Текст книги "Апостолы Феникса"
Автор книги: Линн Шоулз
Соавторы: Джо Мур
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)
ЧУЖАЯ
2012, Майами
Сенека проснулась поздно, а не в половине седьмого, как всегда. Легла она тоже поздно, но все равно столько спать было ей непривычно. Должно быть, сказалось действие лекарств. Она лежала в постели, безучастно глядя в потолок. Мысли в голове путались. Даниель, все, что случилось в Мехико, джип с оранжевыми противотуманными фарами, пропавший багаж, сообщение на автоответчике…
Она со стоном откатилась от солнечного света, полосами падающего сквозь ставни. Попыталась заснуть снова, но не смогла – ее внутренние часы были установлены на полседьмого. Тем не менее вставать не хотелось. День обещал быть отвратительным, так зачем спешить?
Полчаса спустя она наконец вытащила себя из постели.
Душ смыл непрошеные слезы, но не горечь от осознания того, что, куда бы она ни пошла, она всегда теперь будет одна. Мама сказала бы: встань, оденься и пойди проветри мозги. Бренда Хант умела смотреть в корень.
Одеваясь, Сенека продумывала, что нужно сделать в этот день. С редактором она уже несколько раз говорила из больницы в Мехико. Она хотела вернуться на работу сразу же, он настаивал, чтобы она восстановила силы дома, а потом, когда будет полностью готова морально и физически, постепенно возвращалась к своим обязанностям. Она предложила написать статью о том, что произошло, но он ответил, чтобы она оставила эту тему. «Для статьи этого недостаточно», – произнес он свою любимую фразу, обычно служившую для того, чтобы выжать из журналиста максимум материала. Поэтому первым пунктом в ее повестке дня был звонок по поводу багажа. Если сумки нашли, у нее будет хотя бы часть записей, которые она делала для статьи.
Пять минут спустя, получив неутешительный ответ, Сенека бросила трубку. Интуиция у нее работала неплохо и сейчас подсказывала, что багаж не просто задержался, а потерян безвозвратно. Так что же, теперь весь день пройдет так же?
Она чувствовала себя как будто с похмелья – вялая и подавленная, с ужасом ожидала, что вот-вот заболит голова. Наверное, не стоило глотать столько лекарств. В ванной она попила воды, подставив ладони ковшиком под струю из крана. Позавтракав булочкой с диет-колой, она оделась, надвинула поглубже бейсболку, чтобы закрыть рану на голове, и вышла из дому. Начнем с самого неприятного.
– Как дела у мамы? – спросила Сенека у невысокой пухленькой медсестры, с которой познакомилась полгода назад, когда поместила мать в эту больницу.
– День на день не приходится.
– А сегодня?
Сестра пожала плечами.
Сенека понимающе кивнула и, пройдя по коридору дома престарелых «Парк Вью», вошла в комнату своей матери. Видит Бог, она терпеть не могла такие учреждения и не хотела отдавать мать сюда, однако пришлось, ради ее же безопасности и надлежащего ухода.
Бренда сидела в кресле у окна, с игрушечной собачкой на коленях, под носом – прозрачная трубочка для подачи кислорода. Хрупкая, в чем душа держится, тонкая, словно бумажная кожа испещрена темно-багровыми пятнами – результат лечения преднизоном. На прикроватной тумбочке стоял поднос с нетронутой едой. В комнате пахло застарелым потом.
– Мама? – Мать повернулась к ней, посмотрела совершенно пустыми глазами. Сердце Сенеки упало. В серых, некогда небесно-голубых глазах был только туман, и такой же туман был у нее в голове.
– Белль, ты принесла карты? – голос звучал хрипло и слабее, чем обычно.
Сенека перевела дыхание. Глубоко вдохнула.
– Мама, это я, Сенека. – Она подошла ближе к матери. Бренда наклонила голову.
– Карты? Мы не можем играть без карт.
Сенека часто слышала воспоминания матери о подруге Белль, еще одной вольной душе из числа ее друзей по колледжу. Среди других ее приключений, таких как сидячие забастовки и марши протеста, была поездка в Вудсток в тысяча девятьсот шестьдесят девятом, три дня мира, любви и музыки, и наркотиков, конечно, тоже. Завтрак в постель на четыреста тысяч человек, как любила говорить ее мать. Это была цитата, но она никогда не могла вспомнить, кто это сказал на фестивале. Другая ее любимая фраза была: «Если ты помнишь шестидесятые, то тебя там на самом деле не было».
Теперь на ее мать было тяжело смотреть – волосы совершенно седые и непричесанные, артритные шишки на пальцах, глубокие складки вокруг рта, скрипучий голос бывшего курильщика и эти пустые глаза… Сухие губы потрескались… Давно исчез даже след прежней страстной, активной, полной жизни женщины с тягой к некоторой дикости.
– Нет, мама, это не Белль. – Она нежно взяла мать за подбородок, чтобы удержать ее внимание. – Это Сенека, твоя дочь. Почему ты не ешь? Мы же говорили об этом в прошлый раз. Помнишь?
Она знала, что у матери есть некоторые задатки примадонны, и отказ от пищи может оказаться уловкой для привлечения внимания. На мгновение у нее в сердце вспыхнул гнев, смешанный с горечью.
– Ты же понимаешь, что тебя убивает не эмфизема, ты сама довела себя до такого состояния…
Впрочем, Сенека пришла не для того, чтобы ссориться с матерью. Но она не могла смириться с тем, что теряла последнего на свете человека, который любил ее, интересовался ею. А Бренда любила ее, пока…
Мать смотрела безучастно, и Сенеку вдруг прорвало:
– Как тебе удавалось оставаться всю жизнь такой сильной? Такой уверенной и независимой? Пока ты не заболела, у тебя не было ни тени сомнения, ни секунды нерешительности. Всегда такая, черт возьми, непреклонная. И почему эти качества не перешли ко мне? Мне кажется, я не выдержу, не выдержу… – Она отвернулась от Бренды. – Черт, что я говорю? У меня такое несчастье… – Она подавила рыдание. – Мама, Даниель…
– Я думаю, Белль мухлюет. Но я позволяю ей выиграть. Для нее очень важно выиграть. – Даже эти несколько слов вызвали у Бренды одышку.
Подождав еще немножко, Сенека взяла ее за руку.
– Они хоть заботятся о тебе, мама? У тебя все в порядке?
– Да, но мне нужны игральные карты.
Сенека подошла к краю кровати и села.
– Надеюсь, у тебя все в порядке. – Она погладила мать по руке. – Думаю, ты бы мной гордилась. У меня были чертовски трудные две недели, но я еще на ногах. – «Звучит глупо, зато правда», – подумала она.
Было так странно разговаривать с Брендой, которая даже не узнает ее. Мать стала совсем чужой. Бывали дни, когда у нее случались непредсказуемые моменты прояснения. Поначалу периоды ясности были более долгими, но с годами сократились до нечастых искр, которые болезнь быстро гасила.
Сенека не представляла, как зацепить и вытянуть к реальности хотя бы небольшую часть сознания матери. После короткой паузы она начала сначала:
– Я только что вернулась из Мексики. Помнишь, я говорила, что мы с Дэном собираемся там пожениться? Помнишь?
– Ты заказала ушные свечи?
Сенека закусила нижнюю губу. До того как ее мать заболела болезнью Альцгеймера, она владела магазинчиком товаров альтернативной медицины. Ушные свечи были из его ассортимента.
– Да. Их уже отгрузили. – «Невинная ложь».Магазин продан год назад. Он никогда не был прибыльным, но в нули выходил. Она посмотрела на мать и ее привычно замутило. – Но я проверю еще раз. Мы не останемся без ушных свечей!
Сенека встала и поцеловала мать в лоб.
– Я люблю тебя, мамочка, – прошептала она. – Мне тебя очень не хватает.
– И не забудь эхинацею. Скоро сезон гриппа.
– Конечно. – Сенека помолчала. – Я обо всем позабочусь.
– Мне так хочется пить.
Сенека взяла с ночного столика пластиковый кувшин для воды. «Не просто пуст, а сух, как Аравийская пустыня. Когда его в последний раз наполняли? Пластиковая чашка в том же состоянии. Сучьи дети».Она схватила и кувшин, и чашку.
– Сейчас принесу воды.
Бренда Хант улыбнулась, но Сенека понимала, что не ей.
В коридоре Сенека остановилась у поста медсестер.
– Извините, – сказала она, глядя на молодую медсестру, которая болтала по мобильному, жеманно наклонив набок голову и хихикая. – Извините! – повторила она несколько громче.
Сестра закрыла телефон.
– У моей матери совсем нет воды, – сказала она негромко, но так, что ее голос был слышен очень хорошо и очень далеко.
– Скоро кто-нибудь придет…
– Нет, – сказала она еще громче. – Не «скоро», а сейчас. У нее нет воды уже бог знает сколько времени, и она очень хочет пить.
– Мы делаем обходы. Вы же понимаете, она не единственный пациент в клинике. Мы стараемся как можем.
Сенека с размаху поставила кувшин и чашку перед ней на стол.
– В этом кувшине воды нет уже несколько часов, а может, и дней. Как можно оставить ее без воды? Она ничего не ест. Кто-нибудь это заметил? Я не могу здесь стоять целый день – каждый день – и следить, чтобы она получала необходимый уход! За это я плачу вам!
– Мисс Хант, успокойтесь.
Сенека обернулась на голос – это была старшая медсестра, которую она встретила, едва войдя в больницу.
– Я очень хочу успокоиться. Ничего так не хочу, как душевного спокойствия. Я очень хочу быть уверена, что когда я отсюда уезжаю, о моей матери заботятся. Она сегодня поела? Вы поменяли ей пеленку?
– Мы все…
Сенека сказала негромко и спокойно:
– Просто налейте ей воды в кувшин, ладно? Если это не слишком сложно.
– Сейчас, – сказала сестра и забрала кувшин и чашку.
Сенека повернулась к выходу. Но прежде чем отправиться к машине, она зашла в бухгалтерию «Парк Вью» и выписала чек за этот чертов уход на следующий месяц. Сев в машину, она вставила ключ в зажигание, но поворачивать не стала, а положив руки на руль, опустила на них подбородок. Мать надо переводить в другое место, получше. Но это дорого. В журнале ей платили прилично, но не запредельно. Срок аренды квартиры истекает. Другую квартиру, где они собирались жить с Дэном, она не потянет, и вряд ли она получит назад задаток. И что, если ей не удастся возобновить аренду?
В одном можно не сомневаться: если сидеть здесь и раздумывать обо всем об этом, к лучшему ничего не изменится.
– Встряхнись, Сенека. – Она выпрямилась на сиденье и повернула ключ. – Вперед, навстречу миру! Давай решать проблемы по мере их поступления.
В списке дел на утро еще значилось: разобраться с арендой квартиры и принять решение по поводу сообщения на автоответчике.
Десять минут спустя Сенека уже сворачивала в гараж своего дома. И вдруг резко нажала на тормоз.
– Поверить не могу!
На ее законном месте был задом запаркован темный «мерседес» – внедорожник с оранжевыми противотуманными фарами.
СЧАСТЛИВЧИК
1876, север штата Сонора, Мексика
Гровс открыл глаза. Полная луна сияла прямо над головой. Что-то разбудило его. Но он не мог припомнить…
Рычание! Звук раздавался совсем рядом. Два, может, три зверя.
Он сел. В серо-стальном сиянии луны пара койотов стояла над трупом ковбоя, которого он застрелил. В глазах у них отражалась луна, оскаленные клыки сверкали.
Он потянулся к револьверу. Крепко обхватив рукоятку, он уже начал целиться, как вдруг ужасный крик разорвал ночную тишину. Койоты подняли головы и принюхались. Их позы перестали выражать угрозу. Это был горный лев, пума, причем близко.
Еще один вопль, теперь всего в нескольких ярдах. Койоты сорвались с места и умчались вниз по тропе в овраг.
Гровс встал на ноги, готовый стрелять, как только гигантская кошка приблизится. Он знал, что она пришла за телом…
– Какого черта? – он глянул вниз и схватился за живот. Рубашка затвердела от засохшей крови. Ковбой его подстрелил, вспомнил он. Боль была ужасной, его швырнуло на землю. Он никак не мог выжить, если ему кишки разорвало. И тем не менее…
Пулевое отверстие на рубашке подтверждало, что пуля действительно в него попала. Он провел пальцами по животу. Вот рана, она болезненно реагирует на прикосновение, но она почти зажила!
Краем глаза Гровс заметил движение. Пума бесшумно спрыгнула со скального уступа, приземлившись недалеко от мертвого тела, припала к земле и приготовилась к прыжку, подняв переднюю лапу. Гровс стоял неподвижно, сдерживая дыхание. Пума начала подкрадываться к трупу ковбоя. И к Гровсу.
Не сводя с нее глаз, он опустил руку и выхватил револьвер.
БУМ!
Выстрел огласил Ущелье Изменника, эхо заметалось между скалами. Пума метнулась вверх по склону и исчезла во тьме. Выстрел ушел в «молоко», но хоть хищник ушел.
Пытаясь собрать мысли воедино, Гровс повесил на плечо «Биг-Фифти». Потом зашел в рощу, поискал мулов. Не нашел. В лунном свете спустился по узкой тропинке на дно ущелья и там обнаружил труп одного из мулов – видимо, тот впал в панику еще при первой перестрелке и сорвался со скалы, пытаясь сбежать. Второго мула не было видно. Жизненно важно не только найти его, но и вторую тягловую единицу, чтобы тащить фургон. Может быть, какая-нибудь из ковбойских лошадей еще не ушла далеко.
Гровс шагал на юг по каменистой долине, потирая живот и пытаясь понять, почему на нем столько засохшей крови, а от раны лишь едва заметный след. Почему он все еще жив? Невозможно поверить в чудо, но в два чуда…
Может быть, он мертв, только не знает этого?
На рассвете Гровс отыскал мула в каньоне с отвесными стенами к югу от Ущелья Изменника. Потом увидел лошадь одного из всадников. В городе придется объяснять, откуда лошадь. Что ж, скажет, что повезло: когда один его мул издох от укуса змеи, в ущелье он нашел эту беспризорную лошадь.
Он сел в седло и, ведя мула в поводу, поехал назад. Медленно двигаясь по ущелью, усыпанному останками федералов, он посматривал вверх, на вершину хребта. Мелькание черных крыльев показывало, что грифы уже собрались пообедать ковбоем, которого он застрелил. А скоро Гровс наткнулся на тело первого ковбоя. «Биг Фифти» разнесло ему голову куда круче, чем ожидал Гровс. В конце концов, это ружье валит бизона с одного выстрела. Грифы, пировавшие у трупа, сердито отодвинулись, чтобы пропустить Гровса. Оглянувшись через плечо, он увидел, как они, размахивая крыльями, прыжками возвращаются обратно, чтобы продолжить пир.
У края зарослей Гровс задержался и оглядел обе стороны затерянной долины. Он слышал одинокий вороний крик, отдаленное журчание ручья, шепот ветра. Никакого движения.
Он повернулся, прошел между деревьями к подножию скалы и заложил динамитные шашки под основание кучи камней, закрывающей проход к пещере. Нагнулся, чиркнул спичкой о скалу и поджег фитиль. Несколько секунд понаблюдал, как тот горит, потом быстро отошел через рощу к зарослям кустарника в нескольких сотнях ярдов.
– Ну-ка приготовьтесь, ребятки, – сказал он, подходя к привязанным мулу и лошади. Если тот, другой, мул сломя голову бежал от выстрелов, как-то они отреагируют на взрыв.
Через полминуты раздался приглушенный грохот, земля вздрогнула, над вершинами деревьев заклубилось облако пыли, но его унес ветер.
– Посмотрим на дело наших рук. – Он отвязал животных, разобрал поводья и повел их к деревьям. Его глазам предстала куча камней, разбросанная взрывом. Препятствие в начале узкого прохода почти исчезло. Опять удача.
Гровс снова привязал животных и устремился по узкому проходу в скалах ко входу в пещеру. Нашел факел, зажег и вошел в сокровищницу апачей. И вот он уже стоит, обводя восхищенным взглядом груды золота, сундуки с сокровищами и сотни бесценных вещей, собранных индейцами.
Когда свет факела засверкал на поверхностях из драгоценного металла, Гровс глубоко вздохнул и потрогал дыру в рубашке, там, куда попала пуля.
– Я счастливчик, – произнес он и направился к сумкам с золотым песком.
АЦТЕКА
2012, Багамские острова
Скэрроу смотрел, как остров Андрос вырастает из серых туч. Иллюминатор «лирджета» косой сеткой расчерчивал дождь. Самолетик на шесть пассажиров выскочил из шторма и круто пошел на посадку в международном аэропорту Андрос-тауна. На носу самолета был изображен пылающий красный феникс, восстающий из огненного ада.
Он взглянул на сиденье напротив. Ремни безопасности удерживали на нем белый ящик размером примерно с микроволновую печь. Надпись на крышке гласила: «Институт судебной медицины Сан-Паулу, образец номер 1080».
Через несколько минут Скэрроу стоял под легким дождем и наблюдал, как его люди грузят ящик для образцов в багажник «бентли-континенталя». Его ближайший помощник Койотль держал над его головой зонтик. Закрыв багажник, Койотль продолжал защищать его от дождя, пока он садился на водительское место, потом обошел машину и сел на пассажирское сиденье. Скэрроу тронул машину с места и через предангарную площадку выехал на двухполосное шоссе, ведущее на север.
Койотль по мобильному обсуждал с поварами приготовления к ужину. Скэрроу посмотрел на красивого молодого мексиканца, служившего Миссии уже больше пяти лет. Он был персональным помощником Скэрроу, занимался его личными делами, а также то и дело возникающими спецпроектами, включая последний, в Мехико. Скэрроу искал работника – этнического ацтека и выбрал Койотля, потому что тот имел диплом историка со специализацией по Латинской Америке и обширные книжные знания о древней империи ацтеков. И Койотль много раз доказал свою безграничную верность.
Минут через десять из дождевой мглы показалось черное строение в форме ступенчатой пирамиды. В семидесятые годы двадцатого века индустриальный гигант «Гровс Ламбер» вырубил большую часть хвойных лесов северного Андроса. Сейчас из земли темно-зелеными солдатами вставали ряды вновь высаженных сосенок. А вдали, в глубине этого леса, был построен его дом – Ацтека, шестиэтажный монумент, достигающий небес, как великие ацтекские пирамиды его родной Мексики. Вот и высокая стена вокруг Ацтеки, украшенная затейливой резьбой с древними пиктограммами и глифами. Он свернул к распахнувшимся воротам, вооруженная охрана отсалютовала ему.
Пока «бентли» скользил по обсаженной пальмами подъездной дороге в милю длиной, Койотль закончил разговор.
– Утка по-пекински и ваш любимый острый суп из Сингапура. И пиво «Тайгер».
– Замечательный ужин для возвращения домой, – Скэрроу нажал кнопку на пульте, открыв одну из дюжины дверей гаража на нижнем этаже Ацтеки. Он загнал «бентли» внутрь и заглушил пятисотпятидесятисильный двигатель. В гараже стало тихо.
– Как себя чувствует Уильям?
– Беспокоен и вспыльчив. – Он посмотрел Скэрроу в глаза. – Но, по крайней мере, он принимает лекарства.
– А наш последний гость?
– Мэри – как ребенок рождественским утром. Удивительные открытия следуют одно за другим. Глаза горят от возбуждения.
– Что остальные апостолы?
– С каждым днем чувствуют себя все увереннее в новых ролях.
Голос Скэрроу изменился, в нем появилась угрожающая нотка.
– А какова ситуация с оставшейся в живых в Мехико?
Койотль наклонил голову, извиняясь.
– Надеюсь скоро уладить этот вопрос. Это был мой просчет.
– Найдите ее и позаботьтесь о решении проблемы. – И он сменил тему. – Коробку пусть извлекут из багажника и поместят в лабораторию. Завтра утром поставьте первым номером встречу с пластическими хирургами. Еще многое предстоит сделать.
Скэрроу отрыл дверь прихожей пентхауса на верхнем этаже Ацтеки. Движение двери автоматически привело в действие вентиляторы, не дающие воздуху снаружи попасть внутрь вместе с ним. Дезинфицирующие химикаты, подаваемые через спринклеры, затягивали помещение туманом. Скэрроу обул одноразовые больничные бахилы и, вскрыв целлофановую упаковку, надел поверх костюма зеленый бумажный халат. Подготовившись таким образом, он открыл стальную дверь и вошел в пентхаус. Тяжелая дверь стремительно захлопнулась у него за спиной.
Скэрроу подождал, пока глаза приспособятся к тусклому свету в гостиной. Кондиционер охлаждал воздух так сильно, что он почти видел собственное дыхание. Глухие толстые шторы полностью закрывали зеркальные окна во всю стену.
Воздух был пропитан запахом антисептиков, почти как в больнице. С ними смешивался сильный и резкий запах индийских благовоний. Их дым стлался по комнате, Скэрроу стоял словно среди облаков. Из проигрывателя где-то в дальнем углу лилось гудение австралийских трещоток и дудок диджериду.
Скэрроу шел из комнаты в комнату, пока не добрался до приоткрытой двери спальни.
Он открыл дверь. В центре комнаты стояла постель под пологом из тонкой сетки, закрывающим ее со всех сторон. Запах благовоний заставил его закашляться. Сотни горящих свечей были расставлены по столам и тумбочкам. В их свете комната казалась нереальной.
Скэрроу подошел к краю кровати и остановился.
– Воду для чая недокипятили, – произнес голос из-под сетки.
– Это дистиллированная вода. – В ответ Скэрроу услышал неодобрительное ворчание. – И ее кипятили полчаса, прежде чем заваривать.
Его глаза привыкли к тусклому свету, и он увидел, что человек уселся на кровати. Костлявая рука откинула полог, и вот человек стоит в нескольких футах от Скэрроу.
Билли Гровс был высок и худ, на нем были белая рубашка с длинными рукавами, трусы и ковбойские сапоги на босу ногу. Недельная щетина делала его лицо белым и нездоровым. Из-под кустистых бровей смотрели усталые глаза. Он подошел к креслу и сел.
– Как ты себя чувствуешь, Уильям?
– Меня пытались отравить.
– Зачем ты так говоришь?
– Ты пробовал еду?
– Это та же еда, какую тебе готовят с тех пор, как мы переехали сюда. Никто не пытался тебя отравить.
– Думаю, это чертовы апачи. Они хотят наказать меня.
– Нет никаких апачей, по крайней мере на Багамах.
– Кто-нибудь спрашивал про золото?
– Нет.
– Нельзя, чтобы о нем узнали.
– Золота давно нет, Уильям, – он подошел к Гровсу и пощупал ему пульс.
– Мне здесь не нравится. Я хочу на ранчо в Аризоне. Даже в Греции, даже на острове в Таиланде было лучше, чем здесь.
– Ранчо продано тридцать лет назад, – Скэрроу отпустил запястье Гровса. – Ты принимаешь свои лекарства?
– Они мне не нравятся.
– Они делают тебя спокойным и уравновешенным. Уменьшают уровень тревоги. Их надо принимать. Без них ты можешь впасть в депрессию.
– Что случилось с золотом?
– Ты отлично знаешь, что с ним случилось.
– Где плат? Его нет в убежище. Что ты с ним сделал?
– Он в безопасном месте. Не волнуйся.
– Почему здесь так жарко?
– Здесь холодище, Уильям. Я надеваю парку, когда захожу сюда.
Он с жалостью посмотрел на Билли Гровса – сто семьдесят лет сильно отразились на его рассудке. Сам он прожил почти пятьсот – и пребывал в здравом уме и твердой памяти. Но Скэрроу видел разницу. В отличие от Гровса, бессмертие было дано ему вместе с предназначением. И скоро он свое предназначение выполнит.
– Они мало кипятят воду, – Гровс нервно огляделся, как будто ожидая, что из тени появится кто-то еще. Потом посмотрел Скэрроу в глаза. – Я хочу знать, где плат. И что ты делаешь с этими людьми.
– С какими людьми?
– Которых откапываешь.
