Текст книги "Дрянной декан (СИ)"
Автор книги: Людмила Райот
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)
18.2. Извинение
Но... Но это же нечестно! Декан подставил меня самым мерзким способом! И все ради чего? Чтобы принудить к разговору, который совершенно излишен? Я и так уже сказала ему все, что думала. И никакая новая прическа, даже та, что очень современна и вполне ему идет, ситуацию не исправит!
Понося Верстовского последними словами про себя, я поджала губы и невидящим взглядом уставилась в пустую доску. Можно было не сдерживаться и написать ему что-нибудь дерзкое прямо в чат, но он, небось, только этого и ждет. Потому игнор – лучшее оружие.
Подходить к декану (даже просто подходить) не было никакого желания. А может, он еще остынет к концу пары и раздумает меня звать?
– Красовская! – не раздумал он. – Раздайте работы девушкам. Я их проверил.
Прозвенел звонок. Учащиеся начали переговариваться, собирать вещи с парт. Я неспешно направилась к преподавательскому столу, сгребла стопку листов в охапку.
– Что вы хотели от меня, Вениамин Эдуардович? – понизила голос и повернулась к студентам спиной.
– Не сейчас, – поморщился он, смерив быстрым жадным взглядом мои ноги в капроновых чулках: от самых щиколоток до края неприлично короткого платья, и ни сантиметром выше. – Заглянете ко мне в кабинет на большой перемене? Могу я на вас рассчитывать, Марго?
– Хорошо.
Я сузила глаза и наградила его в свою очередь мрачным, полным презрения взглядом. Ясно давая понять, что помимо моего прихода, рассчитывать ему больше не на что.
– Ну, что там? – Юля жадно выхватила свою пьесу буквально у меня из рук. – Пятерка, я так и знала!
Подруга выронила листы на парту, сложила руки в молитвенном жесте и обратила глаза к небу, шепча слова благодарственной молитвы. Я заглянула в свою работу, нашла там всего лишь тройку – правда, твердую, без плюсов или минусов – и пришла в ярость.
Как-то неубедительно декан за мной ухлестывает! Мог бы попробовать подкупить хорошими оценками, например!
– А у тебя? – наобщавшись с высшими силами, поинтересовалась подруга и заглянула мне под руку.
– Всего лишь несчастная тройка! – нет, я подозревала, что написала абы что, но убедиться в этом оказалось все равно весьма обидно.
– Сочувствую...
– Даже хуже. Эдуардович хочет устроить мне полный разнос. Зовет к себе в деканат на большой перемене.
– Блин. Лучше бы я тоже на тройку написала. – Юля убрала свои записи в сумку и завистливо вздохнула – Передавай ему там привет, что ли...
Меня бы вполне устроило, если бы она сама пошла и передала ему все, что вздумается. Может, подруга смогла бы отвлечь внимание нашего злостно-утонченного препода на себя? И, заметив рядом пылающую страстью и взаимностью юную деву, он наконец отстал бы от нас с Романом?..
При более тщательном осмыслении, идея выглядела не такой плохой. Пожалуй, даже великолепной. Надо как-то помочь им воссоединиться... Вот только как?
Я шла по застекленному переходу и мысленно ругала себя за то, что вырядилась, будто на свидание: во мне все еще билось желание показать всему университету, что я хоть и одинокая теперь, зато чертовски привлекательная. Но в случае с визитом в деканат это было явно излишним. Вдруг Верстовский решит, что студентка Красовская так нафуфырилась по его душу?..
Перед дверью нужного кабинета я попыталась натянуть юбку черного мини-платья как можно ниже, но попытка успехом не увенчалась. Тогда я достала из рюкзака папку формата А4 и решила прикрыться хотя бы ею. Постучала в дверь и на дрожащих ногах зашла в вотчину декана.
– Марго, – отец Ромки улыбнулся. – Проходите, садитесь.
– Зачем вы хотели меня видеть, Вениамин Эдуардович? – я медленно подошла к столу и села, разложив папку на коленях. Прикрыв срамоту, почувствовала себя немного увереннее. Следующая его фраза стала неожиданностью.
– Я хотел извиниться.
– За Ромку?..
– Нет, за себя. Рита, я не должен был так резко и опрометчиво к вам... – мужчина замолчал, подбирая нужное слово, а по моему телу поползли мурашки.
Оттого, что я сейчас нахожусь на его территории, территории декана университета, но он и не думает меня отчитывать, как в прошлый раз здесь, а наоборот – ставит в уязвимую позицию себя... И потому, что он впервые назвал меня не "Красовской", не "Марго", а просто "Ритой".... Так по-домашнему просто и ... интимно?
– ... подкатывать? – глухо подсказала я.
Декан рассмеялся, и от его низкого хриплого смеха мне стало еще неуютнее.
– Да, именно так это в ваше время и называют. Вы, наверно, были испуганы и шокированы тогда?
– Да...
– Это было недостойно с моей стороны, Марго. Видно, у меня и правда помутился рассудок от страсти...
Я мысленно застонала и чуть было не прикрыла лицо руками со стыда.
– Как бы то ни было, обещаю, что больше не стану донимать вас непристойными предложениями. С этого дня наши отношения будут лежать исключительно в плоскости "ученик-преподаватель".
Я ответила не сразу, потому что сначала просто не поверила в свалившееся на меня счастье. Да и вообще не особо поверила, ибо еще помнила голод в его глазах, когда он смотрел на мои ноги. И было очевидно, что он все еще пытается понравиться мне: сегодня его рубашка была расстегнута на несколько верхних пуговиц, что давало простор воображению, а рукава закатаны, приоткрывая сильные, покрытые темными волосами, предплечья.
– И даже не станете настаивать на моем переводе?.. – я нашла в себе силы вернуться к теме беседы.
– Нет, Марго, учитесь спокойно, ради бога. Насколько я понял, у вас есть крепкая академическая база и талант, чтобы стать писателем.
– Кстати, насчет этого... – в моем голосе промелькнули недовольные нотки. – Почему вы поставили мне "три" за домашнее задание?
– Я поставил вам тройку за пьесу? – искренне удивился декан. – Покажите-ка...
Я достала свою пьесу. Для этого мне пришлось снять папку с колен, что послужило поводом для еще нескольких заинтересованных взглядов. Верстовский быстро просмотрел написанное и зачеркнул свою же оценку.
– Видно, слишком увлекся, слушая поэтические стенания ваших одногруппников. Конечно же, это пятерка. Особенно занимательна сцена оргии между фавнами и людьми под сияющей луной... – пробормотал он. – Говорю же: талант!
Я покраснела до ушей и хотела уже забрать свою работу обратно, но Верстовский вдруг положил нее ладонь.
– Можно я оставлю ее себе? Буду перечитать на ночь глядя, вдохновляться на научные труды...
– Конечно, пользуйтесь на здоровье, – так и не смогла понять, он серьезен, или завуалированно насмехается надо мной. – И спасибо за извинения, они были к месту. Потому что ваши...
Я не смогла произнести "чувства", так как это слово придавало происходящему совсем другой, более глубокий, но и пугающий, смысл.
– ... ваша "жажда" совершенно неуместна. И вести себя в подобном ключе – неразумно.
Декан усмехнулся и сложил руки на груди.
– Спасибо, Красовская, за эту маленькую нотацию. Трезвый взгляд на вещи нам сейчас совсем не помешает.
– Вот именно! Не знаю, что у вас за наклонности такие...
– Наклонности? – Верстовский вопросительно приподнял одну бровь.
– Но вам стоит поискать себе кого-то еще для их удовлетворения... Ведь я даже не девственница!
Глаза мужчины ненадолго вспыхнули (вот говорю же – наклонности!) – но он быстро взял себя в руки и плотоядно улыбнулся.
– На это я даже и не рассчитывал. Если б вы были девственницей, наше знакомство состоялось бы совсем иначе.
– И вообще, вокруг вас вагон молодых девушек! Уверена, среди них найдутся те, кто тоже... – я запнулась, не зная, как поделикатнее обозвать сексуальное влечение к людям старшего возраста.
– С определенными "наклонностями"? – подсказал он.
– Типа того! Вот, например, Юля от вас просто без ума... – я до последнего сомневалась, выдавать ли тайну подруги, но другого способа быстро и безболезненно заинтересовать Верстовского другой молодухой, не придумала.
– Какая Юля? – тут и вторая бровь декана взлетела аж до самого пробора.
– Ну, Гарденина Юлия. Мы с ней вместе сидим.
Отец Ромки моргнул и некоторое время переваривал информацию, задумчиво глядя в пространство.
– Ужасная идея с ее стороны, – наконец сказал он, и почти слово в слово повторил реакцию Ромы.
– Почему?! – сказать, что я удивилась, значит ничего не сказать. Но ответ его поразил меня еще больше.
– Гарденина – светлое, чистое создание. Нечего ее в это впутывать.
Меня аж скрутило от такой логики. Юлька у нас, значит, слишком невинна для отношений с деканом? "Светлое и чистое создание"? А я, получается, темное и грязное, раз меня можно?!
– Вы правы! – я хлопнула папкой по столу, возможно, чересчур эпатажно, и решительно поднялась на ноги. – Нечего впутывать тех, кто этому совсем не рад!
И почему все наши встречи наедине заканчиваются тем, что я бешусь и бегу прочь? А ведь сегодня он в целом был достаточно мил, не предлагал ни перевестись, ни переспать. Но итог всегда один и тот же.
– Я рад, что смог взбодрить вас, Марго, – сказал он мне вдогонку. – На уроке вы, было, совсем скисли...
Я резко остановилась, будто повстречала невидимое препятствие. Вот ведь... противный Верстовский! Раз уж устроился преподом в мою группу, так пусть ведет занятие и ставит правильные оценки, а не подсматривает за моим настроением!
– Рома просто меня очень удивил... – с усилием сказала я. В груди опять тревожно задышало раненое сердце. – Не ожидала от него такого.
– У Романа недюжинные способности. Он, все-таки, мой сын, – декан сказал это не без гордости. – К сожалению, он не всегда направляет их в правильное русло... Но вы за него не волнуйтесь, Марго. Трудности закаляют характер. Думайте только о себе.
– Так и сделаю, Вениамин... Эдуардович, – я взялась за ручку двери. – Надеюсь, это наша последняя беседа в столь откровенном ключе. И когда вы уже перестанете ПЯЛИТЬСЯ НА МОИ НОГИ?!!!
– Как только вы начнете одеваться скромнее, Красовская! – рявкнул он в ответ. – Вы в институт явились или в ночной клуб?!
Он кричал что-то еще, но я уже закрыла дверь с обратной стороны.
19. Плывет Офелия
Страшись, сестра; Офелия, страшись,
Остерегайся, как чумы, влеченья,
На выстрел от взаимности беги.
("Гамлет", У. Шекспир)
Я много думала о Роме следующей ночью. Вспоминала все хорошее, что между нами случилось, и тихо прощалась с тем, что так и не случилось, несмотря на все мои мечты. Перед моими глазами в убыстренной съемке пробежал практически каждый наш прожитый вместе день, каждое свидание, объятия, разговоры. Я анализировала их и везде видела одно и то же: в наших отношениях мне всегда требовалось гораздо больше, чем мог дать мне Роман. Больше встреч, поцелуев, страстных слов и красивых поступков. Тогда как его все устраивало именно в том количестве, в котором было.
Возможно, он и не сделал ничего ужасного – такого, из-за чего бросают быстро, безжалостно и без объяснений, как это сделала я... Но терпеть и дальше эту тоску по невозможности получить большее стало слишком невыносимым. "Один в паре всегда любит сильнее" – слышали, наверно, такое выражение? Вот только быть этим несчастным тем, кого угораздило втрескаться сильнее, чем от него ожидает общество (да и сам избранник), я категорически не желала.
Я не вернусь к нему, если только небо и земля не поменяются местами.
У самого же молодого Верстовского, как назло, будто что-то перемкнуло в голове, стоило мне перевести его в разряд "бывших". Похоже, гениальная фраза Пушкина: "Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей" работает в обе стороны.
Всю следующую неделю он донимал меня тем, что, во-первых, образцово ходил на занятия, а во-вторых, после занятий ходил за мной молчаливой тенью (порой к нему присоединялась тень разговорчивая и хабалистая – Стасян). Выглядя при этом святым мучеником, стоически переносящим пытку учебой во имя любви. А по вечерам мой телефон разрывался от пропущенных, грустных гифок и надрывных песен, которые он слал мне, уже особо ни на что не надеясь.
Когда я указала Гардениной на его странное поведение, она равнодушно промолвила:
– Ромка все делает красиво и показательно. Красиво встречается, расстается, теперь вот страдает от неразделенной любви. Настоящая drama queen. Плюс, ты задела его гордость. Хочешь мое мнение? Весь универ судачит о том, как главному сердцееду самому разбили сердце. Он просто не может оставить все как есть.
Что касается Верстовского старшего, то он сдержал слово и оставил меня в покое – по крайней мере, так казалось со стороны. Я начала забывать неприятный инцидент в "Юпитере" и перестала ловить на себе его взгляды, но иногда посматривала на него сама. И с удивлением отметила, что он хорош не только как преподаватель, но и хорош сам по себе. С ним у нас появился шанс действительно пройти предмет, а не сдать его чисто ради оценки в зачетной книжке. Он мог зверствовать, проверяя наши знания, а мог сам целую пару рассказывать что-то чертовски интересное о средневековой литературе. Даже отпетые циники наконец сдались и согласились, что "что-то есть" в этом Шекспире.
Гардениной Верстовский не заинтересовался, так что занятия проходили достаточно спокойно. Юля вздыхала и грезила о высоком, статном декане, Рома гипнотизировал взглядом доску, подперев щеку рукой, декан смотрел в окно и думал о своем. Все одинокие сердца тосковали молча. А во мне наконец затеплилась надежда на благополучное разрешение октябрьской заварушки: покончить с обоими Верстовскими и жить дальше свою жизнь.
Но тут на меня, как гром среди ясного неба, свалилась Офелия: замучив нас сонетами до полуобморочного состояния, декан перешел к самому сложному из произведений британского драматурга.
"Гамлету".
И мы приготовились страдать по новой.
Буквально на вводном занятии по этой теме декан обрадовал нас очередным творческим домашним заданием.
– Вы напишите эссе о том, как менялась интерпретация образа Офелии в контексте английской морали, начиная с романтической эпохи и заканчивая современными исследователями.
По аудитории прокатился недовольный рокот, которому предшествовал некоторый ступор. Юлька кинулась записывать название темы в тетрадь, но быстро сбилась, запутавшись в контекстах, эпохах и моралях.
– А чего там исследовать, Вениамин Эдуардович? – не удержалась от вопроса Света Лыкова. – Офелия – далеко не центральный персонаж трагедии. С ней все достаточно однозначно.
– Ах так, значит, – декан посуровел. – И что же вы знаете об Офелии?
– Офелия в некотором роде стала жертвой придворных интриг, – с готовностью откликнулась девушка, явно желая похвастаться внеклассным изучением трагедии. Если выражаться простым языком, она связалась не с той компанией и полюбила не того человека – в шестнадцатом веке это было чревато. Ее жених, Гамлет, не ценил ее, использовал в своих целях и был одержим одной лишь местью. В итоге бедняжка сошла с ума от жесткости окружающего ее мира и то ли утонула, то ли утопилась умышленно.
– Весьма содержательно, Лыкова, – ядовито заметил Верстовский, сложив руки на груди. – Глубочайший анализ, ничего не скажешь. А известно ли вам, что Офелия считается символом чистоты и добродетели, хотя в тексте Шекспира встречаются намеки на то, что она была не так уж и невинна?
– Офелия увлекалась добрачными связями? – при упоминании невинности, точнее, ее отсутствии, скучающий до этого Мильнев заметно оживился.
– Я этого не говорил, Мильнев! Но прямо перед гибелью, плывя по реке, она напевала песенки фривольного содержания – фривольного по мерках того времени, конечно. Так как же Офелия впоследствии стала олицетворять пуританскую женщину викторианской эпохи?
– Как?
– Вот это вы мне и расскажете в своих эссе. Образ Офелии вдохновил десяток художников на чудесные полотна, может быть, вдохновит на что-то и безалаберных студентов двадцать первого века.
– Уж простите, Вениамин Эдуардович, но по меркам двадцать первого века все это достаточно скучно... – ляпнули с задних рядов. Видимо, это был кто-то настолько отчаявшийся, что вероятность быстрой и мучительной смерти от рук декана казалась ему более привлекательной, чем перспектива писать эссе про Офелию.
– СКУЧНО?.. – Верстовский изменился в лице. Еще никогда я не видела декана настолько возмущенным и оскорбленным – даже тогда, когда обозвала его "старомодным музеем древностей", он и то выглядел более спокойным. Но он быстро взял себя в руки, вышел на середину лектория и начал читать нараспев:
По глади черных вод, где звезды задремали,
Плывет Офелия, как лилия, бела.
Плывет медлительно, в прозрачном покрывале,
В охотничьи рога трубит лесная мгла.
Вениамин декларировал громко, медленно, торжественно. Его голос слегка вибрировал и колебался, то повышаясь на несколько тонов, то вновь понижаясь до завораживающей хрипотцы. Он убаюкивал и завораживал, вводя слушателей в пограничное состояние, приоткрываю завесу в иное измерение. Декан не шевелился, но мне показалось, будто воздух вокруг него начал густеть, сворачиваться в еле различимые глазом завихрения, из недр которого пробивалось неясное свечение.
Я встряхнула головой, потом ущипнула себя за руку, но видение не исчезало. Откуда-то пахнуло свежестью, влажный сырой воздух нес аромат ноябрьского тлена, палых листьев, сорванных цветов. А декан продолжал читать по памяти, закрыв глаза, наслаждаясь строчками и рифмами.
Уже столетия, как белым привиденьем,
Скользит Офелия над черной глубиной.
Уже столетия, как приглушенным пеньем,
Ее безумием наполнен мрак ночной...
Верстовский сделал паузу, повернувшись к студентами спиной и подходя к доске. Наваждение продолжало набирать обороты: где-то вдалеке заиграла тихая, красивая и неимоверно грустная музыка... Ей вторил тонкий девичий голосок, расслышать который можно было, лишь вслушиваясь изо всех сил. Ощущение ветра усилилось, я обернулась, не веря в происходящее – пара девчонок с соседнего ряда так усиленно обмахивались тетрадями, что подняли маленький ураган. Юлька же попросту растеклась по стулу, глядя на препода с немым обожанием.
– Как поэзия может быть настолько возбуждающей?.. – пробормотала она.
При следующих строках я вздрогнула. Отец Ромки вновь повернулся к группе и посмотрел... именно на меня посмотрел! Заглянул прямо в душу, проникая в ее сокровенные закоулки, и я, захваченная врасплох, не успела закрыться от его вмешательства.
Целует ветер в грудь ее неторопливо,
Вода баюкает, раскрыв, как лепестки,
Одежды белые. И тихо плачут ивы,
Грустят, склоняются над нею тростники
В груди защемило от непонятной тоски. Меня охватила печаль и сладкий трепет, поднимающийся во мне против воли, словно мутный осадок, расползающийся со дна по поверхности потревоженного озера. Дыхание сперло в груди. Верстовский прочел эти строки так, будто они были обо мне, предназначились мне... В его волнующем голосе прозвучала нежность, восхищение, тщательно сдерживаемое возбуждение. Словно не ветер целовал, баюкал, осторожно раскрывал лепестки одежд... А сам он.
Кувшинки смятые вокруг нее вздыхают,
Порою на ольхе гнездо проснется вдруг,
И крылья трепетом своим ее встречают,
От звезд таинственный на землю льется звук...
Верстовский замолк, выныривая из сладких фантазий. Мы сидели в молчании несколько минут, ожидая продолжения, но его не последовало. Затихла музыка, Офелия замолчала, возможно, навсегда. Декан провел рукой по волосам и медленно вернулся за преподавательскую кафедру. Он и сам выглядел смущенным тем представлением, что разыгралось в аудитории.
– Что это было? – еле проговорила Гарденина, но в заполняющем кабинет тишине ее услышали все.
– Артюр Рембо, – кратко ответил Верстовский. – "Офелия".
* * *
Я ворочалась уже битый час и никак не могла уснуть. Скидывала одеяло, так как странный жар никак не хотел покидать тело, потом начинала мерзнуть и укрывалась снова. Накрывала голову подушкой, считала овец – бестолку! В голове снова и снова проносились моменты с сегодняшней пары по зарубежной литературе. Звучал голос Верстовского, взгляд его темных глаз раз за разом вонзался мне в сердце, и оно начинало биться, как заполошное...
Я не поняла, когда наконец начала засыпать. В какой-то момент руки и ноги перестали чувствоваться, тело стало легким, невесомым, и поплыло будто по воде. Темное течение несло его, расправляя длинную, расшитую дорогой парчой и кружевом юбку, играя легчайшей батистовой фатой. Рядом со мной плыли сорванные цветы, перешептываясь с встречающимися по пути кувшинками, цепляясь за мои светлые, колышущиеся в потоке волосы... Я не тонула. Пребывая в необъяснимой эйфории, парила под небом, смотрела на звезды и луну, озаряющую ночной лес.
Река была совсем неширокой, справа и слева на расстоянии нескольких локтей проносились заросли камышей. Устав дрейфовать по воде, я нашла место, где проглядывал невысокий бережок, и выбралась на сушу.
С меня текла вода, тяжелая юбка волочилась по земле, собирая опавшую листву. Сквозь деревья проглядывал желтый свет – такой, что каким обычно светятся окна домов, и я пошла к нему, приподнимая юбку, отряхивая с себя водоросли и бутоны цветов. Достаточно скоро показался смутно знакомый дом, наигранно старый, с башенками и высоким крыльцом. Лес плавно перешел в заросший сад. Под ногами обнаружилась плиточная дорожка, ведущая вокруг особняка, еле различимая сквозь пробивающую из щелей между блоками жухлую траву. Неухоженный кустарник встал почти вровень со мной, но я упрямо шла, будто зная, что в конце пути меня ожидает...
Вениамин трудился невдалеке от дорожки, вскапывая клумбу. Рядом лежала охапка выдернутых с корнем сорняков, чернела земля. К небу, серебрясь в лунном свете, тянулись тонкие стебли свежепосаженных хризантем.
Услышав шелест волочащегося по траве подола, декан обернулся, оттер пот со лба грязной рукой и радостно улыбнулся.
– Ну наконец-то ты вернулась. Поможешь мне?
Я проснулась и уставилась в темный потолок, с трудом возвращаясь в свою комнату из заросшего сада Верстовских. Меня захлестывали эмоции и иррациональный страх, будто случилось что-то гораздо более опасное и фундаментальное, чем дурацкое, навеянное стихами сновидение. Сердце почти выскакивало из груди, тело била дрожь. Время перестало ощущаться. До меня медленно доходило, что же именно произошло.
Небо и земля поменялись местами.
Видимо, я была не единственная, кому не спалось этой ночью. На тумбочке рядом с кроватью ожил переведенный в беззвучный режим телефон – экран засветился, прогоняя странный сон. Я потянулась за ним, видя всплывшее уведомление о сообщении, но еще не понимая, от кого оно. Одновременно моля бога, чтобы это был не декан, и испытывая радость и азарт от мысли, что это может быть он...
Сообщение было от Ромки. И уже не первое за сегодняшнюю ночь.
"Рита, я скучаю по тебе"
"Марго, люблю..."
"Пожалуйста, прости меня! Дай мне еще один шанс!"
Я закрыла глаза, выравнивая дыхание. Потом открыла их и набрала ответ.
"Хорошо".
