Текст книги "Непутевая"
Автор книги: Лиза Альтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
– Фантастика! – сказал он, натягивая комбинезон. – Спасибо.
– Пожалуйста. – Я не могла отвести глаза от его фиолетового монстра. Какой убогой показалась мне бабочка на бедре Клема Клойда!
Ручка калитки дернулась. Я знала, что это Венди – проснулась, выкарабкалась из кроватки и отправилась искать маму. Но незнакомец этого не знал. Он припал к земле, как испуганный зверь, и замер.
– Это мой ребенок, – объяснила я, открыла калитку и подняла влажную, сладкую, пахнущую грязными штанишками Венди.
– Это кто? – спросила она и показала пухлым пальчиком на незнакомца. – Это кто, мам?
– Человек, который только что плавал в нашем бассейне.
– Это кто?
– Человек, который пришел попросить воды.
– Это кто?
Я знала, что так будет продолжаться целый день, если я не переведу разговор на другую тему.
– Хочешь сок и печенье? А вы хотите?
– Я не хочу утруждать вас, мэм, – ответил он, но глаза жадно блеснули.
– Это вовсе не составит труда, – заверила я, почувствовав себя на Юге. Там, где, как утверждают злые языки, мужчины возводят женщин на пьедестал, а потом используют как скамейку для ног. – Вы не посмотрите минутку за ребенком? Не разрешайте ей подходить слишком близко к краю. Она думает, что умеет плавать, и так и норовит пойти на дно.
Он засмеялся, показав крепкие белые зубы.
Я принесла лимонад, печенье и чистое полотенце. Венди подбегала к бортику, а незнакомец вставал у нее на пути, и она со смехом утыкалась в его колени. Штанишки сползли с ее толстенькой попки, угрожая упасть совсем, а мужчина со счастливой улыбкой следил за ее ужимками.
Мы устроились на траве, и я разлила лимонад.
– Вы, похоже, умеете обращаться с детьми. У вас есть свои?
– Нет, я еще не был женат. Надо признаться, единственное, что удерживало меня от этого шага, – дети. Я часто играл с чужими, но никогда не хотел иметь своих.
– Ну что вы! Разве можно лишать себя удовольствия иметь ребенка, который пронесет твои гены через века? – издеваясь над собой, спросила я.
– Я никогда не смотрел на это с такой точки зрения. Наверное, слишком начитался в школе Шекспира и представлял мир сценой, а ребенка – маленьким актером, который ждет не дождется, когда я сойду со сцены, чтобы ему досталась главная роль.
– Гм-м-м. – Интересно, если сказать это Айре, он отступится от своего желания иметь сына? Незнакомец жадно, как голодный волк, ел печенье.
– Хотите сэндвич?
Даже за шевелюрой и бородой было видно, как он покраснел.
– Простите, если я слопал все ваше печенье. Я ничего не ел со вчерашнего утра.
– Господи! С колбасой или сыром?
– Сыр подойдет, – ухмыльнулся он.
– Вы говорили, что путешествуете? – не без задней мысли спросила я.
Он подозрительно покосился на меня, запихнул в рот остатки третьего сэндвича и кивнул головой.
– Иду домой. В Джорджию.
– Долго еще идти?
– Несколько месяцев. Не знаю. Когда дойду, тогда и дойду.
День клонился к вечеру, но молодой человек явно не спешил. Наевшись, он подложил рюкзак под голову, растянулся на траве и безмятежно уснул.
Наступил вечер. Я покормила Венди, уложила спать и спустилась к бассейну.
– Послушайте, – разбудила я незнакомца. – Хотите остаться? Скоро совсем стемнеет, вы не найдете шоссе.
– Конечно, мэм, – немедленно отозвался он. – Большое спасибо.
– Меня зовут Джинни. Джинни Блисс. (Интересно, что сказала бы мама? Что он убьет нас с Венди или стащит фамильное серебро?)
Он нервно оглянулся.
– Зовите меня Хоком.
В ту ночь Хок спал в комнате для гостей. Весь следующий день мы провели у бассейна. Я уходила приготовить еду, уложить Венди спать или усадить на горшок. Мы с удовольствием купались в прохладной воде, разговаривали обо всем на свете и не заметили, как наступил вечер.
Хок сказал, что какое-то время жил в Монреале.
– Ты не поверишь, как там холодно зимой! – Его передернуло. – Улицы – настоящие трубопроводы. Стоишь на автобусной остановке, а этот чертов циклон несет прямо на тебя столько снега, что не видно даже фар автобуса. О Господи, это так ужасно!
Мы обменивались душераздирающими рассказами о заснеженном севере – десятифутовых сугробах, восьмиградусных морозах и смертоносных сосульках. Это была очень интересная вариация на любимую тему жителей Старкс-Бога.
– Знаешь, – доверительно сообщил он. – Меня всегда тянуло ко всяким миссионерам. Не знаю, может, тебя тоже? Разве Теннесси не упоминается в Библии? Когда я по воскресеньям катался на машине, единственная радиостанция, которую было прилично слышно, обрушивала на меня всякую религиозную чушь. Но в Монреале – это я точно знаю – не существует ни пламени, ни страсти, только безмолвные сугробы и длинные серые сумерки.
– И тоскливые ночи, когда ветер продувает твой дом и хлопает ставнями и шифером на крыше, – поддакнула я.
– А улицы покрываются льдом и снегом, пешеходы проваливаются по колено, их сапоги протекают и пальцы немеют от холода.
– А в апреле снег тает весь сразу, и поля превращаются в болота, а дороги – в моря грязи. А мухи? Так и норовят залезть тебе в волосы!
Мы радостно засмеялись, обретя наконец друг в друге благодарного слушателя, с которым можно поделиться сокровенными воспоминаниями об отчем доме и похохотать над Севером. Безжалостно палящее солнце было нашим союзником.
– Почему же мы уехали? – печально спросила я.
– Иисус Христос! Да я просто ненавидел лето в Джорджии!
Мы оба так и зашлись от смеха.
– Конечно, – согласилась я. – Помню, лежишь ночью в постели и молишься о самом легком ветерке.
– А днем от стеклянных зданий и прокаленных дорог поднимаются волны жара. А это ужасное ощущение, как будто макадам[6] расползется, и ты вот-вот провалишься по колено.
– А выхлопные газы? От них задыхаешься, как собака.
– Знаешь, что я тебе скажу? – серьезно проговорил Хок. – Эта американская зима и лето специально такими созданы.
– Что-что?
– А ты представь, что везде вечная осень или весна – мягкое солнышко, температура восемнадцать градусов. Ты себя прекрасно чувствуешь, все под контролем, но ты помнишь, что где-то есть места, где можно окоченеть на морозе или зажариться на солнце, и понимаешь, что ты – всего лишь жалкое насекомое, не способное выжить в тех условиях.
– Ты просто наслушался проповедников!
– Послушай, какая у меня идея! Если бы земля не вращалась вокруг своей оси, времена года не чередовались бы. Верно? А теперь представь, что земная ось встанет точно вертикально по отношению к солнцу. На мой взгляд, это самое лучшее положение. Не будет смен времен года. Держу пари: люди, где бы они ни жили, перестанут шляться в поисках подходящего климата. Эскимосы отрастят себе роскошную шерсть и будут радоваться своему виду. Зачем им игла или китовый жир? А в Монреале или Теннесси будет умеренный, как ранней осенью, климат.
– Заманчиво.
– Конечно, было бы отлично. Но есть одна загвоздка: эта ось зачем-то должна вращаться, а люди не понимают, что их заперли там, где они родились. Их организмы не справятся с другим климатом, если они переедут. Внутренним термостатам, как и мозгам, не хватает гибкости.
– Отличный экспромт, Хок.
– Спасибо, но это не экспромт. Я читал об этом в книге.
– Да? В какой?
– Это новая серия. Научно-историческая фантастика.
– О?
– Я изучил от корки до корки десять или двенадцать томов, особенно те, где говорится о смысле жизни, природе истины и красоты. Но, – он понизил голос до шепота, – я больше ничего не могу сказать, чтобы не навлечь на твой уединенный дом алчные толпы орущих редакторов и литературных агентов.
– Понимаю…
Он перевернулся на спину, подставив солнцу волосатую грудь, и спросил:
– Как ты сюда попала?
– Если коротко, я училась в Бостоне, а потом переехала на ферму в Вермонт.
– Что? Добровольно?
Я улыбнулась.
– Ни черта! Не представляю тебя на ферме.
– Тогда я еще не остепенилась, как сейчас. Это было в молодости.
– Гм-м-м. Я тоже такой. Правда, в последнее время подумываю сбрить эту смешную бороду.
– Не спеши. Срезай постепенно, по чуть-чуть. Не остепеняйся слишком резко.
– А как ты оказалась в этой мечте хранителя древности? – он махнул рукой на крепость Папы Блисса.
– Вышла замуж за человека, которому все это принадлежит.
– И что, он тебя бросил?
Мне показалось, или я просто приняла желаемое за действительное, но в голосе Хока мелькнула надежда.
– Нет. Он просто уехал на несколько дней. – Я съежилась от страха, поняв, что безопасней было сказать, что Айра вернется сегодня вечером. Вдруг этот Хок собирается взять нас с Венди в заложники?
– Он местный?
Я кивнула.
– Ну, и тебе здесь нравится?
– Признаться, я предпочла бы Халлспорт, Кембридж или еще что-нибудь.
– А чем ты целыми днями занимаешься? – Он перевернулся на живот и уставился на меня, как на лабораторный экземпляр.
– Тем же, чем все. Готовлю, мою посуду, глажу белье. Много времени забирает дочка. Мы с ней гуляем, ходим в магазин. Еще я посещаю клуб, вечеринки и прочее.
– А, светская жизнь! – небрежно протянул Хок. – А путешествия?
– Мы ездили всего раз за четыре года – в Теннесси и Флориду – показать внучку ее бабушкам и дедушкам. И еще я ездила в Теннесси на похороны.
– А для души? Чем вы занимаетесь, например, в субботу вечером?
– Смотрим телевизор. Иногда катаемся на его снегоходе. Или танцуем в школе. Или родственники – у него тут несметное количество теток, кузин и прочих – устраивают пикники или воскресные обеды.
– Какой он, твой муж?
– Айра? О, он очень добрый, внимательный и сдержанный. За что ни возьмется, все у него получается удивительно хорошо. И очень симпатичный – смуглый, мускулистый, высокий. Он продает страховки и снегоходы и прилично зарабатывает. Он очень дисциплинированный и надежный. – Я говорила серьезно, но Хок почему-то ухмыльнулся. У меня дрогнули губы. – И поэтому я его ненавижу.
Он вздохнул и понимающе покачал головой.
– Понимаю. Порядок хорош, только пока за него борешься.
Я кивнула, благодарная за то, что смогла облегчить душу.
– Хотя это плохо, – закончил он.
– Да, поэтому мне грустно.
– А тебе не приходило в голову сбежать?
– Что ты! Он пустит мне пулю в лоб, но не разрешит…
– Да. Такие симпатичные зануды делают это не задумываясь, – предупредил он. – Хаос, против которого мы боремся, однажды поднимет свою уродливую башку и сожрет нас. Против него нет защиты.
Я заметила его «нас»: это с его стороны жест великодушия? Или он из тех, кто говорит о себе во множественном числе?
– Нас?
Он закрыл глаза и покачал головой. Мы замолчали.
– Конечно, – решила я разрядить обстановку, – я подумывала о том, чтобы сбежать. Но куда? Я уже жила и в городе, и на ферме. С самыми разными людьми.
– А как насчет пригородов?
– Не знаю. Но подозреваю, что дело во мне самой. Похоже, я не умею находить золотую середину между двумя стремлениями: к порядку и хаосу.
– Ты согласна, что с политической точки зрения в проблемах личности виновато государство? Что общество должно быть переделано?
– Да, пожалуй…
– Отлично. Тогда мы сможет стать друзьями. – В запутанной бороде сверкнули белые зубы. – Сможем беседовать и быть заодно в ожидании толпы линчевателей. – Он помолчал и с горечью проговорил: – Ведь должен быть способ изменить мир!
– Ты в это веришь?
– Да. Должен быть.
В этот момент засигналила машина, и громкий мужской голос крикнул:
– Эй! Есть кто дома?
Хок подскочил и помчался к забору.
– Никто не должен знать, что я здесь, – прошипел он и упал ничком на землю.
Наверное, ему стыдно, что он загорает голышом рядом с замужней женщиной, решила я и подошла к калитке.
– Никто! – прошипел он еще раз.
В гараже суетился дядя Дин – невысокий человечек с большим животом.
– Привет, дядя Дин.
– Привет, Джинни. Я хотел занять у Айры пилу.
– Его нет, но, пожалуйста, берите.
– А где он?
– В лагере барабанщиков.
– Господи, как же я забыл! Тебе не очень скучно?
– Совсем не скучно, – заверила я. – Сегодня отличная погода.
– Отличная, просто отличная. Всю неделю обещают такую погоду.
– Неужели?
– Да, но ты же знаешь, эти синоптики вечно врут.
– Такая у них работа.
– Что? Ха-ха-ха. Верно. – Он обнял меня и повел к машине. – У тебя еще нет для нас долгожданного известия? – игриво прошептал он.
– Что вы имеете в виду? – возмущенно спросила я, отлично зная, что он имеет в виду.
– Тебе незачем тянуть со вторым.
– Дядя Дин, не всегда получается так, как хочется.
– О, мне очень жаль. Я не знал. Прости меня, Джинни.
– Все в порядке, – с печальным достоинством заверила я.
Хок все еще лежал, прижавшись к забору, как загнанный зверь.
– Он ушел, – сказала я.
– Ты сказала им, что никогда обо мне не слышала?
– Кому «им»?
– ФБР.
– Это был дядя моего мужа. Да что с тобой? Что ты натворил, что так трясешься?
Он вернулся к бассейну и лег на живот.
– Я расскажу тебе правду, – с несчастным видом заговорил он. – Теперь, когда я тебя впутал, и у тебя могут быть неприятности.
– С чего бы это?
– Ты прятала дезертира!
Я со страхом уставилась на него. В слове «дезертир» было что-то зловещее. Дезертир – это трус, который бежал со своего поста и стал грабить, убивать и насиловать. Трус, предавший своих товарищей ради спасения собственной шкуры. Я испугалась.
Хок внимательно посмотрел на меня и понимающе усмехнулся.
– Да. Но это не совсем так.
Удивительно, но я все еще доверяла ему. Конечно, в глазах жителей Старкс-Бога Хок способен на самые ужасные вещи, но в глазах малышки Эдди он был бы героем. Я должна хотя бы выслушать его, а потом выгнать из своего дома.
– Ну, раз уж ты впутал меня, – предложила я, – объясни, во что именно.
– Это длинная повесть. О страданиях и несчастьях.
– У нас есть несколько дней, пока муж не вернется из своего лагеря Национальной гвардии.
– Твой муж – национальный гвардеец? – расхохотался он.
Я возмутилась.
– В отличие от тебя, у него есть чувство долга. Не понимаю, почему ты смеешься.
– Извини, – успокоился он. – Я не смеюсь. Я вижу злую иронию в том, что жена национального гвардейца укрывает дезертира.
Я вздрогнула. Мне стало стыдно, как будто я изменяю мужу.
– Продолжай, – приказала я.
Отец Хока, армейский полковник, вернулся из Бельгии со второй мировой войны и из Кореи с Серебряной и Бронзовой звездой и Пурпурным сердцем. Ни одна застольная беседа не обходилась без его рассказов о том, как они выбивали из Франции оккупантов, как прыгали на парашютах и переходили границу без компаса и еды. Дед Хока – генерал – сражался во время первой мировой на Сомме. Прапрадед, офицер Конфедерации, был убит в атаке на Лукаутской горе. Игрушками Хока были пластмассовые гаубицы и модели ракет и самолетов. Он сделал из шелковых шарфов парашют и прыгал с деревьев.
Он закончил военную академию в Атланте и поступил в Технический университет изучать электронику, первым из всех мужчин в роду Хоков отвергнув карьеру офицера, но наутро после получения диплома он обнаружил, что стоит с поднятой рукой перед фотографией президента Никсона. Вскоре он маршировал в форте Мэйнард, скандируя: «Я поеду во Вьетнам! Я убью вьетконговцев!» – и повсюду, куда ни посмотри, возвышались огромные мишени.
– Это были такие тренировки, – объяснил Хок, пока я меняла Венди штанишки – снова не попросилась, хотя доктор Спок уверяет, что в этом возрасте дети уже успешно справляются с этой проблемой. – Нам так задурили головы, что мы выполняли все, что требовалось, совершенно бездумно. Я превратился в робота, выполняющего приказы. Правда, один раз, ковыряя штыком маленькую желтолицую фигуру на мишени, я почувствовал, что мой мозг шевельнулся, застонал и решил посмотреть, что же делает тело. Я как раз орал: «Убью, убью, убью!» Багроволицый сержант, сделавший во Вьетнам уже две ходки, орал: «Бей ниже, мать твою! Выпускай из них кишки!» Мой мозг ударился в панику. Я глупо захихикал, потом засмеялся и вскоре катался по земле, гомерически хохоча. Подошел этот Наполеон и высказал все, что думает о моей заднице и еще кое о чем. Но я не мог остановиться. Он стоял надо мной и рычал: «Давай, парень, давай! Посмотрим, как ты заржешь во Вьетнаме!»
Чтобы показать полуавтоматический М-16 в действии, этот парень выпустил мозги кошке, которая рылась в мусорном ящике. Однажды он пригласил меня к себе и показал череп вьетконговца – сухой, как тыква. Потом показал альбом с фотографиями искалеченных тел.
«Я не буду на это смотреть, – сказал я. – Ваше хобби, мягко говоря, кажется странным». А он ответил: «Когда посмотришь на них, сынок, мое хобби станет и твоим».
Хок отправился во Вьетнам с твердым убеждением: или он станет настоящим мужчиной, или погибнет. Вернется живым – значит победил смерть. Естественно, он свято верил, что вернется, как отец, увешанный орденами. Но во Вьетнаме главной проблемой оказалась невероятная скука. Как-то во время патрулирования он и еще четверо солдат похитили из деревни девушку. Хок невнятно запротестовал, но ему велели заткнуться. Тогда до него дошло, что он очутился там, где царит беззаконие. Девушка плакала и отбивалась, но солдаты ее избили, и кончилось тем, что Хок стал последним, кто ее изнасиловал.
Я замерла. Что делать? Я – наедине с насильником.
– Я был тогда почти девственником, – хмуро продолжал Хок. – В академии я только просиживал задницу, а в университете сходил разок к черной шлюхе – и сбежал даже не начав раздеваться. Еще как-то я пришел к одной из тех, которая отдавалась всем подряд, и принес виски, чтобы она не заметила моей неопытности. Она напилась до потери пульса, и я все-таки трахнул ее. Мне вообще не везло в любви. На последнем курсе я стал встречаться с одной студенткой, но она страшно боялась забеременеть, и мы не рисковали. Я ушел на войну, уверенный, что она будет ждать меня. Думал: я сберегу себя для нее, а она – для меня, и мы проведем оставшиеся дни, наверстывая упущенное.
Я насиловал девушку и смотрел в ее ненавидящее лицо. Знаешь, я только притворился, что кончил, и поскорей встал. Один из парней поставил ее на ноги и велел убираться, но она дала ему пощечину. Он заорал: «Мерзкая шлюха!», она побежала, а он швырнул ей вдогонку гранату. То, что от нее осталось, мы сбросили с обрыва… – Он говорил монотонно, уставясь куда-то в пространство. – Я думал, что я – герой. Но в тот день я понял, что это не так.
Мне было и жалко его, и противно.
– Но больше всего я испытывал облегчение. Уф-ф-ф! Она исчезла, и я старался не думать о ней. В конце концов, если эти несчастные тощие сучки не могут о себе позаботиться, при чем тут я? Гнить из-за них в этих проклятых дождливых лесах?
Солдаты вернулись в лагерь. Он ожидал, что Господь сотрет их всех с лица земли и не отпустит назад, к дяде Сэму, но ничего не случилось. Он даже хотел быть наказанным, но никто не обратил внимания на случай с девушкой.
Тогда он наказал себя сам. Он перестал есть и спать. Лежал в своей палатке, плакал и прокручивал в памяти моменты, когда мог спасти девушку. Ему казалось, что его член разрублен на части. Он стал драться со своими друзьями и больше всего боялся, что сам повернет против себя винтовку. Военный психиатр дал ему таблетки и велел расслабиться. Священник рекомендовал помолиться в полковой церкви и переложить свои печали на Иисуса. Лейтенант сказал: «Это война, солдат, а не воскресный пикник». Хок выплакался ему в плечо, он тоже расстроился и посоветовал ему симулировать болезнь.
Хок не стал симулировать, он просто удрал. Вернулся в Атланту и сказал своим, что дезертировал и что на пляжах Лос-Анджелеса он будет чувствовать себя в большей безопасности. Отца чуть не хватил удар.
Хок поехал к своей девушке и предложил составить ему компанию. Она ответила, что на такого труса ей противно даже смотреть.
– Я поехал на Север. Миновал Халлспорт. В Вашингтоне покружил вокруг Пентагона. Мне казалось, что я совершил непоправимое преступление. Проехал Вермонт. Стояла осень, леса поражали своей красотой. В Хайгэт-Спрингс я пересек границу. Пограничник спросил мое имя и место рождения. «Зачем едете в Канаду?» – «Радоваться жизни», – ответил я и впервые за много месяцев улыбнулся. Свобода! У меня будто тяжесть свалилась с плеч, я не обязан был делать то, что прикажут, и мог рассчитывать только на себя самого. Сияло солнце, небо было прозрачным, как бриллиант. Я рассмеялся. Я был на седьмом небе. А когда спустился, понял, что счастлив. Вот и вся история моего дезертирства, Джинни.
Я слушала его и не могла избавиться от мысли, что ничего не знала об этой войне. Несколько лет она была для меня каким-то абстрактным понятием. Я впервые увидела человека, который не митинговал, а действительно был там и даже сбежал. Только мужчинам суждено перенести эти тяжкие испытания, а удел женщины – наблюдать за ними с благоговейным трепетом. Точно так же мужчины не могли испытать всей тяжести борьбы против нежелательной беременности. С древнейших времен идет эта борьба: жизни и смерти, долга и прав личности.
– Почему же ты вернулся? Вдруг поймают? Чем тебе это грозит?
– Пятью годами тюрьмы. Но чтобы объяснить, почему я вернулся, мне придется продолжить свою сагу.
– Будь добр, продолжай.
– Я получил статус иммигранта, снял комнату во Французском квартале Монреаля и устроился убирать в больнице неподалеку.
Потом наступила зима. День за днем – без солнца. Снег выпадал и превращался в серую грязь. Ветер продувал улицы. Друзей я не заводил, чтобы не признаваться, что я – дезертир. Я боялся, что меня выследят и отправят в Штаты. Я замирал, услышав шаги за спиной, прижимался к домам, шарахался от прохожих. Когда в дверь стучал хозяин дома, я разве что не прятался под кровать. Плюс двойной эмоциональный шок. Во-первых, я оказался на гражданке. Четырнадцать месяцев я точно знал, что надеть и чем заниматься, а еду просто ставили передо мной. Теперь за меня никто ничего не решал. Я опаздывал на работу, забывал поесть, постирать одежду. Во-вторых, я тосковал по Америке. Никогда не думал, что такое может быть. Канадцы тоже говорят по-английски, и я даже считал Канаду пятьдесят первым штатом и никак не подозревал, что канадцы терпеть не могут американцев. Во Французском квартале лавочники свирепели от того, что приходится говорить со мной по-английски. А может, мне это казалось из-за моей паранойи.
Я чувствовал, что меня все ненавидят: канадцы – за то, что я американец, французы – за то, что говорю по-английски, а весь мир – за то, что я – дезертир.
На работе я вытирал полы, отвозил окровавленные бинты и собирал грязные инструменты. Меня окружали горе, кровь и боль. С таким же успехом я мог бы остаться во Вьетнаме.
Я написал домой и своей девушке, просил их простить меня, но они не ответили. Я порвал с прежней жизнью, но не сумел устроиться в новой. В какой-то газете я прочитал, как на границе задержали дезертира. Он выхватил револьвер, но был убит пограничниками. Мне стало страшно. Ночью я просыпался от кошмаров, а днем не мог найти себе места от мрачных мыслей.
Однажды в книжном магазине продавец спросил меня: «Эй, приятель, ты – дезертир?» Я попятился к двери, а он засмеялся: «Успокойся, приятель. Я тоже дезертир». Потом, когда немного пришел в себя, я спросил, откуда он узнал. Продавец только расхохотался. И правда, меня трудно было принять за кого-то другого – с коротко остриженными волосами, в зеленых походных ботинках и солдатской полевой куртке.
С тех пор моя жизнь стала похожей на студенческую. С этим новым приятелем мы таскались на все встречи дезертиров. Я рассказал о той мерзости, какую видел во Вьетнаме, а они – о том, что делали сами.
Я больше не был наедине со своим преступлением. Паранойя исчезла, когда мне объяснили, что ФБР не преследует нас в Канаде. Короче говоря, я был в полной безопасности.
Наступила весна. Я впутался в антивоенное движение, ходил на митинги, организовывал демонстрации, печатал памфлеты, договаривался об аренде помещений. Шесть месяцев я вкалывал как дьявол. Оказалось, этим занимаются тысячи людей. Это воодушевляло.
Но вскоре я обнаружил, что те, кого, я считал, объединяет великая духовная сила, расколоты на дюжину маленьких враждующих групп. Движение за мир оказалось Вавилонской башней. Канадцы осуждали дезертиров, использующих их страну как плацдарм для расширения зоны влияния американской экономики. Одни американцы выступали против слепого копирования канадского образа жизни, другие призывали раствориться среди среднего класса канадцев и нарожать побольше детей. Кто-то агитировал французов выступить против англичан. Беженцы, иммигранты… Одни выступали против войны во Вьетнаме, другие – против капитализма во всех его проявлениях. Кое-кто кричал, что плевать на Америку, Францию, Англию и Канаду и пора готовиться к Апокалипсису. Эта суета высасывала из меня все соки. Я стал несчастней, чем тогда, когда встретил в магазине еще одного дезертира…
Я стал почти все время пропадать в своей комнате. Раньше – даже во Вьетнаме, когда вокруг все кололись, – я не баловался наркотиками, разве что изредка курил травку. А теперь пристрастился. Вскоре я пил, курил, кололся и нюхал все, что попадалось в руки: ЛСД, гашиш, кокаин, клей, веселящий газ, резерпин, кодеин, атропин. У меня был друг – дезертир, такой же разочаровавшийся во всем, как и я. Он приходил, и мы принимали ЛСД или что-нибудь покрепче. А когда доходили до кондиции, «выравнивали самолет» декседрином. Мы с ним обменивались своими таблетками, как дети – мраморными шариками.
«Я дам тебе шесть зеленоватых и двенадцать черных, а ты мне – восемь вишневых сердечек и восемь декси». После таких уик-эндов вся комната была страшно загажена.
– Какие у тебя были ощущения, Хок? – Я слушала его как зачарованная.
– А ты что, не балдела на своей ферме?
– Нет. Немного травки, изредка мескалин. Честно сказать, я боялась.
– И правильно делала. Я тогда совсем одурел. Если бы человеческое тело имело меньший запас прочности, я бы не выдержал. Нельзя искусственно вмешиваться в сознание.
– Да, конечно. Но на что это было похоже?
– Ничего особенного. Я возносился на небо и встречал Бога. Он хлопал меня по плечу и называл «сынок». Даже предлагал поселиться с ним вместе, чтобы понять суть мироздания.
– Правда?
– Нет, неправда. Все это – ужасная ошибка. Я думал, проглочу несколько пилюль – и готовы ответы на все вопросы. Ничего подобного. Я чуть не спятил. Часами сидел в своей комнате, готовый вскрыть себе вены. Меня удерживал только страх перед тем, что ждет меня после самоубийства. Я чувствовал себя так, будто жарился на вертеле. Господь хранит южан-баптистов, поэтому я еще жив. Если, конечно, жизнь – это дар.
Я восхищалась этим героем войны, потому что сама никогда бы не сделала того, что сделал он. Неожиданно я предложила; «Хочешь со мной переспать?»
– Нет, – с достоинством ответил он. – Спасибо.
Я удивилась. Самые разные люди хотели обладать мной, а он отказался.
– Почему?
– Я не трахаюсь просто так. Честно сказать, с тех пор как я стал военным преступником, у меня вообще не возникало подобных желаний.
Идея! Я отблагодарю героя войны, а главное, разгоню эту невыносимую скуку! Я совсем забыла про мужа, чьи моральные убеждения не допускали измены.
– Меня не интересует секс, – продолжал он. – Разве что серьезный. По-моему, его нужно использовать, как яд, в гомеопатических дозах, чтобы поддерживать свое жалкое тело.
– Джинни, я искал тебя несколько месяцев. Думал, только на Юге смогу найти женщину, настроенную на ту же частоту, что и я. А нашел ее здесь. Станешь моей шакти?
– Извини? – Мне очень польстило, что мы настроены на одну частоту.
– Тебе было бы интересно приобщиться со мной к таинству Майтханы?
– К таинству кого?
– Майтханы. Это ритуал совокупления.
– Мне показалось, что ты не хочешь переспать со мной.
– Да. Я не хочу «переспать» с тобой, – сказал он с таким же отвращением, с каким говорили когда-то о Ницше мисс Хед или о правящем классе Эдди. – Я хочу испытать истинную космическую страсть и использовать слияние наших тел для ее достижения. Мы заставим свои душевные силы добиться невыразимого счастья божественного союза.
– Отлично, – ухмыльнулась я. Никто еще не соблазнял меня этаким манером.
– Это мой последний шанс, – веско сказал он. – Я перепробовал все что мог и готовился целый год. Если ты, Джинни, не отнесешься к этому серьезно, если тебе хочется просто поваляться с кем-нибудь в этой травке – скажи сразу, и я уйду.
Я вовсе не возражала против невыразимого счастья.
– Прости. Я не хотела показаться тебе пустышкой. Мне очень интересно, что это такое.
– По-моему, мне понадобится около четырех недель, чтобы приобщить тебя к Майтхане.
Я присвистнула.
– Ха! Вот это я называю «переть напролом».
– Ладно. Забудь. – Он встал. – Мне пора.
– Ладно, Хок. Я больше не буду.
Он снова сел.
– Так ты готова отдать себя в мои руки?
Я кротко кивнула.
– Тогда проникнись мыслью, что духовно я развит лучше тебя и знаю все, что тебе нужно. Ты должна быть покорна душой и телом. Согласна?
Я суеверно скрестила пальцы и неуверенно кивнула. В конце концов, я вручала себя в более ненадежные руки, например, Клема Клойда.
– Когда вернется твой муж?
– Через неделю с хвостиком.
– Как он отнесется к тому, что я тебя тренирую?
Я поперхнулась.
– Я и его смог бы тренировать.
– Он об этом и слушать не станет, – расхохоталась я. (А впрочем… Айра так помешан на сексе, что, может, тоже захочет попробовать невыразимого счастья? Хок поможет ему… И вдруг меня осенило: как я объясню мистеру национальному гвардейцу, что он должен слушаться какого-то дезертира?)
– Нет, он не согласится. Он сдаст тебя ФБР.
– Гм-м. Тогда тебе придется ради спасения собственной души принести в жертву ребенка и мужа. Поедешь со мной в Монреаль?
Я испугалась. Хок принес в жертву своих близких, любимую девушку и надежды на будущее, когда дезертировал, и теперь хочет, чтобы я принесла равноценную жертву: бросила Айру, Венди, дом и свою без того хлипкую репутацию. Нет, это невозможно. Меня раздражала скучная жизнь в Старкс-Боге, но теперь, когда появилась возможность избавиться от нее, я воспротивилась. Наверное, это было написано на моем лице, потому что Хок тихо сказал:
– Не сейчас. Когда будешь готова. В один прекрасный день ты отчетливо поймешь, что надо делать, и не станешь раздумывать. А сейчас ты не готова ступить на тропу самоотречения.
Я облегченно вздохнула. Оказывается, в моей заторможенности есть свои преимущества. Я никогда в жизни не принимала ясного и твердого решения. Меня или несло по течению, или решение вырывали у меня с болью, как зуб мудрости.
– Но где же мы будем тренироваться? Если мне нельзя остаться здесь, а ты не готова уйти, нам не провернуть это дело.
Меня осенило.
– Знаю! У нас в подвале есть потайная каморка. В ней в былые времена прятали беглых рабов, когда они бежали в Канаду.
