Текст книги "Наследство от Данаи"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Ничего, – успокаивал себя Павел Дмитриевич, – завтра будет новый день, будет светить солнце, снова придут дети. Жизнь еще продолжается, это главное, вопреки усталости и унынию.

14

Марина и Василий пришли около десяти часов утра.

– Надо было дома помочь, – объяснила девушка. – На меня родители положились в хлопотах о племяннице и свиньях. Интересное сочетание, не так ли?

– Значит, ваша старшая уже замужем? – удивился Павел Дмитриевич. – Как летит время! А я ее еще маленькой помню, вот такой, – показал он, подняв ладонь где-то на метр от земли. – Кажется, Наталкой звать?

– Да. Теперь она уважаемый человек – держит свою аптеку, очень занята работой.

– Отец твой Петр Макарович, ей-богу, такой интересный человек, – хозяин что-то припомнил и засмеялся, как и вчера слегка наклонив голову и отведя ее в сторону. – Берите стулья, пойдем в сад. Ты смотри, как печет. В полдень снова градусов тридцать восемь будет. Тропики.

– Хорошо, что ветерок повевает, – с видом настоящего знатока сказал Василий.

– С чего ты взял, что это хорошо? – отбросила назад кургузые косички девушка.

– Я ж занимаюсь в кружке по изучению методов выживания в экстремальных условиях. Забыла? Или ты думаешь, что на свете существует лишь твое тхеквондо?

Они вышли к западному торцу дома и поставили стулья под развесистой грушей. Дальше за деревом лежал небольшой огород с уже убранным картофелем. Однако около межи, за которой открывалась вольная степь, еще зеленело несколько рядов свеклы, петрушка и несколько случайных подсолнухов со здоровенными головками, наклонившимися под весом семян. За огородом взгляду открывалась центральная дорога поселка, вырвавшаяся из сетей улиц и переулков, домов и перекрестков и резво бежавшая по ровной местности параллельно речке Осокоревке к трассе Москва-Симферополь. Ближе к горизонту дорога поднималась на косогор, отклонялась налево и пробегала по его верхушке метров двести-триста, преодолевая созданное увалом впечатление несколько суженного горизонта, а еще дальше терялась в степи, недосягаемой глазу.

– Как у вас просторно! – выдохнул Василий. – Равнина почти до горизонта. А у нас за домами горизонта не видно.

– Замечательный вид, – согласился Павел Дмитриевич. – Я, как духота наступает, прячусь сюда и смотрю вдаль. Тогда будто легче становится. Дышится свободнее.

Расселись полукругом.

– Вы что-то о моем отце начали говорить, – намекнула Марина.

– Ага, – рассказчик пару раз кашлянул для солидности. – Было время, когда мы с ним работали на одном заводском участке и, конечно, поддерживали приятельские отношения. Он оказался тонким и неутомимым юмористом, умел мистифицировать публику. Кое-кто его даже не понимал. Кроме того, он же – рьяный охотник.

– Я знаю.

– И до сих пор?

– Бывает.

И тут начался новый рассказ.

Собирали мы у кого что есть и отправлялись прогуляться. Компания была такая: твой отец Петр, его старший брат Иван, я и мой приятель Григорий Телепень, теперь уже покойный.

Телепень – это его родная фамилия, и подходила она ему, истинно, на все сто. Был Григорий высоким, неуклюжим и очень ограниченным, более того – не способным к обучению. О таких говорят: тупой, как дверь. Мы с ним довольно близко познакомились, когда после женитьбы я переехал жить на этот край села. Других ровесников здесь не было, но не жить же мне волком среди людей. А со временем я даже замечал за ним проявления сообразительности: неизвестно, почему он учиться не хотел, но свои недостатки знал хорошо и относился к ним иронически, подсмеивался над собой, то есть от природы он не был полным тупицей.

Нажил я хлопот с его фамилией! Мне, случалось, говорили, с кем ты водишься, он же настоящий оболтус. Не знали его люди так хорошо, как я, а может, оценить не умели или не хотели. Зачем мне уточнять? Надоело мне слушать про оболтуса, жаль стало друга. Я когда-то ради шутки и говорю, чего вы, дескать, прицепились к человеку, он только вырос высоким, а по сути своей еще дитя. Вот и стал он из тех пор Григорием Дитятей. А со временем его настоящую фамилию знали только в отделе кадров, а для дивгородцев Григорий навсегда остался Дитятей.

Так вот. У твоего отца и у дяди были ружья, у меня – машина, а у Дитяти ничего не было.

– Я, – хохотал Грицко, – буду дичь загонять. Буду доставать ее с деревьев или из воды. Буду вам вместо собаки.

Мне не всегда удавалось понять, когда он говорит серьезно, а когда шутит, – продолжал Павел Дмитриевич припоминать. А тут и совсем не до этого – я ж за рулем. Смотрю, твои родственники соглашаются.

Говорит Петр, твой, Маринка, отец:

– Тогда, давайте, поедем в сторону Свинотреста, в тамошних посадках есть куропатки, а на пшеничном поле зайцы водятся.

– Где там пшеница? Ее давно убрали, одна стерня щетинится, – старался быть полезным Григорий.

– Ну и что! – горячился твой отец. – Зато зайцев хорошо видно. Их там полно.

Я молча развернул машину и поехал в сторону той посадки, о которой они говорили. Возле меня сидел Гришка Дитя, твои родственники расположились на заднем сидении и, как всегда, ссорились. Теперь мне кажется, такие публичные ссоры зачастую были напускными, мастерски разыгранными для публики спектаклями, хобби такое у них было. Но перепалка только начиналась с невинных шуток, умных острот, дальше дело переходило на колкие насмешки, а потом – на ссоры всерьез. Причем, ни один из них голос не повышал, не сбивался на грубость, не распалялся – монотонно допекали друг друга обиняками и безобидными фразами. Часто бывало, что и завирались в доказательствах.

Вот и здесь я почувствовал, что процесс доходит до точки кипения:

– Большего, чем ты, дурака я не видел, – сказал Петр брату.

– А я видел, – спокойно ответил Иван.

– Где? – наивно спросил Петр.

– Вот он, – показал Иван на него.

Пришло время вмешаться и ним.

Здесь Павел Дмитриевич подобрал краснобокую грушу, неожиданно упавшую ему на колени, вытер ее и подал Марине.

– Это дерево еще до войны мой тесть посадил, царство ему небесное. А вы угощайтесь, оно у меня не брызганное, без химии, – и продолжил рассказ.

Я значит, чтобы отвлечь их от перепалки, спросил у Петра:

– Как ты отпуск проводишь? Чем занимаешься?

– Дом достраиваю, – твои родители жилы во времянке, а дом как раз заканчивали, чтобы к зиме в него вселиться. – У меня все по плану идет, я человек строгий, – ответил твой отец. – Каждый день планирую заранее.

– А что там планировать? Вставай и берись за работу, – встрял Григорий.

– Хорошо тебе говорить. А у меня ж дети! Надо у них тетради и дневник проверить, помочь им сделать уроки.

– Ха! – ударил Петра по колену Иван. – Как ты можешь проверять уроки у детей, когда сам даже начальную школу не одолел?

Это вам пример, как случалось им завираться, – объяснил по ходу рассказа Павел Дмитриевич. Так как твой отец, Марина, среднюю школу окончил, просто, дальше учиться не захотел. А дядька Иван считал себя человеком ученым – у него был диплом торгового техникума. Так вот я встрял в разговор и спросил у Петра:

– Наталка твоя в какой класс ходит?

– Наталка? – переспросил он, а сам тем временем быстро подсчитывает. – В шестой. Нет, подожди, кажется, в пятый. А может, в седьмой? – он окончательно растерялся и начал беззвучно шевелить губами, загибать пальцы.

– Чего ты притих? – спросил я.

– Да считаю, сколько этому говну лет.

– Что здесь считать? – говорю я. – Она у тебя родилась в восьмидесятом году, вместе с моим правнуком Сергеем.

– А... – промычал Петр.

– А сейчас какой год? – подвожу его к правильному ответу.

– Кажется девяносто второй.

– Наталка у тебя июльская. Значит, в школу пошла в восемьдесят седьмом. Так в каком она теперь классе? – подсказываю ему еще раз.

– Знаешь что, – махнул Петр рукой, – вот приедем домой, я у Мелании спрошу. Она точно знает.

– Ну, если так, то конечно, – согласился я, понимая, что он снова хохмит.

– Тут, тут останавливай! – закричал Иван.

– Еще рано, – заупрямился Петр. – Лучше там, за поворотом остановиться. – Там две посадки сходятся вместе, и дичи больше.

Понимаете, это был театр двух актеров для четырех зрителей, так как они умели смотреть на себя со стороны и потешаться. Павел Дмитриевич прибавил для себя: «Как давно это было, и время так быстро пролетело. Боже правый!».

Казалось, он забыл о детях. Холодная грусть, спеленавшая его, ощущалась почти материально, не вписываясь в горячий августовский день. Противоречие имело горьковатый привкус.

– А дальше что было? – спустя минуту нарушил тишину Василий.

После короткого спора, – вздохнул рассказчик, – братья пришли к согласию, и мы остановились. Вышли. Я говорю Григорию:

– Тебе здесь, если ты не передумал быть собакой, много бегать придется. Глянь, какое поле – ни конца ему нет, ни краю.

– Ги-ги-ги! – засмеялся Григорий, подмигнув, дескать, не такой я простой, как ты думаешь.

– Тут, – горячился Петр, распоряжаясь Григорием, – тут заходи! Вы, Павел Дмитриевич, начинайте отсюда, – показал мне в другую сторону. – Брательник и я пойдем прямо. Чую, здесь зайчик лежит, а два – так точно!

– И что? – допытывался Василий. – Были там зайцы?

– Ни хвоста, ни уха! С той охоты мне на память лишь поговорка осталась: «Чую, здесь зайчик лежит, а два – так точно!».

Слушатели засмеялись.

– Дядя Павел, – перебила смех Маринка. – Меня заинтересовала тема возникновения народных имен в нашем поселке. Я решила на ней построить свое исследование.

– Это будет сочинение? – спросил Павел Дмитриевич. – Еще ж учебный год не начался?

– Да. Но нас собирали перед праздником и объявили, что в честь юбилея школы будет проводиться конкурс на лучшее сочинение о родном крае. Тему мы должны выбрать сами, – прибавил Василий. – Правда, конкурс будет проводиться среди учеников одиннадцатого класса. Но Раиса Ивановна сказала, что в случае успеха нашего начинания к нему приобщатся и другие классы. Пусть Марина пока что собирает материал, а там видно будет.

– Может, что-то другое выбрать? О прозвищах я не советовал бы писать.

– Почему? Это хорошая тема.

– А как не завоюешь приз с таким материалом?

– Работы будут оцениваться в нескольких номинациях, которые четче определятся из представленных сочинений, – объяснил Василий. – Чем более оригинальной будет тема, тем больше шансов не иметь конкурентов и выйти на первое место. Марина правильно сориентировалась. Молодец!

– Сам же навел меня на это. Забыл? – девушка смутилась от похвалы.

– Не забыл. Но я сказал между прочим и не имел в виду ничего конкретного. А ты подхватила, прислушалась, взвесила. Хвалю!

– Ну тебя!

– А что ты выберешь? – поинтересовался Павел Дмитриевич.

– Ваш рассказ о зверях и домашних животных. Уместным будет и сегодняшний ваш зайчик. А если вы откроете до конца тайну картонного короба, то я буду иметь два рассказа.

– А сколько надо? – поинтересовался Павел Дмитриевич.

– Еще не знаю, условия конкурса станут известны позднее. Пока что надо собирать материал. И чем больше его будет, тем, конечно, лучше.

– Надеюсь, ты в своем сочинении не будешь называть настоящие имена? – озаботилась Марина. Понятно – о своем отце вспомнила.

– О чем речь? Конечно.

– Тогда договорились. Но... давайте о коробе позднее послушаем. У меня есть к вам, дядя Павел, вопрос. Если не спрошу сейчас, то уже не осмелюсь.

– А может, неудобно? Обойдешься без этого! – одернул ее мальчик, догадавшись, о чем пойдет разговор.

– Давай, давай, – ободрил ее Павел Дмитриевич. – Не тушуйся.

– У вас есть прозвище?

– А как же! – с легкостью сказал хозяин. – Орех.

– Мы слышали другое...

– Какое?

– Это было еще вчера, когда мы искали ваш дом.

– Ну и?

– Отец мне сразу сказал, что материал для сочинения я смогу взять только у вас. Говорит, Павел Дмитриевич – один из древнейших жителей Дивгорода, он имеет абсолютную память и очень хорошо рассказывает. Объяснил, что вы живете в новом доме на этом конце поселка. Названия вашей улицы не знал. Крайняя, дескать, в селе, спросите у людей. Еще прибавил, что, если не подскажут, где дом Павла Дилякова, то можно спросить об Орехе.

– Вот! Я же говорил.

– Мы подошли к вашей улице, начали заглядывать во дворы, выходящие огородами в поле, как отец говорил. А еще он уточнял, что ваш дом расположен прямо напротив переулка, а во дворе всегда стоит светло-зеленая машина «Жигули». Но оказалось, что напротив переулка стоит старый дом.

– Так это ж наша бывшая усадьба!

– С обеих сторон этого старого дома стояли новые, но все равно во дворах не было машины. Тогда мы снова возвратились на угол и начали расспрашивать людей. Какая-то тетка набирала воду возле колодца, и мы обратились к ней. Нет, говорит, здесь такого нет.

– Как? – я растерялась. Думаю, может, мы перепутали направление и пошли в противоположную сторону. – Его еще Орехом зовут, – прибавила я.

– И Ореха, – говорит, – здесь нет. – Маня! – крикнула через улицу к женщине преклонного возраста с палкой в руке. – Ты не знаешь, есть на нашей улице какой-то Павел Дмитриевич, которого Орехом зовут, или нет? Вон, баба Коновалиха, – показала нам на ту, к которой обратилась, – она все вам расскажет, – и понесла воду в свой двор.

– Это, – неопределенно показала Мария Коновалиха куда-то вперед, – Хвеська Заборнивская жила, умела, а дом стоит пустой. Это живет, – показала ниже, – ее сосед Невмыйко со своей Кохой, дальше Посмихайлики, ниже – Ухтики, потом – Зулейка, там... – ткнула палкой еще куда-то. – Чего вы у меня ум выверяете? Не знаю я никакого Ореха. А что вам от него надо?

– У него еще машина есть, светло-зеленая. Мы идем к нему за интересными рассказами.

– А-а... – обрадовалась женщина. – Так это вам нужен Павло Халдей! Вон он живет, – и показала на ваш дом. – К нему здесь часто ребятишки ходят. Хе-хе! Я и сама люблю слушать его побасенки. Он только что уехал куда-то. Но скоро будет, так как ворота не закрыл.

Василий втянул голову в плечи, не очень понимая, что такое «халдей», и приготовился к обиде со стороны Павла Дмитриевича. Припекло этой Марине болтать, не могла у кого-то другого спросить! Он со враждебностью взглянул в ее сторону. Маринка тоже имела не геройский вид, веки прикрыла и, казалось, ждала, что сейчас услышит хлопок подзатыльника, потом полетит отсюда кувырком. «Прочь! Негодяи!» – кричало ее воображение голосом Павла Дмитриевича.

– Так бы сразу и сказали, – вместо этого улыбнулся Павел Дмитриевич. – Видите ли, Орехом меня нарекли заводчане, наши машинные мастера, с учетом того, что любой профессиональный «орех» я раскушу. Коллеги считали, что это не обидное имя и называли меня так даже в глаза. А Халдей – это не прозвище, а название народа, из которого я вышел. Мои родители были ассирийцами, отец происходил из старинного рода эзотериков, которых сами ассирийцы называли халдеями. При дворе вавилонского царя Навуходоносора, по свидетельству старинных манускриптов, были целые штаты таких мудрецов, приглашаемых для объяснения чего-то сложного или тайного. Так вот, ассирийцы, вавилоняне, мудрецы, халдеи, маги, волхвы – это все одно и то же. Если отбросить детали, то халдей – это моя национальность. Халдеи были первыми астрономами, они первыми приветствовали Божественного младенца – Иисуса...

– Почему тогда ваша фамилия Диляков?

– Точнее Бар-Диляков, то есть сын диляка. Было такое племя среди ассирийцев, причем автохтонное, родное для Междуречья. Моя фамилия в русском написании Диляков. – Так вы – ассириец! – воскликнула удивленная Марина. – Это древнейшая народность, сохранившая свою национальность. Ассирийцы дали миру евреев, дали людям Таргум, из которого взяла начало Библия, а со временем и Каббала. Ой, это же потомки легендарных шумеров! Я сейчас умру от восторга! А ваша мама тоже была ассирийкой?

– Да! Только, в отличие от отца, родилась здесь и поэтому знала местный язык, имела здешнее гражданство. Вообще, считала себя русской. Подчеркну, что люди разделены на национальности по языковому принципу. А русским языком мы все хорошо владели и владеем, он для нас – родной, мы им пользуемся в повседневье, мы живем здесь, значит, мы и есть русские, только ассирийского происхождения.

– А жена? Где вы родились? Как могло случиться, что представители такой экзотической национальности появились в нашем захолустье?

– Стой, стой, не все сразу. Не такое уж здесь и захолустье. Это сейчас так считают, а когда-то... Знаете что, дети, давайте по очереди. Я тебе, Марина, дал материал о прозвищах? Или этого еще имело?

– Теперь мне все время будет мало! Я еще хотела бы сделать очерк о распространенных фамилиях, именно фамилиях, и тоже проанализировать, откуда они пошли. Почему кое-кому достаточно было только фамилии, а кто-то получал еще и прозвище, народное имя?

– О, это целая теория. Я, конечно, не Академия наук, – развел руками Павел Дмитриевич. – Но относительно прозвищ скажу, что ты можешь начать свое исследование прямо от Евангелия. Ведь первые прозвища пошли от Иисуса. Сначала он увидел рыбака Симона и призвал его, сказав: «Ты, Симон, сын Ионин, ты наречешься Кифа (Петр), что значит камень». Поняла, как образовалось имя твоего отца? – подчеркнул рассказчик. – Дальше мытаря Левия, сына Алфеева, Иисус нарек Матием. Затем его брата Иуду назвал Левием, что значит «человек мужественного сердца», называл он его также и Фадеем – «храбрым». Апостола Фому называл Дидим. Прозвища возникали как объективная необходимость. Так было всегда. Вот, например, приехали в Дивгород три родных брата, которые основали здесь довольно разветвленный и крепкий род, и все носили одно имя – Федор. Так батюшка назвал.

– Хоть что-нибудь расскажите! Я хочу провести параллели между официальной фамилией человека и народным именем. Конечно, где есть интереснейшие примеры, где есть личности, а не вообще. Ведь после семнадцатого года шло интенсивное изменение имен, фамилий, лавинообразно возникали псевдонимы. Почему? Как? Кто? Кому это было нужно?

– Не газируй, остановись, – вмешался Василий. – Давай, выбери одну фамилию, пусть дядя Павел тебе о ней расскажет. И на сегодня с тебя хватит. А то до меня очередь никогда не дойдет. Развела болтовню!

– Это не болтовня! – возмутилась Марина.

– А я? А мне о ящике когда? Ты только о себе беспокоишься.

– Сделаем, как ты предложил, – помирил детей Павел Дмитриевич. – Тебе, Василий, придется еще и под вечер прийти, сейчас уже жарко становится.

– Мне тоже интересно! И я хочу, – закричала девушка.

– Вот прицепилась на мою голову! – вздохнул мальчишка.

– И ты, если Василий возьмет тебя с собой. Кстати, вы в какой класс ходите? А то я с вами, как со взрослыми, а вы, может, дети еще.

Слушатели прыснули смехом.

– Она, – Василий показал на девушку, – пойдет в девятый, а я – в одиннадцатый.

– Солидный возраст. – Павел Дмитриевич обратился к девушке: – Марина, у тебя было время выбрать фамилию.

– Тищенко! Половина поселка носит эту фамилию. Откуда она взялась?

– Расскажу со слов своей мамы, так как это было давно. Вы знаете, что когда-то в Дивгороде происходили знаменитейшие ярмарки. На них не только шла торговля – сюда со всех концов съезжались помещики, землевладельцы для заключения хозяйственных соглашений, договоров о найме рабочей силы и тому подобное. Поэтому здесь был развит бизнес услуг, а также развлекательный бизнес. Деньги крутились немалые. Это привлекало внимание всяких аферистов, искателей приключений, рискового люда.

Прибыл сюда как-то прохиндей с Казани, называвший себя «Умный Мойшик». Сначала все думали, что Умный – это фамилия, а Мойшик – имя. Думали так и удивлялись. Ведь известно, что у евреев не было унаследованных фамилий. Вместо этого они пользовались сочетаниями имени и места рождения, или имени и ремесла, которым занимались, и к этому прибавляли имя отца. А здесь – Умный!

Умный Мойшик не имел больших капиталов, поэтому занялся копеечным делом – выпекал пирожки и продавал их на базаре. Прибыли ему хватало, чтобы заплатить за жилье – тесную комнату в задрипаной избушке на краю села – и за ежедневную аренду, сроком на один час, одной конфорки и одной сковородки на хозяйской кухне. А оборотный капитал снова шел на то, чтобы каждое утро запускать в работу новые пирожки в количестве двести или, может, триста штук. Даже приблизительные прикидки показывали, что одеться и прокормиться этим нельзя было.

Итак, начал Умный Мойшик искать себе невесту, причем присматривался к имущим людям. Найти более-менее подходящую партию можно было, в поселке были зажиточные семьи, где пересиживали девки на выданье. Но он перебирал, так как непременно хотел получить приданое размером, как он подчеркивал, в «тысчонку»! Вот и стали его называть Тыщонкой.

Поиски невесты с «тысчонкой» получили огласку: одни порывались помочь Тыщонке в его выборе, другие старались высватать что-то путное лишь с виду, кто-то заботился, чтобы заманить хорошего жениха для перезрелых девиц. Конечно, когда есть спрос, то есть и предложение. Нашлась-таки некрасивая, но богатая девушка. Мойшик посватался, получил согласие и, в конце концов, дело дошло до официальной части. Тогда и выяснилось, что у счастливого жениха нет документов и что он величал себя Умным ради шутки.

Деталей я не знаю, но, рассказывают, что когда он обратился в управу исправить документы, то долго колебался, какую фамилия выбрать. Даже подумывал взять фамилию невесты, но она была неблагозвучной – Жидик. Еврею Мойшику такого только и не хватало.

– Давай, Тыщонка, мы тебя так и запишем, только на наш казацкий манер – Тищенко, – предложили ему, и он согласился.

Вот так казанский жид Мойшик стал украинцем Тищенко.

– А на ком он женился и кто из его потомков живет в Дивгороде сейчас?

– Своих родственников Мойшик не имел, а родня со стороны жены была немалой. Правда, в основном они жили на Ямовскому хуторе, там жили Жидики еще и до недавнего времени. Одного из них я немного знал. Это был мальчик довольно одаренный: имел музыкальный талант, занимался поэзией. Очень нравилась ему моя Низа, они долго дружили, переписывались. Лет с пять поддерживали дружеские отношения, а потом Низа вышла замуж за своего соученика Сергея Критт. А в Дивгороде, очевидно, все Тищенки – потомки Мойшика, да и не только в Дивгороде – разъехались во все концы страны. Такая миграция населения была. Что вы? В общем, все казацкие фамилии имеют именно народную основу. Но это отдельный разговор.

– Ой, сегодня еще столько прозвищ упоминалось, – закапризничала Марина, увидев, что Павел Дмитриевич встал и взялся за стул. – Заборнивский, Коха, Невмейко, Посмехайлинки, Ухтики, Зулейка, я уж не говорю о Халдее, – лукаво повела она глазом на хозяина.

– Хватит! Отдыхаем до вечера. Кстати, как вы относитесь к арбузам?

– О! – прозвучало дуэтом.

– Вот и договорились. Будут арбузы!

– И дыни, – прибавила Евгения Елисеевна, которая тихо сидела за спиной у рассказчика и теперь в конце концов перевела дыхание, влюблено теплея к нему взглядом.

15

Известно, что долги надо отдавать. Даже, если кто-то сам напросился дать тебе в долг. Но последнее сказано ради завершения мысли, так как, конечно, Павел Дмитриевич ни к кому не набивался со своими рассказами. Наоборот, в последнее время у него появилось видимо-невидимо работы. Дети шли сплошной чередой. Наверное, – в отчаянии думал он, – сработал какой-либо психологический фактор, и среди учеников возникла на него мода. В отчаянии – потому что к ним приехала на короткий отдых дочь Низа, с которой он мог говорить часами и не наговориться. А наговориться хотелось. Темы для разговора у них находились сами собой и незаметно перебегали от предмета к предмету, с одного на другое. С нею он любил вспоминать свою молодость, ее детство, что почти совпадало. И теперь, когда Низа вернулась с поездки к однокласснице, ему хотелось побыть около нее, поговорить или хотя бы вместе помолчать. Он хотел, чтобы ему не мешали.

Однажды они тоже сидели вот так по-семейному, и он вдруг долго вспоминал своих родителей, в частности, маму Сагишу. В селе ее называли Александрой Бояновной, а в более тесном кругу – Сашей. Здесь уместно напомнить, что и сам Павел Дмитриевич по документам был Паалев, равно как и его отец был не Дмитрий, а Демтар. Евгения Елисеевна иногда шутила, что эти имена больше походили на древнеегипетские, на что муж отвечал, что она мало знает христианскую традицию ассирийцев.

Так вот, когда-то бабушка Саша нашла шерстяную одежку, вышедшую из употребления, и пошила из нее Низе что-то наподобие осеннего пальто. Обновка так понравилась, что девочка никак не соглашалась дотерпеть до весны, и начала носить ее, когда еще не наступило тепло. Конечно, – как ее мама Женя ни закутывала – мерзла и часто забегала в дом погреться. Как-то стала возле открытой духовки и от удовольствия даже ручки туда засунула.

Родители никогда не говорили с Низой как с малым ребенком, так, будто она не могла понять обычных явлений жизни. Например, в этих обстоятельствах они не сказали, что из духовки выскочит Хо и укусит ее. Так как что бы она в свои четыре года им на это ответила? Поэтому они просто предупредили:

– Вытяни руки, обожжешься.

– Я хочу быстрее согреться.

– Быстрее не выйдет, а выйдет только горячее, – объяснил отец.

– Почему?

– Потому что сильное тепло не согревает быстрее, чем разрешает человеческая терморегуляция.

– Тогда я хочу себе больше тепла, – не обратила она внимания на сложное слово «терморегуляция» и интуитивно рассчитывая теперь на количество тепла, если его к а чество не может помочь.

В дальнейшие объяснения взрослые удариться не успели – они оба взволновались и повернули головы туда, откуда подозрительно запахло горелым. Так и есть, от Низиного пальто струился сизый дымок, а весь его перед успел стать коричневым.

– Что ты наделала? – всплеснула руками мама. – Отец тебе говорил не стоять возле духовки.

– Это не я... – искривилась в плаче четырехлетняя Низа.

– А кто?

– Оно само сделало «шмаль» и опалилось.

Теперь в Дивгороде часто можно слышать – и не только от Павла Дмитриевича, так как от него оно перешло в употребление к другим людям, – это «шмаль и опалилось», когда комментировалось что-то внезапное, неожиданное и не очень приятное.

Низа тоже погрузилась в воспоминания, вылавливая оттуда другие выражения, успевшие стать местными крылатыми фразами. Ее мысли перебило удивленное восклицание отца:

– Как же вы не видели!

– Кто-то идет? – спросила она и улыбнулась оттого, что хорошо понимает знакомые прибаутки.

– Сказано, долги надо отдавать.

– Кому ты задолжал? Раньше за тобой такого не замечалось.

– Василию Мищенко и Марине Трясак задолжал рассказ о нашей киске Найде. Помнишь ее?

– Конечно.

Дети долго извинялись, что у хозяина гости, а они уже в третий раз беспокоят его, но им так надо, так надо...

– Кое-кто уже сдает свои сочинения, а мы еще и писать не начинали, – оправдывался Василий.

– А Маринка тоже решила писать, не передумала?

– Да! – тряхнула волосами девушка.

– И я с вами послушаю, – вышла к ним Низа Павловна и вынесла на крылечко еще один стул.

– Ага, – сказал, как всегда в начале рассказа, Павел Дмитриевич.

И стрела времени перенесла их на сорок лет назад...

16

Прошло несколько дней. Короб, в котором Павел Дмитриевич привоз домой странный подарок, он не выбросил, подумал: если Бог послал, то в хозяйстве пригодится. А скоро Евгения Елисеевна почистила его и приготовила под цыплят: они брали их из инкубатора маленькими и держали в таких ящиках, грея под электролампой.

И дело было не в коробе, не с него началось, не на нем и останавливаться. Продолжением был утренний кофе – хорошая семейная церемония. Ее суть: Евгения Елисеевна просыпалась и оставалась в своей комнате, даже не вставала с кровати, чтобы не тарахтеть и не беспокоить мужа, так как у него был чуткий сон. А муж ее, Павел Дмитриевич, делал вид, что верит, будто она спит. Он тихо сползал с постели, на цыпочках выходил в веранду, где у них была оборудована кухня, и начинал готовить кофе, которым потом угощал жену, появляясь в ее комнате со словами «Как же вы не видели!» или «А шо вы здесь робите?» – из репертуара дивгородских белорусов. Ей-богу, уже трудно сказать, от кого что пошло.

В тот раз он стоял задумчиво у плиты и следил, чтобы чайник, закипая, не залил огонь водой. От нечего делать посматривал в окна, открывающие панораму села на три стороны: восток, юг и запад. Солнце еще не встало, но мрак разреживался поразительно полной луной, висящей в самом зените. Чудно так было наблюдать, как в цвете сумерек незаметно и вместе с тем неуклонно начинал преобладать свет. И чем больше его прибывало, тем скорее просыпались птицы, первыми реагировавшие на рассвет. Потом от пруда повеял ветерок, слегка тряхнул листья на осокорях, и они сонно зашелестели. Тот ветерок казался бойким молодцем, тайно возвращающимся от любовницы с удовлетворением во всем теле, хотя и с сознанием своей неясной, щекочущей нервы вины, лежащей на душе.

Почему иногда, чтобы подчеркнуть высокую степень какого-то качества, прибегают к его противоположности? Например – звенела тишина. То есть это уж тишайшая тишина, которую только можно представить. Низа называет это, кажется, оксиморонами. Как любо знать все заковыристые словечки! Эт, думается кто знает о чем. Но, в самом деле, в дневной суете, в надоевших мелочах, не замечаешь этой безголосой, разлитой в природе благодати. А между тем именно от нее все живое и сущее набирается веры, доброжелательности и терпения. Она легко входит в каждое создание, будто для того и существует, чтобы ощутить ее, а потом понести в свои дела, чтобы склеивать ею в одно целое разорванные эпизоды поступков и мыслей, как пчела соединяет воском и прополисом улей и плоды трудов своих.

Ежедневное общение Павла Дмитриевича с рассветом было таким же таинством, как рождение, оно не терпело чужого вмешательства, пусть бы то было старание подсобить ему, а не помешать.

Чайник закипал медленно, а может, это он прытко летал мыслями над миром, непостижимо совмещая погружение в себя с полным растворением в утренней торжественности. Каждый час дня или ночи имеет свои звуки. Наверное, если бы ему завязали глаза, выдержали в обстановке, где теряется восприятие времени, а потом снова выпустили сюда, в веранду, и спросили, какая стоит пора, то он безошибочно угадал бы ее по звукам.

Дисгармония появилась неожиданно – рядом что-то глухо ухнуло, будто упало. Павел Дмитриевич вздрогнул, не поняв, откуда идет звук. Подумал, что это вода в чайнике взорвалась первым пузырем кислорода. Взглянул на носик – идет ли уже пар. Но нет. Что такое? – подумал он и осмотрелся. Вокруг ничего не изменилось, только возникла какая-то жуткость, ощущение чужого взгляда, изучающего, внимательного. Павел Дмитриевич окинул глазами окна. Так и есть!

Назад к карточке книги "Наследство от Данаи"