Текст книги "В погоне за миражом"
Автор книги: Линда Дэвис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
Глава 16
Хелен почти доверху налила большой стакан водки и, отпив ровно половину, принялась мерить шагами квартиру – дорогую, уютную, купленную на честно заработанные деньги. Картины, серебро, персидские ковры, подарки Дая, памятные вещицы из ее прежней жизни. На все это она смотрела сейчас глазами прокурора: плоды обмана.
Одним глотком покончив с водкой, Хелен набрала номер Дая. Час ночи. После трех гудков трубку сняли, голос в ней звучал, как всегда, бодро.
– Дай, это я. Нам нужно поговорить.
– Что случилось, Хел? Где ты? Ты же должна была приехать. В чем дело?
– Прости, Дай. Конечно, мне следовало предупредить тебя, но сложилась такая ситуация… Господи, нет, только не по телефону!
– Где ты? Я подъеду.
– Нет. Я сама.
– Жду. – Последовала короткая пауза. – Будь осторожна за рулем.
Хелен достала из шкафа саксофон – инструмент объездил с ней весь мир. Как будто в глубине души она знала, что сюда уже не вернется.
Со скоростью девяносто пять миль в час она неслась по пустынной автостраде. Вокруг никого, не видно даже дорожной полиции. Предпраздничный час пик давно закончился. Принадлежавший еще отцу черный «БМВ» был выпущен двадцать четыре года назад, коллекционеры машин отдали бы за него целое состояние. В кабине стоял запах старой кожи и табака, а во влажном ночном воздухе Хелен казалось, что она чувствует даже легкий аромат отцовского лосьона после бритья.
Таким же пользовался и Дай. Отец и он представлялись Хелен близнецами. Оба росли в одной уэльской долине, ходили в одну школу. С помощью учителя-арабиста, ушедшего позже в Кембридж, оба получили стипендию в колледже Пемброук, где начали изучать арабский. По окончании учебы отец выбрал Сити, завел многочисленную клиентуру в странах Среднего Востока. Дай отправился в Дубаи, чтобы заняться там торговлей антиквариатом. Редкостное чутье, прирожденный инстинкт бизнесмена и тонкий вкус сделали его через тридцать лет миллионером. Дай никогда не был женат и не имел детей – говорил, что не считает себя вправе навязывать женщине свой образ жизни. Хелен стала ему дочерью. А сейчас Дай превратился в старого одинокого холостяка, горько сожалевшего о своем юношеском эгоизме.
Пошел дождь, вначале неуверенный и мелкий, будто тучи никак не могли разрешиться от бремени, затем небо как бы раскололось: на дорогу обрушились потоки воды. Почувствовав, что машину заносит, Хелен сбросила скорость. Дворники работали вовсю, но ветровое стекло заливало.
Через некоторое время Хелен осторожно притормозила и съехала с автострады на узкую извилистую дорожку, которая заканчивалась знакомыми массивными воротами. Выйдя из машины, она нажала на кнопку переговорного устройства. Живший у Дая на правах дворецкого и старого друга Дерек привел механизм в действие, створки распахнулись.
До дома нужно было проехать еще милю, меж двумя рядами старых дубов, озаряемых ненадолго призрачным светом полной луны сквозь редкие промежутки в нависших над землей тучах.
Под колесами «БМВ» зашуршал гравий двора, вспыхнули огни. Выбравшись из кабины, Хелен увидела, как из высоких дверей под дождь вышел ее крестный. На ступенях лестницы хозяина обогнали четыре поджарых добермана, чтобы с полным сдержанного достоинства восторгом приветствовать гостью.
На Дае был обычный домашний наряд: твидовые брюки и куртка, отлично скроенные, мягкие, не стесняющие движений. Черные, с заметной проседью волосы зачесаны назад, внимательные карие глаза, густые брови, строгая линия рта. В лице, несмотря на поздний час – двадцать минут третьего, – ни следа усталости; твердая, уверенная походка. В шестьдесят пять лет Дай по-прежнему оставался весьма привлекательным мужчиной. Хелен он напоминал постаревшего Джеймса Бонда.
– Кэриад.
Так Дай прозвал ее еще в детстве – «малышка» на уэльском наречии.
Обнявшись, они поднялись по ступеням.
Дай провел Хелен в кабинет, усадил в древнее, с почти истлевшей от возраста обивкой кресло, сел сам. В огромном камине ярко пылал огонь, сквозь дымоход доносился рев ветра, вздымавшего за стенами к темному небу тучи опавших листьев. Собаки улеглись у кресла хозяина.
Хелен не сводила глаз с лица Дая. Он знал ее отца лучше, чем она. Интересно, как выглядел бы сейчас отец?
Наполнив два больших стакана бренди, Дай подал ей один. Хелен заметила: избороздившие его лицо морщины стали как бы глубже, рельефнее; в глубине беззащитно-добрых глаз залегла тревога. Губы шевельнулись, но не проронили ни звука. Стало ясно: он хочет дать ей время отойти от дороги, собраться с мыслями.
– Вчера поздним вечером я пришла в банк – так, нужно было уточнить один вопрос. Если бы не этот листок, ты, наверное, мне бы не поверил. Нашла под шкафом Уоллеса. – Она протянула Даю письмо из Альпийского банка. – Я позвонила туда, назвала свое имя и указанный номер счета. После того как машина опознала мой голос, компьютер назвал сумму, лежащую на счете. Оказывается, в Швейцарии у меня есть миллион четыреста девяносто три тысячи двести пятьдесят два доллара.
Глаза Дая чуть расширились, но он продолжал молчать.
– Никакого счета я там не открывала, денег таких у меня нет. Уоллес и Энди Рэнкин провернули оригинальную операцию, скачав у Голдстайна пятьдесят миллионов. Но по документам выходит, что это сделала я.
– Как им удалось, черт возьми? – задал первый вопрос Дай.
Допив бренди, Хелен поднялась, чтобы вновь наполнить стаканы.
– Очень просто, – с горечью ответила она. – Рэнкин проводит сделки с неким ИЦКОБ. Название значения не имеет; скажем, речь идет о торговле велосипедами. Поскольку я занимаюсь саксофонами, то понятия не имею об уровне цен на велосипеды. Уоллес устраивает дело таким образом, что когда звонит клиент, чтобы договориться о покупке партии велосипедов, Рэнкина не оказывается на месте. Вместо него снимаю трубку я, клиент спрашивает, сколько мы хотим за велосипеды, о которых он говорил с Рэнкином накануне. Уоллес дает мне цену, я ее называю клиенту – и сделка в конечном счете совершается. Суть же заключается в том, что реальная цена велосипедов на двадцать процентов выше той, которая зафиксирована на бумаге. Клиент благополучно продает велосипеды и кладет в карман двадцать процентов разницы – с тем чтобы поделиться, скажем, половиной с Уоллесом и Рэнкином.
– То есть они были уверены, что махинации сойдут им с рук?
– Естественно. На этаже по пальцам можно пересчитать тех, кому известна настоящая цена бумаг ИЦКОБ, в нашем случае – велосипедов. А потом при заключении сделки в действие вступают тысячи факторов, в их мешанине можно спрятать что угодно. Когда обговариваются условия, рядом, как правило, нет никого из посторонних. У нас появился новичок – стажер. Уоллес не выносит его присутствия и терпит только из-за Замаро. Естественно, ведь парень может невольно стать свидетелем того, как Хью указывал мне неверную цену. Вчера, например, он послал стажера за стаканчиком кофе – в тот самый момент, когда у меня зародились первые сомнения по только что заключенной сделке.
– Неужели не существует никакой системы защиты от подобного обмана?
– В общем-то нет. Все зависит от того, придет ли кому-то в голову сверить параметры сделки с другими, схожими. Уоллес и Рэнкин исходили из предпосылки, что этого не произойдет. Да и в любом случае – откуда постороннему знать настоящую цену? Если бы, по невероятному стечению обстоятельств, неверно указанная цена все же выплыла наружу, они позаботились о том, чтобы вся ответственность пала на меня. На каждой учетной карточке стоит моя подпись, в швейцарском банке лежит полтора миллиона долларов, и счет этот рано или поздно обнаружат.
– Как они смогли получить образец твоего голоса?
– Когда я первый раз произнесла в трубку свое имя, анализатор ответил, что голос не опознан. Тогда я повторила фразу так, будто, сидя за рабочим столом, говорила с кем-то по телефону. Ты и сам много раз меня слышал: вежливый, уверенный, внушающий доверие голос. Сработало. Им достаточно было записать какой-нибудь телефонный разговор.
– А номер счета? Ведь он тоже прошел через анализатор?
– К этому я и подхожу. Как-то раз, около полугода назад, ко мне подошел Рэнкин, сказал, что его мучает похмелье, что не в состоянии даже прочесть столбец цифр. Не соглашусь ли я помочь ему? Помню, я удивилась: как в таком состоянии можно работать – ведь цифры на бумаге совершенно отчетливы? Очень хорошо это помню.
– Тогда-то он и записал тебя.
– Уверена. Видишь, все до смешного просто. А потом, само собой, отец. Я дочь известнейшего мошенника. Значит, заговорила кровь. Люди так считали и раньше – что ж, теперь они будут улыбаться и твердить: мы вам говорили, мы предупреждали о том, что ей нельзя верить. Представляешь, что начнется в газетах? Они вынесут приговор еще до того, как я успею произнести хотя бы слово. Меня распнут, как отца. Четыре года работы, когда каждый день за спиной слышатся издевательские намеки, четыре года попыток восстановить доброе имя. Ради чего я старалась? Отца замарали грязью, но я всегда верила, что он невиновен, что бежать ему пришлось совсем по иным причинам, что деньги достались другому. Когда одноклассник называл отца вором, я била его в лицо. Всю жизнь я дралась за его честь, а в результате?
Нервное напряжение, в котором Хелен находилась уже более полусуток, сделало свое дело: закрыв руками лицо, она разрыдалась.
– Негодяй! – Ее сдавленный голос походил на стон. – Он без всяких колебаний бросил меня с матерью. Я просто обманывала себя!
– Кэриад…
Звучавшая в словах Хелен ярость ранила Дая, оскорбляла его память о друге. Для него было невыносимо видеть, как Хелен пытается отречься от того, что и в худшие времена оставалось в ее глазах правдой. Сердце пронзило болью. Севшим голосом Дай произнес:
– Нет, Кэриад. Все было не так.
Глава 17
Его пересохшее горло горело. Он молчал двадцать три года. Хватит! Молчание раздавит Хелен – как, собственно, может раздавить и правда, если он ее скажет. Сейчас не время для вспышек непредсказуемости, для взрыва эмоций. Хелен убегала из дома, восемь лет скиталась по морям, изнуряя душу бесплодными поисками. Убедившись в их тщетности, попыталась без остатка раствориться в работе, в Сити, – и карьера ее рухнула. В эти минуты Дай понял, что обязан сказать ей правду, что не может больше отводить удары судьбы.
Почему же так трудно говорить, когда перед глазами стоят давно, казалось, забытые события, стоят совершенно отчетливо, будто и не пронеслись над ними десятилетия?
Память перенесла его в 1976 год, в холодную и ветреную октябрьскую ночь, когда изможденный, сотрясаемый дрожью Джек Дженкс с лицом мертвеца вошел в этот дом. Правда оставалась погребенной так глубоко и так долго, что легче было бы считать ее вымыслом. Но куда спрятать чувства? Думая о той ночи – а видит Господь, Дай всегда старался избегать этих мыслей, – он постоянно испытывал невыразимую муку.
Как учится ходить ребенок? Один крошечный шажок за другим. Так и он: одно произнесенное слово притягивает следующее, затем слова выстраиваются во фразы, фразы – в историю. Глядя в искаженное болью лицо Дая, Хелен внимательно слушала.
– Двадцать три года назад в этом кресле сидел твой отец. Ему было сорок два, и жизнь для него кончилась, он потерял абсолютно все.
– О Боже! – выдохнула Хелен.
– Выслушай меня. Сейчас ты узнаешь правду. – Дай сделал большой глоток бренди. – Все началось за двадцать лет до этого, в пятидесятых, когда мы были еще в Кембридже. Учили арабский, преподаватели хвалили обоих. Вышло так, что на нас обратили внимание, и незадолго до выпуска к нам подошли люди из секретной службы – из «фирмы», как ее называли. Долгие беседы за чашкой чая перед пылающим камином уютного домика в Пемброуке. Потом – Лондон. Вы сможете быть весьма полезными, сказали нам. Так и вышло. Ах, как волновало это наши души! Интересы королевы, интересы страны, дело для истинных джентльменов и прочее. Мы и понятия не имели, чем все закончится. Объездили весь Средний Восток, я под крышей торговца, а твой отец – банкиром. Он умел подходить к людям, очаровывал их, его повсюду принимали за своего. Фактически он стал первым западным финансистом, добившимся успеха в Аравии. Я скупал ковры и антиквариат, Джек оказывал банковские услуги. Мы вели дела с военными, министрами, с террористами. Вечерами курили кальян и пили чай с мятой в кабинетах меджлиса. «Фирма» предложила твоему отцу вплотную заняться террористами, проследить, откуда они получают деньги, предложить по возможности им свою помощь. Джеку удалось сблизиться с НФОП, Народным фронтом освобождения Палестины, возглавлявшимся тогда Джорджем Хабашем. Это было еще до тебя, Кэриад. Потом появилась ты, научилась ходить, пошла в школу. К этому времени отец пользовался полным доверием своих новых друзей – до того момента, когда стало известно об исчезновении принадлежавших террористам двадцати миллионов фунтов. Решили, что их украл Джек. Обстоятельства действительно указывали на него: в неудачное время он оказался в самом неподходящем месте. И все же деньги взял не он. Не думаю, чтобы в НФОП выяснили, кто их похитил. Возможно, один из своих. Но доказать, что твой отец невиновен, можно было только одним способом: снять с него «крышу». Джеку пришлось скрыться. Он пришел ко мне за советом, хотел забрать твою мать и тебя, но это было слишком рискованно. Твоя мать все равно не пошла бы с ним, ни за что. Думаю, потрясение просто парализовало ее, ведь она и понятия не имела о его работе на разведку. Взять тебя она тоже не позволила бы, отец даже не просил. Господи, как он рыдал! Никогда еще не приходилось мне видеть человека в таком горе.
На минуту Дай смолк, наклонился к собакам, потом продолжил:
– Ему было нужно уехать куда-нибудь на край света. У нас был друг, еще по Кембриджу, тоже сотрудник «фирмы». Он нашел Джеку убежище на другом континенте. Твой отец оказался в Перу. В газетах поднялся страшный шум, писали о банкире, укравшем деньги своих клиентов. Поскольку никакого опровержения не последовало, пресса пустилась во все тяжкие. Репутация отца рухнула, но он успел уйти. Газетчики так и не разыскали его. Не знаю, как НФОП, я очень долго ничего не слышал о них. Двадцать три года, Хелен. С того времени мне ничего о твоем отце не известно.
Хелен смотрела в огонь, с трудом дыша. Она помнила жуткую тишину той ночи, когда пропал отец. Как ждала его она маленькой девочкой по вечерам, как вслушивалась в шаги за дверью! Отец входил, она бросалась ему на шею, прижимаясь щекой к мягкой рубашке, а за ужином все трое строили планы на выходные. Но той ночью минуты в тишине казались бесконечными, нудными днями. Мир стал безмолвным. Хелен прикрыла глаза, пытаясь отогнать застарелую боль. Такое не под силу вылечить даже времени. Время лишь обостряет ее: как забыть чувство пугающего одиночества в дни рождения, медленно сохнувшие слезы?
– Почему? Скажи, Дай, почему он уехал?
– Он должен был сделать это. Для общего блага. Другого выхода не было.
Дай приблизился, мягко положил руки ей на плечи. Тело Хелен содрогалось от беззвучных рыданий, она хотела кричать, но крик застревал где-то в груди.
Овладев собой, Хелен медленно выпрямилась. Дай опустился рядом, на подлокотник.
– Значит, он ни в чем не был виновен! Столько лет, Господи!
Мысль обожгла огнем. Хелен ощутила, что душа ее не обретет покоя – до тех пор, пока она не войдет в языки этого пламени.
– Он жив?
– Кто?
– Ваш друг, что нашел отцу убежище.
Дай с ужасом осознал, к чему она клонит.
– Нет, Хелен, ради Бога, прошу тебя.
– Я поеду в Перу, Дай.
– Куда угодно, только…
– В Перу.
– Но отца уже может не быть в живых, ведь прошли годы.
– Я искала его всю жизнь. Облазила все острова Тихого океана. Знаешь, где-то в глубине души мне даже не хотелось отыскать его. Я боялась: а вдруг он окажется виновным, вдруг сознательно бросил нас – из отвращения, из ненависти? В конце концов я оставила поиски. Вернулась домой, устроилась в Сити, пыталась забыть все, забыть о чудовищной пустоте в груди. Но ничего не вышло. Покой так и не пришел. А теперь я знаю правду, знаю, что отец чист. Я знаю, он покинул нас, чтобы спасти свою жизнь, и мне известно, куда он уехал. Скажи же, Дай, неужели я смогу сидеть здесь? Он ведь уже стар, а смерть не предупреждает о своем приходе. Я поеду.
Дай поднялся.
– Все давно мертвы, наверное, Кэриад. Слишком много лет прошло.
Карие глаза Дая были почти бесцветными, как будто боль стерла все краски. Хелен встала и крепко обняла его.
– Я хочу пройти по его следам, мне нужно повторить его путь. От отца у меня ничего не осталось. Я должна увидеть то, что видел он. Если он жив, я найду его.
– Если ты уедешь, Хел, то тем самым подтвердишь свою вину.
– Она и без того ни у кого не вызовет сомнений. Как мне сейчас бороться с ними? Стоит мне уехать – и бури не будет. Вряд ли в банке захотят выставить себя на посмешище перед всем Сити. Стоит уехать – и они получат желаемое. Они предпочтут просто замять дело. Сенсации у газетчиков не выйдет.
– Но за тобой нет никакой вины, Кэриад.
– Если я найду отца, это уже не будет иметь значения.
– То есть все им сойдет с рук?
– Нет. Можешь не беспокоиться, Уоллес и Рэнкин получат свое. Но сначала я разыщу отца.
Глава 18
За завтраком оба хранили молчание.
Хелен задумчиво смотрела в окно: овцы на склоне холма напоминали натюрморты старых мастеров.
– Почему он ни разу не приехал? Не мог? А ты не допускаешь, что за эти годы угроза смерти миновала?
– Допускаю, но слишком много зла ему причинили раньше. Репутация растоптана, он, вероятно, полагал, что вы куда-нибудь переехали, ты забыла его, привыкла к новому отцу.
– Мою-то жизнь его приезд только бы поправил, но вряд ли он задумывался об этом.
– В Перу он стал другим человеком, и уехать оттуда было бы весьма непросто, особенно принимая во внимание его возраст.
– Хочется верить, что там он действительно стал другим человеком. Надеюсь, он счастлив.
– Ты по-прежнему думаешь поехать?
– Я не мучила себя раздумьями, прежде чем отправиться в море, а шанс получить работу в Сити выпал во время карточной игры. У меня такое чувство, что отец жив.
Все утро Даю не давали покоя тревожные мысли. Никакого здравого смысла в ситуации не было – только голая необходимость уйти, спрятаться куда-то от боли. И непреклонная воля, которая светилась в глазах Хелен. Как бы Дай ни переживал за нее, поступить наперекор он не мог. Размышления о том, что ждет Хелен в Перу, наполняли его душу страхом.
С трудом заставив себя пройти в кабинет, Дай начал копаться в ящиках стола. Вот она, безмолвная хранительница прошлого, старая записная книжка. Сорок лет назад ее подарил отец. Красная кожа переплета уже давно потрескалась, выведенные пером авторучки синие строки совсем выцвели, но имена еще можно разобрать.
Виктор Мальдонадо… Мать его была уроженкой Шотландии, отец – перуанец. Виктор приехал в Кембридж изучать археологию и разбивать сердца. С Даем и Джеком он познакомился на лекциях по истории Древнего Египта, а потом друзья вечно обменивались конспектами. Смуглый, черноволосый, с бесшабашной улыбкой в темных глазах, Виктор всегда был готов к самым неожиданным проделкам. В кругу наивных студентов он считался единственным мужчиной – потеряв невинность еще шестнадцатилетним мальчишкой в одном из борделей Лимы, куда его привел устроившийся в соседней комнате дед. Настоящий сердцеед, разведчик и конспиратор. Было это двадцать три года назад – жизнь назад.
«Не могу, Хелен, не могу я послать тебя к человеку, которого уже совершенно не знаю! Каким его сделали прожитые десятилетия, неизбежные разочарования? Но ведь ты все равно будешь стоять на своем».
Дай долго смотрел на цифры номера телефона, как бы пытаясь вычислить в их сочетаниях будущее. Резко тряхнул головой, отгоняя тяжелые предчувствия, и снял трубку.
– Пробежка оказалась долгой, – заметил Дай за обеденным столом.
– По-моему, я загнала собак. – Хелен кивнула на улегшихся у камина доберманов.
– А я позвонил в Перу. Трубку снял брат Мальдонадо; я сказал, что учился с его родственником в Кембридже. Номера Виктора он мне не дал, но обещал передать на словах. Виктор – очень занятой человек.
– О, Дай! – Хелен коснулась его руки. – Когда это было?
– Минут тридцать назад. Терпение, Кэриад.
– Согласится он помочь или нет, я поеду в любом случае. Во вторник заварится такая каша! Они обнаружат взломанные замки, начнут расследование.
– И все-таки, Хел, ты могла бы побороться с ними. Я бы поддержал.
– Не сомневаюсь, Дай, но мне почему-то на них наплевать. Хочу выбраться из этого дерьма и найти отца.
– Уоллес был твоим другом, Хел. Еженедельные ужины, беседы. Чего бы я не дал, чтобы добраться до него сейчас!
– С ним я разберусь сама. С Рэнкином тоже. Я еще загляну им в глаза, а потом…
– Тебе виднее. Меня приводит в бешенство мысль, что они останутся безнаказанными.
– Не останутся. Их время придет, и мне нужно будет лишь хлопнуть в ладоши. От взмаха крыльев бабочки рушились империи.
Ночью Хелен взяла в руки саксофон, и по дому поплыли печальные, похожие на рыдания призрака звуки.
В воскресенье утром Хелен и Дай неторопливо завтракали, окружив себя ворохом газет. Ждали звонка.
– Расскажи мне о Мальдонадо. Каков он?
– О! Мы познакомились сорок семь лет назад; мы были тогда еще совсем мальчишками, во всяком случае Джек и я. О Викторе так, пожалуй, не скажешь: высокий, атлетического сложения, с аккуратно зачесанными назад волосами, с умным, знающим взглядом. Гражданин мира, не то что мы, парни из уэльской деревушки. Чаровник, он покорял всех, и женщин, и мужчин. Очень любил жизнь, хотя и был немного меланхоликом, как истинный валлиец. – Дай улыбнулся. – Добрый, веселый, щедрый. Но если человек ему не нравился, Виктор тут же превращался в свою полную противоположность. Упаси тебя Господь нарушить какой-нибудь его принцип. Он всегда говорил, что стремление платить обидчику у него в крови – то ли от конкистадоров, то ли от инков. Виктор никогда не признавал, что в его жилах течет смешанная кровь, у них это считается позором. Но в глубине души, мне кажется, он гордился своим происхождением. Считал, что по отцу его род идет от верховного вождя инков. Семья Виктора считалась фантастически богатой, хотя, по-моему, состояние довольно быстро таяло. – Дай развел руками. – Вот каким он был полвека назад.
– Он мог таким и остаться. Ты сам сильно изменился?
– Откуда мне знать, Кэриад? Виктор был другом, но не таким, как Джек. Твоему отцу я без колебаний доверил бы собственную жизнь, а Виктору не решился бы.
– Мне не придется доверять ему собственную жизнь.
– Откуда ты знаешь? Перу – далеко не самое безопасное место.
На мгновение Хелен ощутила непонятный страх.
– Я в состоянии позаботиться о себе.
– Айкидо против пули?
– А здесь? Отсутствие вины против сфабрикованных железных улик?
– Ты знаешь, что это такое, когда на человека объявляют охоту? Подумай о прессе! Стоит только сказать, что ты отправляешься в Перу, как аэропорт заполнят толпы газетчиков. Куда ты от них спрячешься?
– Будет лучше, если они придут к моему дому?
– Если ты останешься, они могут вообще ничего не узнать.
– Я не могу остаться, Дай, поскольку просто не знаю, что в такой ситуации делать.
– Тогда, уж коль ты твердо решила ехать, постарайся не привлекать к себе внимания. Держись подальше от туристских маршрутов. Хотя бы какое-то время.
– Превращусь в беглеца, как отец. – В глазах Хелен блеснула ирония. – По-моему, это называется бороться огнем против огня.
– Да, только смотри не сгори в нем.
– Дай, обещаю тебе быть осторожной. Сменю фамилию, оформлю новый паспорт, куплю билет. Газетчикам придется попотеть, чтобы разыскать меня, да и властям тоже.
– Согласен. Остаться Хелен Дженкс ты не сможешь. Пусть будет Уильямс, Хелен Уильямс.
– А как с Мальдонадо? Если он все-таки позвонит, если предложит помощь?
– То же самое, Хелен Уильямс. Ни звука о том, кто ты такая. Если он позвонит, я попрошу его оказать тебе содействие, но не обмолвлюсь о ваших с Джеком родственных отношениях. Ты будешь поступать так же, по крайней мере в течение нескольких недель, может, месяцев – пока у тебя не исчезнут последние сомнения. Тогда, почувствовав, что доверяешь ему до конца, можешь говорить правду и просить помощи.
– А чем он в состоянии навредить?
– Скажем, бросит намек властям, журналистам.
– С какой целью? Для чего?
– Мотивы могут быть самыми разными, за ними дело не станет.
На внезапный телефонный звонок собаки ответили лаем. По скрипящим половицам Дай прошел в кабинет, снял трубку. Звучавший в ней голос принадлежал прошлому.
– Дай, дружище! Это Виктор.
– Виктор, сколько лет!
– Целая жизнь. Как ты там?
– В целом неплохо. Кости иногда ноют, но каждый прожитый день воспринимаю как праздник.
– Ты всегда был оптимистом, Дай.
– Поневоле, разве нет? А что у вас?
– В Перу? Слишком много предательства. Сейчас дети осторожность впитывают с молоком матери.
– Если память не изменяет, в Кембридже ты не слишком утруждал себя осторожностью.
– Беззаботные были времена, не так ли? – В трубке послышался печальный вздох.
– Он жив?
– Не знаю, – после долгого молчания ответил Виктор. – Последний раз я видел его больше шести лет назад.
– Почему так?
– Мы пошли разными путями. С возрастом человек меняется. Да, никогда не знаешь, как лягут карты. Что у тебя за проблема, Дай? – В голосе Виктора звучало спокойное достоинство мужчины, привыкшего распоряжаться человеческими судьбами.
– Одному из моих друзей требуется надежное убежище.
На том конце провода повисла тишина.
– Могу я узнать причину?
– Просто окажи мне услугу, как в старое время.
Перед глазами обоих встала освещенная пламенем камина комната студенческого общежития, бутылки портвейна на столе.
– Старое время, Дай! Это была другая жизнь.
– Что ж, ты, видимо, прав.
– Погоди, ты не понял. Неужели решил, что я не помогу? Долго он рассчитывает пробыть у нас?
Хороший вопрос.
– Три месяца, – наугад ответил Дай. – И это не он, а она. Она тебе понравится.
– Кто это?
– Мой друг, Виктор. Старый друг.
– Для чего ей нужно быть здесь?
– Она улетела бы сегодня, если бы смогла.
– А неприятностей с собой она не привезет?
– Она оставит их здесь.
– Неприятности, как правило, следуют по пятам.
– Но не в этом случае.
«Исключений не бывает», – подумал перуанец, разглядывая свою ладонь. Неприятности подобны заразе.
Прежняя жизнь закончилась на удивление быстро. Открывшееся предательство, разговоры с Даем, несколько телефонных звонков, возобновление старой дружбы и заказанный авиабилет. Все.
Дай устало потер виски, медленно поднялся, подошел к скрытому в стене за картиной сейфу. Достав пачки банкнот – фунты, марки, иены, – отсчитал двадцать тысяч долларов, завернул деньги в плотную коричневую бумагу.
Вдоль стен кабинета от пола до потолка стояли стеллажи с книгами. Книги были старыми друзьями, Дай знал, где они живут, кто их соседи. Он бережно снял с полки три томика, вслушался в размеренное дыхание собак. Ухо уловило звук четких, энергичных шагов: по каменным плитам холла к двери приближалась Хелен. Дверная ручка повернулась, и Дай увидел ее на пороге.
– Паспорт у тебя с собой?
Хелен кивнула.
– Мы же договорились.
– Твой рейс через пять часов. «Америкэн эрлайнз». Майами, затем Лима. Мальдонадо тебя встретит.
– Спасибо, Дай.
– Держи. – Он протянул ей потрепанные от частого употребления томики: грамматику испанского, словарь и сборник пословиц. – Начнешь с азов.
– Ты и их сохранил!
Впервые Хелен заметила, с каким трудом даются ему движения. «Дай стареет, – со страхом подумала она. – Почему же я не обращала на это внимания раньше? Какими же эгоистами бываем мы в детстве! Без нашего разрешения родители не имеют права стареть. Они сжигают себя, мы же лишь пользуемся их теплом».
– Пойдем. – Дай коснулся ее плеча. – Пора собирать вещи.
* * *
Он дал ей старый, весь в наклейках, кожаный чемодан. Первым Хелен уложила саксофон. Руки ее механически что-то складывали, заворачивали. Когда с этим было покончено, Хелен подтащила чемодан к лестнице.
– Хочешь, я довезу тебя до аэропорта? – спросил от дверей кабинета Дай.
– Лучше Дерек, если ты не против.
К чему мучить себя долгими прощаниями? Они крепко обнялись. Хелен едва удержалась от слез.
– Скажешь Джойс, хорошо? Она поймет меня.
– А матери?
– Мать не заметит моего отсутствия.
Дай сжал ее руки в своих. Спрятав боль в самую глубину, глаза его выражали лишь бесконечную любовь и сочувствие.
– Удачи тебе, Кэриад. Я всегда на месте, ты знаешь, я всегда жду тебя. Возвращайся поскорее, нам еще предстоит драка с теми подонками. – В словах Дая звучала воля, ослабить которую были не в силах даже годы.
– Обязательно.
– Разыщешь отца, скажи, что я не забыл о нем.
– Обещаю. Береги себя, Дай. – Поцеловав его, Хелен спустилась по лестнице.
Уходить было трудно, но она знала, что, оставшись, уже никогда не обретет покоя.
Дерек гнал машину мимо покрывшихся свежей зеленью полей. Над узкими змеями рек поднимался едва заметный, прозрачный туман.
На родные места Хелен смотрела глазами человека, отчетливо сознающего неизбежную гибель, потерю самого дорогого.
