Текст книги "Мятежные ангелы"

Автор книги: Либба Брэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА 36

Меня будит отдаленный звон церковных колоколов. Рождественское утро. В доме тихо, как в морге. Отец и Том еще спят после долгой тяжелой ночи, и бабушка тоже решила не спешить с подъемом. Проснулись лишь слуги и я.

Я быстро одеваюсь и тихонько направляюсь к каретному сараю. Картик сонный, и вид у него просто чудесный.

– Я пришла извиниться за прошедшую ночь, – говорю я. – И поблагодарить тебя за то, что помог отцу.

– Каждый человек время от времени нуждается в помощи, – отвечает Картик.

– Кроме тебя.

Он ничего не говорит в ответ. Вместо слов он протягивает мне что-то, кое-как завернутое в лоскут ткани.

– Счастливого Рождества, мисс Дойл.

Я изумлена.

– Что это такое?

– А ты открой.

В свертке я нахожу маленький клинок, размером всего-то с большой палец мужчины. А рукояткой клинку служит крошечная, грубовато вырезанная фигурка многорукого человека с головой буйвола.

– Это Мегх Самбара, – поясняет Картик. – Индийцы верят, что он дает защиту от врагов.

– А я думала, ты не интересуешься никакими обычаями и традициями, кроме правил Ракшана.

Смутившись, Картик засовывает руки в карманы и раскачивается с пятки на носок.

– Он принадлежал Амару.

– Тогда ты не должен с ним расставаться, – говорю я, пытаясь вернуть ему странный кинжал.

– Эй, поосторожнее! – Картик отпрыгивает назад, опасаясь лезвия. – Он маленький, но очень острый. И тебе он может понадобиться.

Мне неприятно напоминание о том, что я обязательно должна сделать.

– Хорошо, я буду всегда держать его при себе. Спасибо.

Я замечаю лежащий на столе второй маленький сверток. Мне ужасно хочется узнать, не подарок ли это для Эмили, но я не могу позволить себе подобного вопроса.

– Сегодня рождественский бал у миссис Уортингтон? – спрашивает Картик, запуская пальцы в путаницу своих густых волос.

– Да, – киваю я.

– И чем вы там занимаетесь, на этих балах? – застенчиво интересуется Картик.

– Ох, – вздыхаю я. – Это очень тяжелая работа: приходится постоянно улыбаться и говорить о погоде и о том, как все чудесно выглядят. Потом еще будут легкий ужин и закуски. И, само собой, танцы.

– Я никогда не бывал на балах. Я даже не знаю, как танцуют бальные танцы.

– Мужчинам не слишком трудно этому научиться. А женщина должна уметь двигаться вслед за мужчиной и при этом не наступать ему на ноги.

Картик поднимает руки, как бы обнимая невидимую партнершу.

– Примерно так? – спрашивает он, кружась по комнате.

– Немножко медленнее, – говорю я. – Да, вот так.

Картик произносит сладким тоном:

– Полагаю, леди Как Вас Там, у вас было много визитеров с тех пор, как вы прибыли в Лондон?

– Ох, лорд Надменность, – отвечаю я в тон ему, – представьте, я получила так много визитных карточек от самых замечательных людей, что мне пришлось поставить две фарфоровые чаши, чтобы их сложить.

– Две чаши, говорите?

– Две чаши.

– Какое неудобство для вас и для вашей коллекции фарфора! – хохочет Картик.

Он так чудесно выглядит, когда смеется…

– Мне бы хотелось увидеть тебя в черном смокинге и белом галстуке.

Картик останавливается.

– Думаешь, я мог бы выглядеть как важный джентльмен?

– Да.

Он кланяется мне.

– Могу я пригласить вас на танец, мисс Дойл?

Я приседаю в реверансе.

– Ох, разумеется, лорд Надменность.

– Нет, – мягко возражает Картик, – могу ли я сам пригласить тебя на танец?

Он и правда предлагает мне потанцевать. Я оглядываюсь по сторонам. В доме все спят. Даже солнце дремлет под плотным одеялом серых туч. Вокруг никого, но кто-нибудь может появиться в любое мгновение. В голове звучит отчаянный голос, предостерегая: «Ни в коем случае! Это неприлично! Неправильно! Что, если вас кто-нибудь увидит? И как насчет Саймона…»

Но руки сами решают за меня, они поднимаются навстречу Картику, едва замечая утренний рождественский холод.

– А… э-э… твоя вторая рука должна лежать на моей талии, – говорю я, глядя на наши ноги.

– Так? – спрашивает он, кладя ладонь мне на бедра.

– Выше, – хриплю я. Его ладонь передвигается к талии. – Вот так, да.

– Теперь что?

– Теперь танцуем, – говорю я, и от моего дыхания в воздухе плывет легкое облачко белого пара.

Сначала он кружит меня медленно и неловко. Между нами такое расстояние, что вполне поместился бы и третий человек. Я внимательно смотрю на наши ноги, которые движутся так близко друг от друга… и оставляют следы на тонком слое опилок.

– Мне кажется, дело пошло бы лучше, если бы ты не отстранялась так, – говорит Картик.

– Но полагается держаться именно так, – отвечаю я.

Он привлекает меня ближе к себе, гораздо ближе, чем это допустимо. И теперь расстояние между его грудью и моей уж слишком мало. Я невольно оглядываюсь, испугавшись, но вокруг никого нет, никто нас не видит, кроме лошадей. Рука Картика скользит с моей талии к пояснице. Он все кружит и кружит меня, и его ладонь согревает мою спину, а вторая рука сжимает мои пальцы, и у меня вдруг начинает кружиться голова.

– Джемма, – говорит Картик, и мне приходится посмотреть в его чарующие карие глаза. – Я должен кое-что сказать тебе.

Нет, он не должен этого говорить. Он все погубит, разрушит! Я резко отступаю, рука сама собой прижимается к животу, я как бы пытаюсь поддержать себя…

– Ты в порядке? – спрашивает Картик.

Я слабо улыбаюсь и киваю.

– Холодно, – говорю я. – Пожалуй, мне лучше вернуться домой.

– Но сначала я должен тебе сказать…

– У меня еще так много дел, – перебиваю его я.

Он протягивает мне кинжал-амулет. Наши руки соприкасаются, и весь мир как будто задерживает дыхание, а потом губы Картика, теплые, нежные, касаются моих губ. Я словно внезапно попала под летний дождь, такое у меня ощущение.

– Пожалуйста, не надо…

– Это потому, что я индиец? – спрашивает Картик.

– Конечно, нет, – удивляюсь я. – Я вообще никогда не думала о тебе как об индийце!

Его как будто ударили. Потом он откидывает голову назад и хохочет. Я не понимаю, что я сказала такого смешного. Он смотрит на меня так жестко, что я чувствую, как у меня разрывается сердце.

– Значит, ты никогда не думала обо мне как об индийце… Что ж, это огромное облегчение для меня.

– Я… я совсем не в этом смысле… я и не думала…

– А вы, англичане, вообще никогда не думаете.

Он направляется в глубь конюшни, а я спешу за ним.

Мне и в голову не приходило, что это может прозвучать настолько оскорбительно. Но теперь, с большим запозданием, я понимаю, что Картик прав, что в глубине души я считала само собой разумеющимся, что могу быть совершенно откровенной и свободной с Картиком, потому что… потому что он индиец, а значит, между нами ничего не может быть. И что бы я ни сказала сейчас, все будет ложью. Я все запутала, все испортила.

Картик начинает собирать в заплечный мешок свои скудные пожитки.

– Куда ты собрался?

– К Ракшана. Пора мне занять свое место. Начать дальнейшее обучение и продвижение.

– Пожалуйста, не уходи, Картик! Я не хочу, чтобы ты уходил…

Это самые честные слова, произнесенные мной за последнее время.

– Что ж, могу только посочувствовать.

Служебные помещения оживают. Слуги двигаются, как маленькие механические фигурки на часах.

– Тебе лучше уйти домой. И не будешь ли ты так любезна передать вот это Эмили от меня? – ледяным тоном произносит Картик. Он протягивает мне второй подарок, и сверток настолько небрежен, что я вижу – это «Одиссея». – Скажи ей, мне очень жаль, что я не могу и дальше учить ее читать. Ей придется поискать кого-нибудь другого.

– Картик, – начинаю я и тут вдруг вижу, что он оставил мой давний подарок стоять возле стены. – А крикетную биту ты не хочешь забрать?

– Крикет. Такая английская игра! – говорит он. – Прощайте, мисс Дойл.

Он закидывает мешок за спину и уходит, растворяясь в утреннем свете.

ГЛАВА 37

К полудню лондонские улицы наполняются сплошным звоном колоколов, призывающих всех и каждого в церкви. Бабушка, Том и я сидим на жесткой деревянной скамье, а над нами текут в воздухе слова преподобного, вольно пересказывающего священные тексты.

– И потом Ирод, тайно призвавший волхвов, тщательно расспросил их о времени появления звезды. А потом послал их в Вифлеем, сказав: «Идите туда и как следует поищите среди малых детей; когда же найдете его, дайте мне знать, чтобы я тоже мог прийти и поклониться ему».

Я оглядываю церковь. Вокруг меня склоняются в молитве головы. Люди выглядят довольными. Счастливыми. В конце концов, это же Рождество.

На неровно освещенном витраже изображен ангел, принесший благую весть. У его ног – коленопреклоненная Мария, с трепетом слушающая божественного посетителя. На ее лице написаны благоговение и страх, она ошеломлена даром, о котором не просила, но который ей тем не менее придется принять. И я гадаю, почему нигде не описаны ее ужасные сомнения.

– И когда Ирод понял, что волхвы посмеялись над ним, впал в крайний гнев, и послал за волхвами, и приказал уничтожить всех младенцев в Вифлееме и его окрестностях…

Почему нигде нет картины, на которой изображалась бы женщина, говорящая: «Нет, извините, мне такой подарок не нужен. Можете забрать его обратно. Я предпочитаю быть простой овечкой, о которой кто-то заботится, и заниматься домашними делами, и я не желаю быть какой-то святой провозвестницей».

Вот такой витраж мне бы очень, очень хотелось увидеть.

Луч света просачивается сквозь стекла, и ангел кажется пылающим, как само солнце.

Мне позволено провести день с Фелисити и Энн, чтобы бабушка и Том могли заняться отцом. Миссис Уортингтон ищет наряды для малышки Полли, отчего у Фелисити отвратительное настроение, под стать моему собственному. Только Энн искренне наслаждается этим днем. Ведь это первое на ее памяти Рождество, которое она проводит в настоящем доме, да еще и собирается на бал, у нее голова кругом идет от всего этого, и она терзает нас бесконечными вопросами.

– А я должна украсить волосы цветами и жемчугом? Или это уж слишком дурной вкус?

– Дурной вкус, – бормочет Фелисити. – Я вообще не понимаю, почему мы должны брать ее в свой дом. Я бы сказала, что есть куча куда более подходящих родственников.

Я сижу возле туалетного столика Фелисити и расчесываю волосы щеткой, подсчитывая движения, при каждом взмахе щетки видя перед собой полные боли глаза Картика…

– Шестьдесят четыре, шестьдесят пять, шестьдесят шесть…

– Они с ней носятся, как будто она настоящая принцесса, осчастливившая нас визитом, – ворчит Фелисити.

– Но она очень хорошенькая малышка, – не подумав, заявляет Энн. – Я вот думаю, нужны ли духи? Джемма, а Тому нравятся девушки, которые пользуются дерзкими ароматами?

– Ему нравится запах конюшни, – огрызается Фелисити. – Ты можешь изваляться в навозе, тогда точно завоюешь его любовь.

– Ты слишком сердита сегодня, – недоумевает Энн.

Мне не следовало с ним танцевать. Я не должна была позволять ему целовать меня. Но я хотела, чтобы он меня поцеловал… А потом я его оскорбила.

– Ох, какая же скука! – фыркает Фелисити, направляясь к кровати, заваленной чулками, нижними юбками, шелковым бельем.

Похоже, все содержимое платяных шкафов Фелисити вывалено сюда на всеобщее обозрение. И все равно она никак не может найти что-нибудь подходящее.

– Никуда я не пойду! – заявляет вдруг она.

В раздражении она падает на кушетку, ее халат распахивается, шерстяные чулки сползли до самых лодыжек. Она и думать забыла о том, чтобы держаться с подобающей скромностью.

– Но этот бал дает твоя мать, – напоминаю я. – Ты должна там быть. Шестьдесят семь, шестьдесят восемь…

– Мне нечего надеть!

Я широким жестом обвожу кровать и снова принимаюсь считать.

– А почему ты не хочешь надеть какой-нибудь из тех туалетов, что твоя матушка заказала для тебя в Париже? – спрашивает Энн.

Она держит в руках платье и прикладывает его к себе так и эдак. Потом делает легкий реверанс, как бы благодаря невидимых сопровождающих.

– Они ужасно буржуазные! – огрызается Фелисити.

Энн проводит рукой по водянисто-голубому шелку, по бусинкам, которыми расшита изящная линия выреза.

– А мне вот это очень нравится.

– Вот и надевай его сама.

Энн отдергивает руку, словно обжегшись:

– Да я в него и не влезу.

Фелисити фыркает:

– Влезла бы, если бы не лопала по утрам столько лепешек.

– Да при чем тут это… Просто это было бы оскорблением для платья.

Фелисити вскакивает со вздохом, скорее похожим на стон или рычание.

– Зачем ты это делаешь?

– Делаю что? – не понимает Энн.

– Принижаешь себя при каждой возможности!

– Я просто говорю то, что есть.

– Нет, неправда! Ведь так, Джемма?

– Восемьдесят семь, восемьдесят восемь, восемьдесят девять… – отвечаю я.

– Энн, если ты будешь постоянно твердить, что ты ничего не стоишь, люди могут в конце концов в это поверить!

Энн пожимает плечами и возвращает платье в свалку на кровати.

– Люди верят в то, что они видят.

– Так сделай так, чтобы они видели другое!

– Как?

– Надень это платье. Мы можем слегка выпустить его в боках.

– Сто!

Я поворачиваюсь к подругам.

– Да, но тогда ты сама уже не сможешь его надеть.

Фелисити злобно ухмыляется.

– Вот именно.

– Ты действительно думаешь, что это хорошая мысль? – спрашиваю я.

Платье очень дорогое, оно сшито в Париже по меркам Фелисити.

– Но ведь твоя матушка рассердится? – осторожно говорит Энн.

– Она будет слишком занята гостями, чтобы заметить, что на нас надето. А сейчас ее больше всего интересует, что ей надеть самой и будет ли она выглядеть молодо.

Мне идея кажется неудачной, но Энн снова гладит драгоценный шелк, как будто это котенок, и мне не хочется ее разочаровывать.

Фелисити вскакивает:

– Я позову Франни. При всем ее занудстве она изумительная портниха.

Франни является на зов. Когда Фелисити объясняет ей, что нужно сделать, глаза девушки недоверчиво расширяются.

– А не следует ли сначала спросить миссис Уортингтон, мисс?

– Нет, Франни. Это будет сюрприз для моей матушки. Она будет просто счастлива увидеть мисс Брэдшоу такой нарядной.

– Хорошо, мисс.

Франни снимает мерку с Энн.

– Это будет трудно, мисс. Не могу сказать, достаточный ли там запас в швах.

Энн краснеет.

– Ох, не стоит так суетиться! Я надену то платье, в котором была в опере.

– Франни, – говорит Фелисити, заставляя имя служанки звучать истинной музыкой, – ты ведь очень искусная портниха. Я уверена, что если кто-то и может это сделать, так только ты.

– Но если я переделаю платье, мисс, я уже не смогу вернуть ему прежний вид, – напоминает Франни.

– Предоставь это мне, – отмахивается Фелисити, выпроваживая Франни с платьем за дверь. – Ну а теперь посмотрим, сумеем ли мы сделать тебе талию, – говорит Фелисити.

Энн упирается в стену обеими руками. Она хочет повернуть голову и что-то сказать мне, но Фелисити резко толкает ее.

– Не вертись!

– Но вы же не затянете меня слишком сильно?

– Затянем, – решительно заявляю я. – Стой спокойно.

Я с силой тяну за шнурки корсета, стараясь сделать талию Энн как можно тоньше.

– Ох, боже! – задыхается она.

– Еще! – командует Фелисити.

Я тяну еще сильнее, и Энн выпрямляется, едва дыша, у нее даже слезы на глазах выступают.

– Слишком туго! – хрипит она.

– Ты хочешь надеть это платье? – язвительно интересуется Фелисити.

– Да… но я не хочу умирать из-за него!

– Ладно, нам не нужно, чтобы ты свалилась на нас без сознания.

Я слегка ослабляю шнуровку, и на лицо Энн возвращаются краски.

– Теперь садись, – велю я, подводя Энн к кушетке.

Она может сидеть только выпрямившись, как церковный шпиль. И дышит тяжело, как загнанная лошадь.

– Вообще-то не так уж это страшно, когда привыкнешь, – шепчет Энн, с трудом улыбаясь.

Фелисити падает на кушетку.

– Врунья!

– А вы что-нибудь поняли из выступления Нелл Хокинс? – спрашивает Энн. – По-моему, она несла чистую ерунду.

Энн пытается вздохнуть поглубже.

– А Том как замечательно выглядел! Он очень добрый, мне думается.

– Да я и сама не вижу в ее словах особого смысла, – отвечаю я. – Подай надежду неприкасаемым, не дай песне умолкнуть… Будь осторожнее с красотой, красота должна уйти… ну, что-то в этом роде.

– Не оставляй путь, или не сворачивай с пути, так она говорила. Что бы это могло означать? – вслух размышляет Энн.

– А как насчет «скользких, проворных нимф»? – хихикает Фелисити. – А еще – «опасайтесь Маковых воинов! Они сожрут вас, проглотят, проглотят!»

Энн тоже начинает хихикать, но корсет быстро обрывает ее веселье. Энн может только улыбаться и хватать ртом воздух.

– Она пыталась сказать нам что-то. Я в этом уверена.

Я ощущаю необходимость защитить Нелл Хокинс.

– Да будет тебе, Джемма! Это была просто чушь. Нелл Хокинс безумна, как Шляпник!

– Тогда откуда она знает о горгоне и о Лесе Света? Или о золотом тумане? – возражаю я.

– Может, ты сама ей рассказала?

– Я не рассказывала!

– Ну, она где-то об этом прочитала.

– Нет, – сержусь я. – Я уверена, это было зашифрованное сообщение, и если мы сумеем его расшифровать, мы откроем тайну расположения Храма.

– Джемма, я знаю, тебе хочется верить, что у Нелл есть ключ ко всему этому, но я ее видела и должна заявить: ты ошибаешься!

– Ты говоришь прямо как Картик.

Я жалею, что упомянула его имя.

– Что такое, Джемма? Почему ты нахмурилась? – пытливо спрашивает Энн.

– Картик. Он ушел.

– Ушел? Куда ушел? – удивляется Фелисити, подтягивая чулок и внимательно изучая свою лодыжку.

– Вернулся к Ракшана. Я его оскорбила, и он ушел.

– И что ты ему сказала? – спрашивает Фелисити.

– Сказала, что никогда не думала о нем как об индийце.

– И что тут оскорбительного? – не понимает Фелисити. Она снимает чулок и бросает его на пол. – Джемма, мы сегодня отправимся в сферы? Мне хочется показать Пиппе новое платье и пожелать ей веселого Рождества.

– Трудно будет скрыться, – опасаюсь я.

– Ерунда. Всегда есть возможность удрать от дуэний. Я ведь уже такое проделывала.

– Мне хочется побыть на балу.

Фелисити внимательно смотрит на меня, насмешливо улыбаясь.

– Тебе хочется побыть с Саймоном Миддлтоном.

– А я очень надеюсь потанцевать с Томом, – признается Энн.

– Отправимся туда завтра, – бросаю я Фелисити косточку.

– Ох, до чего же ты мне не нравишься, когда ты вот такая! Ладно, в один прекрасный день я получу собственную силу и уж тогда буду посещать сферы в любой момент, как только мне захочется.

– Фелисити, не сходи с ума! – умоляющим тоном произносит Энн. – Всего один вечер подождать! Завтра мы снова будем в сферах.

Фелисити отворачивается, не желая нас видеть.

– Я скучаю по Пиппе. Она всегда готова на все.

Фелисити уходит, обиженная, а мы с Энн болтаем обо всякой ерунде и перебираем ленты. Потом Фелисити снова врывается в комнату, как будто ничего и не случилось, за ней спешит Франни, она осторожно несет на вытянутых руках голубое шелковое платье.

– О, давайте поскорее посмотрим, что получилось! – восклицает Фелисити.

Энн ныряет в голубое облако ткани, просовывает руки в рукава. Франни застегивает крошечные перламутровые пуговки на ее спине. Выглядит чудесно. Энн кружится с таким видом, словно не верит, что отражение в зеркале – ее собственное.

– И как, тебе нравится? – спрашиваю я, для большего эффекта приподнимая волосы Энн к затылку.

Она кивает.

– Да, нравится. Спасибо тебе, Фелисити.

– Не стоит благодарить. Моя награда – лицо матушки, когда она нас увидит.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает Энн. – Мне казалось, ты говорила, что ей будет безразлично.

– Я так говорила? – Фелисити изображает удивление.

Я бросаю на Фелисити предостерегающий взгляд. Но она не обращает на меня внимания и вытаскивает из кучи на кровати бархатное платье винного цвета.

– Франни, ты великолепная портниха, и я считаю, тебе совсем не трудно будет немножко переделать вот это платье. Я даже уверена, что тебе хватит на это часа.

Франни вспыхивает:

– И что вы хотите с ним сделать, мисс?

– Просто мне кажется, что вырез этого платья чересчур скромен для юной леди, которая собирается на столь грандиозный бал. Ты согласна?

Франни внимательно изучает вырез.

– Полагаю, я смогла бы немножко его увеличить, мисс.

– О да, пожалуйста! Прямо сейчас, – говорит Фелисити и выпроваживает Франни за дверь. Потом подходит к туалетному столику и зловеще усмехается, глядя в зеркало. – Да, это должно быть забавно.

– За что ты ее так ненавидишь? – спрашиваю я.

– Вообще-то мне все больше и больше нравится Франни.

– Я имела в виду твою матушку.

Фелисити берет пару гранатовых серег и внимательно их рассматривает.

– Мне не слишком нравится ее вкус в смысле выбора туалетов.

– Если ты не хочешь об этом говорить…

– Не хочу, – отрезает Фелисити.

Иной раз Фелисити кажется мне не меньшей загадкой, чем Храм. Вот только что она была злобной и по-детски незрелой – и вдруг становится милой, душевной, мудрой… ей хватило доброты, чтобы пригласить Энн на Рождество, и при этом она воспринимает Картика как низшее существо…

– Она так мила со мной, – говорит Энн.

Фелисити таращится в потолок.

– О, это она умеет – выглядеть милой… веселой и забавной. Для нее важно, какое она производит впечатление. Но только не стоит рассчитывать на нее в чем-то важном.

Что-то темное, злое вспыхивает в глазах Фелисити, искажая ее лицо.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашиваю я.

– Ничего, – бормочет Фелисити.

И тайна Фелисити Уортингтон становится еще более глубокой.

Чтобы немного отвлечь подруг, я надеваю платье Фелисити из темно-зеленого атласа. Энн застегивает крючки, очерчивается моя талия. Мне самой удивительно видеть себя в подобном наряде – полушария бледных грудей виднеются над пенным кружевом и цветами, которыми отделано декольте. Неужели это та самая девушка, которую видят окружающие?

Но для Фелисити и Энн я всего лишь средство попасть в сферы.

Для бабушки я нечто такое, чему следует придать правильный светский вид.

Для Тома я сестра, которую приходится терпеть.

Для отца я славная девочка, которая старается не разочаровывать его.

Для Саймона я загадка.

Для Картика я задание, которое необходимо выполнить.

Мое отражение смотрит на меня, ожидая, когда его наконец представят остальным. «Привет, девушка в зеркале. Ты – Джемма Дойл. И я не имею ни малейшего представления, какова ты на самом деле».