Текст книги "Непутевая"
Автор книги: Лиза Альтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
– Отлично!
Мы спустились в темный сырой подвал. Каморка была замаскирована под огромную бочку, в одной стенке которой была узкая дверь. Внутри кирпичом выложили пол и стены, оставив маленькое окно. Каморка – футов шесть на девять – была совершенно пуста.
– Фантастика! – восхитился Хок.
Я подмела пол, принесла туда койку, маленький столик на колесиках и походную табуретку. Хок уселся в углу на свой рюкзак и стал шумно выражать восторг. Интересно, что сказал бы Папа Блисс, чей дух, несомненно, витал в этом винном погребе? Похвалил бы за то, что я поддерживаю фамильную традицию, пряча несправедливо обиженного и гонимого, или счел бы меня лживой женщиной, наставляющей рога его потомку?
– Начнем этой ночью, – заявил он, когда я собралась идти кормить Венди. Я задрожала. С тех пор как я зачала ее, мне не приходилось испытывать эту сладкую дрожь.
Я явилась к Хоку в ночном пеньюаре, поставив себе спираль и ожидая Бог знает какого экстаза после многомесячного воздержания.
Хок не взглянул на меня. Он сидел, скрестив ноги, на кирпичном полу и рассматривал разложенные игральные карты. Под потолком он подвесил военный фонарь. Окошко было открыто.
Знаком он велел мне сесть рядом. Я села, одернула на коленях пеньюар и взяла карты, которые он протянул, чтобы я сняла. Он велел мне вытащить несколько штук, перевернуть и дать ему, а потом углубился в их изучение. Зачем ему карты? Что обнаружил он в этом раскладе?
Хок удовлетворенно вздохнул:
– Смерть. Точно. Отлично.
– Смерть? – Господи, я снова во что-то влипла!
– Тише. Расслабься. Эта карта благоприятна. Она символизирует победу страсти над физической смертью. Хиппи в Монреале ликуют, если им выпадает такая карта. Доверься мне, Джинни. Это добрый знак. Знак духовного потенциала.
Довольная своим высоким духовным потенциалом, я помчалась наверх. Пусть называет как хочет, лишь бы дело шло хорошо.
Утром, когда я пришла за инструкциями, Хок сказал:
– Сегодня и завтра можешь не приходить, но потом не беспокой меня и по утрам. Я буду работать над книгой.
– Конечно! Принести тебе завтрак?
– Да. Йогурт, пшеничные гренки и мятный чай.
Сгорая от желания услужить, я перекопала весь чулан, но нашла ему мяту.
– Мы займемся специальными упражнениями, – сказал после завтрака Хок. – Мне потребуется твое постоянное присутствие. Сможешь куда-нибудь сплавить дочку?
– Постараюсь.
– Останешься со мной.
Я взлетела наверх и сделала нечто беспрецедентное: попросила Анжелу взять Венди на пару дней, пока я съезжу в Сан-Джонсбери за покупками и навестить друзей. Она была так ошеломлена моей наглостью, – с ее-то четырьмя и младенцем! – что согласилась.
Мне нелегко было оставить Венди. Анжела стояла рядом с малышом на руках и понимающе смотрела.
– Я понимаю, в первый раз это трудно…
Венди с несчастным видом махала мне своей маленькой ручкой. Я несколько раз посигналила ей из Айриной пожарной машины и помчалась домой как на крыльях. Там снова вставила спираль и спустилась к своему Шиве[7], как велел называть себя Хок.
В каморке моего Шивы не оказалось. Я помчалась во двор и нашла его возле бассейна. Он сидел голый, вытянув назад одну ногу, а вторая, согнутая в колене, выдерживала вес всего тела. Растрепанные космы закрывали глаза.
– Верья стамбханасана, – пробормотал он.
– Что?
– Поза удерживания спермы, – пояснил он и снова замер в своей странной позе.
– Зачем это? – спросила я с удивлением.
Хок не удостоил меня ответом. Наконец он выпрямился и велел следовать за ним на кухню. Я приготовила несколько сэндвичей и кувшин воды, и мы спустились в свое подземелье. От возбуждения у меня отвердели соски.
Я села на койку. Он вытащил из рюкзака какие-то тряпки и заткнул ими окно. Я удивилась: он боится, что мы сможем видеть свои тела? Или еще что-нибудь!
В каморке стало темно. Хок на ощупь подошел к двери и сказал:
– Оставайся здесь сколько можешь. Лежи неподвижно. Захочешь в туалет – в углу банка. Ешь сэндвичи, пей воду. Я буду наверху. В твоих интересах следовать моим инструкциям. Если упустишь момент, придется начать все сначала.
– Что я должна делать?
– Постарайся ничего не делать. О’кей?
– О’кей. Но в чем смысл?
– Будешь много болтать, ничего не узнаешь.
Я легла на койку и стала ждать духовного озарения. Вот только пойму ли я, когда оно придет? Наверное, я что-нибудь увижу: тень на стене или вспышку; но ничего не было. Я вытянула руку и пошевелила пальцами, но не увидела даже их. Я ничего не слышала, а ведь птицы, должно быть, чирикали за стеной…
Через какое-то время я перестала ощущать свои руки и ноги. Они словно исчезли. Спасибо Декарту, от него я знала: я мыслю – значит существую. Я осторожно дотронулась до стены и ощутила холодный неровный кирпич. Я мошенничала: Хок велел мне ничего не делать и не шевелиться. Я положила ладонь на место и уснула.
Проснулась я от голода. Взяла сэндвич с колбасой и съела, удивляясь своему аппетиту. Обычно я давилась им, как когда-то соевыми крокетами на ферме Свободы. Я съела еще один и выпила два стакана воды.
Не знаю, спала я потом или дремала, видела сны или просто грезила. Дважды я подходила к банке в углу. Хок велел оставаться здесь как можно дольше. Если это сделает его счастливым, я проторчу тут весь день. Я не чувствовала ни особенной ясности, ни особенной интуиции. Может, я не выдержала проверки? Нежели на мне клеймо? Клеймо неудачницы… От расстройства я съела еще один сэндвич.
Внезапно мне пришло в голову, что Хок сейчас грузит в машину мебель Блиссов, и пока я лежу здесь в темноте, он исчезнет из города и моей жизни. Но – странно – эти мысли ничуть не огорчили меня; просто я психопатка, вечно ожидающая чего-то плохого. Я снова уснула, а когда проснулась, допила всю воду.
Дверь распахнулась.
– Ну как? – спросил Хок, вытаскивая из окошка свои тряпки.
– Отлично. Но, кажется, ничего не случилось.
Мы поднялись на кухню. Я с удовольствием оглядела знакомые стены и мебель: все было таким нарядным и ярким, особенно желтые обои и ослепительные донышки кастрюль!
– Ты что, драил мою кухню?
– Нет, – смутно улыбнулся он.
Мы вышли наружу. На деревьях вопили птицы. Зеленая трава никогда еще так не блестела.
– Тебе пора забирать ребенка.
– Да нет еще. Я договорилась, что приду за ней утром.
– Уже утро.
– Что?
– Сколько, по-твоему, ты там пробыла?
Я подумала. Так… Спустилась я туда утром в восемь тридцать. Съела три сэндвича, выпила воду… Я никак не могла пробыть там сутки. Но почему тогда солнце все еще на востоке?
– Сейчас восемь утра!
– Не может быть, – выдохнула я. Мне показалось, что я – парижанка, взбунтовавшаяся из-за папы Григория XIII[8], посмевшего вычесть из календаря двенадцать дней. Она потеряла двенадцать дней, я – целую ночь.
Хок явно забавлялся моим временным умопомрачением. Дрожа от ярости, я повернулась к нему, но не успела ничего сказать.
– Вот что, ты хочешь за мной идти? – серьезно спросил он. – Я ни разу не обещал, что тебе будет приятно, не говорил, что твои представления не изменятся.
– Я не хочу быть подопытным кроликом!
– Ты не кролик. Я учу тебя, пытаюсь вбить в твое сознание то, что сидит в подсознании.
– Ха! – Мне и с сознанием хватало забот, чтобы тратить время еще и на подсознание. Но если это – именно то, что отличает героев войны от простых смертных, я согласна смириться.
– Мамочка! Мамочка! – закричала Венди и обняла меня за колени. Мне стало стыдно. Одетый в розовый костюмчик младенец колотил Анжелу ручонками. На крошечной головке кудрявились каштановые волосики. Слабо пульсировало мягкое темечко. Меня охватила нежность. Словно поняв мое страстное желание подержать малыша, Анжела неохотно протянула его мне. Уже забыв, как их держат, я осторожно наклонилась и вдохнула запах детской присыпки. После суточного заключения это твердое тельце заставило с новой силой вспыхнуть моим материнским чувствам. Дети – вот что нужно! На черта мне медитация?
– Айра говорит, вы хотите сына?
– Да уж, я бы не стала топить второго ребенка в ванне, – вздохнула я.
Венди от ревности вскарабкалась на меня по ноге. Я отдала сладко пахнущего малыша и напомнила себе: все в мире обожают котят, но кому нужна вторая кошка?
Счастливая Венди играла дома, а Хок разглагольствовал о ноздрях. Оказывается, они нужны не для того, чтобы дышать, они являются продолжением астрального канала, через который в тело втягивается космическая энергия.
– Ты дышишь двадцать четыре минуты лунным дыханием – через одну ноздрю, а потом – солнечным – тоже двадцать четыре минуты через другую.
– Нет, – возразила я. Кому какое дело до моего носа? – А если у меня аденоиды?
– Когда ты дышишь правой ноздрей, ты возбуждаешь физическую и эмоциональную активность, а когда левой – успокаиваешься.
– Разве это не ограничивает мою самостоятельность?
– Нет, потому что ты можешь менять ритм как хочешь. Во время Майтханы мы будем оба дышать правыми ноздрями.
Я засмеялась, представив, как мы лежим ночью и стараемся синхронно дышать, но ничего не получается – как у Скарлетт О’Хара и Ретта Батлера, которые тосковали друг по другу только в разлуке.
– Джинни, – сурово сказал Хок, – по-моему, ты наплевательски относишься к серьезным вещам. Я думал, ты уже вышла из того возраста, когда смеются над всем, что непонятно. Но если так будет продолжаться, я отменю занятия.
– Пожалуйста, Хок! Я постараюсь! Давай продолжать!
– Хорошо. Но если еще раз заржешь – пеняй на себя.
Он лег на бок и показал, как переключать дыхание с одной ноздри на другую, положив палец на ухо, а остальные – на лоб. Потом объяснил, как активизировать дыхание: оказывается, нужно потереть большой палец ноги, противоположной ноздре. Я подражала ему и вдруг обнаружила, что это действительно помогает. Надо же! Я совсем не знаю возможностей собственного организма.
Венди легла спать, Хок медитировал, а я спустилась забрать поднос с завтраком. На койке лежала пачка бумаг. Я не удержалась и взяла их. Оказалось, Хок пишет историко-фантастический роман. Боязливо покосившись на дверь, я прочитала дюжину страниц. Однажды ночью, писал Хок, фермер с женой потерпели аварию на своем снегоходе. Они упали без сознания с высокой горы и погибли бы, не позаботься о них агент аванпоста Млечного Пути. Этот агент – Реп – перебросил их из Вермонта на Млечный Путь и сам материализовался прямо около них. Сначала они увидели ослепительный луч света, а потом – молодого человека с длинным хвостом в стеганом лыжном костюме. Он немного ошибся в формуле, но решил так и остаться, с хвостом, надеясь, что гости, особенно женщина, этого не заметят.
«Любопытная планета – Земля», – снисходительно сказал он, считая ее на самом деле самой жуткой дырой во Вселенной. Потом он вспоминал, как несколько тысячелетий назад жил на Земле – как раз когда там разыгралась трагедия. После столкновения с кометой повсюду горели леса, в города бежали дикие звери. Земная ось сдвинулась, вращение Земли замедлилось, кора потрескалась и постоянно сотрясалась от извержения вулканов; океанские волны поглотили огромные деревья и выбросили, как гальку, громадные валуны. Полюса поменялись местами, и Реп – каменотес с озера Титикака, не мог больше телепатически общаться с другими агентами. Он потерял способность дематериализовываться и остался в своем земном теле, как в капкане.
Десять лет он боролся за выживание. От постоянных дождей, испаряющихся морей, жара горящих лесов и извергающихся вулканов все вокруг гнило и плесневело. Злаки не росли. Из-за пепла и дыма солнце было словно в тумане. Процветали насилие и грабеж. Реп спрятал семью в пещере и жил, как раб, пока его родственники и друзья не перемерли, не выдержав испытаний, а те, кто выжил, стали алчными и жестокими – совсем не такими, как были до катаклизмов. Из-за нехватки кислорода младенцы развивались медленно и часто болели. Реп не помнил своей миссии на Земле. Главный агент отправил Инспектора узнать, кто из путешественников во времени выжил, но не может покинуть Землю. Инспектор встал у входа в пещеру и попросил приюта, а Реп, узнав его по тембру голоса, все вспомнил и в ужасе упал на кучу костей. Инспектор помог ему оправиться от шока и вознестись на родной Млечный Путь.
– Теперь вы знаете, почему я сочувствую вам, жителям Земли, – доброжелательно сказал Реп и пригладил непокорные седые волосы. – Я знаю, вы с радостью грабите и убиваете, но это – не ваша вина. Это результат несчастного случая – столкновения Земли с кометой.
– Где я? – пробормотал фермер. – Что за черт?
Реп возмутился. Значит, он зря старался? Нужно срочно освежить в памяти обычаи американских провинциалов. Он попросил своего ассистента поговорить с гостями, но гости совсем не походили на мистера и миссис Общительность. Реп вздохнул, включил Х-луч и показал им Землю – черную точку, плывущую в темно-серой мгле и окруженную миллиардами ослепительно ярких траекторий и точек. Он объяснил ошеломленной паре, что сейчас они находятся в карантине – вдруг привезли микробов? Агенты умели защищать себя радиацией и антителами, но на местности все пришлось бы выкорчевывать и засевать заново.
Потом Реп провел вермонтцев в лабораторию, где в камерах с микроклиматом выращивались растения, животные и насекомые, ждущие своей очереди материализоваться на одной из планет. Для одной планеты – с высокой степенью притяжения – вырастили коротеньких приземистых существ и теперь разводили различные виды для их размножения.
– Это – как игра. Очень интересно создавать формы, цвета, людей…»
– Я не удержалась и заглянула в твою книгу, – призналась я Хоку, вернувшись к бассейну. – По-моему, очень развлекательно.
– Она не для развлечения. Моя книга будет развивать в читателях духовность, которая в конце концов позволит им понять, что это не вымысел, а реальность.
– Понятно… Ты хочешь сказать, что все это было на самом деле? – Похоже, я ошиблась в своем выборе.
– Этого я не утверждаю. Просто мне хочется, чтобы читатель понял: эта книга – не для развлечения. – Он раздраженно дернул себя за колокольчик в ухе.
Назавтра мы чистили астральные каналы, ведущие от моего эфирного двойника, где бы он ни был, к «вульгарному физическому организму».
– Ты вдыхаешь около двадцати тысяч раз в день, – сообщил Хок. – Большая часть этих вдохов слишком поверхностна и заполняет всего одну шестую легких. Тело функционирует на самом минимальном уровне. Тебе придется научиться дышать так, чтобы потенциальная энергия Праны[9] передалась к сексуальной чакре, пробудила твою дремлющую Кундалини[10] и заставила через спинной мозг вдохнуть в тебя всепоглощающее пламя Майтханы Бога Шивы.
– Извини? – Я ничего не поняла в этом жаргоне, как не понимала когда-то футбольные разглагольствования Джо Боба или рассуждения о Декарте мисс Хед. Конечно, у меня есть энциклопедия и словари, но я сама не знала, хочу ли, чтобы отношения с Хоком развивались и дальше. После его книги я в этом очень даже сомневалась. (Он сумасшедший? Или пророк?)
– Потом поймешь, – небрежно отмахнулся он.
Мы сидели, скрестив ноги, у бассейна и старались отрешиться. Интересно, тот факт, что Венди может упасть в бассейн, – тоже мелочь? Мы семь раз вдыхали, делали паузу и выдыхали тоже семь раз. Потом мычали «Аум». Я ждала, когда пробудится моя дремлющая Кундалини.
– Ничего не происходит, Хок.
– Откуда ты знаешь? Ты же не представляешь, что должно произойти. – Он безмятежно смотрел на меня. – Ты настолько неразвита, что ждешь немедленного результата, а так не бывает. Вроде как я принимал колеса в Монреале – раз – и готово! Слишком много хочешь! Наверное, ты и в сексе сразу кончаешь.
– Ничего подобного, – возмутилась я. – Знал бы ты, сколько раз я умоляла Айру не торопить меня! Ты просто сваливаешь на меня собственные недостатки.
– Ничего я не сваливаю. Я так подавил свои страсти, что совсем не испытываю желания. Таким невозмутимым людям, как я, незачем что-то сваливать на других.
– А как ты определил, что избавился от страстей?
– Когда-нибудь поймешь. – Он закрыл глаза и принял позу удержания семени. – Делай как я!
Подошла Венди, отставила ножку, пробуя подражать нам, но не удержалась и упала. Я бросилась утешать горько плачущую дочку, а Хок мрачно вздохнул и закрыл глаза. Я отвернулась и отправилась укладывать малышку спать.
В заднем дворе около фамильного кладбища Блиссов Хок воткнул в землю четыре палки, расстелил скатерть с моего кухонного стола и положил на нее кучку земли. Нашел камень и разровнял ее так, что получился круг размером с тарелку. Мы сели на скатерть и уставились на этот круг. Оказывается, таким образом мы сосредоточивались на Майтхане. «Огромный и откровенный, гениальный Укрыватель подземных секретов», – бормотал Хок с нежностью пылкого любовника, а я презрительно шептала: «Деньги – к деньгам, деньги – к деньгам» и старалась подсчитать, сколько человеческих поколений прошло за время существования на Земле жизни.
Потом он заставил меня открывать и закрывать глаза – как затворы фотоаппарата, – чтобы запечатлеть на сетчатке духовный образ Майтханы. Наконец встал и потащил меня к бассейну.
«Наконец-то, – подумала я. – Вот оно!»
Он столкнул меня в воду, прыгнул сам и закрыл глаза.
– Зажмурься! Видишь его?
Я старалась, но, кроме черноты, ничего не увидела. Может, соврать? А то не захочет совершать ритуал совокупления с такой тупицей.
– Что?
– Светящийся круг, очищенный от материального несовершенства.
– Ах…
В эту секунду открылась калитка, и Венди – благослови ее Бог! – спасла меня от необходимости признаться, что Хок выбрал себе в партнеры непроходимую дуру.
Вечером я отыскала на чердаке елочные гирлянды, мы натянули их – красную и голубую – в каморке и уселись на койку в позе лотоса. Он надел мои «Леди Булова» и велел открыть глаза, когда, по моему мнению, пройдет тридцать минут.
Задание показалось мне очень простым. Я стала считать тридцать раз по шестьдесят – на сей раз не подведу!
Вскоре это дурацкое занятие мне надоело, я еще посидела, скорчившись, и позвала Хока. Он посмотрел на часы и записал на бумажке время. Потом снял красную гирлянду и велел считать снова.
Через какое-то время все повторилось, только я сидела под красной гирляндой. Я сочла это довольно глупой прелюдией к сексу. Неужели не придумали чего-нибудь поинтересней?
После четвертого раунда Хок сказал:
– Хорошо. Хватит. Под красной и голубой ты назвала двадцать четыре с половиной минуты, под голубой – двадцать семь минут, под красной – тридцать три, без гирлянд – тридцать.
Господи, неужели я опять провалилась? Не смогла даже точно оценить время. Нечего и надеяться на неземное блаженство. Я виновато опустила глаза. Что ж, по крайней мере, я старалась.
– Это наводит меня на мысль, – задумчиво проговорил Хок, – что тебе ничто не поможет.
Я разочарованно побрела наверх в свою одинокую огромную кровать.
Утром Хок сухо сказал:
– Я надеялся обойтись без этого, но, боюсь, ничего не выйдет. Сплавь на сегодня ребенка.
Вернувшись от Анжелы, я помчалась вставлять спираль. Хок ждал меня на койке. На столике стояли кувшин с водой и стакан.
Он услышал мое предупреждающее покашливание и жестом велел лечь рядом. Я скромно потупилась, выполнила приказ и закрыла глаза в ожидании поцелуя.
Он встал и начал рыться в рюкзаке.
– Все в порядке, – прошептала я. – Я уже вставила спираль.
– Что? – Он вытащил маленький пузырек и вылил его содержимое в стакан с водой. – Пей.
– Что это? Экзотическое возбуждающее? – Я отхлебнула.
– ЛСД.
– ЛСД?
– Расслабься и пей.
– Но я не хочу ЛСД.
– А участвовать в Майтхане?
– Конечно, хочу. Но как ЛСД поможет нам трахаться?
– Черт побери! Сколько тебе говорить, что это не траханье? Это не имеет ничего общего с теми отвратительными движениями, к которым ты привыкла!
– Откуда ты знаешь, к чему я привыкла?
– Мне незачем это знать! В том, к чему я пригласил тебя приобщиться, нет и намека на похоть, какую бы форму она ни принимала. Я пытаюсь внушить тебе, что ты – не просто физическое тело, требующее удовлетворения. Ты – женщина. Я – мужчина. Во время Майтханы мы не просто спариваемся – мы уравновешиваем свои противоположности и торжествуем в единстве!
Завороженная такими громкими словами, я залпом допила остальное. Значит, нашей целью не было достижение оргазма?
– Я давно готов для Майтханы. Я делаю все это ради тебя. Хочу, чтобы ты испытала запредельное наслаждение.
Я уставилась на него: что он мне Дал? Никакого эффекта.
– Что-нибудь чувствуешь?
– Нет. Совершенно ничего.
– Ты думаешь, я тебя дурачу? И это не ЛСД?
Я промолчала. В конце концов, не совсем же я идиотка, чтобы всерьез ждать чего-то сверхъестественного от его упражнений?
– У меня столько ЛСД, что можно спускать линкор, – продолжал он. – Прошу тебя, поделись со мной видениями, которые скоро возникнут. Некоторые после принятия дозы спят, некоторые ходят, кто-то фантазирует…
– Больше всего мне нравится твое лицемерие, – холодно ответила я. Кирпичи над головой стали шевелиться, но я не сказала об этом Хоку – нечего выставлять себя на посмешище. Вернется к своим дружкам-дезертирам и будет рассказывать о моих галлюцинациях после стакана чистой воды… Мне показалось, что надо мной уже хохочет весь мир…
– Это не ради забавы. – Неужели я не замечала, что он картавит? И рот у него как у рыбы. – Я покажу тебе скрытую сторону жизни. – Вместо глаз у него ледяные ромбы, а в бороде ползают мохнатые пауки. Да еще и шипят…
– Ты что-нибудь чувствуешь? – прогремел гулкий голос, как прибой в океанской пещере.
– Нет.
Я действительно ничего не чувствовала. У меня не было органов чувств. Телесная оболочка обмякла и спала с меня гниющим, вонючим куском мяса. Я имела к ней такое же отношение, как к отвратительной куче хрящей и мяса, глазеющей на меня льдинами-ромбами.
Я захихикала. Вот умора! Я всю жизнь кормила, одевала это тело и преклонялась перед ним, и все – готово! – оно умерло. Вот потеха!
Кусок жира у стены заискивающе улыбался. Дурак! Не понимает, что тоже мертв. Хотел отправить меня морем в Марокко, но не успел: тоже умер. Труп продает труп! Я стонала от смеха.
Хок медленно – несколько часов – снимал рубашку. Я следила, как ленивые пальцы расстегивали пуговицы; как поднялись – ну и скорость! – вверх руки и выскользнули из рукавов; как шевелится, будто трава под ветром, мех на мускулистой груди. Он встал, начал расти, как стебель боба, и, когда вырос на сотню ярдов, закружился. Кто он? Что ему нужно? Что хочет показать мне? Свою татуировку? Хок поднес руку к моему лицу и стал поигрывать мышцами так, что татуировка дрожала и шевелилась. Я с трудом сосредоточила взгляд на внешнем контуре. Какая совершенная окружность! Она достойна внимания. Татуировка жива! Узор вздрагивал, дышал и кружился. По лабиринту проносились все цвета радуги. Похоже на видимый электрический ток…
Я сосредоточилась на лепестках. Какие точные в них треугольники!
Ловушка! Меня, как Ганса и Гретель в сахарный домик, вели туда, где жил удивительный монстр: он выплевывал из окровавленной пасти все эти лабиринты, лепестки и узоры с единственной целью – заманить меня в свою берлогу.
– …существуют разные уровни личности, – доносился из-под земли голос Хока. Хок заодно с монстром! Конечно! Ведь монстр живет в его бицепсе. Я фыркнула и отвернулась от мерзкой руки. Спасена!
Он дотронулся до моего лица – и я снова увидела татуировку. «Нет!» Или мне показалось, что я закричала?
– Смотри! – голос отражался от стен, как взрывные волны в испытательной камере на заводе майора. – Смотри!
– Нет! Не хочу!
– Ты должна! – гремел надо мной голос.
Я упрямо закрыла глаза. Меня затошнило. Хотелось привести свои мысли в порядок, но они рассыпались, как кубики Венди, и дико плясали.
Оставалось одно: открыть глаза. Я увидела яркие лепестки, треугольники – вперед, в распахнутую пасть монстра-вампира! Из нее вытекала алая кровь, а белые клыки грозились вонзиться в меня.
– Сосредоточься! – раздался загробный голос. – Это только подготовка. Сосредоточься!
Я широко раскрыла глаза, монстр исчез. Передо мной был череп, похожий на тех, что высекал на надгробиях Папа Блисс. Вместо короны на голове торчали два красивых пятнистых крыла.
Я с удовольствием смотрела на череп: неужели можно бояться такого симпатичного существа?
– …Правые треугольники олицетворяют Инь и Янь, активное и пассивное, мужское и женское… – бубнил назойливый голос.
– Да заткнись, Хок, – весело проговорила я.
– …три угла символизируют интеллект, эмоции и физическое состояние…
– Да заткнись же! – крикнула я и засмеялась. Вот самонадеянный невежда! Но как выбраться из этой трясины? Я улыбнулась добродушному черепу и вздрогнула: передо мной снова был монстр.
Я вспомнила, как уже избавлялась от него, и зажмурилась. Может, сработает? Он действительно исчез, уступив место черепу. Но теперь мне было не до смеха: череп скрежетал зубами, скрипел и издавал какие-то дикие звуки. Я чуть не вскочила и не закружилась, как марионетка на проводах высокого напряжения вместо веревочек, в бешеном танце. Что хуже: ежиться от страха или скакать от непонятного восторга? Я металась между страхом и восторгом уже тысячу лет, боясь остаться наедине то с монстром, то с черепом.
Я понимала, что и то и другое не существует, но… Я видела их своими глазами. Наверное, я – шизофреничка.
Я догадалась, что могу управлять этим бедламом: нужно только сощуриться и найти нужную точку зрения: появится череп – улучшится настроение. Несчастный Хок! Как он жалок! Сидит, сгорбившись, рядом со мной и скучает. Мысли скакали, как подбитые птицы, и улетали куда-то в космос. Я стала Богом. Я смеялась, как Бог. Я могла создавать и разрушать этот мир.
Мне понравилось то, что я создала. Ни войны, ни нищеты, ни несправедливости. Это просто химеры. Епископ Беркли во всем был прав. Существую только я. Как хорошо! Можно считать все страдания развлечениями. Я достигла духовного совершенства…
Через несколько веков блаженства я подняла голову и увидела мистера Дезертира: он наклонился надо мной, закрыв бородой свой срам, а в руке блестел шприц. Зачем-то снял мои джинсы. Мне стало смешно: он решил трахнуть Бога. У него был шанс, когда я была просто смертной, но он отказался, а теперь об этом не может быть и речи. Я оттолкнула волосатые руки.
– Я спущу тебя на землю, – прорычал он. – Нужен укол.
Вниз, вниз, вниз… Я летела с небес по спирали в сумеречную преисподнюю. Шахтеры, придавленные обрушившейся кровлей, беглые рабы, солдаты, выстроившиеся в ряд над несчастной вьетнамкой… Все семь смертных грехов – высокомерие, скупость, сладострастие, гнев, чревоугодие, зависть и лень – царили вокруг. И все принадлежали мне. Я вернулась в свое потное тело, будто в капкан. Мысли были тяжелыми, словно на мозг надели часы Джо Боба. Я уснула…
Хок протянул мне стакан воды и две таблетки.
– Возьми. Станет легче.
По-моему, мне стало бы легче только от цианистого калия. Надеясь, что он хочет убить меня, чтобы ограбить дом, я залпом осушила стакан и через несколько минут почувствовала себя нормально.
– О Боже! Я забыла о Венди! Бедная Анжела! – я вскочила и собралась бежать.
– Успокойся, – протянул Хок, не отрывая глаз от моих «Леди Буловой». – У тебя в запасе еще полдня.
Я села на койку. Мне казалось, что прошла по крайней мере декада.
– Это было удивительно…
– Пожалуйста! – он затряс головой так, что зазвенел колокольчик. – Я не хочу об этом слышать.
– Да, но…
– Нечего удивляться, черт побери! На самом деле все очень просто. Должна знать из университетского курса. Галлюциногены уничтожают мозговой фильтр, который управляет количеством и природой чувственных возбудителей, пропуская их в мозг. В результате сознание тонет в ощущениях. Длительность восприятия строго пропорциональна количеству сенсорных впечатлений, полученных мозгом. Большое дело!
– Но если это не «большое дело», – огрызнулась я, обидевшись, что мои мистические видения объясняются так просто, – зачем было давать мне ЛСД?
– Затем, что ты никогда не поняла бы свойства наркотиков, не испытай их сама.
– Знаешь, – признался вечером Хок, – я никак не могу решить, чем же является моя история – комедией или трагедией?
– Разве это имеет значение?
– Конечно. Жанр определяет структуру произведения. В комедии жизнь продолжается, герои выживают в самых невероятных ситуациях, а в трагедии, наоборот, умирают и тянут за собой остальных.
– И в чем проблема?
– Понимаешь, у меня должно быть не менее десяти томов. Я только начал. Я хочу проследить возникновение жизни, земли, солнца, молекул, атомов и охватить период в биллионы лет. Вопрос – комедия это или трагедия – решающий. Представь себе космос. Возможны два варианта: или в результате взрыва изменяется время – это комедия, или возникает Черная дыра, поглотившая солнце, – это трагедия. Нужно решать…
Айра приехал точно в тот день, когда обещал. В первый же вечер он черкнул что-то в кухонном календаре и сверкнул на меня глазами:
– Сегодня, Джинни! Если не сделаем сына сегодня – не сделаем никогда! Я столько дней копил сперму!
– Хорошо.
Я уложила Венди, вымыла посуду, послушала с Айрой новости и поплелась за ним наверх. Я ощущала себя Марией-Антуанеттой, идущей на эшафот. Хок вдохнул в меня новую жизнь. Как можно забеременеть от Айры, если все мои мысли крутятся вокруг Майтханы? Пора сделать выбор, решила я, подмываясь содовым раствором.
Решительно вошла в спальню. Айра притаился под одеялом. Я вытащила из шкафа свое белье и направилась к двери.
– Ты куда?
– В комнату для гостей.
– Для гостей?
– Для гостей.
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас.
– Тогда я пойду с тобой.
– Не вижу необходимости.
– Но мы же хотим сделать сына, – похотливо хихикнул Айра.
– Ничего подобного.
– Что?
– Я не хочу никакого сына.
Он вздрогнул, как от удара.
– Не понимаю.
– Я не хочу больше детей, – выпалила я.
– Не хочешь больше детей? – медленно повторил он.
– Айра, не будем погонять мертвую лошадь.
Снова потекли однообразные дни. Но теперь я обслуживала троих: Айру, Венди и Хока. Я вставала, готовила завтрак Айре и поднимала Венди. Потом, прячась от Айры, чистила овощи Хоку. Когда он уходил, я кормила Венди, укладывала ее спать и спускалась в подвал. Хок отрывался от книги, завтракал, и мы принимались за упражнения: дыхательные, созерцания и удержания семени. По сто восемь раз в день произносили «Аум» и слушали правыми ушами внутренние голоса: в зависимости от состояния души они должны были звучать то как жужжание пчел, то как звон крошечных колокольчиков, то как прибой океана или как звуки флейты. Должны были… Я слышала только биение своего сердца, и, надо признаться, это меня убивало. Мы смотрели, как от разных частей наших тел поднимались разноцветные волны. (Точнее, смотрел только Хок, потому что я ничего не видела.) Сжимали свои анальные отверстия, чтобы преградить путь ядовитому огню, проникающему в нас таким образом. Закрывали по одной ноздре и вдыхали и выдыхали через другую в сочетаниях, понятных одному Хоку. Надували щеки, представляя, что с каждым вдохом в легкие вливается жизненная энергия. Клали сцепленные руки на солнечные сплетения и представляли, как от дыхания раздуваются яркие языки пламени. Сжимали брюшные стенки и ритмично дышали. Дотрагивались правой рукой до сердца и сорок два раза произносили то «Инь», то «Янь».
