Текст книги "Непутевая"
Автор книги: Лиза Альтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
– Сегодня хорошая погода, – широко улыбнулся мистер Соломон.
– Да, – холодно согласилась миссис Бэбкок.
Она немного знала мистера Соломона. Он заведовал ювелирным отделом в универмаге в старой части города, и Уэсли всегда отдавал ему ремонтировать часы. В день окончания школы они купили Джинни подарок: наручные часики из чистого золота «Леди Булова», которые дочь иногда надевала. Но это еще не давало оснований для дружбы. Миссис Бэбкок предпочитала держать дистанцию. В конце концов, если дружба не возникла за двадцать пять лет знакомства, незачем заводить ее теперь, тем более что ее скоро выпишут. А может быть, и его. Правда, в этом она не уверена. У него эмфизема легких, и выглядит он ужасно… Но она не врач.
Миссис Бэбкок посмотрела в окно. Утреннее солнце осветило красные глиняные предгорья за домом Уэсли, и на их фоне выделялась быстрая полноводная Крокетт.
Рядом заворчала миссис Кейбл, и она обернулась, решив быть вежливой, несмотря на сальные волосы, косые глаза и ее манеру брызгать слюной. Много лет назад они вместе ходили в епископальную церковь; потом миссис Кейбл учила детей миссис Бэбкок в воскресной школе. Разве она виновата в своем инсульте? И разве виновата сама миссис Бэбкок? Конечно, с ее любовью к одиночеству можно не приходить и не общаться с этими людьми, но ей очень хотелось выздороветь. Будь она дома, ей незачем было бы появляться на людях, чтобы каждый – кто знает, может быть, еще более больной? – портил ей настроение. С чего это доктор Фогель оставил ее здесь? Непохоже, будто она умирает.
Вошла мисс Старгилл, толкая перед собой заставленный подносами столик на колесиках. Миссис Бэбкок не могла понять, почему так ждет этих трапез: еда однообразна и вовсе не вкусна. Наверное, дело в том, что эти прогулки были одним из тех немногих действий за целый день, которые не вызывали отвращения. Она открыла теплую кастрюлю и вздохнула, вспомнив мороженое, яичницу-болтунью, нежную ветчину, мамины фирменные гренки и клубничный джем.
Сестра Тереза благоговейно перекрестилась, сложила руки на груди и склонила голову. Мистер Соломон и миссис Бэбкок виновато замерли, не донеся ложек до рта, а миссис Кейбл чавкала, не обращая ни на кого внимания. Сестра Тереза представляла собой женщину с красным лицом и собранными в скромный пучок седеющими волосами. На ней был стираный-перестираный казенный халат, а на груди – медальон с надписью: «Не моя воля, но Твоя». У нее был рак; одну грудь уже удалили и собирались удалить вторую, пока метастазы не поразили легкие.
Поглощая свои законные яйца, миссис Бэбкок услышала, как колокола на южной баптистской церкви вызванивают музыку из «Истории любви».
– Я настраивал эти колокола, – скромно сказал мистер Соломон.
– На них можно положиться, – ответила миссис Бэбкок.
– По крайней мере, играют самую разную музыку.
– Часы отбивали удары: 6, 7.
– Не понимаю.
– Они электрические. Ручные звонят, если только там есть звонарь. А эти делают свое дело и в дождь, и в жару, и днем, и ночью. Бьют через пятнадцать минут, а каждый час играют новую мелодию.
– Гм-м-м, – промычала миссис Бэбкок, вспомнив, как сама звонила в колокола, – перед свадьбой и перед тем, как по настоянию Уэсли перешла в более достойную епископальную церковь. Перезвон колоколов был тогда необыкновенно торжественен. Молодежь записывалась в звонари на месяцы вперед. Она вздохнула, вспомнив, как поднималась по крутым узким ступенькам в белую деревянную башню с колоколами, откуда виднелся весь город. Она видела белый особняк, ферму, рыжий дом Клойда… Стрелой проносились мимо городские ласточки… В клубах черного дыма к станции подходил паровоз, таща за собой вагоны с кучами черного угля с юго-запада Виргинии.
В 16.55 она и еще двое начинали играть гимн, осторожно натягивая определенные веревки. Иногда кто-нибудь ошибался, но обычно все проходило прекрасно, и «Вечная твердыня» или «Старый незыблемый крест» разносились по городу, отражаясь от окрестных предгорий.
Где бы ни находились горожане, они бросали свои дела и слушали гимн. В 17.00 он заканчивался, и колокола торжественно отбивали время.
Зимой они не спешили спускаться, ожидая, когда оранжевый солнечный диск скроется за острыми вершинами сосен – где-то за их семейной фермой. Этот ритуал давал ощущение стабильности и уверенности в себе.
Теперь, благодаря современной технике и мистеру Соломону, все изменилось. Незачем стало карабкаться в эту шаткую башню по узким ступенькам, незачем играть старые гимны. Все заменила электроника! Вот вам и прогресс!
Миссис Бэбкок медленно опустилась в прохладную ванну. Конечно, она бы предпочла погорячей, с паром, но доктор Фогель категорически запретил это, утверждая, что кровотечение усилится. Она рассматривала свое тело. Только на груди и ягодицах не было огромных разноцветных синяков: вначале черных или темно-синих, потом побледневших до розового, зеленого или желтого цвета – в точности, как спеющий фрукт. Стоило исчезнуть одному, как тут же, когда лопались капилляры, возникал другой. Тело переливалось всеми цветами радуги. Она могла бы давать детям уроки, как смешивать краски, чтобы получить нужный цвет…
Капилляры время от времени лопаются у всех, объяснял доктор Фогель, но множество кровяных телец тут же заполняют разрыв. У нее их было мало. Кровь вытекала из разрывов в ткань, образуя кровоподтеки. Она читала в энциклопедии, что великолепно раскрашенный осенний лист переживает тот же процесс. У Уэсли был избыток кровяных телец, они собирались в сгустки и атаковали его бедное сердце. Если бы только они могли соединить свои кровеносные системы, как соединяли души, тела и жизни…
Бледная грудь, отвисшая после трех родов, резко контрастировала с раскрашенным, черно-сине-малиновым телом. Она поправилась на десять фунтов из-за этих гормонов…
Хорошо, что Уэсли не видит ее в таком виде. Их совместная жизнь в большой степени зависела от этого тела – его страстно влекло к нему, и оно отвечало тем же. Дети не понимали, что у них с отцом была своя интимная жизнь. Она улыбнулась, вспомнив их смущенные лица, когда они застали родителей целующимися. Однажды в воскресенье, когда Джинни удостоилась сомнительной чести стать чиэрлидером, они с Уэсли уединились в спальне, зная, что никого нет дома. Неожиданно раздались шаги Джинни, взлетающей по ступенькам. Они замерли. Наконец Уэсли скатился с кровати, набросил халат и выскочил, горя от ярости и смущения, ей навстречу.
– Папа, мне нужен джип. Я хочу проведать дедушку.
– Ну так бери его.
– Не могу найти ключи!
– Я оставил их в джипе.
– А где мама?
– Мама и я… в общем, мы спали.
– В час дня? – Она рассмеялась. – Ну-ну, спите! – И помчалась вниз.
Почему дети не понимают, что у родителей тоже бывают солнечные дни? Джинни думала, что только ее поколение открыло прелести секса, а миссис Бэбкок отлично знала, что благодаря ее телу они с Уэсли поженились и обнаружили в один прекрасный день, что воспитывают уже троих детей. Из-за этого тела Уэсли прожил тридцать лет в городе, который ненавидел. А теперь это тело, столько значившее в его, да и в ее жизни, покрыто множеством гематом, болезненно отзывающихся на каждое прикосновение. Злая шутка судьбы…
Уэсли повезло, что он избавил себя от того анекдота, в который превратилась бы их теперешняя жизнь, будь он жив.
Миссис Бэбкок взялась за поручень, осторожно вылезла из ванны и надела чистый халат. Постель переменили, на подоконнике появились розовые пионы. Она нежно погладила лепестки, чуть не всплакнув от обиды: из-за проклятых тампонов она не чувствует их аромата. Миссис Бэбкок включила телевизор и легла в постель. Раньше она ничего не смотрела, кроме вечерних новостей. Но теперь… Показывали церковную службу. Миссис Бэбкок подняла пяльцы и стала машинально делать стежок за стежком. Что означает вчерашнее появление Джинни? В последний раз она приезжала на похороны Уэсли. На ней был брючный костюм, длинные волосы аккуратно повязаны шарфом. Что за платье она нацепила вчера? Что ей нужно после стольких лет холодных отношений?
Она взяла энциклопедию и открыла статью «Варикозное расширение вен». Еще один том, и с этим проектом – прочитать всю энциклопедию – будет покончено.
Хорошо, что девять лет назад она занялась этим; она хотела не только расширить свой кругозор, но и иметь возможность пофилософствовать. Миссис Бэбкок росла в страхе перед адским огнем и проклятием южной баптистской церкви. Епископальная церковь была ей ближе, но к своему старому потрепанному молитвеннику она сохранила самое трепетное отношение. Она начала читать энциклопедию в поисках истины: какой религии доверять? Кем были люди, которые видели вещи такими же, как она? Она понятия не имела, чем займется, когда дочитает последний том.
За последние два года ее вера подверглась сомнениям. Раньше главным в жизни был долг – забота о трех юных жизнях и о муже. Но он умер, дети разъехались – и не просто разъехались – они не оправдали ее надежд. Она отдала им всю себя и не понимала, почему так получилось. Карл был серьезен, с чувством ответственности, добросовестно служил в армии и растил детей. Грустно признаваться, но ее сын, ее наследник, – скучный человек, раб по натуре. Джим, рубящий сандаловые деревья в Калифорнии, был другим, с чувством юмора, но тупицей. Его выгнали из колледжа, потом – с позором из армии. Он поменял множество мест, должностей и серьезных приличных девушек, и она не удивится, если он докатился и до наркотиков. Он ничем не увлекался подолгу. Похоже, остепенилась Джинни. У нее прелестная дочка, любящий молодой муж. Но долго ли это продлится? Она непостоянна, как весенний снегопад.
Миссис Бэбкок не считала, что выполнила свою главную задачу. Ей поручили дать миру трех славных, одаренных, трудолюбивых граждан, но, нужно признать, она не справилась с этим. Может быть, жизнь прожита впустую, и именно поэтому она лежит теперь здесь, на больничной кровати, уже через год после смерти мужа? Если нет достойного продолжателя рода, зачем она жила на земле?
В дверь негромко постучали. Часы посещений – после обеда, персонал никогда не стучит. Кто бы это мог быть? Дверь открылась.
«Не желаю слушать никаких оправданий, парень. Ты бежишь, пока не упадешь, потом заставляешь себя встать и бежишь дальше. Понял? Ты понял меня?» – донеслось из соседней палаты.
В дверях стояла молодая женщина. На ней был пятнистый полукомбинезон – в таких ходят хиппи – и темно-синяя футболка.
– Привет, – сказала Джинни. Мать подняла глаза и снова равнодушно уставилась в книгу. Джинни стало обидно. Неужели она для того проделала такой путь из Вермонта, чтобы ее не узнала собственная мать?
– Как ты себя чувствуешь?
Миссис Бэбкок внимательно посмотрела на молодую приветливую женщину. Чего она хочет? Кто она? Практикантка? Это объяснило бы неприличные брюки. К ней часто приходили незнакомые люди, рассматривали кровоподтеки, брали анализы…
– Ты кто? – хрипло спросила она.
– Я – Джинни, мама. – Что за чушь? Мать смотрит так, словно у нее дюжина дочерей и она перебирает в уме их имена.
– Да, да, конечно, Джинни. – Она знала, что дочь здесь, ждала ее, но не думала увидеть ее в таком дурацком комбинезоне. Господи, чью роль она играет сегодня?
Джинни надеялась услышать, что ей рады, что она – молодец, проделала такой путь из Вермонта… «Из Вермонта…» – повторила она со значением.
Джинни подошла к кровати, наклонилась и поцеловала морщинистый лоб. Понимая, что мать насмешливо изучает ее, она отошла к креслу и упала в него, ругая себя и за этот приезд, и за лень писать матери хотя бы раз в неделю. Солнечный свет упал на белоснежную постель.
– Чудесный день, – неуверенно начала Джинни. «Когда не о чем говорить – говори о погоде» – этому она научилась давно.
– Неужели? – миссис Бэбкок удивленно посмотрела в окно. Ярко зеленели на вязах листья; на ветке раскачивалась рыжая белка.
– Еще июнь? – Джинни испуганно кивнула. – Как твоя малышка? Как муж?
Очень хотелось выплакаться, рассказать, что он выгнал ее, незаслуженно возомнив себя рогоносцем. Но они никогда не были с матерью откровенны.
– Спасибо. У них все хорошо.
Приплясывая, как в «Казачке», примчалась мисс Старгилл.
– Доброе утро, миссис Бэбкок. Как мы себя чувствуем? – она приветливо кивнула Джинни и повернулась к матери. – Пошли?
– Куда? – устало спросила миссис Бэбкок и закрыла глаза. Если бы они все ушли! Ей нужно отдыхать, поправляться, а приходится, как ведущему ток-шоу, развлекать миссис Чайлдрес с ее ишиасом, разговаривать с волонтерами в полосатых фартуках, поддерживать беседу с Джинни…
– В лоджию. На обед, – отгибая одеяло, ответила мисс Старгилл.
Лоджия Джинни очень понравилась. Огромная, залитая солнцем, застекленная с трех сторон, с видом на сосны и вязы. Вдалеке дымил завод майора и несла свои мутные воды Крокетт. А справа от завода, в предгорьях, выделялись новые районы, и среди них – «имения колонистов», где жили Дорин и Джо Боб.
За столом уже сидели две женщины и мужчина.
– Привет, Вирджиния! – сказал он, и Джинни тут же узнала мистера Соломона: он продавал замечательные кольца ученикам Халлспортской средней школы, продал и Джо Бобу то огромное кольцо с черным ониксом, которое майор заставил ее вернуть. И часы – «Леди Булова» – тоже купили у него. Странно: мать не узнала ее, а этот чужой человек узнал сразу.
– Домой? Погостить? – Джинни кивнула. – Где ты живешь?
– В Вермонте. – Она сама поразилась, с какой легкостью солгала. Она не жила больше в Вермонте, но официально, пока не найдет себе другого, ее дом был там.
– Вермонт. Вер-монт. Красивый штат.
– Вы там бывали?
– Проезжал на автобусе. После войны мой миноносец из Германии пришел в Монреаль. Я отправился к дяде в Нью-Йорк через Вермонт. Была зима. Вдоль дороги лежали сугробы футов в шесть, не меньше. Я думал: «Милостивый Боже, что за люди живут в этих местах!» Теперь я понял: они из Теннесси.
Все засмеялись.
– К счастью, снег лежит там только полгода, – сказала Джинни.
– Да, да. А ты замужем?
– Конечно. – Джинни покосилась на мать.
– И дети есть?
– Дочка. Два года. – Ее пронзила боль одиночества. Когда Венди начала ходить, дом Айры напоминал землю после потопа. Игрушки, посуда, книги, одежда – все было разбросано маленькой вездесущей Венди. Она, как ураган, оставляла за собой руины. В конце концов Джинни перестала бороться с этим, пробираясь по дому, как по куче камней. Но этот беспорядок, о котором так любил разглагольствовать Айра, был вовсе не хаосом. Подобно маленькому веселому паучку, Венди плела паутину фантазий, в которые превращала все, что попадалось под руку. Наблюдая, как дочка играет среди шкафов и комодов, Джинни вспоминала собственное детство. Где сейчас Венди? Что делает? Счастлива ли без своей непутевой матери? Джинни поднесла руку ко рту и стала грызть ноготь.
– Примите мой совет, – воскликнул мистер Соломон. – Заведите целый дом детей!
– Ну, не знаю… – промямлила Джинни. Интересно, почему старики, явно перенесшие климакс, всегда дают этот совет? – Вы все еще продаете классные кольца?
– Ах, теперь совсем не та молодежь! Они не покупают кольца, как вы. Знаете, что они носят? Серьги! И мальчики тоже.
– Значит, вы продаете классные серьги?
– Продавал. Пока не очутился здесь.
– Мистер Соломон установил на баптистской церкви электрические колокола, – вставила миссис Бэбкок. – Разве не восхитительно?
Джинни неуверенно кивнула.
– А это – сестра Тереза, – продолжала мать. – Она учительствовала в школе святого Антония. – Сестра Тереза покраснела и с преувеличенным вниманием уставилась в тарелку. – А миссис Кейбл ты помнишь?
Джинни вежливо улыбнулась слюнявой миссис Кейбл и вспомнила, как та раскачивалась на круглой шаткой табуретке, колотя по клавишам и громко подпевая себе слабым сопрано: «Иисус любит маленьких детей». Теперь она была поглощена тем, как донести до рта рис и при этом его не рассыпать.
После обеда Джинни взяла мать под руку и медленно повела в палату. Мать села на кровать, халат распахнулся, обнажив ноги. Джинни отвела глаза, чтобы не видеть отекшее черно-голубое тело, и подтянула к груди матери одеяло. В ее жизни самые сильные переживания были связаны с матерью и Венди. Самую сильную физическую боль она испытала, рожая Венди. Самое большое наслаждение – при ее зачатии, а может, при кормлении грудью. Боли она не помнит; но, наверное, еще большую боль она испытывала, рождаясь сама, а сосать мамину грудь, прижиматься и мурлыкать было самым главным счастьем. И о матери, и о Венди она вспоминала по ассоциации с какими-то звуками, запахами, ласками. Как все дети, Венди часто будила ее по ночам. Джинни заворачивала ее во фланелевую пеленку и несла, как кошка котенка, в их с Айрой постель. В заиндевевшие окна стучали ветви, медленно падали снежинки… Венди шумно сосала, сжимая пухлыми ручонками истекающую молоком грудь. В лунном свете мать и дочь тихо любовались друг другом, пока Айра не обнимал их обеих и счастливо засыпал снова.
Чувствовала ли ее собственная мать к ней что-нибудь подобное? Джинни вопросительно посмотрела на желтое одутловатое лицо. Конечно, нет. Мать не хотела, чтобы Джинни было хорошо, и всякий раз при одном намеке на то, что у дочери есть тело, требующее чувственного наслаждения, заикалась и смущалась.
Порядок восстановился, когда Венди немного подросла. Стоило Джинни утром пошевелиться, как чуткие, словно у олененка, ушки Венди улавливали этот звук, и она радостно кричала: «Мамочка, найди меня!» Джинни входила в детскую, заглядывала в шкаф, корзину для белья, за книжную полку. Чем невероятней было место, куда она заглядывала, тем больше радовалась Венди. Наконец Джинни натыкалась на ерзающий от нетерпения маленький холмик под одеялом и тащила в спальню, где ждал улыбающийся Айра.
Иногда Венди хватала Джинни за грудь и шепелявила:
– Это сто?
– Мой сосок.
– Чтобы я пила молочко?
– Да.
– А это – мои сосочки. – Венди гордо дотрагивалась до собственного крошечного соска. – Для моей дочки. И для детей.
– Сколько же их у тебя будет? – спрашивал Айра. Она начинала загибать пальчики. – Девять? – смеялся он. – Измучаешься, пока накормишь.
– Мне мама поможет, – серьезно отвечала она.
Все! Хватит! Зачем себя мучить? Почему не вернуться к Айре и не завести второго ребенка? Он – добрый, заботливый, надежно устроен. Он примет ее, если она все объяснит…
– Слава Богу, я не так плоха, как мистер Соломон или сестра Тереза, – сузив от боли глаза, пробормотала мать.
– Что с ними?
– У него – эмфизема, у сестры Терезы – рак. У меня, к счастью, все не так серьезно. Скоро я вернусь домой.
Тон, которым она произнесла последнюю фразу, напомнил Джинни ребенка, пытающегося убедить себя, что в его кроватке нет чудовищ.
– А что говорит доктор?
– Что у меня тромбоцитопеническая пурпура.
– Что это значит?
– Плохо сворачивается кровь.
– От чего это?
– Неизвестно.
– Как же они могут лечить, если не знают причину?
– Они не знают, от чего рак, но все-таки лечат. – Она умоляюще посмотрела на дочь. – Когда меня отпустят домой?
Джинни испуганно отвела глаза. Роли поменялись. Теперь мать смотрела на нее так, словно она контролирует ситуацию.
– Не знаю, мама. Я только что приехала. Ты знаешь об этом больше меня. Я ведь даже не видела доктора Фогеля. Кстати, кто он? И где доктор Тайлер? – Джинни привыкла перекладывать все заботы на плечи матери и теперь, когда мяч оказался в ее руках, поспешила бросить его обратно.
– Уехал, – мрачно ответила миссис Бэбкок.
– Как это уехал? Нельзя бросать тех, кого лечишь всю жизнь.
– Не знаю. Спроси у доктора Фогеля. Но, наверное, и доктора должны отдыхать.
– И что говорит этот Фогель? Когда он тебя отпустит?
– Я не спрашивала, – печально призналась мать.
– Тогда спрошу я.
Это было похоже на детскую игру: намазала губы маминой помадой, напялила туфли на высоких каблуках и решила, что она – старше. Джинни прыснула.
В этот момент дверь распахнулась и показалось мясистое лицо с остатками белокурых волос на голове. Оно принадлежало высокому плечистому человеку – вылитому левому крайнему «Викингов из Миннесоты».
– Ну, как наши дела? – бодро спросил он и заглянул в карточку. – Не слишком ли здесь жарко? – спросил он кого-то невидимого и исчез так же неожиданно, как появился.
– Это он! – кивнула мать, и Джинни выскочила в коридор. Массивная фигура в белом халате уже поворачивала за угол. Гремя своими походными ботинками, как лошадь – копытами, она помчалась за ним. Доктор Фогель обернулся и вопросительно уставился на Джинни.
– Я… Простите, доктор. Я – Вирджиния Бэбкок, дочь миссис Бэбкок. Можно вас кое о чем спросить?
– Я очень занят, мисс Бэбкок.
– Только пару минут! Какой у нее прогноз на будущее?
– У нее тромбоцитопеническая пурпура.
– Я это слышала. Но что это значит?
– Причины неизвестны. Возможно, нарушена иммунная система. Возможно, нарушена нормальная функция селезенки. Характеризуется…
– Синяками?
– Гм-м-м, да…
– Скажите, она опасно больна? – напрямик спросила Джинни.
– Не беспокойтесь, мисс Бэбкок. Мы проводим все анализы, располагаем целым арсеналом лекарств. Не поможет одно – попробуем другое. – Он покровительственно похлопал ее по плечу. – Все под контролем!
Какое счастье! Этот белокурый гигант отлично владеет ситуацией, в его распоряжении – целая армия в накрахмаленных белых халатах и бело-розовых передниках! Они таскают подставки с пробирками и удивительные лекарства. Это не глупенькая Джинни Бэбкок, так и не доучившаяся в университете. Но… если «все под контролем», зачем мать держат в больнице, где каждый день обходится в семьдесят долларов?
– Когда ее можно забрать домой?
– Когда мы справимся с кровотечением. – Он повернулся и зашагал дальше – вылитый скандинавский Бог.
Джинни ехала точно тем же маршрутом, каким много лет назад они мчались с Джо Бобом к своей стоянке. Она поднялась на холм и увидела вывеску: «Имение колонистов». Подпрыгивая на вымощенной булыжниками дороге, она подъехала к воротам, над которыми с трудом угадывались огромные цифры – «38» – тот же номер, что у лучшего полузащитника «Халлспортских пиратов». Она вышла из джипа и очутилась в объятиях Дорин: та словно хотела оправдаться за то, что десять лет назад совратила Джо Боба.
– Однако… – она отступила на шаг и капризно выпятила нижнюю губу. – Ну, знаешь… Я бы тебя не узнала, Джинни Бэбкок!
– А я бы тебя всегда узнала, – Джинни стало не по себе от такого откровенно пренебрежительного взгляда Дорин. – Ты совсем не изменилась.
Дорин вспыхнула от удовольствия. Она и в самом деле не изменилась с тех пор, как Джо Боб и Джинни встречались с ней и Доулом в его коричневом «додже». Разве что грудь… Она увеличилась дюймов на десять, не меньше, а обтягивающая блузка со скромным вырезом соблазнительно подчеркивала ее формы. Джинни не могла отвести взгляд… Казалось, опусти Дорин подбородок, и он ляжет на эти вздымающиеся холмы.
Сияя от гордости, к ним подошел Джо Боб. Джинни узнала бы его везде. В прошлом году ей прислали приглашение на встречу выпускников Халлспортской средней школы, и там она прочитала: «Тем из вас, кто знал Джо Боба Спаркса, будет приятно узнать, что старина Спарки ничуть не изменился с тех пор». Джинни тогда испугалась: нужно быть идиотом, чтобы обрадоваться, если твои друзья не меняются с годами. Она бы, например, не хотела всю жизнь размахивать флагом. Конечно, роль мадам Бовари в Старкс-Боге тоже не слишком престижна, но по крайней мере это что-то новое.
Дорин взяла Джинни за руку и повела в дом. Он был обставлен новой, под орех, мебелью – столы, стулья и буфет в столовой; софа, кресла, кофейный столик в гостиной… «Итальянский гарнитур», – сообщила Дорин. Ковры, шторы – все было в тон – цвета спелого хлеба или старинного золота. Одну стену в гостиной занимал огромный, как гроб, итальянский цветной телевизор.
– Ну как? – горделиво спросила Дорин.
– Вы проделали большую работу, – уклончиво ответила Джинни.
– Дорин – настоящая хозяйка, – Джо Боб погладил жену по заднице.
– Да, вижу.
– Она подарит мне «халлспортского пирата», – он по-хозяйски похлопал Дорин по животу.
– Спарки, милый, мы ведь никогда не говорим об этом при чужих.
– Джинни – не чужая. Она – друг. Если мы ей не скажем сейчас, она уедет в свой Вермонт и ничего не узнает.
Только теперь до Джинни дошло: ребенок!
– А вдруг девочка? – спросила она Джо Боба.
– Ну, – он с глубокомысленным видом почесал затылок, – значит, будем трудиться, пока не получится мальчик.
Джинни знала, что будь это в его силах, он выращивал бы утробный плод в графине на кофейном столике, чтобы видеть, как он растет, а потом спустил в унитаз, если бы увидел, что это – девочка. Но если мальчик?! Он будет напевать этому зародышу боевые песни и тренировать крошечные конечности. Он прислонит к стеклу свой секундомер и будет проверять, хорошо ли тот развивается.
– Дорин, милая, ты ведь принесешь мне «Пабст»? – спросил он и, не дожидаясь ответа, включил телевизор, потом еще один – маленький, черно-белый, поставил его наверх и настроил их на разные матчи.
– Поболтайте, девочки, – пробормотал он, взял пиво и бухнулся в кресло.
– Ты пьешь пиво? – ахнула Джинни.
– Я уже покончил с режимом, – усмехнулся он. – Пусть теперь мои парни страдают.
– Идем, я покажу тебе дом. – Дорин потащила ее в напичканную электроникой кухню: двухкамерный холодильник, миксер, кофемолка… Все – вплоть до посуды, полотенец и зубочисток – было цвета спелой пшеницы. Дорин махнула рукой на огромные солонины: – По семьдесят три цента банка. С распродажи в супермаркете.
– Ничего себе, – неуверенно похвалила Джинни.
– Следующая – спальня. – Дорин потащила ее наверх. В комнате не было ничего, кроме одной громадной, накрытой покрывалом цвета спелой пшеницы кровати.
– Спарки называет ее «полем Спарки», где он забивает голы, – захихикала Дорин.
«Неужели он наконец научился это делать?» – чуть не слетело у Джинни с языка.
– О, Джинни, прости меня! Я совсем забыла, что вы с ним…
– Ерунда. Прошло сто лет…
– Я тебя обидела.
– Не бери в голову. Это неважно.
Самое удивительное, что это действительно было неважно. Конечно, это мог быть ее дом, ее жизнь, и, если признаться честно, ей ничего не хотелось так страстно, как погрузиться в проблемы вроде того, грязные ли в мойке тарелки. Но поразилась она не этому. Грудь… Она не могла оторвать от нее взгляда.
– Потрогай, – хихикнула Дорин.
Джинни остолбенела. Неужели Дорин бисексуальна? Сама она больше не считала себя лесбиянкой и уж никак не собиралась заниматься этим с Дорин.
– О, Дорин, я не…
– Тыкай! Вперед!
Джинни вежливо дотронулась до замечательной груди и ощутила твердую, гладкую, с нормальным соском…
– Как настоящая, правда?
– А разве…
– У меня не грудь, а сплошное недоразумение. К прошлому Рождеству я сделала Спарки подарок.
– Они великолепны! Джо Боб, конечно, в восторге. – Джинни вспомнила его разочарование, когда он увидел ее бюстгальтер.
– Он на них помешан. Знаешь, – она понизила голос, – если ему позволить, он всю ночь будет их тискать… О черт! Джинни, милая, ты никогда не простишь меня…
– Успокойся, все в порядке.
Дорин повела ее в смежную со спальней комнату и рывком открыла дверцы встроенного шкафа. Серебристые вечерние туалеты, замшевые брючные костюмы; прозрачные блузки, колготки; тонкие, как паутинка, струящиеся водопады чулок; кружевное белье; шляпы; юбки: миди, макси, мини; теплые рейтузы; платья, платья, платья; дюжины пар туфель, сапог и босоножек – каждая с подходящей в тон сумочкой. Джинни подавила зевок.
Дорин хихикнула:
– Знаешь, я помирала со смеху, слушая, как ты объясняешь Спарки, почему не можешь трахнуться с ним по-настоящему. Как мы с Доулом.
Джинни возмутилась. Значит, тогда ее подслушивали? Она кивнула на «поле Спарки».
– Неужели тебе не жалко проводить время голой, имея столько туалетов? – и устало добавила: – Моя мать в больнице. Мне пора.
– Ах, какой ужас! Надеюсь, ничего серьезного?
– Не знаю. Не думаю, что серьезно. У нее это уже бывало.
– Спарки, дорогой, – позвала Дорин, – ты знаешь, что мать Джинни в больнице?
– Чего? – спросил он, не отрывая глаз от телевизора.
– В больнице, дорогой.
– Еще рано, детка. У тебя всего три месяца.
– Не я. Мать Джинни, любимый. Это она в больнице.
– А, черт побери! – он наконец повернулся к ним. – Мне очень жаль, Джинни. Это серьезно?
– Не знаю. Мне пора возвращаться к ней. (На самом деле она собиралась ехать в хижину, но зачем им это знать?)
– Подожди! Ты не видела еще ванную! – Дорин потащила Джинни по коридору, распахнула какую-то дверь и включила свет. Перед ними было огромное, во всю стену, зеркало. «Ну и вид у меня», – ахнула про себя Джинни. Она отвернулась и скользнула взглядом по желтому кафелю, полотенцам, туалетной бумаге – все в тон, даже круглая сауна, бальзам для волос и косметика. Она вздохнула и перевела завороженный взгляд на Дорин. Какая молодчина! У себя дома, днем, не ожидая гостей, она нарумянилась, подвела глаза, накрасила брови, губы, от нее пахнет духами, а если вдохнуть поглубже – то и малиновым экстрактом для волос. Белокурые волосы уложены в безупречную прическу, ногти отполированы… В глазах – да-да, она не ошиблась – ярко-желтые контактные линзы. Искусственная грудь вздымается при каждом вздохе, в животе – зародыш «Халлспортского пирата»… Интересно, какую часть тела можно назвать ее собственной?
В чем смысл жизни Дорин? Если бы не Клем Клойд, на ее месте была бы Джинни. Неужели и она стала бы фальшивым бриллиантом? Или исчезла бы однажды темной ноябрьской ночью, а на следующее утро в зловонных водах Крокетт нашли бы ее мертвое тело? Нет… Но в любом случае она была бы совсем не такой, как сейчас. Ко всеобщему облегчению…
– Стыд-позор, – промурлыкала Дорин и выдернула у Джинни седой волос. – В супермаркете столько оттенков коричневого! Не будешь краситься – все поймут, сколько тебе лет.
– Неужели? – сухо спросила Джинни. Конечно, Дорин права: иметь такую прическу по меньшей мере неприлично. Не зря мать так осуждающе смотрела на нее.
– Я провожу тебя до машины, – галантно предложил Джо Боб. В этот момент распахнулись дверцы швейцарских часов, раздались звуки «Эдельвейса», выскочил человек во фраке и фрейлина в кринолине… Странно, что они не были выкрашены в цвет спелой пшеницы.
– Я оставлю вас одних, – Дорин исчезла в кухне, как ученый, торопящийся в свою лабораторию. Джинни пришла в голову шальная мысль: «А что она скажет, если я соблазню Джо Боба?» Впрочем, Дорин вряд ли расстроится.
– Удачи тебе! – крикнула Джинни и вместе с Джо Бобом направилась к джипу.
– Знаешь, кто лежит в соседней палате?
