Текст книги "Непутевая"
Автор книги: Лиза Альтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)
– Господи! – выдохнул он. – А как же… моя стипендия?
В этот момент включился таймер.
– Подумай хорошенько. В понедельник встретимся и все обсудим. – Я выскользнула за дверь и побежала в класс.
В пятницу, после прекрасного вечера в «Ведре крови» с двумя стаканами контрабандного виски, Клем остановился у моего дома и заявил:
– Я кое-что решил.
– Что? – с пьяным интересом спросила я. Неужели он решил поцеловать меня?
– Можешь побывать в моем домике, если пустишь вначале меня в бомбоубежище. – Я удивилась, но промолчала. – После той вечеринки, помнишь? – ты меня ни разу туда не приглашала.
Наверное, ему хочется увидеть тот туалет, где он в первый и последний раз поцеловал меня, решила я. Вот уж не думала, что он так сентиментален!
– Конечно! Нет, проблем! – Я повесила шлем на руль рядом с его очками, и мы тихонько вошли в дом. На ступеньках я постояла, прислушиваясь, не прячется ли где-нибудь поблизости майор, но сверху донесся мощный храп, я открыла дверь подвала и махнула Клему рукой.
Бомбоубежище совсем не походило на те, что обычно строят, – убогие и пустые. В нашем стояли удобные кресла и столы, на полках лежали целые горы консервов и всяких продуктов, а у стены – ящики с патронами и пластиковые контейнеры с водой.
– Эта штука запирается? – спросил Клем, указывая на толстую – не меньше фута – металлическую дверь.
– Конечно. – Я демонстративно задвинула засов.
– Отлично! – Он снял перчатки, расстегнул свою отвратительную красную ветровку и стал медленно раздеваться. Я поразилась, какая у него костлявая – может, по сравнению с мощными бицепсами Джо Боба? – обтянутая черной футболкой грудь. На предплечье были вытатуированы череп и скрещенные кости. Наверное, он сам колол себя ножом и заливал царапины чернилами во время какого-нибудь скучного урока истории. Клем швырнул ветровку в кресло, подошел к куче винтовок, взял одну – с оптическим прицелом, – сделал полукруг, словно целился в бегущего таракана, и осторожно поставил на место.
Потом расстегнул кожаный ремень с огромной медной пряжкой, вытащил его, сложил вчетверо и посмотрел на меня. «Сейчас ударит!» Я вздрогнула, но он улыбнулся, швырнул его в кресло, шагнул ко мне, взялся обеими руками за грудь и умело обшарил мне рот и поцеловал.
– На этот раз приятней, чем тогда? – спросил он. Я неуверенно улыбнулась.
Клем развязал мой пояс, методично расстегнул блузку и держал, пока я не выскользнула из нее.
– Ну и ну! – насмешливо хмыкнул он, расстегивая мой бюстгальтер, и внимательно посмотрел на соски, вокруг которых восемь лет назад проводил мармеладной краской концентрические окружности. – С меня пять баксов. – Я непонимающе промолчала. – Тебе уже семнадцать, и ты стоишь передо мной голая. – Я вспомнила наше детское пари и покраснела. – Но я, – он подтолкнул меня к похожему на алтарь деревянному настилу, – сделаю кое-что другое, получше пяти баксов. – Ловким движением он сдернул с меня трусы и опрокинул на спину. Потолок почему-то вращался. Я несколько раз моргнула, стараясь сосредоточиться, и увидела, как Клем отошел к креслу, вытащил что-то из кармана ветровки и выключил свет. Я услышала, как он расстегнул «молнию», потом что-то зашуршало, и прямо надо мной возникло что-то похожее на кусок колбасы, только другого цвета. Пока я с вниманием святой Терезы разглядывала эту фосфоресцирующую стигмату, она снижалась, снижалась и наконец замерла у меня между ног. Я почувствовала странную боль и вскрикнула…
– О Боже! Почему ты не сказала, что вы с этим педиком Спарки только тыкались?
Я промолчала, довольная, что это наконец произошло и со мной. Да да, со мной произошло то, ради чего люди во все времена жертвовали жизнями; то, из-за чего возникали войны и рушились королевства, и, может быть, Джо Боб тоже разорвет нас обоих на части, если узнает. Но пока не узнал – мы будем наслаждаться этим по самую, так сказать, рукоятку.
Клем не обманул моих надежд. Довольно долго он вонзал в меня свою колбасу – как будто убийца вонзает нож в безответную жертву. Наконец он резко выпрямился, колбаса поболталась в воздухе и исчезла. Раздался щелчок, и все стихло.
Я лежала в непроглядной тьме и рассуждала: неужели именно к этому мы стремились с Джо Бобом почти два года? Нельзя сказать, что мне было противно; но и особого удовольствия я не испытывала. Меня лишили девственности с той же легкостью, с какой отрывают в мотеле кусок туалетной бумаги. Я не была уверена, что Клем сделал все, как надо, и с тревогой спросила:
– По-твоему, это все? Ты кончил?
– Не задавай лишних вопросов, – прошипел он, включил свет и стал одеваться. Совершенно сбитая с толку, я молча смотрела на него сквозь пьяный туман.
– В пятницу вечером, – бросил он, с трудом открыл железную дверь и исчез, оставив меня лежать в маленькой лужице крови. Бедная мама! Она упустила такой шанс пополнить «кадры семейной хроники!»
В понедельник я не пошла в фотолабораторию и так и не узнала, что выбрал Джо Боб: женитьбу на мне или карьеру тренера. Я сделала свой выбор. Или думала, что сделала. Мы стали избегать друг друга. Я бросила молодежную команду и перестала читать по утрам молитвы. Спрятала свой флаг и форму чиэрлидера и не посещала больше бейсбольных матчей и соревнований по легкой атлетике. Наши с Джо Бобом глаза не искали друг друга в Халлспорте, на переменах или в автомобилях, курсирующих вечерами по Халл-стрит. И через оскорбительно короткое время в джемпере Джо Боба стала щеголять Дорин, покручивая на пальце левой руки его именное кольцо. Я не сомневалась, что они трахаются. Обидно! Я даже плакала, когда впервые поняла это. Сначала у меня сводило желудок, когда я видела их вместе, но вскоре это прошло. Я не хотела Джо Боба, но возмущалась, что он предпочел мне какую-то Дорин. Конечно, его стоило за это убить, но… в конце концов, я первая сделала выбор. Оставалось одно: скомпенсировать утрату Джо Боба любовью Клема.
Вторая попытка произошла на сыром каменном полу в летнем домике. Однажды вечером мы пробрались по едва уловимой, знакомой с детства тропинке в домик. Клем вытащил связку ключей, отпер сложную систему замков, засовов и цепочек и подтолкнул меня.
Внутри было темно. Он чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу и запер дверь изнутри. В сущности, в домике мало что изменилось, разве что он показался мне меньше. Впрочем, ведь я сама теперь выросла. По каменному желобу по-прежнему струилась вода, но стены… В мерцающем свете лампы на стенах висели зловещие плакаты, изображающие самые непостижимые позы женщин и мужчин. Я вытаращила глаза.
– Что, жень-щина, потрясена? – несмешливо спросил Клем. Через обтягивающие джинсы отчетливо торчал его пенис. После того случая в бомбоубежище он стал пренебрежительно называть меня «жень-щиной».
– Да, – пробормотала я. – Раньше здесь такого не было. – Экзотический вкус Клема поразил меня. Мужчины на плакатах засовывали свои члены во все мыслимые и немыслимые отверстия в телах женщин, детей, животных и других мужчин. Мне стало страшно: уж не попробует ли все это Клем на мне? Джо Боб – уже не мой телохранитель, хотя… Майор по-прежнему имеет влияние на семью Клойдов.
– Могу снять, если они тебя раздражают, – предложил он.
– Нет, нет, – ответила я любезностью на любезность. – Пусть смотрят! Пусть учатся, как это делается, – прибавила я тоном опытной, пресыщенной женщины, прошедшей огонь и воду.
Наша вторая попытка оказалась не намного впечатлительней первой. В свете керосиновой лампы он достал блестящий оранжевый пакетик.
– Где ты это взял? – не подумав, брякнула я. «Дикси» Джо Боба по сравнению с этими презервативами были сущей ерундой. Может, именно поэтому я и не отдалась ему?
– Флойд где-то раздобыл. Говорит, французские лучше наших. Максин от них балдеет.
– Ах, вот как? (Что же у меня не в порядке, если я не «балдею»? А может, когда меня станут часто трахать, я просто не сумею понять, балдею я или нет?)
В самый разгар второй попытки Клем откинулся на коленях и пробормотал: «Черт побери, жень-щина, это глупо». Я не понимала, что именно глупо и что я делаю не так. Он натянул свои джинсы с заклепками, которые никогда не снимал до конца, чтобы я не увидела искалеченную ногу, и подошел к полкам, где хранил когда-то свои шарики, волшебные камни и птичьи гнезда и на которых теперь лежали книги в мягких обложках. Он пробежал глазами по корешкам и вытащил одну.
– Слушай! «…от мощного усилия лома тяжелая крышка поддалась. В гробу лежала она – единственная женщина, которую он когда-либо любил. Ее тело высохло и превратилось в пыль. Единственное, что осталось от нежного тела, – это белые голые кости. Свеча в его руке оплыла. Он наклонился и поцеловал труп туда, где раньше была щека. И тут же ломкие пряди ее волос обвились с его…»
Я перевела глаза на один из плакатов. Крупная соблазнительная женщина стояла на коленях на низеньком столике, бесстыдно выпятив круглую задницу. Огромный, грубый, как скотина, мужчина в маске и черной кожаной куртке стоял позади, наполовину вонзив в нее мохнатый, с прожилками член. На столике сидели крысы и острыми зубами пожирали груди женщины. С них капала кровь… На лице женщины был написан откровенный восторг.
– Ах, Клем… – В его рассказе крышка гроба захлопнулась, похоронив героя вместе с его любимой. – Мне пора идти.
– В чем дело, жень-щина? – угрожающе спросил он. У меня сразу вспотело под мышками. (Какое счастье, что майор может разорить семью Клема!)
– Откуда у тебя эти ужасы? – весело спросила я, натягивая колготки. Холодное безжалостное лицо мгновенно изменилось, и он снова стал самим собой.
– Я заказал их в Нью-Йорке. Прислали по почте.
– А не боишься, что твой отец найдет их? Или Флойд?
– Это МОЙ домик. Сюда никто не суется. Но на всякий случай у меня тут восемь запоров.
– Я видела. Ну, мне пора. Отец спросит, где я была.
– Конечно. – Он застегнул брюки и встал.
Однажды вечером «харлей» привез нас на свалку. Клем поручил мне подержать его «винчестер». Он заглушил двигатель и откатил мотоцикл на обочину. Потом зарядил ружье и протянул мне целую пригоршню патронов.
– Приготовься, жень-щина, – прошептал он. По его сигналу я включила фары «харлея». Клем прицелился в кучу мусора и выстрелил. Одна из множества крыс взлетела в воздух, остальные бросились врассыпную. Клем быстро перезарядил «винчестер» и выстрелил снова. Я протянула ему следующий патрон. Крысиное племя совсем взбесилось, отчаянно заметалось в поисках безопасного места, но несколько трупов уже валялись на куче.
– Пойдем, – сказал он наконец и выключил фару. – Пусть успокоятся, тогда врежем еще разок.
Мы сели на поваленное дерево, и Клем закурил неизменные «Лаки Страйк». «Странный способ приятно проводить время, – подумала я, – но, надо признаться, такая стрельба захватывает куда больше, чем секс».
– Клем!
– Что, жень-щина? Не понравилось?
– Не очень.
– Это же паразиты.
– Да, но тебе-то какое дело? – Он глубоко затянулся и промолчал. – Разве они тебе мешают?
В темноте ярко светился кончик сигареты. Наконец Клем заговорил:
– В тот день, когда на меня свалился трактор… помнишь? Так вот, я лежал под ним и думал: «За что? Почему это случилось именно со мной?» Я тогда совсем спятил, даже хохотал. Я не понимал, за что меня так наказали. Я ведь был хорошим мальчиком. Помогал отцу, умывался, учил уроки, был вежлив. Почему же это случилось со мной?
Казалось, время остановилось. Я лежал под трактором и думал, думал… Там, под опрокинувшимся небом, я заключил с Господом сделку. Пообещал, что буду каждую неделю ходить с мамой в церковь, если только он поднимет этот чертов трактор. Но чуда не произошло. Я лежал на земле, трактор – на мне, и я решил, что попал в ад. Конечно, было за что: и отметки бывали отвратительные, и папе с мамой я не всегда помогал, и теперь за это придется жариться на вертеле. А потом, я соскучился по людям: маме, папе, Флойду и… тебе. По ферме, по своему домику. Я испугался, что никогда этого не увижу, и, наверное, закричал. Не помню точно, но папа говорил, что услышал мой крик.
И знаешь, пока я лежал под той красной махиной и думал, что она раздавила меня, как сноп кукурузы, я успокоился. Я не боялся, я стал никем. Мне даже не было больно, Джинни. Я помню только жару и какой-то странный свет. Смерть совсем не страшна. Честно признаться, я даже разочаровался, поняв, что все-таки жив.
– Значит, ты убиваешь крыс, чтобы доставить им удовольствие умереть?
– Я знал, что ты ничего не поймешь. Не знаю, зачем говорил об этом?
Мы сидели молча, и я уже раскаивалась, что своим непониманием уничтожила единственную попытку Клема довериться мне.
– Попробовала бы ты жить калекой! – неожиданно проговорил он. – За что?! За какие грехи меня покарали этой искалеченной ногой? Почему вам, богатым, во всем везет, а нам, беднякам, впору всю жизнь носить траур? Ответь, черт тебя побери! – закричал он.
– Заткнись! – тоже не сдержалась я. – Откуда мне знать? Чем я могу помочь такому кретину, если на него даже тракторы падают?
– Вот что, жень-щина, – раздельно проговорил он. – Я заплатил свои долги. Старина Клем никому ничего больше не должен. Я сам распоряжаюсь своей жизнью. Я решаю, с кем, когда и где иметь дало. Я жив, поняла, жень-щина? Держись подальше от Клема Клойда! – Мы с ненавистью уставились друг на друга. Поваленное дерево, лес вокруг, свалка – все выглядело угрожающим в тусклом сиянии луны.
По дороге домой Клем долго молчал. На спидометре было 90 миль в час. Я крепко стиснула его талию и уткнулась лицом в пахнущую навозом спину.
Мы выехали на шоссе, и Клема будто подменили. «Вперед! – заорал он неведомым богам. – Вперед! Убейте нас, ублюдки! Мне плевать на вас!»
Его истерика передалась и мне. Я тоже с восторгом что-то орала и смеялась неизвестно над кем. Ветер свистел в ушах, развевающиеся волосы хлестами по лицу, и мне было наплевать на смертельную опасность быть размазанной по шоссе, как арахисовое масло по хлебу. Я не сомневалась, что сделала правильный выбор, доверив свою драгоценную жизнь такому замечательному парню.
…Мы спустились в бомбоубежище. Я села на деревянный настил, а Клем с наглой ухмылкой сбросил ветровку и подошел поближе. С предплечья на меня смотрела пустые глазницы ужасной татуировки. Он расстегнул ширинку и вытащил багровый раздувшийся член.
– Пососи его, жень-щина, – вкрадчиво предложил он.
– Не поняла.
– Не притворяйся! Делай, что говорю!
– Что?
– Соси! – Он схватил, мою голову, как клещами, и стал двигать туда-сюда, чтобы губы касались его страшного члена.
– Ты издеваешься? – прошипела я.
– Соси, дьявол тебя побери!
Я послушно обняла его ногами, сцепила на коленях руки и начала лизать и покусывать его страшилище. «Наверное, это и есть любовь», – думала я.
Через пару минут мне надоело это дурацкое занятие, я подняла голову и посмотрела в красивое смуглое лицо с мелангеонскими чертами. Его глаза были крепко зажмурены, он весь напрягся в ожидании оргазма.
– Все! – сказала я. – Хватит! Мне пора домой.
Он открыл глаза, недоверчиво посмотрел на меня и неожиданно больно хлестнул по лицу. Щеку обожгла резкая боль. Я непроизвольно стиснула зубы и почувствовала вкус крови.
– Я закричу, – спокойно предупредила я, увидев, что он снова занес для удара руку. – Папа убьет тебя и выгонит вашу семью из города.
Клем отвернулся и что-то пробормотал, одеваясь. Я ждала. Он медленно застегнул ветровку, повернулся ко мне и улыбнулся как ни в чем не бывало.
– Как насчет «Ведра крови» завтра, жень-щина?
«Откажишь!» – кричал мне инстинкт самосохранения. – «Не встречайся с ним!» Но я не послушалась.
– Конечно.
– Кстати, – сказал он, когда мы вышли из бомбоубежища, – возьми вот это. – Он протянул мне свой именной серебряный браслет с выгравированными черными буквами «Клем Клойд». Я с гордостью надела его и щелкнула застежкой, словно кандалами.
Мы снова стали подругами с Максин. Я подражала ей во всем: нацепила глухой свитер с длинными рукавами, бюстгальтер с торчащими в разные стороны чашечками, маленький золотой крестик на золотой цепочке и прямую юбку, которая обтягивала мою задницу так туго, что даже когда я стояла, казалось, что я собираюсь садиться, и черные балетные тапочки, из-за которых походка казалась шаркающей. Все свое старое барахло – юбки, блузки, плащи – я отдала молодежной команде Иисуса, которая собирала деньги на поездку брата Бака в Европу в гости к сестрам и братьям.
Допев душещипательную «Как грустно, что ты обманул меня», Максин раскланялась и подсела ко мне. Клем грозил кому-то в противоположном углу своим швейцарским ножом.
– Красивая песня.
– Рада, что тебе нравится.
Я протянула Максин свой стакан, и она сделала приличный глоток.
– Ты знаешь, что совсем не похожа на остальных? – спросила она.
Я опешила.
– Я?
– Да. Никак не могу тебя понять.
– Ты?
– Помнишь, как ты пришла сюда в первый раз? – Я кивнула. – Для меня было настоящим шоком увидеть саму Джинни Бэбкок в дверях «Ведра крови».
– Для меня тоже.
– Я решила, что ты пришла посмеяться над нами.
– Да ты что?!
– Да. Ты была в модном плаще и все такое… Самоуверенная…
– Это от смущения. Я не знала, что делать. Прости, если я так выглядела. На самом деле я ни над кем не смеялась.
– Почему ты ушла из группы поддержки?
– Не знаю. Надоело. Дурацкое это занятие – размахивать флагом и орать «Привет!»
– Господи, да будь я на твоем месте… Как это ты бросила Спаркса ради Клема?
Я не верила своим ушам.
– Клем совсем неплохой.
– Но он не Джо Боб Спаркс!
– Да, но и Джо Боб Спаркс не Джо Боб Спаркс! – Она удивленно вытаращила глаза. – Не думай, что Джо Боб такой уж замечательный. – Мне стало стыдно, будто я предала и Джо Боба, и чиэрлидерство. Я думала, что Максин и клиенты «Ведра крови» взрослей и опытней школьников, но оказалось, что Максин тоже наивная дурочка.
Мимо столика прошел небритый, одетый в зеленую спецовку мужчина средних лет. Типичный чернорабочий с завода майора.
– Как дела, Гарри? – окликнула его Максин.
– Неплохо. Кто эта твоя подружка, Максин?
– Джинни Бэбкок. Майор Бэбкок – ее отец.
Мужчина опешил и сразу сел за наш столик. Я еле сдержалась, чтобы не врезать Максин.
– Ну, скажу я вам… – пробормотал он и протянул мне через стол руку в масляных пятнах. Я осторожно пожала ее. – Твой папа – это что-то! Я работаю на его заводе. Да, он великий человек – патриот и джентльмен.
– Ему было бы приятно услышать это, – промямлила я.
– Да, да, патриот и джентльмен, – мечтательно повторил Гарри. – Один Бог знает, как мы жили в Харлане. Я работал там на шахте. Ни одна собака не живет так, как мы. Кровля обвалилась, рабочие задыхались… Ни за что не вернусь обратно, хоть стреляйте! – Он внимательно посмотрел на меня и совсем другим тоном спросил: – А что ты делаешь в таком месте, девочка?
– Мне здесь нравится, – возмутилась я.
– Нравится «Ведро крови»? – Гарри грустно покачал головой. – А папа знает, где ты?
– Нет. То есть да. То есть, он знает, что я бывала здесь раньше. А знает ли сейчас – понятия не имею.
– У меня две дочери, – устало вздохнул он, – и если бы они заглянули сюда, я…
– А что вы сами здесь делаете? – парировала я. – У вас есть дом, две дочери, а вы сидите здесь?
– Я уже ухожу, – виновато проговорил он и встал. – Приятно было познакомиться, мисс Бэбкок. Передайте своему отцу, что Гарри из Харлана передает ему привет. Только… – он замялся, – может, лучше будет сказать, что встретили меня где-нибудь в другом месте?
Однажды вечером в «Ведре крови» собрались любители петушиных боев. Стулья были поставлены в ряд, чтобы образовать стенку между зрителями и ареной. Человек десять сели, остальные встали за ними. На одном из столов лежали целые пачки долларов – ставки.
Двое крепких мужчин достали из мешков петухов: рыжего с черным хвостом и серого с белым. Стоило им увидеть друг друга, как перья на шеях встали торчком, словно воротники эпохи королевы Елизаветы. На желтых лапах блестели стальные шпоры. Мужчины отпустили бойцов, они подскочили и ударились в воздухе.
Вскоре комната огласилась криками: «Черт! Убей этого ублюдка! На куски этого рыжего паразита!» Зрители топали ногами, размахивали кулаками. Вокруг летали перья, капала кровь. Клем, сидевший передо мной, даже не заметил, когда я убрала руки с его плеч и отошла к окну.
В лунном свете поблескивали склонившиеся ивы. Мне нравился этот вид из окна. Вечером не было видно этого проклятого завода, который окутывал реку желтым туманом.
– В чем дело, детка? – Флойд лениво откинул со лба черные волосы. – Не любишь смотреть на смерть?
– Наверное, не люблю.
– Странно. Не ты ли носишься повсюду со своим отчаянным дружком?
– Ну и что?
– А может, пора поискать другого? – он притянул меня так, что я уткнулась носом в парчовый жилет. Чего было еще ожидать от того, кто украл когда-то все наши комиксы о дядюшке Скрудже?
– Остынь, Флойд.
Он отпустил меня и засмеялся.
– Конечно, детка. Но когда тебе понадобится настоящий мужчина, дай знать Флойду.
– Договорились.
– Дать тебе еще французских штучек? Или у Клема уже не встает?
– Убирайся к черту! – разозлилась я.
Он затронул тему, которая не касалась никого, кроме нас с Клемом: наши сексуальные отношения, не доставлявшие радости ни мне, ни ему. Однажды он привязал меня за руки и лодыжки к деревянному настилу, в другой раз натянул мне на лицо чулок, как делают грабители. Еще как-то остановил «харлей» в лесу, раздел меня, заставил широко раздвинуть ноги и вонзился в меня, не слезая со своего леопардового сиденья и даже не выключив двигатель. Казалось, он сам не знает, в чем найдет удовлетворение. О том, чтобы доставить удовольствие мне, не было и речи. Он испытывал ужас перед окончательным оргазмом, как он это называл. Ужас, который сковывал его и не давал довести до конца ни одну попытку овладеть мной.
…Двое мужчин поймали своих искалеченных, истекающих кровью, но еще живых петухов. Я не знала и не хотела знать, кто победил.
– Пора, ребята! – скомандовал Флойд.
Все засуетились, будто он щелкнул хлыстом. Стулья вернулись к столам, клиенты расселись вокруг них, словно и не было кровавой битвы.
Флойд поднял крышку люка, двое мужчин вытащили оттуда бочонок и открыли кран. Я услышала, как выливается из него в отверстие в полу «домашнее пиво». Клем собрал со стола бумажные стаканчики и выбросил в люк.
Кто-то постучал в дверь, ведущую в другую комнату, и вскоре оттуда вышли Максин, негритянка и двое застегивающих брюки мужчин. Гитарист схватил гитару и сел на помост, к которому Клем прислонил фанерную вывеску «Проповедь протестантов-сектантов». Максин и негритянка тихо запели. Флойд, успевший повязать вокруг шеи черный шелковый платок, открыл огромную Библию и присоединился к певицам.
– Джинни, – позвал Клем. – Сюда!
Гитарист забренчал на своей гитаре, Максин и негритянка, покачиваясь в такт, негромко пели, а Флойд высокопарно декламировал: «И это сказал Господь…»
Неожиданно сверкнули красные огни, раздался вой сирен, дверь распахнулась – и в комнату ворвались, размахивая пистолетами, несколько полисменов. Не обращая внимания на поющих, они стремительно прошли во вторую комнату, потом вернулись и стали обнюхивать посетителей.
– «Каждый человек должен покориться авторитетам. Но нет авторитета выше, чем Бог. Кто противится авторитетам – противится Богу», – читал Флойд.
– О счастье мое! О счастливый день! – причитали Максин и негритянка. – Иисус пришел! Пришел и указал нам дорогу.
– Добрый вечер, шериф, – Флойд с самым невинным видом оторвался от Библии. – Всегда рады вам и вашим парням.
– Иди к черту, Флойд! – рявкнул шериф. – Снова ты нас опередил. Но не радуйся: рано или поздно мы тебя накроем. – Он повернулся и вышел, а вслед за ним его люди.
– Не обращайся ко мне за помощью, Джинни, – сказал мне на следующий вечер за ужином майор. – Не знаю, что ты намерена сделать, но молю Бога, чтобы ты сделала это прежде, чем во что-нибудь влипнешь.
Я понятия не имела, что я намерена сделать, и сердито уставилась на него. Наверное, сейчас прикажет никогда не встречаться с Клемом.
– Мы с матерью все обдумали, – преувеличенно любезно продолжал майор. – Конечно, мы могли бы запереть тебя в доме, повесить на двери замки или попросту вышвырнуть вон и покончить со всем этим безобразием. Или… – он многозначительно помолчал, – я мог бы уволить отца Клема, и сомневаюсь, чтобы он нашел работу в городе.
Я с ненавистью посмотрела на него: вот он и выложил свою козырную карту. Что делать? Сидеть и спокойно наблюдать, как рушится благосостояние семьи Клема? Что делать?
– Но, конечно, я на это не пойду, – продолжал майор. – Клойд не виноват, что его сын вырос идиотом, так же, как я – что у меня идиотка-дочь. Поэтому мы с твоей матерью умываем руки и предлагаем тебе самую лучшую перспективу: университет. Ты поедешь в Бостон.
Он приступил к бифштексу, всем видом показывая, что вопрос о моем будущем решен.
Я опустила глаза в тарелку, наполовину закрытую моей торчащей грудью. Я была единственным ребенком, над которым можно экспериментировать родителям-деспотам. Карл устроился на западе, а Джим страдал в военной академии в Чаттаннуге.
– Я не хочу уезжать, – пробормотала я. – Мне нравится в Халлспорте. Но если я уеду – то только не в Бостон.
– Хорошо! – я поразилась самообладанию майора, не привыкшего, чтобы ему перечили. – Прекрасно! – повторил он и отвернулся.
Настала очередь мамы. Она перечисляла всевозможные бедствия, угрожавшие мне, если я не расстанусь с Клемом. Оказывается, я должна разбиться на шоссе; меня задержит полицейский патруль – «Подумай, как их рапорт отразится на твоей репутации, дорогая»; меня ранят в пьяной драке с поножовщиной; изнасилуют где-нибудь на узкой дорожке и расчленят труп, чтобы никто не узнал. Она перечисляла все беды, но ни словом не обмолвилась о главной – беременности или венерической болезни. Значит, о бомбоубежище и летнем домике майору еще не донесли?
– Все это неправда, – ответила я. – Вас послушать, так я только и делаю, что ищу на свою голову неприятностей.
Они печально переглянулись, и я ощутила себя сидящей в продырявленной лодке, которую родители оттолкнули от берега и ждут, что она пойдет ко дну.
Так и случилось.
В прошлом году я стала королевой на фестивале табачных плантаций и теперь должна была присутствовать на новом фестивале, чтобы короновать свою преемницу. Титул королевы вполне соответствовал моему имиджу чиэрлидера, но уж точно не подходил теперешнему – девушки Клема Клойда.
Утром в день фестиваля я покорно надела желтое шифоновое платье, ленту с надписью «Королева табачных плантаций» и картонную корону, украшенную блестками. Майор, который был в оргкомитете, отвез меня в Персиммон-Плейс и отправился посмотреть аукцион, на который фермеры привезли свою продукцию. Персиммон-Плейс был маленьким городком, единственным достоинством которого было его центральное расположение среди ферм на востоке Теннесси. В огромном деревянном амбаре, выкрашенном тусклой облупившейся краской, было темно и грязно. На дощатом полу среди корзин с лекарственными табачными листьями толпились фермеры. В помещении витал острый пряный запах табака.
Я с нетерпением ждала главного события – коронования новой королевы. Наконец, преисполненная важностью момента, я под рев учеников Халлспортской средней школы напялила корону на голову девчонки – королевы этого года, – поцеловала ее в щеку и улыбнулась в мамину камеру. «Кадры семейной хроники» запечатлели нас в тот день в самых разных позах: улыбающихся, недовольно ворчавших, обнимающихся с совершенно чужими людьми. Ко мне и новой королеве присоединилась жена фермера, чей урожай занял первое место. Она была ненамного старше меня, но волосы – особенно по сравнению с роскошной гривой новой королевы и моими ухоженными волосами – казались тусклыми и немытыми. На ней был линялый комбинезон и простая фланелевая рубашка. Широкая улыбка обнаружила отсутствие нескольких зубов, но главное – у нее не было левой руки. Я обняла ее за плечи и пробормотала что-то утешительное, но она совершенно спокойно объяснила, что порезала руку, когда рубила табачные листья, обернула ее грязной тряпкой и продолжала работать. И даже забыла о ране. Но она стала гноиться, а потом развилась гангрена.
Я восхитилась ее мужеством. Меня переполняло чувство зависти, и я совершенно искренне заявила, что тоже хотела бы выйти замуж за фермера и жить по законам природы. Я объяснила ей, что это пытка – жить с такими невротиками, как мои родители.
Женщина – я заметила, что она ко всему еще и косит, – недоверчиво выслушала мои излияния и воскликнула: «Милая! Никогда не выходи замуж за фермера! Будь богатой, здоровой и счастливой!»
Я подобрала широченную юбку и отправилась к Клему, который ковылял по амбару, презрительно фыркая и нюхая табачные листья.
– Мне пришлось это сделать, – начала я оправдываться. – Я ведь была королевой в прошлом году.
– Черт с тобой, жень-щина, – проворчал он. – Тебе нравится вся эта чушь. – Черные глаза жадно пробежались по моим голым плечам и глубокому вырезу на груди. – Поехали трахнемся, королева! – предложил он как бы в шутку.
– Не знаю, Клем! – я опасливо оглянулась: майор занимался аукционом, а мама снимала его камерой, так что можно было незаметно исчезнуть.
Я надела его красную ветровку, напялила шлем, лихо вскарабкалась на «харлея» и подоткнула под себя широченную юбку.
Накануне ночью шел дождь, и дорога еще не просохла. Под ярким солнцем влажно поблескивали деревья. Узкая дорога между Персиммон-Плейс и Халлспортом то опускалась вниз, то поднималась вверх по предгорьям. Местами обочин не было вообще, и дорога бежала по краю обрыва.«65 миль в час» – гласил дорожный знак. «Скорость контролируется радарами» – предупреждал другой. Это была любимая дорога Клема, а в тот день он был в своей лучшей форме. Мотоцикл клонился то влево, то вправо. Клем не сбавлял скорости на поворотах и только кричал: «Держись, Джинни! Держись, черт подери! Вперед!»
Дрожащая стрелка спидометра медленно ползла вверх.
– 65 миль в час, – ликующе крикнула я ему в ухо. – 70!
– Убей нас, чертов ублюдок! – орал Клем ветру. – Я не боюсь тебя!
– 75! – завопила я, и в этот момент длинная желтая юбка выскочила из-под меня и, как парашют, окутала голову Клема.
– Господи, жень-щина! – закричал он. – Ты спятила?
Я отпустила талию Клема, чтобы подтянуть эту проклятую юбку, бившуюся на ветру, как бешеный парус.
Зеленый шлем ударился о дорогу, как баскетбольный мяч. Я упала с «харлея» и покатилась с обрыва.
Этот полет занял, должно быть, секунд десять, но мне показалось, что прошло лет двадцать, которые я летела и летела в бездонную пропасть. Я ждала тепла и света, о которых говорил мне Клем, – он испытал эти чувства в тот день, когда лежал под трактором. Но не было ни тепла, ни света – только злость оттого, что родители и на этот раз оказались правы.
