля, прекрати! Мы уже обсуждали это! – молодой Верстовский грозно свел брови.
Девушка кинулась к своей сумке.
– Нет, не прекращу! ОНА, – Гарденина направила палец в мою сторону, – и так уже обвинила меня в кознях. Мне терять нечего! Сейчас ты наконец-то узнаешь правду.
Гарденина достала телефон, быстро что-то на нем нашла и ткнула смартфоном прямо в лицо Роману.
– Смотри!
Внутренне холодея, я подошла ближе и тоже заглянула в экран мобильного. Видео было достаточно темным, на нем неясно двигались какие-то фигуры. Но, если всмотреться, становилось очевидно: главные действующие лица там – я и декан.
Кто-то исподтишка заснял нас, пока мы в первый и последний раз целовались за кулисами.
47. В свете софитов
Младшему Верстовскому потребовалось больше времени, чтобы понять, что происходит на видео. Он медленно менялся в лице: недоумение перетекло в изумление, изумление – в злость... Эмоции застывали странноватой, немного пугающей гримасой. Рома будто воевал сам с собой – отчаянно силился понять истинное положение дел и поверить в новую действительность. Я отвела глаза, настолько стыдно и позорно было наблюдать крушение чужих иллюзий, виновником которого стали мы с деканом – некогда самые близкие для Верстовского люди.
– Если что, это снимала не я! – довольно заявила Юля. – Мне просто переслали.
Вокруг раздались смешки и шепотки. Создалось ощущение, что для многих из присутствующих видео не стало новостью: ошарашило оно разве что меня да Ромку, конечно же.
Стало даже немного интересно, почему они так долго не показывали ему компромата. Ведь с момента «закулисного» поцелуя прошел не один день.
– Как это понимать?! – клокоча от ярости, обратился ко мне Рома.
Я почувствовала себя еще более отвратительно. Наверно, нужно было что-то сказать молодому Верстовскому, извиниться, попытаться все объяснить... Но в горле встал огромный ком, не дающий произнести ни звука. Может, я просто устала оправдываться и просить прощения за свою любовь?..
– Дружище, сейчас не время, – ему на плечо легла рука Петра, напоминая нам о том, что совсем рядом идет спектакль, в котором мы, между прочим, принимаем непосредственную роль. – Ребята-эльфы уже доигрывают сцену. Скоро наш выход.
Рома еще несколько мгновений буравил меня возмущенным взглядом, а потом скинул руку одногруппника и направился к выходу.
– Да пошли вы все! – выплюнул он. Резко стянул через голову рубашку Лизандра, зашвырнул ее в угол комнаты и ушел, хлопнув дверью.
Упившись любопытным зрелищем, актеры быстро рассосались кто куда. Я посидела одна в переодевалке, пытаясь собрать себя в кучу и унять дрожь. Потом выползла в коридор, слоняясь туда-сюда и не зная, куда приткнуться, чтобы не встретиться ни с презрительным взглядом, ни с унизительным высказыванием.
– Рита, иди скорее за кулисы! Где твой партнер?– обеспокоенный Игорь Олегович нашел меня, прислонившейся к одной из стен. Над головой висел динамик, воспроизводящий аудио со сцены – чтобы все актеры имели представление, какой эпизод из пьесы отыгрывается в данный момент. Судя по экспрессивным причитаниям, там как раз блистала Юлька, изображая пятьдесят оттенков любовной одержимости Петром-Деметрием.
– Не знаю.
Рома ушел минут десять назад, и с тех пор его нигде не было видно. А снятая сорочка, пошитая университетским «кутюрье», так и валялась в гримерке, где он ее и оставил.
– Интересные дела! – рассерженно заявил режиссер. – У него сцена с минуты на минуту, а он пропадает непонятно где!
– Мне правда очень жаль, Игорь Олегович... – с трудом проговорила я.
– О чем ты говоришь? – мужчина взглянул на меня с непониманием. – Стой здесь, а я пока сам поищу этого балбеса.
Он подвел меня к краю сцены, отгороженному кулисами от зрительских взглядов, и умчался, ругаясь на ходу. Юля с Деметрием закончили свой диалог и ушли, вслед за ними пролетел чувственный танец полуголых эльфиек. Буквально на пару минут мелькнули исполнители ролей Титании, Оберона и Пака. Девушка легла, изображая спящую царицу фей. Один из парней-эльфов, дурачась и строя смешные рожи, наклонился над ней, капая в глаза богини соком любовного цветка.
Я замерла, ожидая появления Ромки. Секунды текли очень медленно, отдаваясь во мне настойчивым тиканьем – биением моего сердца, и при этом пролетая молниеносно.
Раз – занавес опустился, позволяя волшебным существам убраться куда подальше, и тут же поднялся снова. Два, свет прожекторов сменился с мистического голубого на приглушенный зеленый. Заиграла другая музыкальная вставка, сигнализируя начало новой сцены.
Три – раздались жидкие аплодисменты...
– Пора! – кто-то выпихнул меня из-за кулис, и я на автомате выскочила к зрителям. Хлопки оборвались, сменившись гулким молчанием зала, софиты ослепили, будто впервые. Рядом стояли декорации, изображающие деревья – вблизи они выглядели совсем нелепо и неказисто: яркие светильники подчеркивали все неровности и шероховатости, виден был каждый штрих, выполненный крупной кисточкой, каждый мазок. С гипсовых ветвей свисали бумажные листья и цветы.
По сценарию мы должны были выйти с Ромой одновременно – прекрасная влюбленная пара, должна была ступить под сень волшебного леса вблизи Афин. Убегая от строгого отца Гермии, они решили навсегда оставить родные места: совершить этот отчаянный шаг вместе и держась за руки...
К моему ужасу, младший Верстовский не появился, и что-то подсказывало мне – так больше и не появится в спектакле. Я вышла на «подмостки» и стояла под искусственным дубом, как легковерная греческая дура. Вся следующая сцена без Лизандра теряла первоначальный смысл и приобретала совсем другой оттенок: девушка рискнула всем и сбежала из дома... Но любимый предал ее, не явившись на место встречи. Гермия осталась совсем одна.
Мой скудный актерский опыт не готовил меня к таким ситуациям. Я понятия не имела, что мне делать... Читать роль так, будто рядом есть собеседник? Импровизировать, сочиняя на ходу новые стихи? Или трусливо уйти со сцены?..
Может, именно этого и добивалась Гарденина, не ставя Рому в известность заранее, а подставив меня прямо во время спектакля? Что ж, месть вполне удалась. Хотела, Рита, играть главную роль – играй и разгребай последствия...
Пауза затягивалась. В зале начали шептаться. Игорь Олегович отчаянно подавал мне какие-то знаки из-за кулис, но я не владела навыком чтения по губам, потому не понимала его сигналов. Судя по отчаянной жестикуляции, я должна была развернуть на сцене активную деятельность, заменив собой Лизандра и устроив зрителям настоящее шоу. Но... Из меня была никудышная актриса, если начистоту. И в спектакль я попала исключительно по протекции старшего Верстовского.
Эх, где он сейчас? Сидит в зрительном зале, недоумевая, почему я оказалась на сцене одна? Или тоже рыскает по подсобным помещениям, разыскивая сбежавшего сына?
В глаза бросилась направленная на меня камера. Стоящий за ней оператор смотрел с раздражением, недоумевая, почему исполнительница роли Гермии вышла на сцену и впала в столбняк, не способная связать и двух слов. Можно не сомневаться, какая именно новость привлечет к статье о спектакле больше всего читателей... Готовая разрыдаться прямо у всех на виду, я пошла по площадке, заламывая руки и в прямом смысле олицетворяя собой растерянную, заблудившуюся в лесу и своих чувствах юную особу. И ни с того ни с сего принялась читать стих из совсем другого эпизода:
Лизандр! Как! Нет? Ушел? О мой супруг!..
Не слышит он? Откликнись, милый друг,
Во имя всей любви! Да что же это?
Лишаюсь чувств от страха. Нет ответа?
Так, значит, мне на поиски идти?
Найти его – иль смерть свою найти!
Я ринулась прочь вся в слезах. У меня в планах стояло пересечь сцену насквозь и спрятаться за кулисами с другой стороны. Не знакомые с сюжетом пьесы могли бы решить, что Гермия и правда потерялась, а там – пусть руководство театрального кружка само решает, что делать в ситуации, когда один из главных актеров внезапно провалился сквозь землю, ставя под удар напарников.
Я уже собралась с позором скрыться, когда вдруг позади меня раздался знакомый голос.
Ты, Гермия, бродя в лесу, устала,
А я сознаюсь, что утратил след.
Не выбрать ли нам место для привала
И подождать, чтоб нам помог рассвет?
По залу прокатилось удивленное «О-о-о!», и я пораженно обернулась, не веря своим ушам. На сцене стоял Верстовский. Но не Ромка, а другой. Старший. Моя надежда, моя любовь... Как завороженная, я качнулась по направлению к нему.
Пусть мой Лизандр себе устроит ложе;
А я тут где-нибудь прилягу тоже.
На Вениамине Эдуардовиче были его обычные брюки и историческая сорочка – наряд Лизандра, оставленный Ромкой. Рубашка была ему маловата: ткань обтягивала крепкий торс, а треугольный вырез распахнулся до предела, приоткрывая волосатую грудь. Возможно, реакция зала (по крайне мере, женской его части), была вызвана именно этим фактом. Но и то, что актер, играющий Лизандра, скитаясь по волшебном лесу, преобразился – голос его остался прежним, зато сам он набрал пару десятков лет, тоже имело значение.
– Единосердым близость не страшна; хоть двое мы, душа у нас одна... – сказал декан, и мы оказались рядом друг с другом. Я смахнула слезы и посмотрела на него с признательностью и восторгом. Моих губ коснулась счастливая улыбка, и я никак не могла согнать ее с лица.
– Прошу тебя, Лизандр, моя отрада, ляг в стороне, нам близко быть не надо, – Гермия пыталась уговорить любимого сохранять приличия, но он, распаленный романтичной обстановкой ночного леса, придерживался иного мнения.
О, не пойми мои слова превратно!
Любви должна быть речь любви понятна.
Не надо нам с тобой раздельных лож.
Да, я не лгу, хотя промолвил: «ложь».
Верстовский обнял меня за талию, притянул к себе. Зал ответил протяжным «А-а-а-ах!». Где-то там сидели и мои родители в том числе... Но нам уже не было до зрителей никакого дела. Наверно, сыграла роль магия сцены или необычный свет софитов... Но тройка гипсовых деревьев с бумажными листьями вдруг обернулась самым настоящим лесом. Волос и кожи коснулся прохладный ветерок, а на краю зрения замельтешили юркие золотистые искорки: блики от слепящих прожекторов?.. или живые феи, явившиеся со страниц пьесы Шекспира, чтобы благословить наш союз?..
Смотря на меня пылким и затуманенным взглядом, декан наклонился и потянулся к моим губами. Я ответила на страстный поцелуй, зарывшись пальцами ему в волосы. Зал взорвался шумом и аплодисментами. Преподаватели негодовали, студенты, наслышанные о нашем с Верстовским романе, бились в экстазе. Не имеющие отношения к Ливеру люди – родители других актеров и журналисты – смутно чувствовали, что происходит нечто экстраординарное, и поддерживали общий ажиотаж.
Тишина настала лишь тогда, когда Верстовский, доиграв сцену, вдруг опустился передо мной на одной колено. И по-дурацки улыбаясь, спросил совершенно не в кассу:
– Ты же выйдешь за меня, Ма... Гермия?
То, что происходило дальше, не очень-то хорошо отложилось в моей памяти. «Сон в летнюю ночь» продолжился с Вениамином в роли Лизандра. Несмотря на бурную реакцию зрителей, нужно было отыграть горемычный спекталь до конца... и я играла, хотя люди, звуки и сама сцена воспринимались мной не иначе, нежели тот самый волшебный сон, о котором ведется речь в пьесе.
Из нас с Верстовским получился замечательный тандем. Декан блистал в своем амплуа. Его голос был звучным, реплики острыми и эмоциональными... Он будто бы родился для того, чтобы играть на сцене, а я хлопала влюбленными глазами, глядя на него, и старалась не отставать. Он мастерски отыгрывал «внезапную» влюбленность в Елену вместо Гермии, изображая такую убийственную страсть по отношению к Гардениной, что та покрывалась пятнами от злости, чувствуя язвительную насмешку за красивыми фразами и высокими словами.
И мы снова ссорились все вчетвером: Гермия, Лизандр, Деметрий и Елена. Я опять называла Юлю «низкой ростом» и негодовала из-за того, что она якобы отбила у меня жениха, а она кипятилась и не могла понять, почему все вдруг принялись над ней издеваться.
Пустите же меня: вернусь в Афины
С своим безумьем и за вами больше
Я следовать не буду. Отпустите!
Ты видишь, как проста я и кротка, – жалобно проныла Гарденина.
– Ступай же прочь! Да кто тебя здесь держит? – зло ответила я.
– То сердце глупое, что здесь оставлю...
– Прочь, карлица, пигмейка, зачатая на спорынье! Прочь, желудь! Прочь, бусинка! – поддал жару Верстовский.
– Тварь! – это слово уже выходило за рамки пьесы. Взбешенная Юля вцепилась мне в волосы, я вскрикнула и с силой оттолкнула ее от себя. Мужчины кинулись разнимать нас, и началась самая настоящая потасовка. Петр вроде оттащил разъяренную девушку подальше, но она снова кинулась ко мне и случайно задела одну из декораций. Дерево стояло не очень устойчиво, и несущаяся ко мне Юля не видела, как оно накренилось и начало заваливаться прямо на нее.
Не перестающие офигевать зрители издали дружный предупреждающий вскрик. Верстовский успел отпихнуть Гарденину в сторону, и тяжелая махина, вместо того, чтобы упасть прямо на нее, обрушилась рядом, придавив край ее длинного шифонового подола. Заверещав, она рванула в сторону, и швы, скрепляющие куски ее тонкого платья, лопнули.
Платье Елены так и осталась лежать на полу, а Юля испуганной ланью выскочила из него, оставшись стоять на сцене почти голой, не считая маленьких бежевых стрингов.
В общем, спектакль произвел фурор. Студенты бесновались и требовали устроить еще один показ, а родители и преподаватели в шоке покидали зал.
Где-то за кулисами лежал в обмороке Игорь Олегович.
