Текст книги "Непутевая"
Автор книги: Лиза Альтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
По физике я изучала мезоны и нейтроны, чье существование можно было доказать, только стреляя ими в жидкий водород: в нем возникали крошечные пузырьки. Некоторые частицы были настолько недолговечны, что даже не успевали оставить след, – их жизнь составляла миллиардные доли секунды.
Я размышляла над узостью диапазона воспринимаемых человеком частот электромагнитных волн, и это приводило меня в ярость.
Но последней каплей стала теория относительности Эйнштейна. Я не только не смогла согласиться с ней – я не смогла ее даже понять.
Науки обступили меня таким тесным кольцом, что я ни о чем, кроме них, не могла и помышлять. Со всех сторон меня бомбардировали сотни разных элетромагнитных волн и атомных частиц, осколки времени, такие малые, что их невозможно даже измерить: лучи света, возникшие задолго до появления жизни на Земле. Лорд Кельвин обещал, что уверенность придет с изучением физики. «Вы знаете только то, что можно измерить», – говорил он. Но уверенность не приходила. Я чувствовала себя предательницей.
Кто-то постучал в дверь. Бев Мартин, первокурсница из Айовы. С начала года я почти не видела свою соседку – только несколько раз, встав на рассвете, чтобы закончить работу, я видела ее на залитом солнцем берегу озера – в купальнике, прыгающую или делающую наклоны. Я по крайней мере встречалась с мисс Хед. Она же не встречалась ни с кем.
Она выбрала неудачное время, решив зайти поболтать. В это время я страдала над картой Вселенной – Млечный Путь, Солнце, Земля… – и никого не хотела видеть.
– Поужинаешь со мной сегодня? – спросила она, покраснев. Наверное, ей было нелегко прийти ко мне.
– Извини, Бев, мне некогда. К завтрашнему дню нужно закончить реферат по Декарту…
– О, все в порядке.
– Все равно спасибо. Как-нибудь в другой раз.
– Конечно. – Она повернулась и быстро вышла.
Перед сном я пошла в ванную. Мать с детства приучила меня, что, когда я открываю дверь, надо сначала убедиться, что там нет насильника, и только потом входить. Я увидела свисающую почти до пола руку и распахнула дверь. На стуле рядом с ванной тяжело сидела Бев. Она слабо улыбнулась и опустила голову. На полу валялась пустая бутылка.
Я переводила взгляд с Бев на бутылку. Суицид? Да. С одной стороны, его можно рассматривать как мольбу о помощи. Иначе зачем она сделала это здесь, а не у себя в комнате, где никто не нашел бы ее несколько недель? По мнению многих специалистов, человек, решившийся на самоубийство, на самом деле не хочет умирать; скорее, он решается на эту отчаянную попытку в надежде повлиять на окружающих. Это просто временное умопомрачение. А потом он продолжает жить и плодотворно работать.
Бев пошевелилась.
С другой стороны, человеческая жизнь принадлежит только ему. Бев имела полное право распорядиться ею по своему усмотрению. Лишая кого-то этого права, подавляя неприкосновенность личности, можно лишить человека столь необходимого для полноценного существования самоуважения.
Бев сползла на пол. В ванную зашла Эдди. Она почти склонилась над раковиной, чтобы почистить зубы, как вдруг замерла: на полу лежала Бев, а рядом с пустой бутылкой в руке стояла я. Эдди недоверчиво покосилась на меня и стремительно выскочила из ванной, а когда вернулась, оттолкнула меня в сторону, опустилась рядом с Бев на колени и сильно хлестнула по щеке. Бев заморгала, села и стала пить стакан за стаканом теплую соленую воду. Я отвернулась, чтобы не видеть, как ее рвет…
Появились два доктора и увезли Бев в больницу. Я вернулась к себе, легла в постель и с головой укрылась одеялом. В ту ночь мне снилось морское побережье. На песке в кресле сидела в своем твидовом костюме мисс Хед и кивала седой головой в такт стоящему рядом метроному. Она играла Генделя, а волны набегали и омывали ее ноги. Кресло, виолончель и сама мисс Хед погружались в песок. Волны выбрасывали на берег морские водоросли, окровавленные человеческие конечности и головы. Мисс Хед равнодушно взирала на них и не переставала играть.
Я решила не ходить на ланч. Науки лишили меня аппетита. По дороге в лабораторию биологии (я не была там с того злополучного эксперимента) мне представилась вчерашняя сцена: тяжело осевшая на стуле Бев и я – неподвижно уставившаяся на нее. Как советовал Шопенгауэр, я попробовала рассмотреть эту сцену как рожденное в моем мозгу представление. Потом попробовала посмотреть на нее с точки зрения энергетических колебаний, но ни то ни другое не имело успеха. Я только задрожала от ужаса и чувства вины – за то, что не нашла для Бев времени, когда она попросила поужинать с ней.
В лаборатории никого не было. Я надела белый халат, взяла из чашки Петри немного бактерий, окрасила небольшую их часть и нанесла на предметное стекло. Поставила под микроскоп и стала наблюдать, как дрожит и вибрирует окрашенная бактерия, ассимилируясь с ядовитым красителем.
После героической борьбы бактерии, уничтожив неокрашенные клетки, разрушились и сами.
Я вымыла стекло и повесила халат. Возвращаясь домой, я задела какой-то куст, сорвала листок и уставилась на него, будто видела впервые в жизни. Его атомы были такими же, как на моей ладони. Они соединились в молекулы, которые тоже повторяли молекулы моей руки. Ферменты в маленьком листе очень походили на ферменты, существующие в слоне. Наша земля – выжженное скопище минерального пепла, а мы – лист, Эдди, Бев и я – великолепный материал для экспериментов. Материал… Материал для Уорсли.
Я схватила одеяло, конспект и прислушалась у двери в комнату Эдди. Никого. Я на цыпочках пробралась мимо кип газет и журналов, отодвинула новую скульптуру – вырезанное из красного дерева полированное женское тело, – открыла окно и вылезла на крышу. С двух сторон ее ограждали стены, защищая от ветра, а с третьей был низкий барьер, над которым открывался чарующий вид на озеро. Я постояла у этого барьера, глядя вниз, – пять этажей и каменный двор. Там репетировали – завтра состоится традиционный праздник весны: с ритуалом встречи, песнями и плясками вокруг девственной охотницы Артемиды. Выберут королеву – госпожу Весну. По либеральным традициям Уорсли, ее красота должна быть уравновешена каким-нибудь недостатком – ампутированной конечностью или цветом кожи. У королевы прошлого года была удалена грудь, и вряд ли она переживет еще лето. Я расстелила одеяло, разделась и легла на живот. Нужно сосредоточиться на философии девятнадцатого века; я внимательно вчитывалась в конспект, но вскоре поняла, что не перевернула ни одной страницы. Нещадно палило солнце, но мне казалось, что его закрыли черные тучи. Я вся дрожала от холода. Я закуталась в одеяло, закрыла глаза и, чувствуя, как синеют губы, старалась побороть беспричинный страх.
Раздался какой-то шум, но я не открыла глаз.
– Джинни, что с тобой? – спросила Эдди. – Ты ужасно выглядишь.
Я хотела ответить, но разлепить губы оказалось непосильным трудом.
– Джинни? – я услышала, как зашелестели страницы моего конспекта. Она что-то пробормотала.
– Джинни! – вдруг строго сказала она – точь-в-точь нашалившему ребенку, боявшемуся наказания. – Ты подчеркнула все цитаты. «Страсть – это кульминация существования личности». Кьеркегор. Он совершенно прав. Мы все – личности. – И совсем другим тоном прибавила: – Намажь мне спину. Я вчера обгорела на солнце.
Я послушно сбросила одеяло, взяла крем и стала натирать упругую смуглую спину. Потом снова закуталась, легла на живот и задрожала от холода.
– Давай-ка я и тебя намажу. Ты тоже покраснела.
Я промолчала. Она наклонилась, сдернула одеяло, и под сильными массирующими руками я почувствовала, как в меня возвращается жизнь. Тело потеплело. Я перевернулась на спину. Она намазала мне грудь, ноги и живот. Ком в желудке стал таять, как весенний сугроб. Она помассировала мне ступни, потом поднялась к плечам, щекам, лбу; легла рядом и стала гладить нежно и мягко, а я слушала, как стучит ее сердце.
Не знаю, долго ли так продолжалось; может, прошли минуты, может – часы.
Неожиданно возник громкий гул, по нашим телам пролетел мощный порыв ветра и откуда-то полилась кока-кола.
Над нами висел вертолет. «Эй, вы, сучки, – кричала лысая голова, свесившись из окошка, – вы чем занимаетесь?»
– Фашисты! – вскочила Эдди. – Фашисты и свиньи!
Вертолет улетел. Внизу продолжалась репетиция. Неожиданно королева прошлого года подняла голову и уставилась на голое статное тело Эдди.
– Не прыгай! – крикнула она, и весь двор взорвался криками. Люди бросились к дверям, чтобы подняться на крышу и удержать Эдди.
– Ха-ха, – засмеялась Эдди. – Слижем друг с друга колу, пока они не явились?
Мы подбежали к окну, залезли в комнату и помчались к ванной. У двери я замялась.
– Скорей! Будем самыми чистыми! – крикнула Эдди. Я переступила порог с таким чувством, будто сажусь в самолет, обреченный на катастрофу.
– Скорей! – Эдди толкнула меня под душ. Она намылила меня, потом я – ее. Мы обнялись и встали под теплые струи. Яростно загудели трубы: кончилась горячая вода… Мы обнимались и целовались…
Эту ночь мы провели на узкой казенной кровати, проспав в объятиях друг друга до самого ланча. Проснувшись, я вспомнила все и засмеялась: теперь я знаю, как занимаются любовью женщины.
Затем, облаченная в строгий костюм из твида, я спустилась на первый этаж. В это время мисс Хед обычно убирает виолончель и садится за книгу.
Я постояла у ее двери, стараясь понять, зачем пришла сюда, и постучала. Мисс Хед неодобрительно покачала головой: я должна знать, что нельзя мешать ей в это время.
– Входите. – Я неуклюже потопталась в гостиной, переминаясь с ноги на ногу. Она с любопытством смотрела на меня. – Чаю?
– Да. Спасибо.
– Отлично. Чем могу вам помочь, мисс Бэбкок? Что-нибудь случилось?
Я приободрилась и, ожидая, что слова сами найдутся, открыла рот. Но речевой центр мозга отказал.
– Ничего особенного. Я шла мимо и решила зайти.
– Очень приятно, – натянуто улыбнулась мисс Хед.
Я понимала, что своим появлением расстроила ее планы, – точно так же, как два дня назад расстроила мои планы Бев.
– Извините, – сказала она, не дождавшись от меня вразумительного объяснения. – Я только что разучивала фантазию Шуберта. Хотите сыграю?
Она установила метроном на медленный темп, взяла смычок и поставила между ног виолончель.
– Обратите внимание на изысканность колоратуры, мисс Бэбкок. Поет молодой человек. Весна. Расцвели цветы, поют и вьют гнезда птицы. Но он обезумел от горя и не в силах разделить чувство обновления природы, потому что зимой умерла его любовь. Попробуйте определить методы, которыми Шуберт достигает эмоционального выражения темы жизни и смерти.
Я скрипнула зубами, но она не обратила на это внимания и заиграла. Печальная, на низких регистрах мелодия чередовалась с легкой и танцевальной. Я представила солнце, трепещущую листву, поющих птиц… Мисс Хед негромко подпевала себе по-немецки. Она закрыла глаза, опустила голову; на бледном лице заиграл румянец.
Медленно тикал метроном. Сквозь окно на восточные коврики падали яркие солнечные лучи.
– Это невозможно, – чужим голосом пробормотала я. – Невозможно. Вы должны взрываться, делать ошибки, рисковать… – я говорила не совсем то, что хотела, но не находила других слов.
– О чем вы говорите, мисс Бэбкок? – холодно спросила она и выпрямилась. – Что все это значит?
Метроном тикал все медленней – то ли кончался завод, то ли вышло время…
– Я… Я не смогу закончить этот семестр.
– Нонсенс. Сможете, мисс Бэбкок.
– Но я не могу!
– Не будьте смешной.
– Не могу!
– Конечно, закончите!
– Нет!
– Вы должны!
– Мисс Хед, я – лесбиянка, – выкрикнула я.
Она замерла. Я прочистила горло и крикнула:
– Прошлой ночью я занималась любовью с Эдди Холзер, и это было прекрасно!
Мисс Хед странно посмотрела на меня.
– Действительно. Хотите чаю?
Я схватила метроном, выдернула маятник и швырнула об пол.
– Вы можете выслушать меня?
– Дорогая мисс Бэбкок, – не отрывая глаз от метронома, спокойно ответила она. – Я – не ваша мать. Не ждите от меня одобрения.
– Я пришла не за одобрением! Мне плевать, что вы думаете!
– Тогда зачем вы здесь?
Она попала в самую точку.
– Зачем? Чтобы спасти вас, мисс Хед. Спасти от самой себя, пока не поздно. Разве вы не понимаете, куда идете? Вы так одиноки! Вы столько носитесь со своими идиотскими идеями, что у вас не остается времени на живых людей! Это же смерть заживо!
– Боюсь, мне придется попросить вас уйти, мисс Бэбкок.
Я так и знала! Знала, что она отвергнет меня, если я не смогу приспособиться к ее образу жизни. Я повернулась и гордо пошла к двери.
Неожиданно я повернулась. Мы с тоской посмотрели друг на друга, и я поняла, что снова потерпела неудачу. Я сорвала на ней свое бессилие и стыд из-за случая с Бев.
Мисс Хед тоже запуталась. Она любила меня как дочь, и я знала это. Но она преследовала иную цель.
Седая, усталая женщина оцепенело смотрела на меня. Неужели она не поняла, что мне это было необходимо, – заставить ее оттолкнуть меня? Иначе я перестала бы развиваться. Не зря я учила эту чертову психологию! Я хотела рвануться к ней, объяснить феномен Гегеля, в котором я оказалась… Но она была преподавателем. А Эдди ждала…
Я скривилась от боли и выскочила за дверь.
Эдди сидела на солнышке на своем подоконнике и любовно натирала льняным маслом женское туловище. Я смотрела на бегающие вверх-вниз руки, растирающие масло на груди и в промежности, и чувствовала, что задыхаюсь. Смущенно улыбаясь новому чувству и непривычному статусу любовницы, я села на ее кровать и взяла валявшуюся там книгу.
– Господи! – воскликнула я. – Что за чушь! «Логика, возведенная в многократную степень»…
Эдди вытерла руки, забрала у меня книгу, отшвырнула в угол, села рядом, положила мою голову себе на колени и погладила волосы и лицо. Потом медленно, словно ожидая протеста, вытащила шпильки и распустила волосы. Провела по ним рукой и закрыла ими мое лицо. Ловкие нежные пальцы разделили их на три пряди и заплели в одну толстую косу.
– Нужно удирать отсюда, – тихо сказала она под звуки музыки. – Это сумасшедший дом.
Глава 8
Вторник, 27 июня.
Миссис Бэбкок открыла глаза. Где она? Тихо, темно, как в могиле. Зубы стучат от холода. Она пощупала вокруг: под ней явно кровать. В ее жизни были разные кровати – узкая койка в хижине, когда она была ребенком, огромная королевская кровать, которую они делили с Уэсли… Но эта? Слишком широкая для хижины и слишком узка для супружеской. Где же она?
На простыне было липкое сырое пятно. Ей стало страшно. Почему так темно и холодно? Одна ли она? Миссис Бэбкок прислушалась, но ничего не услышала. Она сглотнула слюну, почувствовала соленый вкус крови и в ужасе нашарила рукой выключатель.
Она лежала в больничной палате. Подушка и простыня были запачканы кровью. Она смотрела на нее так, словно эта кровь – не ее. Конечно, она не может иметь отношение к этой крови. Что с ней происходит? Она провела указательным пальцем по застывшему пятну и поднесла к губам. Обычная соленая кровь. Господи, что же с ней происходит?
Она нажала кнопку звонка. Тут же влетела мисс Старгилл, подскочила к кровати и с плохо скрываемым страхом уставилась на постель.
– О, дорогая миссис Бэбкок, – пробормотала она. – Что это?
– Простите. Боюсь, я испачкала простыни.
– О небеса!
Мисс Старгилл помогла ей дойти до ванной и протянула гигиенический пакет.
– Подождите минутку. Я поменяю тампоны.
Когда миссис Бэбкок вышла из ванной, грязные простыни уже лежали на полу. Мисс Старгилл помогла ей лечь в чистую постель и, пока она лежала, страдая от ощущения, что кровь струится по горлу, переменила тампоны в носу, стерла губкой с лица запекшуюся кровь.
– Ну вот, – бодро, как ребенку, сказала мисс Старгилл, – разве не приятно лежать на свежем белье?
– Нет, если его меняют в середине ночи. – Она хотела, чтобы это прозвучало остроумно, но вышло жалобно и капризно. – Спасибо, мисс Старгилл.
Медсестра выбежала позвонить доктору Фогелю, потом вернулась и дала миссис Бэбкок снотворного.
– Он хочет, чтобы вы поспали до его прихода – еще пару часиков.
– Ну, как мы себя чувствуем? – разбудил ее вскоре доктор Фогель.
– Вполне прилично, – пробормотала миссис Бэбкок. – Если не считать, что сегодняшней ночью я чуть не истекла кровью.
Он прочитал ее карточку, осмотрел тампоны и подклады, измерил пульс, давление и температуру, не переставая бубнить себе что-то под нос.
– Должен напомнить вам, миссис Бэбкок, – наконец громко сказал он, – что я предупреждал вас о возможных последствиях отказа принимать лекарства.
Она молча показала пустое блюдце на тумбочке, обычно наполненное таблетками. Доктор Фогель покраснел и спросил:
– Вам не холодно?
– Нет. Но я несколько недель не была на улице. Не знаю, как там.
– Сегодня жарко. – Он сложил стетоскоп и направился к двери.
– Доктор Фогель?
Доктор неохотно повернул светловолосую голову.
– Я не понимаю, что со мной. Вы можете объяснить? Простыми словами.
– У меня обход, миссис Бэбкок.
– А после обхода?
– Да, конечно.
В ожидании завтрака миссис Бэбкок взяла вышивание. Памела, волонтерка, расстроится, что она мало сделала за целую неделю. Она посмотрела в окно: по стволу вяза, размахивая хвостами и деловито вереща, сновали рыжие белки.
Интересно, когда придет Джинни? Хорошо бы она принесла часы. Наверняка забудет, она всегда так невнимательна… Судя по солнцу, сейчас около шести. Джинни вряд ли вылезет из кровати раньше девяти. Нужно посоветовать ей вернуться в Вермонт. Здесь слишком тоскливо. Вернется, когда мать выздоровеет. Джинни и в лучшие времена была то слишком угрюма, то насмешлива; это мешало их отношениям стать теплей. Но даже если бы она захотела поддерживать нормальные отношения – это невозможно при нынешних обстоятельствах. Вчерашний взрыв не имел смысла. У Джинни в Вермонте дом, ей есть о ком заботиться… А у нее своя проблема – кровотечение. Они не смогут помочь друг другу. Лучше, если Джинни уедет. Ведь ее ждут дочка и муж.
После чая и гренков Джинни пошла к сосне проверить своих птенцов. Они так и висели: глаза закрыты, ротики распахнуты – и тихонько пищали. Родителей нигде не было.
Джинни порылась в книжном шкафу и нашла наконец книгу, о которой говорила мать. В. Бёрдсалл[2] вполне доказал всему миру, что имя влияет на судьбу, написав огромную авторитетную книгу по орнитологии. В разделе «Птенцы» он писал: «Только от 10 до 30 процентов птенцов выживают, чтобы достичь зрелости. Остальные умирают от голода, непогоды или болезней. Родители отказываются кормить детей с физическими недостатками. Иногда с ними самими происходят несчастья, и тогда птенцы остаются совершенно беспомощными. Часто они выпадают из гнезда и умирают от голода или становятся добычей зверей. Если повезет – их находят люди. Но некоторые птенцы – например стрижи – не принимают пищу у людей и не живут в неволе. Их лучше убить, чтобы избавить от страданий».
Джинни захлопнула книгу и надолго задумалась. Потом пошла на кухню и налила стакан воды. Она заставит птенцов попить! Обмакнув палец в воду, она потрясла им над раскрытым ротиком одного птенца и чуть не вскрикнула от радости, когда розовое горлышко несколько раз дернулось и проглотило несколько капель.
Но как покормить их? Она села на ступеньки и представила страшную картину: в одной руке – маленький стриж, в другой – большой камень. Один удар и…
Она отшвырнула эти мысли и снова вернулась к сосне. Вода явно не повредила птенцу, надо дать его жестоким родителям еще один шанс. Она – не Господь Бог, чтобы распоряжаться чужими жизнями.
Стоит ли ехать в больницу? Вчера они с матерью кричали друг на друга. Ссора не принесла ей пользы: болит голова, мучают угрызения совести. Может, вернуться в Вермонт? Или уехать куда-нибудь? Если бы было куда! И если бы она точно знала, насколько серьезно больна мать. Она позвонила доктору Тайлеру, но никто не ответил.
По дороге она заехала в дом своего детства. Нужно забрать фотографии предков. Матери будет приятно рассматривать их. Она вгляделась в снимок бабушки Халл, бабки ее матери. Говорят, они очень похожи. На снимке ей за двадцать, как Джинни. Белая кружевная блузка, заколотая брошью… Из прически выбиваются непокорные пряди.
Джинни подошла к зеркалу в позолоченной раме, висящему над каминной доской, и стала изучать свое отражение. Сегодня она выглядит «ниже среднего». Как всегда, это зависит от настроения. Никакого сходства с изображением на фотографии – разве что у каждой два глаза, один нос и т. д.
Дикси Ли Халл. Она была легендарной кухаркой. Порезала палец и умерла от заражения крови, оставив девять детей. Одна из ее дочерей, бабушка Джинни, терпеть не могла стряпню и домашнюю работу и проводила все время на митингах или в клубах. Для нее иметь и одного ребенка – мать Джинни – было более чем достаточно, а ее дочь всю жизнь посвятила семье и домашнему очагу. Поколения чередуются. Каждый новый потомок бессознательно отвергал образ жизни родителей. Еще до рождения судьба Джинни была предопределена: ей суждено было лишиться дочери и быть изгнанной из дома под прицелом «винчестера». Бедняжке Венди точно так же суждено повторить судьбу своей бабки: содержать в образцовом порядке дом, завести ребятишек. Еще Гегель говорил: «Противоречие – внутренний источник развития». Женская линия Халл подтвердила его правоту. В мельчайших клеточках тела прабабки Дикси Ли Халл – этой женщины с пожелтевшего снимка – была заложена сущность самой Джинни, передавшаяся ей через бабушку и мать. Каждый человек несет в себе частичку первоисточника. Ничего удивительного, что человечество сходит с ума: при таком-то количестве кровосмесительных браков…
Странно, что фотография так захватила ее мысли. Наверное, это единственный снимок Дикси Ли Халл. Накануне того дня, когда порезала палец, она села в фургон и поехала в ближайший город, чтобы сфотографироваться на память. Джинни снималась сотни, если не тысячи раз в «кадрах семейной хроники». Но как, по какому снимку определят ее сущность потомки? Она не знала сама. Впрочем, если она будет продолжать в том же духе, потомки попросту срежут ее с генеалогического дерева. Айра пойдет на все, лишь бы Венди забыла мать, а о том, чтобы снова выйти замуж и родить другого ребенка, не хочется даже думать. Наверное, женская линия Халл оборвется на ней.
Джинни вытащила из альбома несколько карточек. На одной из них она в белом платьице сидит на коленях у матери. Джинни вложила их в конверт и написала адрес Венди в Вермонте. Неужели Айра осмелится не отдать письмо дочери?
Она заботливо стерла пыль с остроконечной крышки фамильных часов и привычно завела восемь оборотов – ни больше, ни меньше. Она, Карл и Джим вели настоящую битву за право заводить их раз в неделю. Даже сейчас, в таком печальном расположении духа, Джинни обрадовалась, услышав знакомый скрипучий звук. Неожиданно распахнулась входная дверь и вошла женщина средних лет в белом парике, а за ней – пара в модных летних костюмах.
– О, Гарри! – с акцентом жителей Нью-Джерси воскликнула женщина. – Неужели вам не нравится? Дети будут в восторге от такого истинно южного особняка!
– Но, дорогая, тут еще масса работы, – проворчал Гарри.
– Этот особняк гораздо оригинальней того дома в Халлспорте, – настаивала женщина. – Его построил сам Зед Халл. Если бы вы знали, сколько людей мечтают пожить здесь! – Она замолчала, увидев Джинни. – Кто вы? Держу пари, что не воровка.
– Воровка, – дерзко ответила Джинни непрошеной гостье. – Воровка Вирджиния Бэбкок. А вы кто?
– Ну, скажу я вам! – воскликнула женщина. – Джинни, дорогая, я тебя так давно не видела, что даже не узнала! Ты выросла фута на два, не меньше.
– Нет, я не выросла, – ответила Джинни. (Кто эта крикливая идиотка?) – Простите, я не узнаю вас.
– Я – Тельма Бифорд, из агентства «Южная недвижимость», – с обидой проговорила женщина в парике.
– О! Конечно, миссис Бифорд! Как поживаете? – Джинни училась с ее дочкой в средней школе, и та так же без умолку трещала, как и мать.
– Отлично, спасибо. А ты?
– Отлично. Спасибо.
– Это – Хочкиссы. Они переехали сюда из Нью-Джерси. Мистер Хочкисс будет работать на заводе твоего отца. Они заинтересовались вашим особняком.
– Он очень красив, – вставила миссис Хочкисс.
– Вы хотите сказать, что отец перед смертью исправил ошибку в документах?
– Какую ошибку? – всполошилась миссис Бифорд. – В бумагах полнейший порядок.
– Ну хорошо, – вздохнула Джинни. – Наверное, я зря упомянула об этом.
Хочкиссы неуверенно переглянулись.
– Что ты имеешь в виду, Джинни? – требовательным тоном спросила миссис Бифорд.
– Ерунда, – Джинни заговорщицки подмигнула ничего не понимающей встревоженной миссис Бифорд.
Хочкиссы явно были сбиты с толку.
– Может, покажете нам другой дом? – спросил наконец мистер Хочкисс.
Мать завтракала в лоджии, и Джинни торопливо повесила на стену над кроватью фотографии и поставила на тумбочку часы. Ничто не заставило бы ее принести их – разве что угрызения совести. Она села и с удовольствием прислушалась к мерному тиканью. Даже сердце стало биться в одном с ним ритме…
Опираясь на руку миссис Чайлдрес, вошла мать и медленно обвела взглядом фотографии и часы. На желтом изможденном лице вспыхнула улыбка.
– Спасибо, дорогая, – удивленно проговорила она.
Угрызения совести сразу исчезли. Оказывается, нужно было просто порадовать мать. Ей не требовалось слишком много. За что столько лет Джинни причиняла ей одни страдания?.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, спасибо. Лучше. – Миссис Бэбкок устроилась в постели и посмотрела на старинные часы. Тик-так, тик-так…
Вошел доктор Фогель и по-хозяйски, всем видом показывая, что не торопится, устроился в кресле.
– Ну, миссис Бэбкок, я к вашим услугам. Вы хотели знать, как сворачивается кровь? Хорошо. Существует около дюжины составляющих, влияющих на этот процесс. В результате перехода белка фибриногена в нерастворимый фибрин жидкая кровь превращается в сгусток. Это фибрин образует тонкие нити, удерживающие кровяные тельца.
Зачем он это все говорит? Джинни перевела взгляд на мать: та сосредоточенно слушала доктора.
– Гм-м-м, гм-м-м, – продолжал он. – Видите ли, пумпура тромбоцитоническая – это результат нарушения нормальной функции клеток костного мозга. Число кровяных пластинок в единице объема уменьшается. При норме сто пятьдесят тысяч – шестнадцать тысяч. – Он помолчал. – Во всяком случае, с помощью пункции мы определили, что у вас – лейкемия ранней стадии.
Значит, ошеломленно подумала миссис Бэбкок, она давно могла умереть от лейкемии, потому что никто не потрудился провести нужные анализы.
– Гм-м-м, да. Итак, миссис Бэбкок, все говорит о том, что у вас не хватает тромбоцитов. Селезенка функционирует как фильтр. Она выполняет защитную функцию – вырабатывает антитела, разрушает отжившие эритроциты и тромбоциты. Мы делаем все возможное и надеемся получить через несколько дней утешительные результаты. Еще вопросы?
У Джинни и миссис Бэбкок был такой вид, словно они – студенты, слушающие лекцию строгого профессора. Наконец Джинни осмелилась нарушить молчание:
– А как селезенка разрушает отжившие тромбоциты?
– Гм-м-м, да… Мы точно не знаем.
– Кто это – мы? – подала голос миссис Бэбкок.
– Современная медицина. – Он покраснел и поерзал в кресле.
– А зачем вы даете мне преднизолон, если он не помогает?
– Гм-м-м… Дело в том, что мы точно не знаем, как действуют гормоны, но в большинстве случаев они все-таки действуют.
– Но не в моем.
– К сожалению.
– Что делать дальше? – спросила Джинни.
– Попробуем переливание крови. Свежие тромбоциты задержат кровотечение, а потом отомрут. Плюс облегчат вашу анемию и поднимут давление. Но мы рассчитываем и на вашу помощь. Вы должны верить в выздоровление и помогать нам. Я встречал подобные случаи.
– Но как вы можете лечить, если не знаете точно, что происходит? – спросила Джинни.
Доктор Фогель встал.
– Юная леди, уверяю вас, мы, медики, знаем намного больше, чем непрофессионалы.
Бессмысленно спорить с человеком, который говорит о себе во множественном числе. Джинни знала это из опыта общения с Эдди.
– Это – риск, – продолжал он, – но оправданный риск. Как только найдем донора – сделаем переливание. Нужна свежая – не старше одного часа – кровь, иначе пластинки могут умереть. У вас, миссис Бэбкок, редкая группа крови. Вы могли бы получать за нее, – он слабо улыбнулся, – по сорок пять долларов за пинту.
– Какая? – спросила Джинни.
– В, отрицательный резус.
– У меня такая же. Я буду донором.
– Я не подумал о вас… Сейчас возьмем анализ. – Он быстро повернулся и вышел.
– Я так и не поняла, тяжело ли я больна, – пробормотала мать. – А ты?
– Я тоже. Но звучало довольно оптимистично. Где же доктор Тайлер?
– Отдыхает в Сосновом Бору около Ашвилла.
Джинни включила телевизор. Передавали «Приз за эрудицию». В Вермонте она часто смотрела это шоу, занимаясь домашними делами. Призы были замечательные: запас питания для собаки на целую жизнь; прекрасный – до самого потолка – книжный шкаф с собранием сочинений классиков в кожаных переплетах; годовая подписка на самое престижное в Нью-Йорке обслуживание; радиоприемник – не то чтобы необходимо, но все это приятно получить.
Главный приз – тур в Ирландию – казалось, был доступен каждому желающему. Миссис Бэбкок всегда мечтала поехать в Ирландию, Шотландию и Англию и посетить те города, откуда были родом ее предки, но Уэсли так и не осуществил эту мечту. У него не было там своих дел. А ей ни разу не пришло в голову, что можно поехать одной. Дом не выдержит ее отсутствия…
– Давай поедем в Шотландию, когда я поправлюсь, – предложила она.
Джинни не знала, что ответить. Во-первых, она сомневалась, что мать поправится, во-вторых, у нее не хватит на это сил, а в-третьих, сомнительно, чтобы они доехали до окраины Халлспорта и не повздорили из-за какого-нибудь пустяка.
– Конечно. Замечательная идея! – весело отозвалась она. Ей тоже хотелось в Ирландию.
– …Я считаю эти страдания особой привилегией, – страстно говорила сестра Тереза, когда Джинни привела мать на обед.
– Привилегия! – фыркнул мистер Соломон. Из-за толстых линз его глаза казались величиной с тарелку. – Привилегия! Уж не считаете ли вы, сестра, что избраны Богом? Представляю себе! Господь говорит: «Наверное, сестре Терезе будет очень приятно, если я нашлю на нее рак».
Сестра Тереза перекрестилась и потеребила медальон на груди: сложенные в мольбе руки и девиз «Не моя воля, но Твоя».
– Господь никому не дает испытаний больше, чем он в силах вынести, – ответила она. – Крест и сила духа помогут нам.
– Очень великодушно с его стороны! Значит, все ваши несчастья – Божья благодарность за благочестие?
