Текст книги "Наследство от Данаи"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

– Зачем тогда квартиру брал? – спросила Юлия, очень мало понимая ценность и целесообразность такого достояния. – Лишь бы деньги тренькать на содержание?

Максим улыбнулся, словно малое дитя его о чем-то глупом спросило, а потом сказал на здравомыслящий манер матери:

– Дают – бери, бьют – утекай.

– Несерьезный ты у меня, – сделала вывод мать.

Максим обнял старушку за плечи, как делал не часто, и поцеловал в висок:

– Мамочка моя родненькая, пусть эта квартира будет моим городским кабинетом рядом с работой. Ты не против такого удобства для своего сына?

О том, что Максим приобрел квартиру в центре Петербурга, она вообще узнала случайно из подслушанного разговора знакомых актеров. Вот чем сын ее не обижал, так это тем, что брал с собой в театры, когда играл или когда шел на просмотры новых постановок. Усаживал на лучшие места, а если сам был зрителем, то по ходу спектакля рассказывал ей много интересного о пьесе, актерах, режиссерах. Баловал угощением в театральных буфетах – когда-то это считалось особым шиком. Иногда, хотя и редко, с кем-то знакомил. Но те знакомства оставались без продолжения и Юлия не уверена, что после узнала бы новых знакомых людей при встрече.

Так же случайно она узнала и о вилле в Альпах. Максим родился слабеньким, в детстве переболел всем, чем можно было, прямо замучил Юлию. Но она ни слова не сказала, что знает про его каникулы на собственной вилле где-то в заграничных горах, где ему лучше становилось с сердцем. Пусть покупает, пусть ездит, отдыхает, тратит деньги, лишь бы не болел и всегда был в хорошем настроении. Юлия по сельской привычке молчаливость или задумчивость истолковывала так, что у человека неприятности или он чем-то угнетен. А Максим просто и был немногословным, собранным, всегда замкнутым на своей внутренней жизни. Даже его знаменитая полуулыбка, сводившая с ума женщин, при более близком рассмотрении оказывалась или вызванной его вежливостью, или ненастоящей, будто на него грим такой наложили, или ширмой, скрывающей настоящую сущность его души. В зависимости от ситуации, актер, он умел правильно и к месту улыбаться.

И теперь, найдя в Низе безотказную и надежную свою помощницу, Юлия хотела непременно разобраться в сыновьем наследстве.

– Ни разу я не была там, где мой Максим жил постоянно, – в его особняке, а на Тверской в квартире бывала. Меня здесь даже знали, – рассказывала Юлия Егоровна Низе, посылая ее на поиски недвижимости, выпавшей из ее поля зрения. – Ему резко сделалось плохо после спектакля, и он не поехал в Кунцево, а пришел сюда. Сначала думал, что просто переутомился, выложился на спектакле – его роль была насыщенной и сложной. Но скоро понял, что с ним случилась серьезная болезнь, и вызвал «скорую помощь» и меня. Я приехала, когда врачи уже установили диагноз, они запретили его транспортировать и устроили реанимационную палату в его кабинете, где он прилег отдохнуть, придя домой. А потом... – дальше рассказчица залилась слезами и не в состоянии была продолжать связную речь, только говорила какие-то отдельные слова или фразы.

Тем не менее Низа поняла, что Максим ощутил серьезность своего положения и готовился к наихудшему, иногда в отчаянии шепча фразы наподобие «Как рано это случилось» и «Жаль, не успел, не успел». Он приказал матери не оставлять эту квартиру и никого сюда не впускать. Затем назвал имя и телефон своего адвоката, который должен был помочь ей переписать квартиру на себя, а собственное жилье в Ясенево выгодно продать. Чем дальше, тем хуже Максим себя чувствовал – что-то происходило в голове, мысли путались, и он не совсем метко отвечал на вопросы, да и говорить было тяжело. Потом, казалось, сознание его прояснилось, и Максим четко промолвил свои распоряжения:

– Этих денег тебе хватит на первое время...

Отдохнув, он продолжил беспокоиться о матери. Предварительно попросив, чтобы из комнаты вышли врачи и медсестра, присматривающая за капельницей, научал ее, как жить без него. Конечно, болезнь застала его врасплох, и он почувствовал, что древняя старушка остается совсем одна на свете, без помощи и поддержки. Это его ужасно мучило.

– Найди надежного человека, на все сто надежного, – подчеркнул особо, попытавшись даже приподняться на локтях, – и решай вопрос с остальным имуществом. Гляди, чтобы тебя не обманули, не доверяйся незнакомцам. Человек должен быть сообразительным. Ищи верного и сообразительного человека.

Это были его последние слова. А утром Максима не стало.

– Я все сделала, как он мне велел, – рассказывала дальше Юлия Егоровна. – Его квартиру через полгода без хлопот перевела на себя, ведь кроме меня других претендентов не было. И свою продала так, что мне не на первое время, а на всю оставшуюся жизнь хватит. А вот человек надежный не случался. Да и где я могла его искать или найти? Спросила у того адвоката, что Максим мне назвал, как, дескать, найти остальную Максимову недвижимость и оформить на себя. А он говорит, мол, на все надо иметь документы или свидетелей искать и в суд обращаться. Я перерыла всю квартиру, и ничего не нашла, кроме документов на саму квартиру. О свидетелях и суде я и думать не хотела – не подняла бы я это дело. Вот и смирилась с тем, что все пропало. Ну, думаю, мне бедствовать не придется, а дальше хоть волк траву не ешь. И здесь ты на мое счастье приехала.

Переговорив с Анной Витальевной Друзковой и подчеркнув в разговоре, что теперь она действует по поручению Максимовой матери, Низа убедилась, что, да, в соответствии с завещанием Максима его петербургская квартира отошла к Ульяне, а швейцарская вилла – к Аксинье. Так же они поделили его денежные сбережения, хранившиеся на банковских депозитах. Об остальном сестра Максима не знала, высказала предположение, что надо искать завещание в пользу матери. Вот и все, круг замкнулся.

И тогда Низа решила в третий раз побеспокоить Юрия Мефодиевича Соломина. Он выслушал ее заинтересованно, а затем дал служебную машину и посоветовал, не экономя время, горючее и терпение водителя, объездить все Кунцево и без результата не возвращаться.

– К сожалению, из-за Жанны он не афишировал подробности своей личной жизни. Его московскую квартиру мы все хорошо знали, а загородное имени нет. Поэтому ищите сами.

– Так, может, Жанна хотя бы теперь скажет, где была дача ее отца, – спросила Низа. – Ведь это, должно быть, ей известно. Неужели она и после смерти родного брата будет мстить ему за то, что он у нее был?

Юрий Мефодиевич прищурил глаза, лучась теплой улыбкой:

– Максим – точная копия своего отца, молчаливый, замкнутый и, как говорится, себе на уме. Виталий Мартынович очень радовался рождению сына. Почему он не вступил в брак с его матерью, не знаю, но Максиму он отдавал предпочтение перед законными детьми – дочками. Так вот знаю с абсолютной точностью, что свой загородный дом он сразу решил оставить Максиму и новой жене о нем не говорил. Было здесь шуму, когда они узнали, что Максим на законном основании унаследовал недвижимость своего отца! Враждовали! Нет, ищите сами, они вам не друзья. – Ну, теперь дом, послуживший яблоком раздора, наверняка имеет другой вид. Максим, как выразилась Юлия Егоровна, ревитализировал его, обновил, модернизировал, наверное, и расширил. Участок в порядок привел.

Конечно, предложенным Соломиным методом было легче и быстрее найти дом Максима Дорогина, чем делать официальный запрос в бюро недвижимости, предъявлять туда сотни документов о том, что ты имеешь основания интересоваться этими данными, потом ждать очереди, пока чиновники удовлетворят твою просьбу. А время не ждет, уже и так пролетело больше года со дня смерти владельца, и надо было спешить.

На третьем круге вокруг аккуратного и броского своими крышами поселка московской творческой элиты Низа нашла то, что искала. За высоким забором из белого кирпича виднелся трехэтажный дом, о котором не скажешь, что он перестроен из послевоенной советской дачи. Собственно, просто на старом месте Максим поставил новый дом. В стороне от него виднелись еще какие-то сооружения, но Низа не стала останавливаться на том, что имело второстепенное значение. Она увидела кнопку звонка и с силой всей своей отваги нажала на нее.

Неслышно приотворилась массивная металлическая калитка, врезанная в ворота, и из нее выскользнул симпатичный мужчина весьма крестьянского вида. На нем не было ни пятнистой одежды бойцов спецназа, какую носили другие охранники, ни спортивной надутой курточки, ни штанов а’ля казаки, заправленных в армейские ботинки, короче, ничего такого, что отпугивало бы человека с преступными намерениями.

– Это дом Максима Дорогина? – спросила Низа, переминаясь с ноги на ногу и старательно избавляясь от терпкости в ногах. – Вот мои документы, – сказала она, не ожидая ответа, и подала свой паспорт и доверенность Мазур Юлии Егоровны, а заодно присовокупила к ним Максимову метрику, чтобы уж окончательно убедить этого мужичка, что она не с неба упала, а прибыла сюда по поручению законных владельцев этого имения.

– Что-то вас долго не было, тетя, – хмыкнул мужчина, а скорее парень, как убедилась Низа, присмотревшись. – Я собственно водитель. Максим Витальевич не любил сам за рулем ездить: берег нервы и силы. Заодно поддерживаю в исправности все строения, а мой отец обрабатывает сад и грядки, территорию то есть. Мы здесь все вместе живем, – объяснил он. – Вон в томе домике, – показал на небольшое двухэтажное здание слева от основного дома. – На первом этаже – мои родители, а мы с женой – наверху. Сидим здесь без зарплаты, уже думали бросить все и устраиваться в другом месте.

В его произношении угадывался южнорусский диалект, и Низа догадалась, почему эти люди не покинули пост и не уехали отсюда.

– Вы приезжие? – спросила.

– Да, из Украины. Ни черта там заработков нет, вот мы все и прислонились к порядочному человеку, а он взял да и помер, на наше несчастье.

– Ничего, теперь все у вас будет хорошо, – пообещала Низа. – А что, хозяин ваш ничего не велел передать его матери, если с ним случится неожиданная беда?

– Как же не велел? – возмутился водитель Максима. – Тут у нас за поворотом, километра за два до этого поселка, какое-то проклятое место. Там все время случаются аварии, хоть езжай, хоть пешком иди, а все равно, как судьбой положено, то попадешь в переплет. Максим Витальевич очень боялся этого дела, и все напоминал мне: «Если, не дай бог, случится что, передай Юлии Егоровне, что она все найдет по трем кю. Прямо поедешь к ней и скажешь, дескать, вы все найдете по трем кю».

– А вы что?

– А я смеялся. Ведь в аварии я бы первым погиб.

– Я имею в виду, почему вы не выполнили просьбу хозяина?

Мужчина в замешательстве замолк и смотрел на Низу, как на призрак.

– Так он же только в случае аварии предупреждал. А у нас аварии не было...

***

Разобранный компьютер находился в нижнем отделении книжного шкафа, придвинутого вплотную к письменному столу Максима в его кабинете, поэтому Низа о нем и не подумала. О том, что в доме должен быть компьютер, она догадалась, отдав в конце концов отчет потому, что письменный стол был угловым с овальной выемкой с рабочей стороны и с местом под процессор в правой тумбочке. Ловко собрав компьютер, Низа нажала большую синюю кнопку на процессоре и услышала легкий шум кулера, как называли вентилятор заправские компьютерщики.

Незатейливый обзор дисков показал, что лишь одна папка должна была открываться по паролю, а другие оставались доступными всем пользователям. С трепетом введя в окошко для пароля qqq, Низа проникла в папку и увидела два документа: обычный Word’s-файл и графический, выполненный в Corel. Но текстовый файл тоже должен был закрыт паролем, и здесь Низа растерялась. Как прочитать информацию? И так и сяк она крутила сведения, полученные от Максимового водителя: набирала три тройки, снова набирала три q, записывая их то малыми буквами, то прописными. Ничего не получалось. И вдруг она поняла, что надо набрать kkk в английском регистре. О счастье, файл открылся!

И там она увидела информацию, не много говорящую постороннему человеку. Собственно, там был закодирован намек на какой-то адрес и набор цифр и букв. Очевидно, Максим хотел указать банк или камеру хранения, где держал документы и ценности. А другие знаки записи могли означать PIN банковского сейфа или шифр ячейки камеры хранения.

А что содержал графический файл? Уже не раздумываясь, Низа набрала в строке пароля три английских буквы u, и файл, как по волшебной палочке, начал загружаться. И ей открылась картинка лицевой стороны какого-то значка, медали, монеты или жетона. Или это был чей-то родовой герб? Или логотип какой-то фирмы? Низа растерялась. Потом присмотрелась внимательнее: нет, фигура явно не была векторного происхождения, эта картинка сканировалось с какого-то физического предмета. Значит, надо найти этот предмет. Осмотр всех ящичков письменного стола ничего не дал, и Низа принялась искать по квартире любые сундучки или шкатулки, в которых по обыкновению хранят мелкие сувениры. Но и здесь она не добилась успеха. Зашла в спальню и всего лишь для очистки совести окинула ее рассеянным взглядом, вдруг зацепившись за клочок ткани, к которой было прицеплено несколько значков. Тот клочок висел на ковре, украшающем стенку в изголовье кровати. Присмотревшись, Низа узнала среди них значок, снимок которого видела в запрятанном за паролем файле. Она сняла его и прикрепила к внутреннему карману своей сумочки.

С сильным душевным трепетом переступила порог грандиозного нового сооружения известного банка.

– Мне надо пройти к своему сейфу, – сказала менеджеру отдела обслуживания клиентов и медленным, умышленно небрежным движением открыла сумочку, ненавязчиво демонстрируя прикрепленный там значок. И съежилась, так как вдруг бы она ошиблась, что этот значок является пропуском в банк, и от нее потребовали бы документы, договора и прочее. Но нет, она все правильно расшифровала.

– Остроумно вы придумали, – сказал менеджер банка. – Не боитесь, что у вас сумочку вырвут из рук.

– Вы правы, – сквозь дрожание во всем теле ответила Низа. – Я непременно исправлю эту легкомысленность.

К счастью, сейф арендовался на предъявителя, и ее под охраной провели в отдельное помещение, где не было ничего кроме зеркально блестящей двери лифта и небольшого столик с креслом около него. Охранник опустился в кресло, а она с менеджером банка зашла в лифт и спустилась в подвальное помещение. Впрочем, может, они и поднимались. Низе это трудно было определить, так как она еще не отошла от пережитого при входе в банк страха, повергшего ее в полуобморочное состояние, а ведь она еще и скоростного лифта испугалась, вспомнив посадку Як-40 в аэропорту Минска. Ее проводник долго возился с замками, которые щелкали, шипели и тенькали, и в конце концов распахнул дверь.

– Прошу, – пропустил он Низу вовнутрь комнаты и закрыл ее там.

Послушная дверца сейфа, кстати, больше похожего на шкаф, если судить по его размерам и количеству полочек, неслышно проглотила все пароли и разверзла свое нутро. Низиному взгляду открылась обыкновенная пластиковая папка с бумагами, довольно объемная шкатулка из резного дерева и масса коробок. Можно было бы подумать, что тут хранятся образцы обуви, если бы коробки не были выполнены из неизвестного Низе прочного материала и если бы они стояли не в банковском сейфе. Сверху на папке лежало свернутое пополам и не спрятанное в конверт письмо. Низа развернула его, прочитала:

«Мама, распоряжайся этим сама. А лучше отдай все тому, кто будет возле тебя в последние дни. Выполни только одну мою просьбу: потрать деньги на хороший фильм обо мне, о тебе и о моем отце. Для этого я их и копил. Твой Максим».

Низа, с великими предосторожностями спрятала бесценный документ в сумочку, чтобы не помять, не скомкать. И вдруг быстро выхватила его оттуда, будто ее сумочка превратилась в печь огненную, сообразив, что сможет положить его в папку. Там же должны быть искомые бумаги. Так оно и оказалось. В папке лежали, правильно подобранные и опрятно скрепленные документы на загородный дом Максима. Низа положила сверху прихваченную с собой замшевую сумочку.

А дальше была настоящая сказка. У Низы кружилась голова, и она не все поняла и запомнила. В деревянной шкатулке лежали драгоценности: кольца с брильянтами, браслеты, колье, серьги, броши, бусы и еще много такого, что может носить красавица из высшего света. Конечно, Низа была женщиной непростой, поэтому отдала должное увиденному – значительная часть украшений была эксклюзивной, выполненной на заказ.

Открывать коробки Низа боялась. А потом вспомнила Найду и чуть не прыснула смехом: вот будут чудеса, если оттуда выскочит беременная кошка и драпанет из этого шикарного банка и вообще из спесивой Москвы аж до самого Дивгорода! Но там были деньги. Так себе просто и со вкусом: буржуйские доллары в банковских упаковках. И в одной коробке, и в другой, и в третьей… Остальные Низа открывать не стала. Сначала кинулась пересчитывать купюры в наугад взятой пачке, потом поняла, что там ошибки быть не может, и начала пересчитывать пачки. А дойдя до пятидесяти и убедившись, что она все не сосчитает, бросила это дело, озабоченно потерев лоб, так как заподозрила, что у нее двоится или даже троится в глазах.

Ей в самом деле сделалось плохо, кровь застучала в висках, заболели глава, подкосились ноги. Низа прикрыла веки и постояла без движения. Затем взяла пару колец, изумрудные бусы и серьги, подобрала все так, чтобы украшения сочетались друг с другом. Из наугад открытой коробки вынула три упаковки денег. Спрятала отобранное в сумочку и закрыла сейф. Так, тетя Юля пригласила к себе домработницу и сама ничего не делает, поэтому не откажется носить на память о сыне красивые украшения на руках. Да и маникюр она не пропускает освежать. Пусть забавляется. И сережки ей пригодятся, и бусы. Чистые изумруды подойдут к ее посвежевшему виду. А деньги? В конце концов, это не такая невероятная сумма, а иметь ее при себе, когда на твоих руках трое стариков, Низе не повредит.

Менеджер банка снова привел Низу в отдел по обслуживанию клиентов и попросил отдать металлический пропуск, который она намеревалась отколоть от кармана сумочки и спрятать куда-то в безопасное место. Она растерянно посмотрела на него.

– Это отдать? – спросила, с недоумением открывая сумочку по его просьбе.

– Да, мы выдадим вам новый пропуск, – объяснил он. – Мы иногда их меняем во избежание подделок, – предупредил он.

– Ой, – неуверенно махнула рукой Низа. – Никак не привыкну.

***

А Юля в это время сидела в гостях у супругов Диляковых и вспоминала о том, как познакомилась со своим «солнечным лучом».

Так вот она последовала совету Павла Дмитриевича и поехала в Ленинград. Там присматривалась к мужчинам, окружавшим ее в санатории, ходила по музеям и театрам и тоже искала среди зрителей и посетителей того, кого по слову вещуна ей должна была послать судьба.

– Конечно, я в первый же день пошла в Эрмитаж и там пристально всматривалась в роскошную Данаю, – рассказывала Юля. – Но не забывала и по сторонам оглядываться. Хоть мои ожидания и чаяния были смешными, да и только. Ну что бы я сделала, если бы какой-то мужчина мне понравился? Ровным счетом ничего, прежде всего потому что боялась показать свое дивгородське происхождение.

Уже и отпуск подходил к концу, а она не находила, кому доверить свои надежды родить здорового ребенка. Отчаяние все больше овладевало ею.

И вот наступил последний день, завтра она должна уезжать. Утром Юля собрала свои вещи и по привычке понуро поплелась к Данае. Долго стояла возле нее и все удивлялась, что она так раскована и непосредственна в своем желании изведать плотское счастье. Вместе с тем и умна, так как глаза оценивающе созерцали золотой дождь, полившийся на нее. Ведь солнечный лучиков было в нем много, не сосчитать, а ей надо было выбрать одного, один лучик. «А ко мне хотя бы кто-нибудь подошел за все время, – с горечью подумала Юля. – Или я не такая, как все? Другие женщины сразу себе поклонников завели».

И здесь услышала рядом чье-то дыхание. Оглянулась: мама родная! – знакомый мужчина, а кто такой, она припомнить не может. «Это кто-то из наших мест, просто я встретила его здесь, далеко от дома, поэтому и не узнаю, – снова подумала Юля. – А он ничего, привлекательный. От такого можно бы родить». И Юля вознамерилась уподобиться Данае в непосредственности и раскованности.

– Я вижу, вы на картину не зря засмотрелись, – первым заговорил «знакомый» мужчина, но произношение его было далеко не дивгородским, и Юля до смерти испугалась, что чуть не прицепилась с разговором к совсем незнакомому человеку.

– Да, – ответила смущенно, а потом осмелела: – А с чего вы это заключили?

Так между ними возник разговор. Мужчина назвался Виталием Мартыновичем и пригласил ее пообедать с ним в ресторане. Дело было днем, почему бы и не пойти, рассудила Юля. А в ресторане после глотка шампанского у нее развязался язык, и она рассказала о своих проблемах, о больном муже, о погибших детях. Описала свою тоску большую, которую только новый ребенок и может исцелить. Но теперь она хочет, чтобы ребенок родился здоровым и нес в себе не болезнь, полученную от отца, а жажду счастливой жизни. Незаметно открылась со своими намерениями последовать слову своего знакомого и родить ребенка от света – отдавшись солнечному лучу, как Даная. Виталий Мартынович внимательно слушал ее и – о, чудо – не смеялся, а наоборот, все больше и больше терял беззаботность и флер озорства.

– А ты обещаешь мне, что родишь сына? – вдруг спросил он. – Тогда я тебя никогда не брошу, буду заботиться и о тебе, и о сыне. Сына в люди выведу, ведь он обязательно будет таким же талантливым, как я.

– Не знаю, – сказала Юлия, – Я бы постаралась, – она полностью освоила деловой тон и теперь говорила так, словно они договаривались об очень ответственном и сложном совместном мероприятии. – А кто же вы есть, что говорите о таланте?

– А ты не узнала меня? Скажи! Только давай переходить на «ты», мы же грандиозное дело замышляем.

– Нет, – созналась Юля, – хотя вы... ты кажетесь мне знакомым внешне.

– А кино «Скорая свадьба» смотрела?

– Ой! – всплеснула руками Юлия, поняв, что перед ней выдающийся актер, недавно завоевавший известность и любовь всего народа талантливой ролью в этом фильме. – Теперь узнала.

Самое главное уже было сказано, теперь осталось найти возможность осуществить задуманное. Виталий Мартынович, узнав, что она должна завтра уезжать домой, предложил поехать сегодня с ним в Москву «Красной стрелой», а в Москве обещал посадить ее на поезд до нужной ей станции. На Смоленщину? Ну и на Смоленщину можно поехать «в обход». Кто будет знать?

– Ты свой билет не выбрасывай, мужу покажешь и скажешь, что приехала прямо из Ленинграда, раз уж он у тебя такой ревнивый. Тебе же еще автобусом от железной дороги ехать?

– Да.

– Тогда вообще нет проблем. И одна сладкая ночка будет наша!

В санаторий они поехали вместе на такси. Там Юлия незаметно собралась, рассчиталась и на той же машине уехала на Московский вокзал, обнимаясь с будущим отцом своего ребенка. Она искренне полюбила этого человека. За что? Не только за внешнюю обворожительность, а прежде всего за то, что серьезно выслушал ее, все правильно понял, предложил нормальные отношения, пообещал не забывать.

А в отведенный природой срок Юля родила сына, и Виталий Мартынович слово данное держал до самой своей смерти. Конечно, они часто общались, тяжело было Юле устраиваться с этим, но она как-то справлялась. Главное, что у нее теперь был чудесный белокурый мальчик – сын солнечного луча!

***

Низа ехала к отцу в отчаянии, – знала, что его неизлечимая болезнь подходит к концу. Долго, уже два года, он отбивался от нее, получая лишь временные передышки. Так как она теперь должна смотреть ему в глаза, что говорить? А видишь, позвал, как и договаривались. Когда позвонил и сказал, что слег окончательно, предупредил: «Плакать будешь после. Сейчас должна выполнить свой долг», и положил трубку, чтобы не принуждать ее что-то отвечать на сказанное. И Низа вспомнила Раисиных детей, сильным людям в одинаковых ситуациях приходят одинаковые решения и мысли.

Едет.

Перебирая в памяти свои печали, оставила позади Илларионово, подъехала к посту ГАИ, где дорога из Днепропетровска вливается в трассу Симферополь-Москва, выехала на нее и по привычке начала считать холмы и распадки.

Что говорить отцу, какие слова? Где взять мужество не уходить от его взгляда, в котором, каким бы сильным он ни был, не погасли лампадки надежды, в том числе пусть маленький расчет на дочь? Тяжело. Страшно.

Закончилась долгая осень, потянулась зима, такая же теплая и сухая. Бесцветный мир, серый и печальный, походил на ее настроение.

С правой стороны отходили к Днепру многочисленные укатанные проселки. Остался позади поворот на Васильковку и хутор Ненаситец, отец его почему-то называл Собачьим. Там у него было много приятелей, Низе запомнились прозвища некоторых из них – Стябло, Крендышиль. Когда-то отец любил ловить рыбу, поэтому подружился с теми, кто этим занимался профессионально. И Низу иногда брал с собой. Живы ли они? Наверное, нет, ведь были тогда уже стариками. А может, ей так казалось?

Повернула налево, до Дивгорода осталось ехать тринадцать километров. Низа вдруг ощутила, что не сможет одолеть их: руки-ноги задрожали, стали чужими. Она снизила скорость, аккуратно съехала на обочину, остановила машину и вышла на свежий воздух. И здесь ее прорвало, она плакала в черных степях, как ребенок, потерявшийся во враждебной толпе. Откуда-то бралась эта соленая жидкость, что текла из глаз, заливала лицо; где-то рождался стон и вырывался из нее вместе с пароксизмами дрожания; на уста свалились слова просьбы или молитвы, жалобы, укора или откровенной крамолы. Все естество кричало неутешительно и горько.

«Ой, поля мои и рощи, холмы и поляны, ой, степи и луки душистые, мой отец был вашим доверчивым другом. За что же вы не защитили его, не уберегли, не спрятали от напасти, не исцелили? А он же ехал к вам, на воздух пьянящий, падал в ваше молчание и покой и ждал совета и спасения. А вы? Вы-ы?! Почему отреклись, отвернулись, отдали его душеньку верную, живую и кроткую на заклание страшной беде?

И больше не придет мой отец сюда, не окинет мудрым взором вашу необозримость, не улыбнется, уже не засияют его глаза радостью встречи с вами. Вы звали его, и он приходил к вам. А теперь?

Как же вы без него, защитника своего дорогого, который знал каждый стебелек на вашем раздолье, каждый родничок? Не грустно ли вам, не тяжело ли, не больно ли терять его? Под чью стопу подставите ковры своих трав, кого поцелуете прикосновеньем ветра, над кем, над кем вы раскинете летящие тучи?

Ой, земля, земля, как же ненасытна утроба твоя! Да разве мало тебе той крови, что пролил мой отец в жестоких боях, чтобы злой враг не попирал тебя коваными сапогами? Молодой мой, красивый, умный папочка еще не готов был отойти в твое предательское лоно, гнилое и черное. Еще грезил жизнью, радовался ей. Еще не устал от работы и проблем, от неурядиц и трудностей. Не томился от скуки однообразных дней, ибо в каждом открывал что-то новое и замечательное, не боялся ночей, пусть темных и холодных, ибо видел вечные звезды и впитывал в себя эту вечность, причащался от нее и снова радостно и легко жил.

За что? О Боже, да нет же тебя на свете, не-ту-у! А есть лишь зло и обман!».

***

Евгения Елисеевна сидела на скамейке под домом – маленькая, худая – ждала дочь.

– Как отец? – спросила Низа уже бесстрастно и уравновешенно, будто покой степей сошел на ее душу.

– Лежит, – залилась слезами мама.

За две недели, что Низа его не видела, отец осунулся, пожелтел и еще больше похудел. А глаза!..

– Это ты? – отозвался, увидев дочь.

– «Скорую помощь» вызвали? – улыбнулась она и положила прохладную ладонь на его лоб. Он был горячим: температура. – Что, подхватил простуду? – спросила обыденно.

– Ты считаешь, что это простуда? – в голосе отца, как и в глазах, звучит-тлеет неуничтожимая надежда.

– А разве нет?

– Не знаю...

– Если бы так, – неуместно прибавляет мама.

Эх, искренняя душа, и на гран не умеет лукавить. И в то мгновение Низа приняла решение меньше допускать мать к отцу. Пусть убирается возле свиней, коровы, пусть стирает, возится во дворе, но только не сидит здесь с влажными глазами и своими необдуманными словами.

– Именно так, я же вижу! – бросив на мать острый взгляд, прикрикнула дочь и одной рукой поставила отцу термометр, а второй – сняла и бросила на пол свой полушубок. – У тетки Нины, – кивнула на соседский дом, – воспаление легких. И у той чучи – тоже, – показала в противоположную сторону.

– Откуда ты знаешь? – отец говорил тихо, дышал тяжело.

– Тетка Мария сказала, – ответила Низа, имея в виду соседку, что жила на углу улицы.

– Когда она успела? – всплеснула руками доверчивая Евгения Елисеевна, и дочь еще раз удостоверилась, что ко всему будет иметь немало хлопот с маминой простотой.

– Остановила меня на повороте и проинформировала, дескать, у нас здесь эпидемия, знай, куда едешь.

Термометр показывал тридцать восемь и шесть, Павел Дмитриевич горел.

Оказалось, что Низа права, он ходил с воспалением уже некоторое время и не мог понять, почему ему так резко стало хуже.

В течение десяти дней она выхаживала отца, боролась с воспалением, и притушила-таки его, но заметного перелома на улучшение не произошло. Павел Дмитриевич таял на глазах.

– Ты ослаб от простуды, – успокаивала его дочь, – изнемог. Но я тебя откормлю, отпою, отколю, поставлю на ноги. Ты только верь.

І – Боже милостивый! – он имел мужество верить.

Несчастье стремительно окружило Низу со всех сторон, темным подолом отгородило от живого мира, отравило окружающее пространство, пропитало ядом воздух, которым она дышала. Словно в подтверждение этого, приходили вести одна горше другой: изо дня в день умирали старые дивгородцы, отходили даже ее ровесники. Позвонила Валя Гармаш, сказала, что не стало главного технолога типографии, где Низа когда-то стажировалась по вопросам полиграфии и книгоиздания. А еще через две недели она сообщила о смерти Стасюка Николая Игнатовича, директора типографии, Низиного большого друга и сподвижника.

Проклятое время перемен отстранило их от дел, сделало «бывшими», обрекло на муки бездеятельности, а потом убило.

Эти люди были страницами книги ее жизни, которая теперь уменьшалась в своих границах, ведь – сколько ни ищи их, нигде не найдешь – они покинули Низу, ушли в страну воспоминаний. Возможно, что тогда потери сломали бы ее. Но она смотрела на отца и понимала, что не имеет права сетовать на судьбу, так как еще жива, а вот его... на ее глазах затягивала пасть немилосердного, неумолимого зверя, и она не могла защитить его, спасти от гибели. Этот путь страданий – страшнее потерь и самой смерти. Невыразимо страшный, бесчеловечный! И она от отца набиралась силы и мужества. Он терял последнее свое сокровище, но продолжал учить дочь стойкости и как мог поддерживал, показывал пример несгибаемости, терпения, гордого смирения перед судьбой. Она шла этой дорогой рядом с ним, неотступно, держа его за руку.