Текст книги "Непутевая"

Автор книги: Лиза Альтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Мы пришли к единодушному мнению: что бы с нами ни происходило, мы не были виноваты. Мы – только жертвы эксплуататорского общества, исправить которое нам предназначено судьбой. Сейчас мы находимся на пути освобождения из социального тюремного заключения, осознаем свои добродетели и так далее.

Каждая из нас занялась своим хобби. Лаверна уединилась в спальне со своим вибратором, наполняя весь дом воплями экстаза; свет в кухне то вспыхивал, то тускнел, а счет за электричество вырос на пять процентов.

Я вышивала уже девятую занавеску. Эдди сидела в углу над гончарным кругом и воплощала свои замыслы в изготовлении посуды. В тот день она лепила большую супницу. За окном хлопьями падал снег, а у огня было очень уютно.

Мона и Этель в гостиной занимались тоэквандо, которому научились на курсах репортеров в Бостоне. Хрюканье и неприятный грохот падающих тел смешались со стонами и визгом Лаверны и превращали флигель в средневековую камеру пыток.

– Чем вы занимались с Лаверной, когда мы уходили заготавливать дрова? – неожиданно спросила Эдди, окуная пальцы в миску с водой и нажимая ногой на педаль.

– Ничем особенным. Я варила, убирала, а она слонялась и делала вид, что помогает.

– Голову даю на отсечение!

Я воткнула иголку в подол и удивленно посмотрела на нее.

– Она пробовала его на тебе?

– О чем ты?

– Об этом приборе. Пластмассовом фаллосе.

– Я его даже не видела. Какая муха тебя укусила?

– Я знаю, ты бы хотела сейчас быть с ней. Не думай, что я не замечаю, как вы поглядываете друг на друга, – разглаживая глину пальцами и не глядя на меня, продолжала она.

– Эдди! Ты ошибаешься! Если бы я захотела сменить любовника, это уж точно была бы не жен… – Я осеклась, но было поздно.

– Не женщина? Я так и знала! Вот ты и проговорилась! К кому ты ездишь в город, Джинни? Кто из этих жеребцов оседлал тебя? Не ври, что ничего не было. Я была в клинике, а ты – неизвестно где, вместо того чтобы работать.

Я вспыхнула и виновато отвела взгляд. Она действительно разоблачила меня. В прошлом месяце я несколько раз предавала Эдди. Дело в том, что, отправляясь в город, я брала с собой сэндвичи – хлеб с густым слоем соевого масла. Но я ненавидела сою. Наши банки с запасами сои превращались в террариум с насекомыми; и я во время обеда тайком пробиралась в магазин, покупала франко-американские спагетти и жадно поедала их, выбрасывая пустые банки вместе с ненавистными сэндвичами. Я молчала, не в силах признаться.

– Не думай, что я не заметила улыбочки, которую ты подарила тому мерзавцу, чей друг угробил на нашем лугу свою машину.

– Я видела его в городе, – машинально пытаясь воткнуть иголку в подол, пробормотала я. – И улыбнулась из вежливости.

– Ну конечно! И как это называется, Джинни? После стольких месяцев нашей любви?

– Хватит! – Я решительно воткнула иголку в подол. – С меня хватит! Я тебя бросаю.

– Ну нет, – заявила Эдди. – Не ты! Это я бросаю тебя! – Она встала.

Я тоже вскочила.

– Нет, я! Я первая об этом сказала! – И бросилась к двери.

Я почувствовала острую боль в голове и услышала, как что-то рядом со мной упало на пол и вдребезги разбилось. Чтобы не упасть, я прислонилась к дверному косяку, дотронулась до лба и с ужасом увидела на руке кровь.

– Будь ты проклята, Джинни! – прошипела Эдди. – Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю. Чертова сучка!

Она подошла ко мне и закричала:

– О Боже! Я убила ее! Джинни! Что я натворила!

Но рана оказалась пустячной.

– С тобой что-то случилось, Эдди, – сказала я. – Обрати на себя внимание. Твоя ревность совершенно беспочвенна.

– Может быть, – угрюмо ответила она. – Но я чувствую, что причина есть. Если что-то и случилось, то не со мной. Я так уверена в том, что ты хочешь мне изменить, будто ты сама об этом мне сказала.

Я вздохнула.

– Эдди, ты всегда утверждала, что нужно выслушать аргументы обеих сторон, а не хвататься за лежащее на поверхности. Ты почему-то уверена, что я разлюбила тебя, а я знаю, что это не так. Кто прав?

– Я, потому что знаю, что права!

– И я знаю, что права. Как быть? – Я склонилась над своей вышивкой, а Эдди о чем-то надолго задумалась.

– Как вы думаете, в какой момент люди перестают просто жить вместе, а становятся коммуной? – спросила она за ужином. Я равнодушно пожала плечами, не отрывая от заплывшего глаза повязку со льдом.

– Меня больше не устраивает такая жизнь, – продолжала Эдди. – Мы сведем друг друга с ума.

– Ты права, – вздохнула Мона. – Это очень ограниченное существование.

– Верно, – подтвердила я. – Нужно что-то предпринять. Но что? Мы уже пробовали…

– Поехать в центр – это чепуха, – презрительно фыркнула Эдди. – Я думала об этом весь день. И знаете, что придумала? Здесь, на ферме Свободы, мы создадим коммуну женщин третьего мира! Купим землю, соберем группу чернокожих, пуэрториканок, индианок, построим дома… Спланируем все таким образом, чтобы каждый был одновременно один и со всеми. Построим мастерские, купим гончарные круги, деревообрабатывающие станки и все такое! Мы облагородим эти места! Будем работать все вместе и станем финансово самостоятельными за счет продажи кленового сахара, яблочного сидра и овощей. Для горожан, приезжающих с семьями в отпуск, установим льготы. Мы докажем здесь, в Старкс-Боге, в Вермонте, что самые разные женщины могут жить в мире и согласии, а если кто-то живет иначе – пусть пеняет на сволочей-мужчин, которые ими управляют!

Я удивилась, как мы уживемся со всякими незнакомыми негритянками, если не можем обойтись без стычек даже впятером.

Но слова Эдди зажгли во всех остальных искру энтузиазма. Холмы вокруг усеют красивые частные домики; на полях плечом к плечу станут вкалывать потные полуобнаженные женщины с разным цветом кожи; на берегу пруда разместится общественный центр, набитый талантливыми мастерицами. Холмы зазвенят гимном женской солидарности…

– Эдди, – нерешительно сказала я, боясь, что меня назовут буржуйкой, – а где нам взять шестьдесят тысяч долларов, чтобы купить землю?

– Пошла ты со своей душой счетовода! – небрежно бросила Эдди.

– У меня идея, – вдохновенно заявила Этель. – Мы устроим женский фестиваль. Фестиваль женщин фермы Свободы! Я разрекламирую его через друзей в Ньюарке и Нью-Йорке. Женщины сами увидят, как мы живем, и, может быть, кто-то присоединится к нам.

– Другими словами, – кисло вставила я, – вам нужно подкрепление?

Никто не ответил. Бухгалтерскому складу ума нет места в революции.

Один Бог знает, как мы разместили в своем флигеле восемьдесят женщин. Весь пол был забит их телами в спальных мешках – точь-в-точь раненые, ждущие эвакуации с поля боя. Они приехали из близлежащих городов, из Монреаля, Бостона, Нью-Йорка и Филадельфии.

Мужчины, с которыми раньше жили Мона и Этель, тоже согласились внести свой вклад в дело борьбы за свободу женщин и нянчили в своей неопрятной гостиной двадцать восемь несчастных детишек с испуганными глазенками, причем далеко не все еще понимали, что такое горшок.

Утром, выстояв дикую очередь в туалет и позавтракав тостами из пшеничной муки грубого помола и чаем из шиповника, они расходились по разным комнатам на семинары. Мне вменили в обязанность следить за добровольцами, взявшимися за приготовление общего обеда из того, что каждая привезла с собой. Делать мне было особенно нечего, и я тихонько слонялась по ферме.

Группа Эдди – «Женщина и политика» – расположилась в забитом навозом сарае, в котором мы брезговали даже собирать яйца.

Оседлав своего конька, Эдди вдохновенно агитировала слушательниц начать простую, скромную жизнь – такую, как наша.

Но у нее был дьявольский оппонент – высокая, интеллигентного вида женщина, отпускавшая ехидные замечания, вроде: «Что конкретно ты здесь делаешь, человек? Вокруг рушатся миры, а ты играешь в крестьянку. Это своего рода наркотик, человек».

Эдди надменно ответила:

– Мало сказать, что ты против войны или против затеявшего ее общества. Мало выступать против смерти. Надо бороться за жизнь. Нельзя одновременно критиковать общество и в то же время пожинать его плоды. Надо производить, а не только потреблять. Мало верить в определенные вещи – надо жить по их законам.

– Я живу по своим законам, – возразила женщина и с омерзением посмотрела на кучу навоза. – И не в глухой дыре в Вермонте, а в Бостоне. Я преподаю в университете. Я изменяю общество, воздействуя на умы студентов – будущих лидеров угнетенных слоев общества. Нет более радикального способа борьбы для одной личности, чем преподавание. А ты торчишь в этом заснеженном углу и сама себе морочишь голову.

Эдди и эта женщина были достойными противниками. Они могли бы спорить весь фестиваль.

– Дерьмо собачье! – крикнула Эдди. – Ловко же ты устроилась в своем храме, где каждый студент смотрит тебе в рот и верит каждому слову! У них такое же происхождение, как у тебя, те же мысли, они повторяют твои слова. Настоящая жизнь не там! Она – среди народа, который презирает тебя. Вот повернуть его лицом к революции – это подвиг! Да, мы работаем бок о бок с простым народом! Мы вторгаемся в их умы и одерживаем победы над их сердцами!

Я вопросительно подняла брови. Неужели она говорит о нас – изгнанных из Старкс-Бога и вступивших в борьбу с этим самым народом? Я повернулась и побрела назад.

Группа Лаверны – «Женщина и ее тело» – расположилась в моей спальне на первом этаже. Очаровательные зрительницы окружили Лаверну, сидевшую в кресле с подтянутыми к плечам коленями – вылитая курица, подобравшая крылья. С помощью зеркала, пластмассового расширителя и фонарика, она к восторгу собравшихся, демонстрировала, как увидеть собственные половые органы. Я, не в силах сдвинуться с места, тоже глазела на красную мокрую дырку, но – разрази меня гром! – не могла понять, зачем кому-то понадобится рассматривать свою шейку матки. Но задать этот вопрос – значит услышать в ответ: «Буржуйка!»

Я продолжала обход. В гостиной расположилась группа Моны – «Женщины и месть». На полу лежала женщина в майке с надписью «Религиозная сестринская община – это сила» и горько плакала. Мона и все остальные сидели вокруг на коленях и гладили вздрагивающее тело.

– Спокойно, – тихо говорила Мона. – Мы все – сестры. Мы тоже были на твоем месте. Продолжай. Переложи свое бремя на нас.

– Ну вот, – выдохнула женщина, – я сказала ему, что беременна. Я думала, он обрадуется… – Она затряслась от новых рыданий. – Он встал, я решила, что он поцелует меня, подбодрит, а он… знаете, что он сделал? Он дал мне пощечину. Я слетела со стула, а он закричал, назвал меня шлюхой и сукой и обвинил, что я поймала его в ловушку. – Она забилась в рыданиях, а Мона, поблескивая своими темно-вишневыми линзами, начала массировать ей виски.

– А ты? – тихо спросила она.

– Я просто лежала на полу. Я была сбита с толку, я не ожидала такой жестокости. Я любила его. Он знал, что до него у меня никого не было. Я не верила, что он ударит меня. Он всегда был нежен и ласков. А потом он ударил меня в живот. У него на ногах были армейские ботинки, и он ударил очень сильно. Закричал, что не собирается связываться с такой шлюхой, и все бил и бил в живот… – Она снова зарыдала. Кто-то похлопал ее по груди. На всех лицах царило зловещее выражение.

– И что дальше? – грозно спросила Мона. Я никогда не замечала, что у нее такое мстительное лицо.

– Он ушел, когда я была на седьмом месяце, и больше не вернулся. Я ползала по кухне на коленях, мыла линолеум. Он был помешан на чистоте. Мне было все равно, блестит ли линолеум, я старалась ради него. Он был тогда без работы, только иногда играл по вечерам в оркестре. Я работала и содержала нас обоих. Ну вот, я не выдержала тогда, склонилась над ведром и расплакалась. Я очень устала, а еще надо было выгладить ему рубашку и идти на работу. Слезы падали прямо в ведро. В эту минуту он и пришел. Он не ночевал дома, наверно, был у какой-то женщины. Он брезгливо посмотрел на меня и сказал: «Господи! Вот страшилище! Лохматая, грязная! Как я мог тебя столько терпеть?» Он бросил в сумку свои вещи и ушел. Больше я его не видела.

– Продолжай, – прошептала Мона. – Переложи на нас свое бремя.

На лицах женщин жалость сменилась яростью.

– Сволочь! – крикнул кто-то. – Сукин сын! Ненавижу этих вшивых мерзавцев!

– А дальше? – шепнула Мона.

– Я хотела взять острый нож и…

Я торопливо ушла на кухню, чтобы не слышать, что она собиралась сделать ножом. Я сочувствовала этой женщине, но никогда не стала бы так откровенничать с теми, кого не видела раньше и вряд ли увижу еще. Фальшивые переживания!

Этель возглавляла семинар «Женщина и дело». Я знала, что домоводство и воспитание детей уже были ими обруганы и оклеветаны, и если я осмелюсь сказать что-то в защиту этих занятий, меня снова назовут «буржуйкой».

Я села и постаралась не слушать ничьих криков и рассуждений – ни любительниц секса, ни специалистов по валке деревьев. Я чувствовала, что чужда своим сестрам и совсем одинока. Но понимала: послушай я еще несколько минут откровения сестер Моны, тоже стала бы бить кулаками по полу и рыдать вместе с ними.

После обеда все отдыхали. Кто-то катался на санках, кто-то лепил снеговика под окном гостиной. Кто-то сидел, курил травку или потягивал вишневую наливку. Пара негромко пела, аккомпанируя себе на гитарах.

Вечером мы устроили танцы. Из Бостона приехал известный женский рок-ансамбль. Они установили в гостиной микрофоны, настроили инструменты и громко спели несколько песен начала шестидесятых. Никто не танцевал – словно девочки-подростки, ждущие, что мальчики наберутся храбрости и пригласят их на танец.

От разгоряченных тел стало жарко и душно. Лица блестели от пота. Женщины жадно пили наливку, как лимонад в летний день. Первой не выдержала Лаверна. Она величественным жестом сбросила блузку, выставив влекущую, влажную от пота грудь. За ней последовали остальные. Одетыми остались всего несколько женщин; казалось, гостиная так и блестит смуглыми, черными, белыми грудями, качающимися и трясущимися в такт громкой музыке.

Мы с Эдди прилегли на чей-то свернутый спальный мешок.

– По-моему, фестиваль удался. Как ты думаешь? – спросила я.

– Наверно. Только большинство все-таки уедет.

– Ну и отлично! Кстати, здесь всего две негритянки. Ни пуэрториканок, ни индианок. Какая же коммуна женщин третьего мира, если в ней нет женщин из этих стран?

– Это точно…

– Правда, я тоже индианка из племени черокезов. Частично.

Она повернулась.

– Серьезно? Почему ты никогда об этом не говорила? Стыдилась? Или что?

– Да нет, я об этом просто не думала. Похожа я на дядю Тома? – Я рассмеялась собственной шутке.

– Стесняешься, – хмуро заявила она. – Стесняешься своего происхождения! Это общество заставило тебя стыдиться своих предков! Ты считаешь индейцев гражданами второго сорта!

– Да нет же! Мне просто не казалось это очень важным. Моя прапрапрабабка была из племени черокезов. Значит, я на одну тридцать вторую – индианка. Важность какая!

– Важность какая?! Эта «случайность» повлияла на твой характер. Я никак не могла понять, почему ты такая – с такими-то родителями-буржуями! У тебя есть душа, Джинни. – Она страстно поцеловала меня. Я была в восторге, что моя родословная так ее обрадовала.

– А мой дед был шахтером, – прибавила я, желая преподнести ей еще один сюрприз. – Все мои кузены до сих пор живут в Аппалачах.

– Ты шутишь? – расцвела Эдди. – Ах, Джинни! Вот это подарок! Пошли танцевать! Я хочу обнять тебя!

Рок-ансамбль играл медленную песню «Очень давно, давно, давно»… Мы с Эдди прижались друг к другу, уткнулись губами в шею и топтались на месте. В воздухе витал дымок от марихуаны. Он напомнил мне смог от Халлспортского завода.

Лампы почти все были выключены. На лестнице кто-то упражнялся с вибратором Лаверны. Некоторые пары уединились в спальнях. Я облегченно вздохнула. Я не чувствовала себя одинокой, у меня было надежное убежище – Эдди Холзер.

Дверь резко распахнулась и ударилась в стену. В комнату с клубами морозного пара ворвалась дюжина огромных фигур в валенках, стеганых куртках и шлемах с забралами. Астронавты, только злые и не такие красивые… Музыка смолкла. Танцующие остановились и отпрянули друг от друга.

Водители «Сноу Кэт» выстроились у двери. Крошечные, почти невидимые за забралами глазки с вожделением смотрели на полуобнаженных женщин.

Мы, как стадо глупых овец, сбились в кучу. Один мужчина протянул руку и схватил первую попавшуюся женщину в низко спущенных джинсах. Она хотела выцарапать ему глаза, но ногти только скользнули по пластиковому шлему; хотела ударить, но он перехватил ее руку и потащил к двери. Мы хотели помочь ей, но темные фигуры сделали шаг вперед, и мы отступили.

У них на уме было одно: схватить нас, швырнуть в свои дьявольские машины и умчать в ночь. Я чуть не упала от страха, увидев, как ко мне шагнула одна фигура. Под забралом, да еще в полумраке, невозможно было рассмотреть лицо, но я готова была поклясться, что это Айра. Выражение его глаз не было злым, наоборот, в них читалась тоска. Мне стало жаль его, как Джульетте, смотрящей на Ромео, окруженного ее родственниками. Эдди выскочила вперед.

– Вы соображаете, что делаете? – крикнула она голосом, от которого завяли бы весенние цветы. Шум стих, строй вражеских фигур дрогнул. Рядом с Эдди встала Этель. Она многозначительно вытащила из кожаного футляра свой топор, провела лезвием по большому пальцу и безмятежно уставилась на привидения в шлемах, будто это были молодые деревца, которые нужно срубить.

– Вот из нашего дома и с нашей земли! – приказала Эдди таким тоном, будто под словом «наши» скрывалось по меньшей мере тридцать восемь процентов американцев-избирателей, а не несколько дюжин перепуганных женщин.

Строй замер. Наконец тот, кто шел ко мне – Айра, поднял забрало и робко сказал:

– Мы просто услышали музыку и решили составить вам компанию.

– Вас не приглашали, – отрезала Эдди. – Разворачивайте свои задницы и убирайтесь! – Она отвернулась и сделала знак рок-ансамблю. Оркестр мгновенно грянул «Великолепного мужчину».

Непрошеные гости скрылись за дверью. Эдди выскочила на крыльцо и торжествующе крикнула:

– И не возвращайтесь, пока вас не позовут. Чего никогда не будет!

Они угрюмо пошли к своим снегоходам. Я услышала, как кто-то крикнул: «Поганые шлюхи!» Проходя мимо голубоватой ледяной скульптуры, они поддали ее плечами и швырнули на снег.

На следующий день Эдди сочиняла приглашения тщательно отобранным кандидатам присоединиться к коллективу нашей фермы Свободы. Дойдя до слов о «третьем мире», она подняла голову и небрежно обронила:

– Моя подруга частично индианка из племени черокезов, а ее родители – из шахтеров с Аппалач.

– Неужели? – засмеялась преподавательница из Бостона.

Я бессовестно подбоченилась.

– А мой отец был пуэрториканцем, – безмятежно добавила Эдди. Я удивленно воззрилась на нее. Когда женщина вышла, Эдди примирительно объяснила:

– Откуда мне знать? Он вполне мог им быть.

В тот день нам не удалось обратить в свою веру многих, но семена сомнений мы все же посеяли и предложили сестрам с соседних ферм встретиться как-нибудь за кофе или партией в бридж и обменяться опытом.

После отъезда гостей мы навели порядок и отправились кататься на лыжах – все, кроме Лаверны, соскучившейся по своему вибратору.

После суматохи фестиваля разговаривать не хотелось. Мы молча ехали через луга и заснеженный лес, пробирались сквозь заросли тсуги и любовались зимними птицами и тусклым солнцем, просвечивающим насквозь облака и вершины деревьев.

– Как хорошо, что все уже позади! – не выдержала я. Все посмотрели на меня неодобрительно: снова я оказалась буржуйкой. – Но разве вы не находите, что было слишком шумно и скученно? И все эти тела нужно было накормить, уложить и черт знает что еще!

– Эти «тела», – скромно заметила Мона, – наши сестры.

– Сестры или нет, хорошо, что они уехали, – не сдавалась я.

Мы продолжали кататься. Под лыжами скрипел сверкающий снег, солнце било в глаза. Если не Бог, то кто-то такой же всемогущий создал эту красоту. В мире все гармонично, и как хорошо это чувствовать после приступа хандры, обуявшей меня вчера среди восьмидесяти сестер. Мы «елочкой» поднялись по склону холма и полетели вниз. Неожиданно окрестности огласились оглушительным ревом.

– Выпь, – уверенно заявила Эдди, и в этот момент мы едва не наскочили на колючую проволоку.

– Что за черт?

Мы повернули на юг, поехали вдоль забора и ярдов через пятьдесят уперлись в знак «Назад! Испытательный полигон».

Интересно! Мы проехали несколько миль и не встретили ни единой души. Какой полигон, ради Бога? Кому там стрелять? Из-за высокого колючего забора доносились отзвуки выстрелов. Забор повернул, мы – тоже. Через несколько сотен ярдов мы очутились перед запертыми воротами, на которых тоже было написано «Испытательный полигон. Дженерал Мэшн, Вермонт».

Мы заглянули в щель: несколько военных возились с огромными орудиями.

– Господи! – прошептала Эдди. – Они везде! Пока нас всех не перестреляют, не успокоятся.

Я никогда не видела ее такой испуганной: она дрожала, наверное, за всех нас. «Война с горожанами лишила ее мужества», – решила я и взяла Эдди за руку. За другую руку взяла Этель, и так, держа ее между собой, мы заскользили обратно в лес. Там Эдди стала сама собой: успокоилась, а потом крикнула в сторону стрельбища: «Чертовы суки!»

На полпути к флигелю нас оглушил рев. Мы воткнули палки в снег и поспешно заткнули уши руками в перчатках. Прямо на нас низко летели три реактивных самолета: плоские, треугольные, похожие на серебристых птиц.

– Бог мой! Они достали меня! – Эдди бросилась головой в сугроб.

Самолеты пролетели прямо над нами. Мы вытащили Эдди из снега, но она не встала, а закрыла лицо руками и затряслась от страха.

– Эдди! Что с тобой? – Мне стало не по себе: ладно, я – трусиха, но Эдди?.. Моя надежная опора?

Она успокоилась, и мы поспешили домой.

На следующее утро я осталась дома одна. Эдди с Лаверной отправились в клинику. Этель и Мона – на старую ферму одолжить бобов.

Я с удовольствием грела на плите ноги, смакуя, как истинная контрреволюционерка, свое одиночество. Что ни говори, а мне до смерти надоело делить себя с «сестрами». Неожиданно на лугу раздался рев снегохода. Я опустила ноги и подошла к окну. Подпрыгивая на своем роскошном «Сноу Кэт» и подняв забрало, ко мне приближался Айра. Я почувствовала радость, но тут же подавила ее в себе. В конце концов, если бы не Эдди, он утащил бы меня в темноту…

– В чем дело? – холодно спросила я, выйдя на крыльцо. Айра был в стеганой куртке, из-под шлема беспорядочно торчали темные кудрявые волосы.

– Привет, – сверкнув в улыбке белыми зубами, сказал он. – Айра Блисс. – Он снял громадную черную перчатку и протянул мне руку.

Я отвела глаза.

– Что вам угодно, мистер Блисс?

– Айра, – поправил он. – Можно войти на минутку? – Он помахал руками и демонстративно потер одну о другую.

Он прав. Действительно, холодно. Я дрожала в своем свитерке.

– Не вижу необходимости.

– Посмотрите, мадам. Я замерз.

– В таком случае разворачивайте свои санки и – шестьдесят миль в час!

– Послушайте, – он поднял руки, будто кто-то ткнул ему в бок пистолетом. – Каюсь! Я был в компании хулиганов. Мне не нравилось то, что они делают, но остановить их не хватило решимости. Я приехал извиниться за субботний вечер.

Я сочувственно улыбнулась: мы были похожи. Я тоже бывала в компании хулиганов, и мне тоже не хватало решимости быть не такой, как они, даже когда я не одобряла их поведение.

– Все в порядке, мистер Блисс. Входите. Погрейтесь у печки.

Он сел напротив и расстегнул куртку. Под ней был красный обтягивающий свитер. Я с любопытством смотрела на упругие выпуклые мышцы. Его тело очень отличалось от того, с каким я почти три года имела дело. У Эдди оно состояло из выпуклостей, округлостей и тайных складочек. Оно было не лучше и не хуже любого мужского, оно было просто другим.

Я откашлялась.

– Ну, – сказали мы хором и улыбнулись.

– Есть еще одна причина, почему я здесь, – признался Айра. – Я – страховой агент. Нет-нет, подождите! Прежде чем выгнать, послушайте! Я знаю, что вы и ваши подружки – славные самостоятельные девушки, но думали ли вы о том, что случится, если кто-то из вас умрет? Звучит весьма неприятно, но разве это не то, что мы должны рано или поздно встретить с открытыми глазами? Так принято, что люди рассматривают страхование жизни как способ обеспечить после их смерти жену и детей. У вас нет детей, следовательно, есть шанс обеспечить всех, кто живет рядом, если что-то случится с вами. После вашей смерти кто-то должен стать наследником, так? Впрочем, это не совсем то, что я хотел сказать…

Я не выгнала Айру. Я внимательно выслушала его. Мне уже приходило в голову, что Эдди придется очень туго, если я неожиданно умру. Тот факт, что я умру, я считала вполне естественным (сказывалось ненормальное воспитание в моей семье). Но я не знала, как завещать Эдди мои дивидендные чеки. Фонд вернет их майору, который наверняка уже выслеживает меня, потому что я ни разу не написала домой с тех пор, как пикетировала его завод. На что будет жить Эдди, когда меня закопают на глубину шесть футов? Чем ей придется заниматься? Тем, что она терпеть не может? Стать официанткой, горничной, секретарем? Она бедна, я – богата. В этом нет ни ее вины, ни моей заслуги. Я обеспечу ее после моей смерти.

Наверно, Айра был удивлен, что его не прервали. У печки было тепло, и его лоб блестел от пота.

– Есть два вида страховки: срочная и пожизненная. Срочная требует небольшого взноса, но лицо, которое вы назовете, получит всю сумму, только если вы умрете в определенный период. Пожизненная страховка требует большего взноса. Вы вносите его по частям в течение всей жизни, а если доживете до девяносто шести лет, получите все назад. Что вы предпочитаете? Вы не станете возражать, если я спрошу, на что вы живете?

– Какое вам дело?

– Извините, – он вытаращил глаза. – Я хотел вам помочь.

– Да-да, простите. Я не хотела вас обидеть. Мне это очень интересно, но я не знаю, что выбрать.

– Я помогу вам. Скажите, кто здесь живет вместе с вами?

Я подозрительно покосилась на него.

– Зачем вам это?

В конце концов, он вполне мог оказаться грабителем.

– Если вы решили застраховаться, я должен знать, сколько человек вы хотите обеспечить.

В этот момент я услышала, как подъехала наша машина, и испугалась. Кошмар! Я – наедине с мужчиной, водителем снегохода из вражеского лагеря! Что скажет Эдди?

– По-моему, вам пора.

– Вашим подругам неинтересно послушать о страховании?

– Нет, что вы! – заверила я. – Просто я хочу преподнести им сюрприз. – Я открыла дверь и подтолкнула его.

На ходу застегивая куртку, он сбежал с крыльца и около рассыпавшейся на тысячу осколков ледяной скульптуры столкнулся с Эдди. Она показала ему кулак с какой-то зажатой в нем бумагой и крикнула: «Передай своим дружкам, чтоб катились к дьяволу!»

Он испуганно повернулся ко мне.

– Послушайте…

– Идите, идите, – мрачно ответила я.

Он уехал. Эдди повернулась ко мне.

– Значит, это продолжается, стоит мне уехать? Коварная сучка! Но я поймала тебя!

– Ничего не продолжается, Эдди…

– Заткнись! Я бедна, но не дура! Я видела, как вы переглядывались, ни дать ни взять сообщники! Я видела, как он застегивает куртку! Не ври мне, шлюха!

– Сама заткнись, маньячка! – Мне ничего не оставалось, как пойти ва-банк. – Я никому не вру, и меньше всего тебе! Не ты ли разглагольствуешь о слиянии с народом? Вот что, Эдди, до сих пор я мирилась с твоей ревностью, но сейчас ты меня достала! Богом клянусь, я тебе не изменяла, но ты сама толкаешь меня в постель Айры Блисса.

– Перестань, – явно не ожидая от меня такого отпора, пробормотала она.

– Не перестану. Я объясняю тебе, чем все это может кончиться. Обрисовываю развитие наших отношений, чтобы оно не оказалось для тебя сюрпризом, если все обернется не так, как ты запрограммировала.

Мы стояли над кучей ледяных осколков и гневно смотрели друг другу в глаза. Я вся дрожала.

– Господи, – сказала я, истощив весь запас ярости, – я окоченела. Пойдем, я объясню, зачем он приходил.

Мы сели у плиты: Эдди, я и Лаверна.

– Сначала я объясню, что случилось, – сухо начала Эдди. – Мы пришли в офис и увидели, что окно разбито, замок сломан, а мебель, стены – все измазано красной краской. Литература порвана в клочья, многое уже сожгли в ведре, на полу валяется пепел, а на одной стене надпись: «Аборт – это убийство! Убирайтесь, сучки!»

– Бог мой, – простонала я. – Наверное, мы ошиблись.

– Мы? Чего можно ожидать от этих фашистов? – Я не стала напоминать, что эти «фашисты» и есть надежда левых радикалов.

– Прочти.

Детским, почти неразборчивым почерком на куске украшенной цветочками розовой бумаги было написано: «Дорогие соевые бабы! Если вы хотите, как все нормальные люди, создать в нашем городе семьи, ходить в нашу церковь и посылать в нашу школу детей – добро пожаловать в Старкс-Бог! Но если вы хотите разрушить Семью и бросить вызов Богу, мы не позволим развращать наших детей. Это только предупреждение. Искренне ваши, обеспокоенные граждане».

– По-моему, это слишком, – пробормотала я.

– Понимаешь теперь, почему я так рассвирепела, увидев здесь эту свинью? Прости, Джинни.

– Ничего. Все в порядке.

– Так что этот паразит здесь делал?

– Ты не поверишь, но он приезжал извиниться. Без шуток. И еще – продать нам пожизненный страховой полис.

– О нет! – простонала Лаверна.

– Ты не купила его?

– Нет. Мы только обсуждали эту возможность.

– Пожизненная страховка! – поморщилась Эдди. – Как по-буржуйски!

– Отлично. Продолжай. Но что будет с фермой Свободы и с тобой, если я умру?

– Умрем вместе с тобой, – засмеялась Эдди. – Я-то уж точно брошусь в твой погребальный костер.

– Нет, правда?

– Что-нибудь придумаем, Джинни. Не думай, что ты незаменима.

– Примерно через семьдесят лет я верну все свои деньги, – задумчиво проговорила я. Лаверна и Эдди упали от смеха со стульев.

Наконец Эдди успокоилась и серьезно сказала:

– Нам не придется покупать полис.

Я пожала плечами.

– Что ж, но, по-моему, ему нужно об этом сказать. Он – страховой агент.

– Нет. Он не страховой агент.

– О чем ты?

– Ты когда-нибудь слышала о пожизненном страховании женщины в пользу женщины?

– Но мы же свободные женщины!

– О чем он тебя спрашивал?

Я постаралась вспомнить всю сцену.

– Спросил, на что мы живем и кто здесь живет.

– Вот оно! Я так и знала! Он – агент ФБР.

Лаверна задумчиво почесала левый бок.

– Продолжай, Эдди.

– Эдди, ты что? Он вполне приличный и вежливый человек.

– Он втерся к тебе в доверие, Джинни. Неужели не понимаешь? Хотел сделать тебя своим информатором.