Текст книги "Наследство от Данаи"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Почему она была уверена, что ее хитрость сработает? А ей показалось, что с некоторых пор Игорь задерживал взгляд на их с Сергеем силуэтах, вырисовывающихся на темнеющем полотне неба. Пусть пока что это невольное любование относится к ним обоим.Но он же способен отдать должное еепреимуществам: стройности, дерзкому «снопику» волос, прибавляющему ей еще больше утонченности; он способен объективно оценить мягкие движения ее пластичных рук, с выверенным изяществом отбивающих мяч?

Тамила понимала, что образ девушки красивой, чистой, требовательной к себе и другим, с оригинальной внешностью, характером и способностями она уже создала. Теперь можно рисковать, пользуясь этим образом, как на совесть подготовленным оружием.

Но как раз закончилось лето, а с ним исчезли и условия для этих сакраментальных экспериментов. На днях их собирают в школе. И хотя каникулы еще продолжаются, но это собрание, напомнившее о школьных обязанностях, внесло некую деловитость и заботы в глобальную беззаботность свободного времени и испортило ноктюрновое течение конца августа.

Саша, правда, успела дважды побывать на их свиданиях. Первый раз Тамила, как автор идеи, предложила игру в волейбол вчетвером, а потом они вместе прогуливались по поселку, бродили по аллеям центрального парка, гуляли возле памятника Неизвестному Солдату, возвышавшегося над совсем молодыми деревцами. Позже все вместе провели домой Сашу, потом – Тамилку. Кстати, в этот день велосипед вел Сергей, а Игорь держал Тамилку под руку.

На второй вечер, проведенный с Сашей, Тамилка предложила:

– Давайте играть в волейбол попарно. Кое-кто из нас часто пропускает подачи, а мне лень каждый раз бегать за мячом.

– Давайте! – интуитивно понял ее Игорь, которому весьма не нравилась перспектива играть с этой прибацаной Сашей. Зачем Тамилка выдумала ее сюда приглашать? Вот пусть ее дорогой Сергей и играет с этой подругой, тем более что, кажется, милая гостя не понимает своего места и посматривает на Сергея снисходительнее, чем Тамилка. – Пусть Саша первой выбирает себе партнера, она у нас новенькая.

– Сергея выбираю, – научено сказала та, опустив глаза вниз.

Тамилка бросила им мяч с деланно разочарованным видом.

– В вашем распоряжении двадцать минут. Я засекаю время, – и посмотрела на часы, словно была решительно настроена отсчитать именно двадцать минут.

– Чувствую, скоро мне придется объясняться с Cepгеем? – встретил Тамилкину улыбку Игорь.

– Объяснишься. Разве нет?

– Не хочу терять друга.

– А без этого нельзя обойтись? Может, помочь?

– Нет! – мальчишку задело ее сомнение в его дипломатических способностях.

Это был хороший вечер, хотя Игорь и должен был идти провожать домой Сашу. Сергей же в конце концов остался со своей королевой, но снисхождения в ее сердце не нашел. Тяжелое предчувствие потери, приближающейся к нему, охватило душу и не отпускало ее.

– Тамила, – решился заговорить он, держа ее за руку, – мне как-то тревожно.

– Почему? – сделала та удивленные глаза. – Все так чудесно.

– Эти встречи, то втроем, то вчетвером... Мы уже не дети. Разве это нормально для взрослых?

– Взрослых? – Тамилка подняла брови, наморщила лоб. – Нам еще надо закончить школу. Куда ты спешишь? Будь сдержаннее.

– Да, ты права! И все же, что-то не то с нами происходит, – настаивал на своем Сергей.

– Не с нами, а с тобой. Ведь так?

– Возможно. Но потому, что ты...

– Не привязывай меня к своим недоразумениям, сначала разберись с ними сам. Хорошо?

– Хорошо.

Но со следующего дня у наших героев началась новая жизнь.

5

«Почему я, глупая, не вела дневник? – упрекала себя Раиса Ивановна. – О своем боялась вспоминать, так хотя бы о людях записывала. Сколько воды утекло, интересных судеб забылось, сколько маленьких, незаметных на первый взгляд подвигов кануло в вечность!».

День угасал медленно, неохотно, как ребенок, растревоженный беготней, игрой не хочет укладываться спать. Солнце садилось неторопливо, без желания. Запад затянула облачность – ровная, серая, непрозрачная. Но раскаленный шар все равно пробивал сквозь нее свой безупречно четкий абрис. И стало видно, какой он на самом деле маленький, даже меньше луны, вот едва выткнувшейся на небосклон.

Светило погружалось в горизонт, и было в том что-то сверхъестественное, ощущалось принуждение законов, пренебрегать которыми ему было не под силу. Оно вставало на цыпочки и последними лучами тянулось к зениту, лежащему выше неказистой пелены, укутывающей небо, и там красило бело-розовым цветом отдельные нагромождения туч. Поэтому они почти горели на помрачневшем фоне. Потом донышко космоса потемнело еще больше, а тучи вылиняли от розового, и только их белая пушистость соревновалась в решительности с чернотой бездны, утыканной полыханием звезд.

Раиса Ивановна любила наблюдать заход или восход солнца, а когда при полной луне на нее накатывала бессонница, то и ночной променад последней.

С некоторых пор у нее появилась потребность в художественном сочинительстве, чтобы удержать в памяти увиденное и услышанное, прожитое и осознанное. Но теперь, понимала она, будет очень тяжело воссоздать девочку из далекого детства и передать ее впечатления. Возможно, память сохранила отдельные фрагменты старины, отдельные факты прошлого и они всплывут на поверхность, надо лишь потянуть за веревочку воспоминаний, но вся сложность мировосприятия, эмоциональная окраска тех самых фрагментов и фактов, бесспорно, уже стерлись частично или полностью, уже забылись повседневные мелочи, без которых ее рассказ будет безжизненным.

Прошедшие годы вдруг показались ей трагически утраченными. Ведь от них ничего не осталось! Дети? Так они выросли и превратились в объективную реальность, а ее причастность к этой реальности стала условной, ведь со времени ее возникновения и до сего часа она больше забыла, чем помнит. К чему и стремилась!

Уже давно зашло солнце. Луна упрямо пробралась сквозь деревья парка, цеплявшиеся за нее ветвями и, казалось, раздиравшие в клочья ее ровный край, и воссияла на небе. Округлые щечки, разгоряченные упорной борьбой, немного поутратили румянца, от чего она побледнела, уменьшилась в размерах, и на ее поверхности прорезались темные фигуры Авеля и Каина, застывшие в вечном поединке за благосклонность отца.

Что мы знаем о них? Миф. Ой, нет, это образ, правда событий, переданная через века устной традицией пращуров. Разве такое возможно? Возможно. Видно, понял однажды какой-либо мудрец, что дети в семье всегда тяжело делят родителей между собой, и придумал поучительную притчу. Причем, это поучение касалось не сынов, как мы привыкли трактовать, а родителей – сумели детей народить, так потрудитесь понять их и относиться к ним с равной мерой любви и заботы.

Раиса Ивановна отошла от окна, в темноте нащупала настольную лампу и нажала на кнопку включателя, зажигая свет. Что-то беспокоило ее. Невыразимое, неуловимое, нечеткое. Что же?

Завтрашней встречи со своими одиннадцатиклассниками она не боялась, даже не думала об этом. Классное собрание перед началом нового учебного года – это рядовое событие, подготовка к очередному официальному мероприятию, которых было-было на ее веку, да и еще, может, будут. Здесь крылось что-то другое.

Медленно развернулась ретроспектива мыслей: вот она стоит у окна... луна и солнце – вечные, все остальное – преходящее... ее сожаление... память беспомощна перед временем... Да! Прерванная цепь размышлений касалась утраченного прошлого. А дальше? Возникла какая-то идея... Четко помнилось, что она была спровоцирована именно завтрашним собранием.

Вспомнила! Наконец-то! Четче начали обрисовываться творческие задумки. Вот она, видите, не вела дневник. Жаль? Жаль. Но не страшно, если ей удастся осуществить идею, которая вдруг пришла на ум, то утраченное возвратится стократ.

С тем и закончился еще один день ее длинного одиночества.

Уже засыпала, когда ощутила, что погода будет меняться, – заныли суставы, рукам-ногам не могла найти места на широком семейном ложе, где вот уже свыше десяти лет спала без пары.

Отогнала грустные воспоминания, усилием воли заставила себя вернуться к задуманному. Мечтать боялась, чтобы не сглазить. А объективно взвесить все – не помешает. В полусне или в уставшей за день яви замелькали образы одаренных детей из ее класса и дорогие лики односельчан, на которых полагалась, из которых надеялась получить могучий родниковый исток того прошлого, что было ею так безрассудно утрачено.

Дальше открылась закулиса театра сознания, запестрели картины нереальные, химерические, поднятые, наверное, с неназванных людьми глубин. И она заснула.

***

Щелканье входного замка услышала сразу, но ослабляющий страх сковал тело, и она, вместо того чтобы оборонять свой дом, спряталась под одеяло. Медленно прошелестели чьи-то шаги и стихли, тем не менее показалось, что от их стремительности воздух комнаты проняло ветром.

– Не прячься, я же знаю, что ты не спишь, – послышался удивительно знакомый голос, но она не в состоянии была определить в наплывах памяти, кому он принадлежит.

Голос не страшил, не тревожил, это, в самом деле, был голос друга. И она открыла лицо, сдвинув вниз край одеяла.

Перед нею стояла Нинзагза.

Так ее подругу хотели назвать родители. А когда пошли регистрировать новорожденную, то работники исполкома отказались записывать в метрику такое нездешнее имя. Едва уговорили их записать девочку Ниназой. И Ниназа, вместо обычного в поселке сокращенного имени Нина, получила другое – Низа.

Раиса Ивановна окончательно проснулась, словно ее окропили ледяной водой, вытянулась на постели и инстинктивно прикрыла грудь измятым одеялом.

– Это ты? – удивилась, хватая воздух. – Сколько лет? – не нашлась, что можно было бы сказать уместного в такой миг. – Боже, а я так выгляжу...

– Ничего-ничего, – остановила гостья ее порыв сгоряча встать с кровати и закутаться хотя бы в халат. – Я не надолго. Так, проходила мимо, дай, думаю, зайду. Правду ты говоришь, что не виделись столько лет, – она почти гипнотически действовала на Раису Ивановну, так как та осталась сидеть на кровати – покрытая влажностью, разлохмаченная, неубранная. А слова Низы западали в душу сразу, перерождались там в ощущения и призывали к ответу не ради гостеприимной вежливости, а ради исповеди.

– Я виновата, – с усилием улыбаясь от неловкости, призналась Раиса Ивановна. – Как выбрала мужем Виктора, чего ты тогда не одобрила, так и отдалилась от тебя. Приглашение на твою свадьбу проигнорировала, хотя ты на мою – приходила. Не поблагодарила тебя за то, что не забыла меня. Не извинилась, не поздравила. Не знаю, почему я так поступила.

– Да ведь знала, что он тебе не пара, что поступок твой был весьма экстатичный по проявлению. Знала и отмахивалась от всех, прежде всего, от собственной рассудительности. Поддалась прихотям естества, а признать это не хватило мужества. А я сказала это вслух, твоей маме сказала и ему тоже. Но правда никому и во все времена не нравится, и ты – не исключение.

– Ты и это ему говорила? – искренне изумилась Раиса Ивановна.

– Конечно. Просила отступиться от тебя, не застить тебе будущее. С твоим голосом ты могла бы стать звездой. Да что там! – гостья в конце концов присела на краешек стула, стоящего возле швейной машины. – Камень преткновения в том, что я хотела тебе наполненного счастья и, как могла, боролась за это, честно боролась, без коварства. Но тебе показалось, что ты удовлетворишься его каплями, поэтому ты и не поняла меня. Извини, я, наверное, плохо убеждала вас всех.

– Пойми, я очень рано познала усладу плоти. Это теперь я знаю, что они лишь призрак счастья, а на самом деле – тормоза в продвижении к нему. Но и Виктор уцепился в меня намертво. А мне, молодой, это нравилось. Потом мы оказались разными людьми, не созданными друг для друга. Со временем на наших отношениях и разность возраста начала сказываться, общего осталось совсем мало. Он обижал меня, часто унижал при коллегах. Ревновал ко всем. Я ему приводила слова Ларошфуко о том, что в ревности больше самолюбия, чем любви. Но на него никакие авторитеты не действовали. Мы без конца ссорились. А самого его дома ничто не держало. Одна эта проклятущая рыбалка да машина его занимали. Так и погиб. Такой молодой оставил меня без защиты, одинокой. Эх, Виктор, Виктор...

– Не объясняй. Я все поняла еще тогда, видела, как ты счастья хотела, выпестованного наивным воображением. А вот смерти, такой неосмотрительной, простить ему не могу. Не думай, что я за глаза наговариваю на покойника. Я ему откровенно об этом сказала, – тихо говорила Низа. – Взял такое сокровище! Так ценил бы, себя берег бы. Ой, сколько бед он тебе принес! Одно оправдание – дети, – она вздохнула, так как своих детей Бог Низе не дал.

– Дети? – аж встрепенулась Раиса Ивановна, словно хотела прояснить что-то скрытое от очевидности, тем не менее сдержалась. – Они живут своими жизнями, – сказала уже спокойно. – Не были бы от него, так были бы от другого. Я готова им душу отдать. Но это же невозможно. Поэтому они меня только мучают. Стараюсь жить своей жизнью, но не пойму, из чего она теперь состоит.

– У тебя есть работа – интересная, нужная. Ты – счастливый человек, пойми. А Виктор? Его уже нет. И хватит его беспокоить. Жаль, что ты одна. Значит, тебе так хорошо. Так и живи.

– Где там хорошо! Со временем, как прошло молодое умопомрачение, часто вспоминала тебя. И слова твои вспоминала. Беспокоилась своей виной, что ты где-то среди чужих людей сама-одна, без подруги, без преданной души. Виктор все равно не дал бы нам видеться и общаться. Тем более что, оказывается, ты с ним говорила... Я этого не знала.

– Пойду, – встала Низа. – Извини за непрошеный визит.

– Подожди. Как ты сюда зашла? Разве у меня было открыто? Ночь же на улице.

Гостья улыбнулась:

– Еще не ночь. Нам с тобой лишь вечереет. Но и о ночи уже следует позаботиться. Ты правильное, полезное дело затеяла. Будь здорова! – и она быстро вышла из комнаты.

Раиса Ивановна прислушалась: теперь шагов не было слышно, дверь не громыхнула, не скрипнула. Не вытерпела, подхватилась с постели и выскочила в гостиную – тихо, пусто. Не спеша прошла в коридор – тоже тихо, никого не видно. Потрогала входную дверь – закрыта на замок, как и с вечера. Не включая свет, приблизилась к темному окну. В сиянии полной луны увидела, как во дворе развернулась машина, а потом набрала скорость и исчезла за углом. Показалось даже, что с водительского места кто-то махнул ей рукой, но это могло и пригрезиться. Полная луна – он такая волшебница.

Пошла, снова легла и, уже засыпая, вспомнила, что не посмотрела на часы. Еще раз глянула в окно, теперь переведя взгляд выше, на небо – луна стояла в зените. Господи! – испугалась. Это же часа два ночи! Разве в такое время ходят в гости? Ага, она сказала, что шла мимо и решила зайти, а сама на машине поехала. Как это? А что она говорила, что в глаза упрекала Виктора за его раннюю смерть? Ничего себе! Как это можно, люди добрые? В уме ли я?

Да это ж сон! – вдруг мелькнула у Раисы Ивановны мысль, и она проснулась. Луна, в самом деле, светила в окно с раскрытыми занавесками, заливала молочным дурманом ее постель, но к зениту еще не подошла. Часы показывали лишь четверть двенадцатого.

До утра она уже не заснула. Прокручивала в мыслях те слова, которые ей или приснились, или послышались. Взвешивала их, выверяла мерой прожитых лет.

6

Все лето Низа Павловна недомогала: давило сердце, не выдерживая жары. Еще как не показывалась на улицу, день протекал благополучно, а если выходила за покупками, то возвращалась домой больной на целый день.

Поражало то, что деревья и в сквере на площади, куда выходили окна ее комнат, и в том садике, что был разбит во дворе под окнами кухни и столовой, стояли зеленые-зеленые. Ни один листочек не пожелтел и не скрутился трубочкой. Такая сила воды, – думала она иногда, – напоили землю июньские дожди вдоволь, и вот до сего времени этот запас спасает растения.

А ее не спас ни дождливый июнь, ни прохладное начало июля. Августовская жара изнурила-таки сердце вконец, и оно не выдержало. Еще двенадцатого вечером вышла во двор, посидела с соседками, пожаловалась на нездоровье.

– Вы, Низа Павловна, не стесняйтесь, – сказала Елена Иосифовна. – Вдруг почувствуете себя неважно, звоните по телефону, пусть хоть и среди ночи. Я сплю чутко, услышу сразу.

И пришлось последовать ее совету. В ту же ночь. В два часа, когда перевалило уже на тринадцатое, проснулась от смертельного удушья – теряла сознание во сне. Каким чудом проснулась? Наверное, не пришло еще время ей умирать.

Хорошо, что телефоны соседей были у нее закодированы на кнопках быстрого набора, поэтому нажала на любую, к какой дотянулась. Попала как раз к Елене Иосифовне. Скажи после этого, что нет на свете Бога.

– Умираю, – только и смогла прошептать.

– Дверь! – закричала соседка. – Дверь откройте, соберитесь с силами!

Как это сделала, не помнила. Но открыла. На какой-то миг пришла в сознание в машине «скорой помощи», подбрасываемой на застывших в ночной прохладе наплывах растопленного днем гудрона. А потом снова навалился мрак.

Сознание еще раз возвратилась, когда ее укладывали на хирургический стол.

– Зачем меня сюда? – успела спросить безадресно и... полетела.

Она много читала о том, что люди, умирая, летят через черный туннель, в конце которого горит яркий свет. С нею этого не было.

Возможно, на момент перелета сознание снова оставило ее. Но вылетела она прямо на летнюю поляну. Осмотрелась, увидела, что ее тело лежит где-то далеко на операционном столе, а вокруг него сгрудились люди в белых халатах. Кажется, один из них делал ей искусственное дыхание методом «рот в рот», а другой ритмично нажимал на грудную клетку, стараясь запустить сердце.

– Срочно кубик атропина и адреналин внутрисердечно! – различила она чей-то приказ на фоне тишины.

Врачу подали шприц с длинной иглой, и твердые пальцы начали отыскивать межреберный промежуток в области ее сердца. В конце концов Низа ощутила короткий удар иглой в тело, и врач на миг замер, нажимая на поршень шприца.

Она оставила скучные наблюдения и полетела дальше.

Удивления, что, находясь далеко за стенами палаты, видит себя со стороны, не ощущала. Словно так и должно было быть.

«Ой, какая я молодая! – подумала с приятностью, – какая красивая. Зачем же я при жизни сокрушалась, что молодость проходит? Правда, тогда она уходила долго, тяжело и очень больно. А теперь ничего – легко и приятно». Под ногами шелестела трава, растерянными глазами Низа старалась охватить окружающее и понять, где находится. Но это ей никак не удавалось.

– Вот так встреча! – услышала вдруг знакомый голос.

Обернулась на его звук и узнала Виктора Николаева. Стоит, улыбается, а в глазах – обеспокоенность.

– Ты как здесь оказалась? – не дал он ей прийти в себя.

– Прилетела...

– От чего? – спросил уже откровенно агрессивно.

– То есть как это «от чего»?

– Ну, что с тобой случилось, спрашиваю.

– А-а, сердечный приступ. Там, – она махнула рукой куда-то назад, – меня стараются откачать.

– Иди отсюда! – гаркнул он вдруг. – Вон!

– Чего ты злишься?

– Рано тебе сюда. Вон, говорю! Уходи быстрее.

Она на шаг отступила дальше от него и снова остановилась.

– Я не держу на тебя зла, хоть ты, дорогой, не устроил Раисину жизнь, как обещал. Да еще и вдовой ее рано оставил. Почему не берегся? Как же ты не заметил встречную машину, да еще на мосту? Теперь Рая так плачет, все представляет, как ты летел в воду, как потом хватался за лед и снова соскальзывал в бездну. Хоть бы ты умер как-то иначе, а то... Такую боль по себе оставил!

– Ни за что я не хватался, не выдумывайте там!

– А отчего у тебя ногти обломаны были?

– Об этом позднее поговорим, когда придет время. А сейчас уходи отсюда, давай, давай, не задерживайся. Увидишь Раису, скажи... – он замолк, задумавшись. – Впрочем, я сам с ней разберусь. А тебе я во всем до-ве-ря-ю-ю...

Последнее предложение она скорее поняла, чем услышала, потому что какая-то сила дернула ее и понесла назад. Теперь она блуждала по длинному туннелю, где-то видела яркое сияние и не могла понять, откуда оно льется. Не сразу сообразила, что светится вход в туннель, а не выход из него, как она ждала, зная аналогичные ситуации из прочитанного когда-то. И свет этот был не небесный, не сказочный, не магический, а обычный электрический свет направленных на нее фонарей.

– Есть пульс! – услышала она издали.

– Больная в сознании, – прозвучало уже ближе.

– Как вы, больная? – спросил у нее мужской голос.

– Ничего, спасибо.

– Везите ее в седьмую палату, она у нас счастливая. И сразу же подключайте систему.

«Голос моего спасателя, – подумала она. – Приятнейший в мире голос. Интересно, узнаю ли я его завтра».

Ее перенесли на тележку, отвезли в палату интенсивной терапии и подключили к капельнице. Но это она уже фиксировала в полусне, сладком, как после первой купели. А дальше и совсем растворилась в нем.

***

Низа Павловна спала. Хоть сама не была уверена, что именно спала. Иногда казалось, что она снова летала в туннеле, уже достаточно знакомом. На поляну больше не попадала, а, полетав в тесной полумгле, возвращалась назад. При этом ощущала, что возле нее все время кто-то находится из тех, без чьей помощи найти обратную дорогу она не смогла бы.

В конце концов проснулась. В темном окне увидела рыхлую горбушку луны. Поняла, что стоит ночь.

От неподвижного лежания затекли руки и ноги, болела спина. Осторожно, чтобы не сдвинуть с места системы жизнеобеспечения, к которым, как она думала, все еще была подключена, попробовала пошевелиться и осмотреться, где теперь находится. Услышав скрипение кровати, к ней подошла медсестра:

– Что-то вы рано встаете! – сказала она бодрым голосом.

Кроме этой девушки в палате больше никого не было. Системы тоже оказались отключенными, и теперь можно было двигаться сколько угодно.

– Хотелось бы встать, но еще страшно, – созналась больная. – А который час?

– Четверть двенадцатого.

– Ночи?

– Конечно.

– Подождите, а число какое?

– Четырнадцатое, месяц – август.

– А приступ случился в ночь с двенадцатого на тринадцатое. Так... – о чем-то размышляла вслух Низа.

– Бывает, – откликнулась медсестра. – Вам повезло, в тот день дежурил опытный кардиолог. Спас вас прямым уколом в сердце.

– Значит, я двое суток находилась без сознания?

– Иногда сознание возвращалось к вам, но вы сразу засыпали. А потом снова теряли сознание, и все начиналось сначала.

– Снова укол в сердце?

– Нет, но без помощи врачей вы возвращаться с того света никак не желали.

– Как звать моего спасателя?

– Виктор Федорович.

– Я запомнила его голос. Кажется, теперь узнаю его и через тысячу лет.

7

Едва солнце выбросило на небо первые белые капли огня, зажигающего свод, едва лишь затеплилось там, вверху, и упало на землю хлипкой тенью утренних сумерек, как Раиса Ивановна, измотанная плохим отдыхом, заснула – тихо, крепко, без сновидений. Тем не менее пережитое ночью не покинуло ее совсем. Те впечатления превратились в тревогу, спешную, нетерпеливую. Ей открылось физическое ощущение временности всего сущего, быстротечности живого и неживого: это не солнце пылает в небе, не день пришел к людям, это горит время, это его языки лижут землю, сметая прочь ее дни, года и века. Это ощущение было таким большим, как дом, а она в своем страдальческом бессилии такой маленькой и беспомощной перед ним, как... как вот она и есть, что ей сделалось страшно, будто теперь она должна окончательно исчезнуть в огромности этого вместилища. И она заплакала.

От слез и проснулась, поймав себя на удивлении, что ничего не снилось, а она во сне расчувствовалась. Заливалась слезами из-за ощущений, которые не бывают сном. Ведь снятся события, люди, иногда снятся звуки или примерещится цвет, но ощущения, то, что производится непосредственно тобой, а не окружающей обстановкой, присниться не могут, они возникают в тебе самой и есть не мысленным существованием видений, а реальностью.

– Кофе, кофе, кофе! – приказала себе вслух Раиса Ивановна и побежала ставить на огонь чайник.

Босые ноги быстро залопотали по не устеленному полу, впитывая прохладу от недавно выкрашенного дерева, наполняя изможденное ночью тело бодростью и жаждой действий.

Раиса Ивановна открыла створки окна, выглянула на улицу. Нет, сегодня солнце не пекло так, как все лето. Его прятала прохудившаяся завеса туч, и оно старалось найти в нем хоть щелочку, чтобы впрыснуться через нее и снова повиснуть над селом. «Уже где-то, может, идут долгие косые дожди, – подумала Раиса Ивановна. – Скоро и у нас настанет осень».

Эта мысль принесла облегчение. Миром овладела прохлада, так как утро еще не перекатилось в день, было только полдесятого. Раиса Ивановна поняла, что пусть теперь солнце неистовствует сколько угодно, пусть печет и донимает, она уже приняла в себя грядущую осень и знала, что это защитит ее от жары, липких испарений и духоты.

Неожиданно мысль об осени соединилась с недавними размышлениями о предчувствии и послечувствии как физическом восприятии времени будущего и прошлого и пришла к выводу, что она напрасно прожила жизнь, так и не успев сделать основного. А время уходит быстро, его уже осталось совсем мало.

Она никогда не думала о старости, наоборот, и сейчас ощущала себя молодой, и ей казалось, что так будет всегда. Пристрастие души к подведению итогов появилось неожиданно, подстерегло ее внезапно, и она растерялась. Почему вдруг появилась грусть, и пришло ощущение, что жизнь не состоялась? Ответ не успел обнаружиться, как в ней словно зазвенел чужой голос: «Не беги вперед. Остановись, оглянись, взвесь прошлое. Все ли ты довела до конца? И если нет, то начинай подбирать хвосты...». Слышалось еще что-то, завертелась карусель мыслей – разноцветных, разнообразных. Неугомонные, они набирали скорость, мелькали так, что болела голова, а потом слились в сплошное белое полотно полного непонимания, как жить дальше, что отныне считать основным в жизни, в чем найти спасение души.

На том полотне начали прорисовываться новые мысли, несвойственные ей, преждевременные. От них появилось понимание, что существует мир, которого она раньше не замечала, мир, в котором осуществляются потенции. И кто попадает в него, тот находит истину – понимание в себе божественного истока, обретает истинное крещение в Дух. Огонь Духа выжигает в человеке все тленное и поднимает его на высоту, от начала времен именно для Духа и была предназначенную. «Вот откуда пришла идея, осознанная мной вчера вечером! Это же начало большой и кропотливой работы. Вдруг не успею?». Обрывки фраз, одна за другой приходившие со сфер высоких и будничных, бились в ней, как пойманные птицы, звенели удивленными восклицаниями сознания.

Мысль об осени оказалась всеобъемлющей, к ней приобщилось и то, что имело отношение к возрасту человека, большой работы, глубоких чувств, долгого горения, все, от чего можно устать. Осень – это завершение. Чего? Неужели жизни? Завершение накопления, остановка, на которой просятся на выход наработки. Да. «Вот я все время бежала, – думала Раиса Ивановна. – Спешила получить специальность, родить детей, зарекомендовать себя на работе, среди коллег. Теперь у меня все это есть. Дети выросли и устроились. Образование, авторитет, опыт работы – все есть. И что дальше?».

Она таки кое-чего стоит. Но пока шла к своим достижениям, то лишь брала от мира, впитывала в себя, перерабатывала чьи-то результаты, наполнялась созданной кем-то и когда-то объективностью, как сосуд с вакуумом внутри втягивает в себя воздух.

Раиса Ивановна представила себя тем смешным сосудом с вакуумом внутри. Воображение удовлетворительно справилось с идеей посуды, а вакуум ей не подчинялся. Внутренний потенциал, то добро без имени и образа, которое уже собралось в ней, сопротивлялось. Ведь человек – не герметичная посудина, он – открытая чаша. Чаша не может быть пустой. Перед глазами до боли явно возникла роскошная чаша, искристая, словно алмазная, а в ней темнел маленький невзрачный камешек. Рядом же привиделся простой стакан с ребристыми боками, которых когда-то вдоволь было возле автоматов газированной воды. Доверху стакан заполняли кристаллы самоцветов. Это были молодость и зрелость.

«Пришло время отдавать, – поняла она, уместно вспомнив и о библейском “разбрасывать камни”. – Иначе все во мне закиснет и перебродит без пользы и толку». А вдруг то, что она задумала, и будет ее окончательным итогом, завершением? Конечно же! Боже, все приходит само собой! Как мудро устроен человек, ни одно движение в нем не проистекает бесцельно, надо лишь прислушиваться к себе, чтобы эти цели понимать. Тем более что в таком печальном одиночестве, в каком находится она, есть своя запредельная целесообразность, венчающая достойное созревание души. В конце концов, – в раннем вдовстве ей не дано было познать этого – под старость человек всегда одинок, если не физически, то морально. Как в одиночестве он готовится к приходу в мир, так в одиночестве совершает и обратный путь. «Да, привыкла я к одиночеству. Значит, еще поживу», – всплыл успокоительный вывод. Оптимистическое настроение, куда ее спонтанные мысли перекинули мостик от нервозности и нетерпения, пришедших из ночи, родило потребность души чем-то заботиться.

И Раиса Ивановна начала конкретнее планировать сегодняшнее мероприятие и то, что в связи с этим задумала.

Бывает же такое! Даже испугалась, что совсем забыла о видении, пришедшем к ней, когда она чуть задремала прошлой ночью. Теперь не сомневалась, что это был не сон, а самое настоящее видение. Ибо сейчас она физически ощущала пережитое тогда, вспомнила не только сюжет, но даже свои эмоции и впечатления. Все виделось весьма явным и четким, более связным, чем сон, более мотивированным, наполненным всеми атрибутами реальности: звуки, формы, мысли, поступки, слова – ничто не подверглось деформации, не было преувеличенным, сказочно-наивным или сентиментально-искусственным. И все же надо признать, что те события не были реальностью. Хотя, поняла она, что-то объективно сущее добивается к ней, старается вызвать на диалог. «Плохо, наверное, Низе, – подумала про себя. – Говорят, что болеет она очень. А может, умерла, не дай Бог!». Это предположение показалось наиболее вероятным, иначе почему в том призрачном разговоре с подругой речь вдруг зашла о ее несчастном Викторе и всплыли отношения и события их далекой юности?

Раиса Ивановна взяла на заметку, что должна узнать о Низе, не привлекая к себе лишнего внимания. Сделать это можно и сегодня, ведь Татьяна Коржик живет рядом с родителями Низы.