Текст книги "Наследство от Данаи"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

– Слушай, подруга, – сказала она Низе в тот день, – ты знаешь, что мне можно доверять. У меня есть сведения, что твои одноклассницы – стервы.

Низа на это только оторопело замолчала.

– Не обижайся, но до меня дошли слухи, что они собираются потаскать тебя за волосы. Если это серьезно, то сами они этого делать не будут, а подговорят кого-нибудь из подонков.

– За что? – пришла в себя Низа. – Я ничего им плохого не сделала, – и оттого что у нее задрожали губы, Раиса ощутила в душе страшную нежность, готовность разорвать каждого, кто обидит подругу.

– Знаю, – успокоила ее Раиса. – Не волнуйся, я не оставлю тебя в беде. В школе берегись сама, чтобы не попасться на какой-то мелочи. А вне школы сделаем так. Каждый день тебя будет провожать домой кто-то из моих друзей.

– Откуда я буду знать, что это твои друзья? А вдруг это как раз будет кто-то с их стороны! Они что, хотят побить меня? – девочка снова подумала о неблагодарности одноклассниц, которые каждый день приходили к ней за консультациями или за примитивным списыванием уроков.

Но Раиса на этом сосредотачиваться не захотела.

– Подойдя к тебе, мои друзья будут говорить какую-нибудь условную фразу. Причем каждый раз другую, чтобы никто не догадался о ее парольном назначении. А паролем будет служить то, что в ее составе обязательно будут слова «пройдет когда-то».

– Такие слова и без пароля могут кому-то попасть на язык.

– Э, нет, – возразила Раиса. – Они в самом деле кажутся простыми, но в них есть незаметная романтика. А негодяи на нее не способны.

С тех пор к Низе после уроков обязательно подходил кто-то с фразой наподобие: «Не верится, что этот замечательный вечер пройдет когда-то», «Грустишь? Но печаль пройдет когда-то», «Да, пройдет когда-то эта тьма! Не веришь?», а потом шел рядом до ее дома. Так происходило, может, и не долго, но подругам запомнилась эта пора, так как была в их игре настоящая преданность, неподдельная храбрость, ощущение общей борьбы со злом, спокойное и уверенное в себе благородство. Позже таким способом девочки предупреждали друг друга о возможности ошибочного поступка или неправильного решения, словно говоря: внимание, возле тебя притаилась опасность.

Совсем недавно на восьмое марта дети подарили Раисе Ивановне книгу, которая так и называлась «Пройдет когда-то». В последнее время, как покатился этот вал «развлекаловок», она перестала интересоваться книгами современных авторов. И эту читать не собиралась, взглянув на ее аляповатую обложку. Но вдруг ее пронзило током от названия. Взглянула на фамилию автора – Надежда Горцева, посмотрела на титул, где должен был значиться жанр произведения, – мистический триллер. О, такого только не хватало ей читать!

Тем не менее вечером уселась в свое любимое кресло под торшером и углубилась в чтение, да и не заметила, как наступила полночь. Несколько дней она ходила, как больная. Казалось, что сама находилась в далеком американском городке, где подростки вели поединок с ползучим монстром сытого благополучия. Сколько в книге было интересных коллизий, красноречивых аллегорий, каким афористичным оказался язык автора, как реалистично обрисованы герои! Со временем она перечитала все, что успела напечатать Надежда Горцева – двенадцать романов – и убедилась, что за этим именем скрывается Низа. Она угадывала строй ее мыслей, прочитывала характеры героев и везде видела знакомые символы, когда-то пережитые приключения, детали и выражения из их общего детства.

***

Стопка тетрадей уже давно дразнила Раису Ивановну, но она удерживалась от бессистемного чтения собранных сочинений. Выжидала, когда их сдадут все, кто решился участвовать в конкурсе. Как часто случается, дело пошло несколько не так, как задумывалось: во-первых, дети начали писать и сдавать сочинения прямо ей, без учета, кто в какой класс ходит, а во-вторых, к этому движению приобщились не все одиннадцатиклассники, а лишь единицы. При этом школьники были далеки от того, чтобы подозревать жюри в нелояльности или в необъективности, и открыто подписывали свои работы. Так же не соблюдались сроки, исчезли временные рамки, нарушались все остальные организационные мелочи, и не было смысла настаивать на их соблюдении – пусть чувствуют себя свободными, пусть пишут. Но по-настоящему удивляло Раису Ивановну, что среди новоявленных авторов были дети, которые раньше не обнаруживали склонности к литературному творчеству. Учительница была счастлива, что ее инициатива не заглохла, а захватила детей, зажгла в них энтузиазм, разрешила кое-кому из них открыть тот клапан в своей душе, который до этого не имел шанса проявиться.

Правда, теперь она не знала, что с этими сочинениями делать, ведь идея именно конкурса была сломана, жюри должно было выполнять лишь редакторскую роль. Но как-то будет...

Если бы не эта усталость, которая началась с мыслей об итогах жизни, а теперь гнет к кровати...

Дошло до того, что однажды Раиса Ивановна поняла: ей не хватит сил довести начатое до конца, так как после работы не только читать, а даже руки поднять, чтобы раскрыть тетрадь, стоило усилий. Хорошо, что она при первой своей тревоге не запаниковала и еще летом спокойно поехала к нотариусу и составила завещание. Зачем рисковать? Хотя, например, ее мать после нотариального изложения своей воли относительно наследства и наследников прожила еще четырнадцать лет, но не всем так везет. Не мешало бы и к врачам сходить, но надо дождаться осенних каникул. Две недели осталось, дотянет как-нибудь.

И все же в ближайшую пятницу она удобно уселась в кресле, пододвинула к себе торшер, взяла карандаш и приготовилась к всенощному роскошеству, смакованию сочинениями, телепередачами, кофе, бессонницей с душой своей беспокойной наедине. Ноги пристроила на низеньком стульчике и закутала пледом. На журнальном столике, стоящем рядом, разместила все необходимое для быстрого приготавливания кофе, только бы не вставать лишний раз. Телевизор включила тихо, чтобы не мешал, но чтобы и не пропустить новости или интересный фильм. Завтра суббота, а там – воскресенье, успеет отоспаться. А теперь – вперед к прошлому.

Она закрыла глаза, протянула руку и наугад вынула из стопки одну тетрадь. Кому же выпало стать первым? – успела подумать до того, как увидела фамилию Надежды Горик и название ее сочинения: «Знак от черных роз».

2

– Стояла зима, такая же волшебная, как и та, о которой я уже вам рассказывал, – начал Павел Дмитриевич. – Все началось с шутки, неумышленной, а так – лишь бы не молчать. Я с женой и Костя Палий со своей Варварой возвращались от Голованя, где под теплой печкой играли в карты. Идти нам было по пути, но далековато, вот и болтали о разном. Эх, – рассказчик вздохнул. – Молчать бы об этом и дальше, как молчал вот уже четыре десятилетия, да уж никого из участников тех событий в Дивгороде нет, так какая теперь разница.

***

Выходной день завершался ясным морозным вечером. После долгих сомнений солнце упало за горизонт, и вскоре небо развернуло над миром черную даль, усеянную мелкими искрами огня. С запада на восток его делила пополам ветка Млечного Пути, а на его периферии затерялась Земля и эти четверо на ней, бредущие сейчас по неизмятым снегам. Слежавшиеся его пласты укрылись сверху корочкой наста, от чего они сначала с хрустом проваливались под ногами, а потом приветливо поскрипывали на прощание. Тьма и стужа несколько удручали, но ветра не было, и это утешало. Гуляки чувствовали себя как в открытом космосе, который тем не менее не был лишен домашности и уюта.

Варвара подняла глаза вверх и на миг остановилась.

– Посмотрите, какая сказка.

– Это не сказка, – мрачно возразил Костя, которому целый вечер не везло в игре. – Мне в эту ночь сон приснился, вот это была сказка.

– Сон? – удивилась его жена. – Я думала, только мне сны снятся. Что же тебе приснилось?

– Будто к нам пришел Филипп Цурик и врезал ломакой по кухонному столу.

– И что?

– Ничего, я проснулся и прислушался. Сначала вокруг было тихо, а потом как ухнет что-то на пол, и рассыпалось с таким звуком, будто тарелки разбились. Тогда я не поленился встать и выйти на кухню. Но там все стояло на своих местах. А звук еще не затих, слышалось, будто обломки посуды закатываются в уголки.

С одной стороны, Филипп Никифорович Ивако, или Цурик, работал почтальоном. Он родился горбатым, поэтому был нелюдимым, неразговорчивым, букой, одно слово. Малые дети его боялись. С другой стороны, Палии ждали возвращения из Германии Костиного брата Николая, который, осиротев после расстрела родителей в 1943 году, попал туда не по доброй воле. Шел 1946 год, и многие дивгородцы, которых угнали в немецкое рабство вместе с ним, уже были дома. А о Николае никаких вестей не поступало.

– Ха! – беззаботно сказал Павел Дмитриевич, услышав этот разговор. – Это вещий знак. Готовься встречать Николая.

– Иди к чертям! – гаркнул Костя. – Таким не шутят.

Он любил младшего брата и винил себя, что не уберег его от тяжелой доли, хотя и не мог этого сделать – сам воевал на фронте.

– Я не шучу. Можете прямо на утро гостей приглашать, он к восходу солнца прибудет.

К счастью, именно так и случилось.

– Голубчик, – бросилась утром счастливая Варвара к Павлу Дмитриевичу. – Как ты узнал? Приходите, приходите... – и побежала дальше по соседям созывать их на застолье.

– А как вы, в самом деле, узнали? – нарушила молчание Надежда, но рассказчик ее будто и не услышал.

Костя Палий работал шофером у директора завода, но иногда ему приходилось возить и сельских активистов, которых вызвали в район на совещания. Однажды, видно, проговорился кому-то из них об этом случае. С тех пор и пошла слава Павла Дмитриевича как предсказателя и пророка.

Вскоре после этого в Дивгород прислали нового директора вечерней школы, им оказался неказистый такой мужичонка, хоть и умный. Он почти сразу женился на местной красавицей Юле Бараненко. И вот вдруг передают, что он хочет увидеться с Павлом Дмитриевичем.

Тем не менее никто из них не торопился познакомиться, и это случилось в воскресенье, когда они одновременно пришли в библиотеку за новыми книгами. Иван Моисеевич Мазур, так звали нового директора, легко и ненавязчиво завел разговор о пользе среднего образования, что оно открывает перед человеком определенные перспективы, что «без бумажки ты не человек, а букашка». Довольно непринужденно втянул в разговор и Павла Дмитриевича, который никак не мог понять, чего от него хотят.

– Говорят люди, – вкрадчиво сказал Иван Моисеевич, когда они вышли на улицу, – что вы умеете сны разгадывать. – И осторожно взял его под локоть.

Вообще Павел Дмитриевич не очень любил деланную вежливость, а здесь видит, что человеку припекло. Да и через Юлю стали они родственниками, так как Евгения Елисеевна – тоже урожденная Бараненко.

– Не стесняйтесь, говорите, что вас беспокоит, – сказал Павел Дмитриевич, хотя, присмотревшись к новому знакомцу ближе, уже приблизительно знал, что тот расскажет.

И почти не ошибся. Ивану Моисеевичу часто снился один и тот же сон, будто срывает он с развесистого куста чудеснейшие чайные розы, несет домой, дарит жене и здесь замечает, что они становятся черными.

– А до этого какой цвет розы имели? – уточнил слушатель.

– Разный: то розовый, то красный, даже голубые однажды приснились. А чуть переступлю порог – становятся черными.

– Порог? – переспросил Павел Дмитриевич. – Или когда Юля их в руки берет?

– Нет, я неточно выразился! – горячился рассказчик, увидев, что его слушают добросовестно. – Именно тогда, когда она их в руки берет.

У Павла Дмитриевича засосало под ложечкой, он понял, что на несчастном Иване Моисеевиче лежит родовое проклятие, и это непременно скажется на Юлии. Но что он мог сделать, что сказать? Настоящий маг не имеет права открывать людям будущее, вламываться туда, стараться переиначить его. Можно только советовать, как лучше поступить в том или ином случае. Но процесс поддается корректировке тогда, когда он уже идет. А здесь еще ничего не происходило, человека мучили предчувствия, да и только. Надо, решил Павел Дмитриевич, переключить внимание несчастного на что-то второстепенное, что, однако, было бы связанно с предметом его беспокойства.

– Если сможете, – посоветовал он, – то в следующий раз посчитайте, сколько роз вы срезаете для жены. Но, знаете, бывает, как назло, вот надумаете это сделать, а вам тот сон и сниться перестанет. Так вы уж не переживайте. Это обычная ревность вас изводила. Оно пройдет.

Знал, знал, что не пройдет. Будет сниться как-то иначе, но не пройдет. Одно слово – проклятие. Хоть бы оно не испугало его, так как... дальше должно было стать хуже. И Павел Дмитриевич начал готовиться к борьбе с тем худом.

К счастью, Иван Моисеевич не был слабым на нервы человеком и не принимал к сердцу досужие россказни. Прошло, может, полгода или немногим больше, как прибегает он к Павлу Дмитриевича прямо на работу, бледный и весь трясется.

– Четное количество! Окончательно установлено.

Тот, конечно, все хорошо помнил – мигом понял, о чем говорит Иван Моисеевич.

– Вы ничего не перепутали? – спросил на всякий случай.

– Нет. Мне этот сон чуть ли не десяток раз успел повториться. И я все считал. Сначала не мог запомнить число – забывал к утру. А потом заставил себя не валять дурака. Оказалось, что каждый раз я срываю разное количество цветов, но непременно четное.

Павла Дмитриевича уже ничем нельзя было удивить, он это предвидел. Поэтому должен был держаться, если уж свалил на себя – то ли Бог на него свалил? – эту ношу. И не просто держаться, а действовать – осторожно, продуманно, чтобы не наломать дров, чтобы помочь людям выйти из их горькой судьбы с наименьшими потерями. Решил затягивать дело, продолжать и дальше переводить мысли Ивана Моисеевича на мелочи. Ведь основания для печальных толкований у него были: четное количество цветов приносят мертвому. Но здесь было другое – мужчина был сделан, не как все, и законы обычного человека ему не годились.

– Четное количество – это хорошо, это на прибыль, – сказал Павел Дмитриевич. – Только мне надо хорошенько подумать, что за добро на вас надвигается.

Договорились, что на днях знаток снов все расскажет своему неожиданному подопечному. А тем временем Павлу Дмитриевичу открылась закономерная вещь, что Юля должна забеременеть.

Через день, когда Павел Дмитриевич шел домой, а Иван Моисеевич на работу в вечернюю школу, они встретились.

– Могу поздравить вас, – бодро сказал Павел Дмитриевич. – Ждет вас пополнение в семействе. Не забудьте взять кумом. А плохие сны вас больше не будут беспокоить.

Мазур обещал, клялся, благодарил и верил странному современному колдуну.

Со временем сны о черных розах и в самом деле ему сниться перестали.

– Но почему черные розы? Почему четное количество? – выспрашивал директор школы при случае.

– Я не толкователь, а предсказатель. Я говорю, а вы слушайте – отвечал маг, резко обрывая разговор.

– Ага, – соглашался Иван Моисеевич.

Он был стойким человеком, и не рассказывал жене о том, что могло бы испугать ее, старался без нее справляться со своими тревогами и предчувствиями. В конце концов, человек – не Бог, совсем без помощи обойтись не может, поэтому он и обратился к Павлу Дмитриевичу. И не ошибся, нашел надежного друга, который имел знания, унаследованные от множества поколений халдейских магов.

Однако Юлина беременность задерживалась.

– Ой, Дмитриевич, – говорил Мазур при встречах. – Все ли вам правильно открылось о моих снах?

– Обязательно! – отвечал тот. – Ждите. А если хотите узнать точнее, то вспомните, сколько всего черных роз вы сорвали в своих снах.

И Мазур таки вспомнил!

– Тридцать четыре! – воскликнул при следующей встрече.

Дата начала беременности вырисовалась окончательно, Павел Дмитриевич высчитал ее и сообщил счастливому мужу. Все совпало. И в семье Мазуров в конце концов воцарился настоящий, а не мнимый покой. Только знал Павел Дмитриевич, что это ненадолго. Он все о них знал – вот что ему отравляло жизнь.

Завод, где могучий колдун работал невзрачным механиком, принадлежал министерству химического машиностроения и изготавливал запорные вентили к газо– и нефтепроводам. Как-то Павел Дмитриевич заканчивал особенно ответственную работу – модель детали, которую должны были срочно запустить в производство. Его подгоняли, он спешил – все, как всегда. А здесь вдруг зовут к директору.

– С вашим свояком случилось какое-то несчастье, – сообщил директор. – Только что звонили со школы. Берите машину и езжайте, не медлите.

– Я сейчас умру от напряжения! – воскликнула Надежда Горик. – Несчастье случилось с Юлей?

***

На мир опустились сумерки, настало то короткое, но неопределенно тревожное время, когда света уже нет, а тьма еще не наступила. Она лишь бросала в пространство свои бесформенные лохмотья, будто это налетали на людей живые пятна потусторонней дьявольщины. Вяжущее марево от нагретой земли окрасилось ими первым, так же, как и днем, поднимаясь в небо отяжелевшими и грозными волнами миражей. Но теперь казалось, что это душа земли отлетает прочь и оставляет людей без защиты и приюта. Пространство наполнилось ожиданием, и каждый ждал свое: старики вечерний чай, а малые дети – злые козни от адских чудищ и нечистой силы.

– Время отдыхать, мы и так вас притомили, – напомнил о себе Петр Крипак, который привел Надежду к Павлу Дмитриевичу. – Благодари, Надя, хозяев и пошли домой.

Договорились, что дети придут еще и завтра.

– Только ближе к вечеру приходите, когда жара спадет, – предупредила Евгения Елисеевна.

***

Августовские вечера становились более холодными прямо на глазах. Еще вчера от земли шел горячий дух, как из печки, а на следующий день уже и забылось о том.

– Принеси мне что-нибудь на плечи набросить, поясницу лижет, – поежившись, попросила жена Павла Дмитриевича, когда они вчерашней компанией снова собрались на крыльце.

– Хоть в тропики с тобой перебирайся, – бухтел он, посмеиваясь.

– И что? – подпрыгивала от нетерпения Надежда. – Что там случилось в школе?

***

А случилось следующее.

Утром Юля Мазур почувствовала первые схватки и поняла, что подступают роды. Иван Моисеевич отправил ее в больницу, а сам пошел на работу, он кроме директорства еще преподавал язык и литературу и всегда вынужден был проверять стопки ученических тетрадей. Нельзя сказать, что он чувствовал себя абсолютно спокойно, но и излишне волноваться повода не имел – Юлина беременность протекала нормально, без осложнений. Тогда, правда, не умели заранее определять пол ребенка и количество детей, ибо женщины продолжали иногда рождать близнецов или двойню. Но для мужчины, впервые становящегося отцом, нет разницы, кто родится, мальчик или девочка, и если их будет двое – это тоже не беда. Тем не менее от телефона, стоящего на столе у окна, Иван Моисеевич не отходил, ждал звонка.

Стояло позднее лето, с первым похолоданием, с мелкими колючими дождями. Пасмурное небо совсем низко висело над землей, почти придавив ее своим весом, да еще и гремело громами, поблескивало молниями, в конце концов весьма отдаленными, но безрадостными, прощальными. Стаи черного воронья поднялись под тучи и носились там диким граем, кричали, только ветер свистел да стон стоял от их сильных крыльев.

Иван Моисеевич оставил тетради, подошел к окну и остановился в задумчивости. Вдруг что-то набросилось на него, прыгнуло прямо в глаза, он даже отшатнулся назад, закрываясь руками. Послышался треск, будто мир разламывался пополам. Все произошло в короткий миг, но он так долго тянулся, что, казалось, кто-то крутит медленное кино. Когда сошел испуг и мужчина осмотрелся вокруг себя, то с нервным дрожанием увидел, что одно стекло окна разбито, и трещины еще продолжают расползаться вокруг образовавшейся там дырки. Оказалось, что здоровенная черная птица врезалась в окно клювом, пробила насквозь стекло, засунула голову в комнату и застряла в таком положении. Ее тяжелое тело немощно обвисло и потащило за собой голову, почти совсем перерезав шею об острый край разлома. Липкая кровь прыскала на стекло выбросами пульсаций и гадко и страшно расползалась по нему, обвиваясь ядовито-горячим испарением. Птица еще била крыльями, упивалась в человека умоляющим взглядом, хотела, надеялась, требовала жить. Иван Моисеевич застыл, оцепенел, замер. Он не знал, что делать и надо ли что-то делать. Вдруг сразу замерли все звуки, и мир провалился в невероятную, ватную тишину.

Каким-то чудом его сознание зацепилось за звонок телефона и не отлетело прочь. Иван Моисеевич отвел загипнотизированный взгляд от глаз птицы и поднял трубку. Кто звонил по телефону, не запомнил, то был случайный и безадресный звонок, который тем не менее напомнил оробевшему человеку о нем самом, о жизни, о мире людей. Не понимая, что делает, он набрал номер заводской приемной и попросил прислать на помощь Павла Дмитриевича Дилякова.

– Немедленно, я умоляю! Со мной случилось что-то страшное, – говорил он в трубку.

Павел Дмитриевич застал свояка в том же ступоре от потрясения, которое так просто не проходит. Не спеша, взял его за руку, как маленького, повел на улицу, затем вокруг школы. Они остановились под окном директорского кабинета. Здесь лежала еще одна птица. На первый взгляд она не был ранена, окровавлена, но двигалась слабо и безвольно. И вот в последний раз вздрогнула телом, и из ее клюва потекла струйка почти черной крови. Жизнь птицы отошла на глазах двух остолбенелых мужчин.

– Она разбилась о стекло, – догадался Павел Дмитриевич. – Чего же они бились в окно, чего летели сюда? – размышлял он вслух.

Оба тела погибших птиц они завернули в пожелтевшие газеты и закопали неподалеку на цветнике.

– Сегодня пойдете ночевать к нам, – пригласил Мазура Павел Дмитриевич. – Вам лучше не оставаться одному. А я тем временем постараюсь понять, что все это значит.

Последнее соображение заставило Ивана Моисеевича согласиться на предложение своего советчика и спасателя. Он только переживал, что к нему не смогут дозвониться из больницы от жены.

– А мы и без звонка все узнаем, – успокоил его Павел Дмитриевич. – Не сомневайтесь, сегодня новостей больше не будет.

Он привел его к себе домой, напоил горячим чаем с медом и заговорил на продолжительный и крепкий сон. А потом передоверил спящего гостя жене и ушел в степь.

– А чего? – очнулась вопросом Надежда, в конце концов не надеясь на ответ.

Рассказчик снова не обратил на нее внимания.

***

Вдруг всем показалось, что повеяло настоящим осенним холодом, сиротством, окончанием чего-то прекрасного и надежного, чего-то дорогого до слез, необходимого до немого вопля души.

– Давайте перейдем в веранду, – предложила хозяйка. – Пусть наш чернокнижник отдохнет, я чайку заварю, блинчики с сыром разогрею. Оно, гляди, и веселее станет.

Притихшие слушатели зашли в темную веранду и боками прижимались друг к другу, пока хозяин не зажег свет. Затем к ним возвратилась уверенность. Они сели вокруг довольно большого стола, заставленного фруктами и сладостями к чаю – первейшему и любимейшему развлечению в этом доме, дружно потянулись к золотистым сочным грушам.

Вскоре поспел кипяток, и приготовленный напиток уютно разлил вокруг милый домашний дух, дух обжитого гнезда, приятных отношений, бессловесного человеческого понимания. За окном давно притаилась ночь, об оконные стекла бились, привлеченные светом, жирные мотыльки, какие-то жучки и мелкие насекомые. А вдалеке зашлись беззаботным восторгом сверчки.

– Еще будет тепло, – сказал Павел Дмитриевич. – Еще много лета нам будет впереди...

– Ой, как жаль, что мы к вам поздно дорогу нашли! – Надежда уже чувствовала себя здесь, как дома. – Если мы вам не надоели, конечно, – прибавила она, косо посматривая на молчаливого Петра.

– Жаль, да, но лучше поздно, чем никогда. Так ведь? – улыбнулся хозяин. – Так вот, пошел я в степь, – продолжил он рассказ, по старинке изредка прихлебывая чай из блюдца.

***

Степь – это большая сила, живое разумное существо. И мудрое. А мудростью своей охотно делится с людьми, так как весь белый свет проникнут сознанием. Это не наши утлые тела рождают мысли и осознания, они лишь вылавливают их из окружающей среды. А для этого надо настроиться на это восприятие, выйти на нужную волну.

Долго Павел Дмитриевич гулял в полях, слушал конец дня, наблюдал вечер, купался в ночи, говорил со звездами. И они кое-что ему рассказали.

Наутро гость проснулся бодрым и спокойным.

– Ну, что вы мне скажете? – обратился он к хозяину.

– Сегодня или завтра Юля родит вам двух деток. Скорее всего, это будет разнополая двойня. Если первой родится девочка, а вторым мальчик, то – мужайтесь, но простите мне – вы его потеряете. А если случится наоборот, то ваш сын будет жить.

Вот и все, что Павел Дмитриевич поведал, хотя, как видите, намекнул, что многое не сказал. Иван Моисеевич наклонил голову, и показалось, догадался о несказанном, хотя полностью догадаться обо всем и не мог, не всем это дается Богом.

– Понятно, – тихо сказал он. – Спасибо за ночлег.

– Еще одно, – остановил его Павел Дмитриевич после минутной нерешительности.

Ему хотелось многое сказать, но он не имел права, а еще – боялся, что его откровение окажется молодому отцу не по силам. Но... но хоть чуточку предупредить свояка о страшных потрясениях в будущем, подготовить к ним – стремился. Это в нем говорила человеческая сущность, человеческая слабость к правде, к откровенности, к обсуждению проблем. А этого делать нельзя. Люди должны душой ощущать и понимать как друг друга, так и свою судьбу.

– Еще одно, – все же решился Павел Дмитриевич. – Двое деток – это тяжелое бремя для молодой семьи. Не забывайте, что вы обещали взять меня кумом.

– И все?

– Все.

– Что же из этих слов можно понять, учитывая, что говорит маг?

– То, что я не покину вас в беде.

– А беда случится?

– Мы все под Богом ходим, я вас предупредил на всякий случай.

На следующий день Юля в самом деле родила двойню, первой появилась девочка, а вторым – мальчик. События развивались согласно пророчеству. Но кто считается с ним в счастливые минуты?

Малыши были крепенькими, горластыми и подвижными, еще и оказались страшно прожорливыми, не упускали возможности покричать и лишний раз подкрепиться от мамочки. Все указывало на то, что они будут расти здоровыми и выносливыми.

Через месяц и Евгения Елисеевна родила первинку, дочь Александру.

Кумом Павла Дмитриевича не взяли, наверное, решили пощадить. Но материнство, одинаковые хлопоты сблизили женщин и Диляковы и Мазуры поддерживали дружеские отношения, изредка встречались семьями, вместе проводили свободное время.

***

Но так не бывало, чтобы пророчества Павла Дмитриевича не исполнялись, и повесть о черных розах имела свое продолжение.

Так вот, малые мазурята оказались страшно прожорливыми. На счастье у Юли было вдоволь молока. Чего нельзя было сказать о Евгении Елисеевне.

– У меня и на твою малую, Женечка, хватит, – обещала Юля родственнице.

Но та не торопились одалживаться, надеялась, что у нее со временем тоже все наладится – мало что бывает у женщины, впервые кормящей ребенка. И только убедившись в бесполезности своих ожиданий, начала подумывать, не прибегнуть ли, в самом деле, к обещанной помощи дальней родственницы. Но в это время у Юли возникли непреодолимые проблемы. Ее мальчик Витя начал капризничать и выбрасывать из себя то, чем напитался от матери.

– Ой, нет, лучше пусть Шурочка растет на молоке от Лиски, – поколебавшись, сказала Евгения Елисеевна. – Ребенок не будет зря отказываться от материнской груди. Наверное, Юлино молоко невкусное, а может, даже горькое.

Павел Дмитриевич удивился:

– Ты еще сомневалась? Помни, что все мужнины нелады обязательно оставляют в женщине разрушительный след. Несомненно, что и на молоке это сказывается. Почему, ты думаешь, династические женщины не прибегают к адюльтеру, пока не родят венценосцу преемника? Именно поэтому – чтобы не портить генетический код своих наследников. Женщине достаточно раз переспать с дебилом, как в ближайших поколениях оно обязательно вылезет. Не без оснований говорят, что мужчине можно все, а женщине – нет. Это же не от ханжества возникло.

– А когда женщина перестает рождать, тогда и ей все можно! – рассердилась жена на Павла Дмитриевича. – А причем здесь молоко?

– Женщина, отравленная болезнью мужа, не может считаться безопасной в любых проявлениях. Вспомни, классическую литературу, – за бедного и больного идет лишь бедная и больная. А к сожалению, Иван Моисеевич оказался носителем тяжелых болезней. Если бы Юля была умнее или наблюдательнее, то не пошла бы за него замуж или хотя бы не отважилась рождать от него детей.

– А для чего тогда жить?

– Не знаю, как считаешь ты, а я вступал в брак не ради детей, а для того чтобы найти свою биологическую завершенность.

– Выходит, ты нашу Шурочку не любишь?

– Крестись, оно пройдет, – посоветовал ей муж. – Как это можно не любить родного ребенка? Меня даже чужие детки трогают. О своих даже и речи нет.

Лиска давала жирное и даже сладкое молоко, которое нравилось грудным детям, поэтому спрос на него был в поселке немалый. Но бабушка Ирина, Лискина хозяйка, приходилась Евгении Елисеевне свояченицей по дяде, и договориться с ней сложности не представляло. То, что Лиска приносила в дойках с целинных толок, сразу пришлось и Шурочке по вкусу, в конце концов, девочка лишь добирала от Лиски, когда не наедалась материнским молоком. Так вот, разминку она начинала с Евгении Елисеевны, а заканчивала хохулей – бутылочкой с соской.

Так вот и вышло наоборот – Юле требовалась кормилица для сына, с чем она и пришла к Халдеям.

– Лючия, – так она называла дочку Людмилу, – ест, за уши не оттянешь, а он возьмет сосок в рот, а потом скривит мордочку и выплевывает.

– Переходи на искусственное вскармливание, я Шуру уже приучаю к коровьему молоку, – посоветовала Евгения Елисеевна.

– А у кого вы берете? – и, получив ответ, хлопотала дальше: – Своего есть, хоть продавай, а вынуждена покупать.

Через месяц или два Юля заметно потемнела лицом, осунулась, потеряла в весе.

– Ничего не болит, – жаловалась. – А только все время хочется лежать. Не высыпаюсь я. От того усталость не проходит.

– Так отдайте Витька бабушке, твоей маме, – посоветовал Павел Дмитриевич. – Она еще молодая женщина, энергичная. Да и живет рядом с Лиской, – прибавил, шутя, так как, в самом деле, Федора Бараненко жила рядом с Ириной Хасенко. – Пусть твой самостоятельный сынок погостит у нее, пока ты окрепнешь, поднимешься.

– Ничего со мной не случится, – отмахнулась она. – Как это я его отдам кому-то?

– Двойня, – вздыхала Евгения Елисеевна, оставшись наедине с мужем. – Тяжело ей.