Текст книги "Страстные сказки средневековья Книга 1. (СИ)"
Автор книги: Лилия Гаан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
Ей была неприятна эта женщина. У неё появилось стойкое отвращение к людям, имеющим хоть какое-то отношение к магии.
А тут ещё Тибо. Тот, кстати, о чем-то бойко сговаривался с Мадлен, косо посматривая на госпожу. Стефке он настолько надоел, что она проигнорировала его призывные взгляды. Пусть делает, что хочет – женится или блудит, только бы оставил её в покое!
С этими невеселыми мыслями графиня поднялась по лестнице к себе, открыла дверь комнаты и... опять оказалась во власти тонкого нежного запаха, который источала кожура, оставшаяся от столь долго сберегаемого и лелеемого апельсина.
Потрясенная таким святотатством Стефка сначала с ужасом и горечью увидела эти останки, а потом и того, кто его совершил. На её кровати как ни в чем не бывало развалился небольшого роста щуплый мужчина, с морщинистым лицом рано постаревшего человека и насмешливыми черными глазами.
Для сегодняшнего дня это оказалось уже через чур. Если утро начинается таким образом, то что может принести день? Страшный суд? Конец света?
– Это ты съел мой апельсин?– голосом, не предвещавшим ничего хорошего, спросила она незнакомца. – Кто ты такой и чего тебе здесь нужно?
Но тот не испугался её гневно нахмуренных бровей и разъяренного взгляда.
– Я жду Изабо,– весело подмигнул непрошенный гость,– обычно я прихожу, когда все спят, но сегодня из-за старой ведьмы Катрин все проснулись ни свет ни заря. Вот мне и приходиться сидеть здесь, покуда Мами не уберется к себе. Она на меня давно зуб точит, старая сводня!
Хоть здесь что-то прояснилось. Слава Богу, это была не её головная боль!
– Так ты поэт,– облегченно перевела дух Стефка,– опальный Франсуа Вийон. Мне рассказывал о тебе де Монтрей! И все равно, – не сдержала она обиды, – незачем было есть мой апельсин! Какого черта! Не тебе он был подарен!
Лексикон бывшей пани Лукаши стремительно менялся. А что вы хотите, когда на протяжении долгого времени общаешься только с людьми, привыкшими сильно выражаться? Приходится переходить на их жаргон!
– Ну, красавица, – протянул Вийон,– я же не знал, что этот апельсин тебе столь дорог! А мне очень хотелось есть, со вчерашнего утра во рту не было даже макового зерна. А мою милую коровушку подоила эта ведьма-травница, и на мою долю ничего, кроме любви не осталось. А какая любовь на пустой желудок? У тебя, милашка, не найдется несколько монет для страдающего от голода поэта?
Его живые выразительные глаза округлились такой уморительной просьбой, что как ни была зла Стефка за апельсин, все равно рассмеялась и вытащила из-за лифа, где у неё располагался тайник, несколько монет.
– Извини, но это все, с чем я могу расстаться!
Но Вийон только пренебрежительно глянул на её ладонь, словно она предложила ему пресловутое маковое зернышко.
– Такая красавица и так мало зарабатываешь? Может, у тебя какой-нибудь скрытый платьем изъян?
Да что же это такое? Почему именно её Господь постоянно наказывал встречами с непревзойденными хамами? Ведь у неё уже есть свой венец терновый – наглый Тибо, бесстыжий поэт уже был явным перебором. Даже если она и была грешницей, это совсем не повод, чтобы устраивать ей ад ещё в земной юдоли. В конце концов, всему свое время!
– Копыта и хвост,– рассердилась Стефка, силком сталкивая Вийона со своей постели, – ты и наглец – съел мой апельсин, выпросил у меня деньги, которых и так слишком мало, да ещё норовишь залезть туда, куда тебя не просят!
– Подумаешь, дала несколько денье и задрала нос,– рассмеялся тот, состроив ей гримасу и ловко выхватив монеты.
– Не нравится, отдай назад, и вообще, освободи комнату – у меня есть работа!
– Да, работай, кто тебе мешает,– поэта, казалось, ничто не могло смутить,– тут места маловато, но мы вдвоем прекрасно поместимся на этой жердочке, которую ты называешь кроватью.
И Вийон с невозмутимым видом пододвинулся поближе к окошку. Заметив, что на нем довольно ветхое платье и дырявый плащ, Стефка не стала гнать его на улицу, рассудив, что пусть сидит, он ей не мешает. Если только будет молчать!
Больно стукнув по руке, которой распутник попытался её обхватить за талию, Стефка взялась за штопку очередного чулка, выбрав его из кучи тряпья, которую ей стащили ещё вчера днем девицы.
– Так ты не работаешь с клиентами,– до заметно разочарованного Франсуа дошло, что он ошибся,– Ангелочек, ты здесь на положении швеи, что ли? Ну и дура, с твоей хорошенькой рожицей ты бы заработала в десять раз больше, чем, штопая старые чулки девок.
Вот ещё умник выискался!
– Каждому своё,– фыркнула Стефка,– одним писать стихи про женские задницы, другим штопать чулки – смотря, что у кого хорошо получается!
– Неужели у тебя с мужчинами получается плохо? – глумливо усмехнулся собеседник, с интересом глянув на её занятые руки.– Хочешь, за умеренную плату дам несколько уроков?
– Спасибо, но я обойдусь собственными силами,– странно, но Стефку почему-то не обижало его бесстыдство, а наоборот, развлекало.
Мало того, настроение безнадежно, казалось, испорченное после встречи с Катрин, неуклонно начало повышаться, и вскоре она уже от чистого сердца смеялась над выходками Франсуа. В первый раз в жизни ей попался такой наглый, бессовестный и одновременно жизнерадостный и обаятельный человек. Обычно первыми двумя качествами все и исчерпывалось. Яркий пример – вечно ноющий и пакостничавший Тибо!
Занявшись чулком, женщина положила коробочку с духами себе на колени. Поначалу поэт не обращал на этот предмет никакого внимания, но потом добрался и до неё. Покрутил в руках, понюхал, даже зачем-то осторожно куснул.
– Какой горький запах, Ангелочек, неужели тебе нравится? Сомневаюсь, что найдется мужчина, которого это возбудит. Зачем ты купила эту дрянь? Наверное, как и все безголовые бабы заплатила кучу денег? Лучше бы мне их отдала!
Стефка только пожала плечами. Покупать бы она эти духи тоже не стала!
– А тебе зачем деньги?
– Сыграл бы в кости! Может, мне бы повезло, и тогда я купил бы целую корзину апельсинов, чтобы ты перестала на меня дуться!
– Разве дело в количестве, – заметила женщина, откидывая заштопанный чулок и выискивая в хламе очередную требующую починки вещь, – это был подарок от человека, который мне очень дорог!
Вийон оглушительно фыркнул, тоже что-то высматривая в куче тряпок.
– Все вы, женщины, глупые слезливые коровы,– пренебрежительно заявил он, вытягивая на поверхность чью-то рубашку, и покрутив перед носом, небрежно швырнул назад.
– То храните какой-то засохший цветок, который вам сунул парень, прежде чем завалить на лопатки, то вздыхаете над грошовым колечком или крестиком, подаренным при таких же обстоятельствах. Дурь и глупость! И не надоело тебе копаться в этом дранье? Давай, я научу тебя, как проводить время с большей пользой! – и бесцеремонные руки обвились вокруг женской талии.
Стефка отреагировала на столь наглое поведение ударом чулка прямо по физиономии, но это не охладило пыл незваного кавалера.
– Ну, что ты брыкаешься, Ангелочек, как упрямый мул, – уговаривал он её,– знаешь, как я хорошо это умею делать! Тебе понравится, вот увидишь!
– Уколю!– пригрозила иглой наша героиня, быстро укусив не самую чистую руку, крадущуюся к корсажу.
– Уколи его, Ангелочек,– внезапно прогрохотала над их головами, вошедшая в комнату Изабо,– причем целься этому козлу прямо между ног! Пришей ему .... к ....., чтобы за ненадобностью потом все его хозяйство склевали вороны, когда он в очередной раз будет приговорен к виселице!
Но Вийон только расхохотался, услышав это пожелание и крепко ухватил, тот час повалившуюся на него солидную Изабо. И пока та, задыхаясь от смеха, пыталась вновь встать на ноги, бодро вещал, с силой шлепая возлюбленную по солидным ягодицам:
– Зачем же Ангелочку лишать человека последнего куска хлеба, который он имеет, и чем же я тебя тогда, мой толстенький пончик, буду ублажать? Не надо ссориться, девочки, меня вполне хватит и на вас двоих. Хотите прямо сейчас и начнем! Хотя, я бы сказал, Изабо, что ты со своей аппетитной задницей здесь не поместишься, просто-напросто застрянешь!
Стефке было стыдно за саму себя, но она не могла удержаться и расхохоталась, представив, как могучая толстуха застревает между кроватью и стеной из хлама в интимной позе, хохотала и сама Изабо, вторил женщинам и развеселившийся поэт.
– Что ты будешь делать с этим шутом гороховым,– наконец, вытирая слезы, простонала толстушка,– наглец и хам, но умеет согреть душу!
С этим наша героиня была согласна.
– На,– Изабо вытрясла из небольшого кошелька несколько солей,– взяла в долг у Мами, ох и скрипела старая скряга! Для неё расстаться хоть с одной монеткой смерти подобно, но сегодня Катрин что-то уж слишком щедро с ней рассчиталась за посредничество. Возьми, горе ты мое, и если опять все продуешь в кости, то на этой неделе ко мне больше не наведывайся! Я что, действительно, дойная корова?!
Но не успела она ещё договорить свою речь до конца, как Франсуа выхватил из её рук деньги, чмокнул в щеку, и исчез, пробормотав напоследок:
– Ах, ты моя сладкая плюшечка, я скоро вернусь! Вот увидишь, сегодня мне обязательно повезет, и я куплю тебе серебряный крестик!
Изабо только головой покачала, проводив его любящим, чуть ли не материнским взглядом.
– Вот шалопай! Если бы он каждый раз выполнял свои обещания, то на мне этих крестиков было больше, чем у самой благочестивой монахини четок..., – она легко и всей грудью вздохнула,– но я не могу на него сердиться, таков уж этот плут! Ведь знаю, что он все до денье продует в кости, и все равно не могу устоять и даю ему деньги.
Тут до Стефки кое-что дошло, безмерно её удивившее.
– Ты знаешь, Изабо,– озадаченно протянула она,– а я ведь тоже дала ему несколько монеток, даже сама не знаю, зачем и почему?
Но ту вовсе не поразила её исповедь.
– Одна ты, что ли такая,– снисходительно фыркнула толстуха,– у нас нет ни одной девчонки, у которой бы не выцыганил денег. И каждая вот так же потом недоуменно крутит головой, глядя в пустой кошелек! Только толку от этого чуть – всё равно все пропьет, прогуляет, проиграет. А ведь из знатной семьи, его отец умер рано, но его усыновил дядя – каноник церкви святого Бенедикта. И что же? Он так и идет по жизни, совершая преступление за преступлением, то человека прирежет, то кассу университета ограбит. Дважды его приговаривали к смерти, только чудом он её избегал, а уж тюрьма для него, вообще, дом родной!
Потрясенная Стефка слушала Изабо, широко раскрыв от изумления глаза. Она и не подозревала, что человек её круга может так опуститься. Конечно, и среди знати встречались распутники, пьяницы и довольно неприятные люди, но чтобы дворянин до такой степени наплевал на условности? Жить на деньги падших женщин?! Впрочем..., штопала же она – графиня де ла Верда чулки местным девицам, что уж говорить про других!
В один из дней погода на улице была на редкость мерзкая, ничего похожего на жаркую прошлогоднюю весну. Весь день лил проливной дождь, и Стефка все время жгла светильник, чтобы иметь возможность работать. Ей уже порядком надоело далеко не самое чистое белье, и эта грязная клетушка, но особенно то, что вот уже несколько недель она спала, не снимая платья, не мытая и толком нечесаная. Женщине казалось, что она покрылась такой же коркой грязи, как и все окружающие предметы, зудела и невыносимо чесалась голова. И когда к ней за своей юбкой зашла одна из девиц по имени Амбруаза, она ей пожаловалась на это неприятное обстоятельство.
– И в чем проблема?– та беспечно пожала плечами,– давай сходим в баню! Все равно в такую погоду клиентов будет мало, да и к вечеру мы вернемся.
Баня? Стефка оживилась от перспективы выйти из осточертевшего ей дома, а если ещё при этом помыться, было бы совсем прекрасно!
Надо сказать, что установившееся мнение о средневековье, как о времени возведенной в культ грязи, не совсем соответствует истине. Люди тогда отнюдь не чурались мытья – в каждом мало-мальски состоятельном доме был чан для купания, а менее богатые люди посещали городские бани. Это потом, в Новое время даже короли будут шарахаться от воды, как от проказы, потому что какой-то умник надоумит весь мир теорией о заразе, приникающей сквозь поры чистой кожи. Правда, в описываемую эпоху уже правила Изабелла Кастильская, которая мылась дважды в жизни, но для всех остальных это ещё не стало нормой. По крайней мере, в Париже тогда существовали общественные бани, которые охотно посещались горожанами. Вот в одну из них и направилась наша героиня. Баня располагалась неподалеку от улицы Глатиньи. Это было каменное, приземистое, специфически пахнущее заведение с двумя отделениями – мужским и женским, сохранившееся, судя по мраморным плиткам пола, ещё с римских времен.
Их провели в парную, где банщица, бросая раскаленные камни в воду, создавала пар, в котором старательно потели, сидящие на скамьях женщины. Впервые за долгое время оказавшаяся в тепле Стефка едва ли не мурлыкала. Разморенная жаркой влагой, она философски наблюдала, как по телу струятся потоки грязного пота.
– Я, наверное, стану теперь вдвое легче! Это надо же, столько грязи нацепляла на себя!
Рядом с беспечным видом блаженствовала Амбруаза – вытянув ноги, она с умным видом разглядывала свои ногти, почему-то сосредоточив все внимание на мизинцах.
– К нам ходит один нотариус,– прошептала она на ухо собеседнице,– так он только тогда может иметь дело с женщиной, если его пощекотать в том месте пальцами ноги! Представляешь? Вот козел!
Всех без исключения мужчин от короля до нищего в борделе называли козлами, кстати, не только называли, но и искренне считали таковыми. Что ж, их можно было понять!
А потом к разомлевшим женщинам подошли две старухи и, уложив их на лежаки, быстро выщипали у них все волосы на теле, помыли с мылом и расчесали волосы. Довольная Стефка уселась их сушить, и наконец-то признала, что жизнь вовсе не такая уж и плохая штука!
– У тебя такие красивые волосы,– восхитилась Амбруаза, перебрав рыжие пряди,– совсем как огонь! Что ты их скрываешь под чепцом?
Пока они сидели в общей зале и болтали о том о сем, прислушиваясь так же к разговорам остальных женщин, обменивающихся сплетнями обо всяких пустяках, все шло хорошо, но когда вышли в раздевалку, то одна из старух подошла к Амбруазе и что-то тихо сказала ей на ухо. Девица мгновенно утратила расслабленное выражение лица и деловито встрепенулась.
– Хочешь заработать?– предложила она на ухо Стефке,– тут за перегородкой мужское отделение и есть специальные отверстия, в которые мужчины за деньги смотрят на женщин, а старухи-мойщицы по совместительству сводни! Ты кому-то приглянулась! Какие-то козлы предлагают целых тридцать солей, а это очень неплохие деньги, поверь, за минутную непыльную работу!
Нервно прижавшая к себе рубаху Стефка вспыхнула от стыда, осознав, что кто-то разглядывает её обнаженное тело.
– Интересно, – возмущенно прошептала она в ответ,– есть ли на земле место, где бы женщина была защищена от вожделения мужчин?
– Есть,– лукаво усмехнулась Амбруаза, деловито зашнуровывая корсаж, – это монастыри, но знаешь, и о монашках иногда рассказывают такие вещи, что шлюхи краснеют. Так ты пойдешь?
– Нет!
– Твое дело! – пожала плечами девица и ушла за старухой.
Когда потом они возвращались под тем же проливным дождем в заведение Мами, довольно позвякивающая монетками в кармане Амруаза снисходительно объясняла Стефке:
– Бани, Ангелочек, по сути дела, те же публичные дома, только тайные. Там и так называемые порядочные матроны могут подработать проституцией, не связываясь с законом. Всем удобно – и нам, и клиентам! И помоешься и заработаешь! Зато как же негодуют всякие святоши! Рвут глотки, чтобы бани закрыли, вопят, что это рассадники разврата и заразы! И кто знает, что решат капитулы, а то если так дело пойдет, скоро и помыться негде будет!
Стефка брела рядом со словоохотливой девицей и рассеянно размышляла о том, что в этом мире, в принципе, всё крутится вокруг трех вещей – еды, сна и занятий любовью. Вся же остальная деятельность только заполняет перерывы, чтобы не скучно было переходить от одного к другому.
– Ты слишком серьезно относишься к тому, что выеденного яйца не стоит,– фыркнула собеседница, когда она поделилась с ней этой мыслью,– подумаешь, несколько минут совокупления с мужчиной! Что из этого делать трагедию? Иногда это неприятно, а иногда очень даже ничего..., так что же, драные чулки штопать лучше? Если вдуматься, то чем мы отличаемся ото всех остальных женщин? Только тем, что их содержит один мужчина, а нас несколько. Вспомни, даже Иисус не осудил Магдалину и предпочел её хозяйственной Марфе!
Графиня довольно серьезно отнеслась к этим аргументам – как ни крути, но девицы Мами знали жизнь гораздо лучше, чем она.
Так или иначе, но, пробыв несколько дней в заведении Мами-ля-Тибод, Стефка с удивлением осознала, что у неё меняется взгляд на жизнь. Порок больше не казался ей безобразным. Она стала к нему относиться как неизбежному злу, без которого нельзя обойтись, а, следовательно, нужно смириться, так же как с неприятным запахом нечистот на улицах Парижа, обитатели которых, не затрудняя себе голову, зачастую вываливали содержимое своих горшков прямо перед домом.
– Но ведь это совсем не то, что по замыслу Божьему должно связывать мужчину и женщину! – как-то философствовали они с Франсуа в один из особо хмурых дождливых дней.
Поэт опять продулся в карты и вынужден был воспользоваться гостеприимством её каморки, пока его подружка зарабатывала и себе и ему на хлеб.
– Ангелочек,– снисходительно пояснил он,– все, что приносит человеку радость, от Бога! Господь никогда не пожелает, а тем более не сделает несчастными своих неразумных детей. Почему-то наши постники с угрюмыми физиономиями и горящими глазами фанатиков, которые призывают громы и молнии на головы очаровательных грешниц этого заведения, думают, что Господу приятнее взирать на их мерзкие физиономии, чем на веселые лица бражников и милашек, задыхающихся от наслаждения в объятиях мужчин. И вообще, – Вийон игриво толкнул её в бок, – давай перед тобой поставим двух мужчин, одного – серьезного, богомольного и приличного бюргера, а другого – веселого распутного повесу, который тебе больше понравится?
– Наверное, второй! – улыбнулась Стефка.
Это был на редкость уютный вечер. Светила свеча, скрывая за небольшим кружком света мерзость запустения этой комнаты. Вийон был настроен тихо и мирно. Съев почти весь её ужин, он сыто блаженствовал, ловко помогая ей штопать чью-то юбку. Тибо, который терпеть не мог Франсуа, с шипеньем исчез по каким-то своим таинственным делам. Надо сказать, что поэт и шут вступали в яростную схватку, едва только встречались в убогой каморке. Это были люди одного типа, и понятно, что конкуренты обоим были без надобности. Но сегодня, на счастье, у карлика не было то ли времени, то ли настроения воевать за свою территорию, и поэтому женщина блаженствовала в относительном покое, если не считать уже ставший привычным шум за стеной.
И именно в эту идиллию и вторгся давно не бывавший у подопечной де Монтрей. Открыв дверь, он так и застыл на пороге, в ошеломленном изумлении глядя на поэта.
– Послушай, Франсуа,– возмущенно проговорил доктор,– неужели во всем Париже не нашлось для тебя другого места, кроме как возле женщины, которую я люблю?
Добрый идеалист! Неужели он всерьез рассчитывал пристыдить того, в ком совесть не была заложена от рождения?
– А почему ты должен её любить в одиночку, – тут же отпарировал Вийон,– я, может, тоже хочу попытать счастья? Или, если у тебя целый зад на штанах и не рваный плащ, то и все женщины должны быть твоими?
Лекарю оставалось только беспомощно развести руками.
– Мне не нужны все, мне нужна одна!
– Так садись рядом, и не порть людям настроение, места на всех хватит, хотя и тесновато,– добродушно предложил Вийон, кивнув ему головой на колченогий табурет на котором стояла свеча. – Хочешь, я дам тебе третью иголку, и ты поможешь нам зашить этот парус с задницы, какой-то толстухи. Судя по гигантским размерам, это моя Изабо! Узнаю!
Он мог сказать невесть что, и смущенная Стефка поспешила вмешаться.
– Он съел твой апельсин! – пожаловалась она на безобразника.
– Что взять с нашего Франсуа? Когда он голоден, то может съесть даже легендарного василиска, – снисходительно рассмеялся мэтр,– не расстраивайся, завтра я принесу тебе другой. О чем это вы тут философствовали, когда я вторгся в ваше уединение?
– Мы разговаривали о любви в целом, и о продажной – в частности,– охотно пояснил поэт,– и не нашли в них особой разницы. Там и там мужчина и женщина, там и там они вместе занимаются приятным делом, так зачем же уже века и тысячелетия ломают копья моралисты и поэты?
Де Монтрей был далек от того, чтобы согласиться со столь сомнительными доводами.
– Наверное, есть над чем! Не может быть, чтобы были не правы все, кроме одного разгульного поэта. Зачем ты забиваешь голову этому прелестному созданию разной мерзостью? – укорил он бродягу .– Разве сам ты не любил? Вспомни хотя бы Катрин де Воссель? Как вы подрались из-за неё прямо на паперти церкви с Сермуазом? Тогда ты точно знал, чем отличается продажная любовь от сердечной!
Вийон хмуро хмыкнул, сбрасывая полотнище заштопанной юбки с колен.
– Ну и чем для меня эта глупость закончилась? Этот чокнутый придурок порезал меня ножом, а когда я, защищаясь, бросил в него камень, то его тупая башка лопнула как орех, и мне пришлось долгие годы бродяжничать в изгнании. И потом она же, эта лживая шлюха, приказала своим слугам избить меня. Нет, – поэт мрачно вздохнул, – сколько я не увлекался женщинами, все заканчивалось одинаково. Все они на один лад – и богатые, и бедные! Вначале связи полыхают как огонь, на все заранее согласные, а потом предпочитают тебе того, у кого водится в кармане звонкая монета.
Люби, покуда бродит хмель,
Гуляй, пируй зимой и летом,
Целуй красоток всех земель,
Но не теряй ума при этом!
– Вот так я могу ответить!
Де Монтрей только укоризненно покачал головой, с жалостью глядя на собеседника.
– Да, тебе ли об этом говорить? Опомнись, ведь скоро сорок, а ты вечно голодный, раздетый и разутый, бездомный! У меня плохая память на стихи, но что-то ты там писал про жену и про перину. Так кажется:
Будь я прилежным школяром,
Будь юность не такой шальною,
Имел бы я перину, дом
И спал с законною женою...
– Вийон, у тебя так много покровителей, принцы не бросят тебя! Укроти свой нрав, возьмись за ум и доживи хотя бы последние дни в тишине и покое. Неужели тебе не стыдно сидеть здесь, в ожидании подачек от шлюхи и смущать чистую душой девушку?
– Посмотрите, какой обличитель,– ни капельки не смутившись, огрызнулся Франсуа,– да я не святой, а ты сам? Что сможешь ей дать? Что ты умеешь, кроме того, как пускать кровь, ставить банки, да рвать зубы?
– Он даст мне свою любовь! – поспешила на защиту лекаря, обескураженная такой наглым напором Стефка,– она стоит всех сокровищ мира!
– А ты попробуй,– насмешливо заметил Вийон,– а потом и сравнивай! Слова, Ангелочек, стоят мало! Все эти самцы-удальцы, что сейчас резвятся со шлюхами, имеют в большинстве своем под собственным кровом все те сладкие нюни, о которых ты говорила, и что? Все они здесь, потому что человеку всегда очень скучно быть порядочным. Его, как и ведьму к дьяволу, тянет на запретное и грязное.
Наша героиня не любила играть словами на такие темы.
– Ты сам, Франсуа, первым, отказался бы жить в мире, где забыли о порядочности! Тебе бы стало скучно среди себе подобных, недаром вы так грызетесь с Тибо! Два сапога пара!
– Не надо меня сравнивать с этим мерзким, как проказа карликом,– возмутился тот,– вот! Слова не скажи, сразу же рот затыкают! И вообще...
Поэт только открыл рот, чтобы сказать какую ни будь очередную гадость, когда дверь раскрылась и в её проеме появилась голова Амбруазы. Она была голая по пояс, в одной нижней юбке. Небольшие груди торчали, как у козы во все стороны, открывая коричневые большие соски.
– Мне сказали, что вы здесь, мэтр, – проговорила она шепотом, тоскливо глядя на доктора,– вы не посмотрите меня? Что-то у меня не все ладно!
Де Монтрей тут же встал и вышел вслед за ней.
– Она что, заболела?– встревожилась Стефка,– мы третьего дня с ней ходили в баню, и она была совершенно здорова.
– Бедолага,– вдруг помрачнел Франсуа,– если это болезни Венеры, то Мами тут же её выкинет за дверь. А там... ничего хорошего её уже не ждет! Пропадет красотка!
Но это оказалось не то, чего он боялся.
– Беременная,– пожал плечами мэтр, – меня всегда удивляет, как они реагируют на это известие. С таким возмущением, как будто это глубочайшая несправедливость, а не самый, что ни на есть естественный исход дела. Теперь она извергает громы и молнии на голову неизвестного отца!
– И что теперь она будет делать,– поинтересовалась огорченная Стефка,– оставит ремесло?
– Вот ещё,– пренебрежительно фыркнул Вийон,– просто сходит к Кетрин Прель, а та ей даст какого-нибудь зелья, и она опять взметнет подолом на радость обожающей подобные зрелища публики.
Профессор кинул на него недоброжелательный взгляд.
– Видит Бог, я – человек незлобивый,– процедил он сквозь зубы,– но дай мне волю, с удовольствием выдал бы эту чертову бабу палачу. Сколько на её совести смертей, не поддается описанию!
Морщинистое лицо Вийона насмешливо сморщилось в язвительную гримасу, сделав его похожим на потрепанную жизнью горгулью.
– Говорят, у каждого из лекарей есть свое кладбище? – ядовитым голоском осведомился он.
Доктор выдержал удар достойно, хотя и побледнел от несправедливого упрека.
– Правду говорят, – сдержанно согласился он,– только для нас каждая смерть – трагедия, укор нашему неумению отбить пациента у смерти. А Катрин Прель специализируется на том, что убивает и, увы, не только не рожденных младенцев. Я много о ней слышал от разных людей, но не особенно верил, пока не заболел мой сосед – содержатель трактирчика неподалеку. Человек он был пожилой, а женился на молоденькой девушке. Мы его все предупреждали, что не стоит этого делать, но он так влюбился на старости лет, что не пожелал никого слушать. Так вот, его красотка повадилась ходить к той за мазями и духами, и абсолютно здоровый и бодрый человек стал чахнуть и за две недели сошел в могилу.
История не произвела должного эффекта.
– А нечего было жениться на молоденькой,– ухмыльнулся Франсуа,– а уж если женился, то готовься к смерти! Ни от яда, так от любви! Говорят, что первого короля из династии Валуа Филиппа то же уходила на тот свет молодая жена. Она не давала ему слезть с неё, заставляя заниматься любовью чуть ли не ежечасно и, готово, он сыграл в ящик через полгода после свадьбы.
Стефка заинтересованно покосилась на поэта. Неужели такое возможно? Ох, и штучка должно быть, была эта юная королева! Её величеству повезло, что она не наткнулась на её супруга, а то бы дон Мигель быстро остудил страсть венценосной красотки парой суровых отповедей. Впрочем, мэтра история юной распутницы интересовала мало.
– В нашем случае, на лицо были все признаки отравления,– возразил он,– и другую давно бы ожидал палач, но у Катрин сильные покровители на самых верхах, и дело спешно замяли. Мне не хочется все пересказывать, что я слышал об этой страшной женщине, но связываться с ней я не посоветовал бы никому!
– Катрин – просто ведьма,– пожал плечами поэт, вновь принимаясь за штопку юбки,– а дьявол всегда покровительствует своим. Уверен, что когда её товарки слетаются к колдовскому костру, наша Катрин летит первой, на самой быстрой и нарядной метле! Хотя зачем дьяволу эта старуха? Наверное, он предпочитает более молоденьких.
– Что за бред ты несешь,– огорченно покачал головой доктор,– это всё больные выдумки инквизиторов..., ещё накличешь беду. Иногда и у стен есть уши!
– Ничего не выдумки,– даже обиделся Вийон,– я знавал одну такую ведьму, которая мне втайне признавалась, что имела с ним дело, и что в этом вопросе он на голову выше любого мужчины, только семя у него ледяное. Я могу вам сейчас рассказать...
Уж про что-что, а про это Стефания наотрез отказывалась слушать. Хватит, она уже досыта наелась всякой чертовщины, и между обществом шлюх и любящих поговорить на такие мерзкие темы мужчин, решительно выбирала первых.
– Франсуа,– мягко попросила она,– расскажешь в следующий раз, а сейчас не мог бы ты...
Но её стремительно опередили. Вийон посмотрел на собеседницу такими обиженными глазами, что у женщины невольно заговорила совесть.
– Я могу и уйти,– горько молвил он,– пожалуйста! Буду стоять на улице под дождем, мокрый, голодный, продрогший, пока вы здесь будете целоваться. Ведь у меня нет ни денье, чтобы я зашел в какой-нибудь кабачок или трактирчик, да что за беда! Кому нужен несчастный бездомный поэт! Простужусь и умру, и ты, мэтр, переступишь через мой окоченевший труп, когда будешь возвращаться от своей милой!
И пока Стефания успокаивающе гладила его по плечу, доктор обескуражено рассмеялся.
– Как же, избавишься от тебя так просто,– заметил он, и вытащил из кармана несколько монет,– на, хладный труп, мчись, кое-где еще играют!
В этот раз Франсуа побил все рекорды скорости. Мимо Стефки просвистел его плащ, и он тут же убрался, мгновенно забыв и про голод, и про холод.
Де Монтрей нежно обнял подопечную и поцеловал в висок.
– Как же я по тебе соскучился, сердце мое, – вздохнул он и, посадив к себе на колени, крепко прижал к груди,– всё время думаю только о тебе!
За время недолгой разлуки Стефания уже отвыкла от своего покровителя, и хотя по-прежнему относилась к нему с нежностью, все-таки испытала определенную неловкость от того, что не может ответить на его чувства.
– Мне здесь неплохо,– успокоила она мэтра,– хотя я окончательно запуталась в том, что происходит вокруг меня. Девушки не вызывают у меня никаких чувств, кроме, может, сожаления о том, что ремесло их довольно неприятно! Ни возмущения, ни брезгливости, ни пренебрежения – ничего такого я не испытываю!
– Это свидетельствует о твоем добром сердце,– легко вздохнул мэтр, – и все же бордель не место для порядочной женщины. Сама атмосфера этого заведения такова, что губительно действует на человеческую душу. Порок грязен не только сам по себе, но он ещё и пачкает все вокруг!
Сентенция была сказана к месту и по делу, но она не произвела никакого впечатления на слушательницу именно в силу своей неприемлемости в её нынешнем положении. Для графини обитательницы борделя были подругами, собеседницами, и даже защитой, коль предоставили ей убежище, и как же она могла думать о них плохо? Да она и не думала – та черта, что ещё совсем недавно четко разделяла добродетель и разврат, по мере пребывания в заведении Мами становилась все более и более тонкой, и уже была едва ли различима в глазах графини де ла Верда. Наверное, именно это и волновало мэтра, но, увы, он не смог донести своей тревоги до уютно устроившейся на его коленях юной женщины. Она пригрелась в его объятиях, и беспечно и крепко заснула, даже пропустив момент, когда доктор покинул её комнату, чтобы уйти восвояси. Во сне женщине снилось что-то прекрасное, легкое, светлое...
