Текст книги "Спор о варягах"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Результаты сказались очень скоро. Если репрессии и гонения порой и обходили стороной представителей академической науки, то чувство самосохранения и стремление защититься от полной конъюнктурности, заставляли их уходить в замкнутое источниковедение. Возникли две науки – во-первых, официальная, до предела подчиненная идеологии тоталитарного государства и воплощавшаяся в обобщающих трудах, вузовских и школьных учебниках, и, во-вторых, конкретная. Именно последняя и была той отдушиной, при которой можно было писать и заниматься наукой, оставаясь максимально искренним. Эта работа в области изучения ранней русской истории не прерывалась.

Перед самой войной экспедиция В. И. Равдоникаса провела значительные раскопки скандинавского могильника в урочище Плакун в Старой Ладоге, а в 1945 г. в печати появилась первая информация о результатах этих работ (Равдоникас 1945: 40, 41). Тогда же А. И. Юзефович провел антропологические определения костных остатков из могильника с трупоположениями у церкви Св. Климента в Старой Ладоге и пришел к выводу, что значительная часть погребенных принадлежала германскому (скандинавскому) типу (работа, написанная для Кратких сообщений института антропологии и этнографии АН СССР, к сожалению, не была издана и сохранилась в архиве, но была известна исследователям, занимавшимся Ладогой – Юзефович 1940. Мне со своего экземпляра в 1968 г. любезно позволила скопировать Г. Ф. Корзухина). Е. А. Рыдзевская, как историк и филолог, работавшая в центральном археологическом учреждении страны – ГАИИМК – ИИМК АН СССР, в 1930-1940-х. гг. вела активное изучение скандинавских источников по истории Древней Руси и русско-скандинавским связям (Рыдзевская 1978). Примечательно, что ее сводка сведений о Старой Ладоге в древнесеверной литературе, остающаяся ценнейшим источником вплоть до наших дней, была опубликована в том же номере КСИИМК АН СССР, что и статья В. И. Равдоникаса о Плакунском могильнике (Рыдзевская 1945: 51-65). Конкретные примеры постоянного накопления в 1930-1940-х гг. археологических материалов о скандинавских древностях на Руси нетрудно продолжить.

Можно было заставить замолчать исследователей, но нельзя было остановить саму мысль и появление все новых свидетельств интенсивных русско-скандинавских контактов. Заложенная школа русской истории, традиции анализа источника, критического отношения к факту и интерпретации, приобретенные в стенах дореволюционныхуниверситетов, не исчезали при идеологическом окрике. Однако в целом разгром, учиненный за железным занавесом на Востоке, отбросил отечественную историю далеко назад. Советская наука оказалась отрезанной от западной литературы, от знакомства с новыми течениями научной мысли, а воспитание новых поколений историков свелось к окрашенному марксизмом начетничеству. Утрачивались традиция, утрачивалась способность мыслить и критически оценивать источник. Наличие «правильной идеи» и начальные ссылки на классиков марксизма, а также «направляющие» статьи оправдывали вольное обращение с материалом в угоду идеологическим догмам. Прямым образом это касалось и археологии, где общие исторические или социологические выводы отнюдь не следуют прямым образом из археологических данных.

«Занавес» нанес непоправимый урон и западной археологической науке. Помимо того, что она, особенно в середине прошлого столетия, была отнюдь не без идеологических шор, исследователи оказались оторванными от источников, от новых фактов (еще в начале 1960-х гг. официальными властями не поощрялись визиты в СССР скандинавских археологов для изучения в музеях и архивах конкретных материалов эпохи викингов – см. Стальсберг 1994: 192). Настольными книгами (своего рода первоисточниками) западных археологов и историков, занимавшихся этим периодом русской истории, до самого последнего времени оставались две книги: опубликованный в 1914 г. труд Т. Арне, который, проехав по России и посетив многие музеи, издал каталог известных тогда здесь находок скандинавского облика, и книга В. И. Равдо-никаса, увидевшая свет в Стокгольме на немецком языке в 1930 г. (Агпе 1914; Кауботказ 1930). Характерно, что даже в солидных исследованиях самого последнего времени многих ведущих западных историков и археологов мы не найдем упоминаний о могильнике Плакун, о германских чертах в антропологии Ладоги (кладбище у церкви Климента) и Шестовиц, обнаружим весьма поверхностное знакомство с материалами раскопок древнерусских городов и т.д. (С1агк, АтЬго51'ат 1993, СНар1ег 51х), хотя многие из имеющихся фактов, казалось бы, находятся в русле их построений. Объяснение лишь одно – эта информация вполне доступная советским исследователям, на Западе долгое время просто была не известна.

Со второй половины пятидесятых годов, с ходом хрущевской либерализации жизни страны, начинает ослабевать и идеологический прессинг на общественные науки, что ощутимо проявилось не сразу, а к началу 1960-х гг. Наряду с этим пятидесятые годы явились годами интенсивных раскопок поселений и могильников, которые имеют принципиальное значение для понимания роли варягов в Восточной Европе. Продолжалось систематическое археологическое изучение Ладоги, гнездовского могильника, крупных курганных комплексов на Верхней Волге и т.д. (обзор работ по этим памятникам с упором на скандинавскую тематику см.: Клейн, Лебедев, Назаренко 1970: 227-230). Все это давало новый материал, который постепенно входил в научный оборот, независимо от характера его общей оценки исследователями.

Начало 1960-х гг. ознаменовалось появлением целого ряда работ, посвященных изучению археологических материалов, отражающих связи Скандинавии и Руси, что свидетельствовало о явном оживлении интереса к «варяжскому» вопросу. Не стремясь к представлению полной библиографической сводки, назову лишь некоторые исследования, отражающие, на мой взгляд, существовавшую тенденцию.

Несомненно, следует подчеркнуть роль Г. Ф. Корзухиной в области критического осмысления археологических материалов, отражающих скандинавские влияния на Руси. Особенно это хотелось бы отметить в связи с ее теплым и критическим участием в становлении как исследователей многих молодых археологов-медиевистов Ленинграда. В 1963 г. Г. Ф. Корзухиной была опубликована статья об истории игр на Руси, в которой было доказано, что игра в шашки была занесена на Русь с севера (Корзухина 1963: 89,100), в 1964 г. работа о находках скандинавских вещей близ Торопца (Корзухина 1964: 297-312). В следующем году увидела свет заметка о находке отливки фибулы с Рюрикова городища под Новгородом, принадлежащей скандинавскому кругу древностей (Корзухина 1965: 45-46), а в 1966 г. блестящий этюд о ладожском топорике, найденном Н. И. Репниковым в 1910 г. Г. Ф. Корзухина пришла к заключению, что мастер, создавший топорик, был выходцем из Швеции (Корзухина 1966а: 94). В 1961 и 1966 гг. появились работы Г. Ф. Корзухиной, имеющие принципиальное значение для понимания ключевых моментов в хронологии и стратиграфии древнейшего ладожского поселения и его ранней истории (Корзухина 1961: 76-84; 19666: 61-63), а в 1968 г. проведены новые раскопки скандинавского могильника в урочище Плакун в Старой Ладоге (Корзухина, Давидан 1969: 16-17).

В самом начале 1960-х гг. увидели свет исследования о ладожских глиняных дисках (Штакельберг 1962:109-115), о резной кости и гребнях из Ладоги (Давидан 1961:16-18,1962: 95-108). В них отчетливо проглядывали северные черты представленной в Ладоге материальной культуры. В 1963 г. появилась коллективная публикация Тимеревского, Михайловского и Петровского могильников, содержащая обширные данные для изучения русско-скандинавскихотношений по материалам археологии (Ярославское Поволжье 1963). Е. А. Шмидт в 1963 г. издал интереснейшие результаты раскопок могильника Новоселки поблизости от Гнездова (Шмидт 1963: 114-127), которые, хотя сам автор был крайне осторожен в оценках, позволяли поставить вопрос о скандинавских древностях конца IX в. в этом районе. В начале 1960-х гг. сотрудниками Государственного исторического музея В. С. Дедюхиной, М. В. Фехнер, В. П. Левашовой готовились, а в 1967 г. были опубликованы сводки различных украшений Х-ХШ в., найденных на территории Древней Руси, в числе которых были учтены и скандинавские импорты – фибулы, гривны, браслеты (Очерки 1967). В 1966 г. М. В. Фехнер рассматривала вопросы происхождения и датировки железных гривен, а в публикации следующего года – археологические данные по торговле Руси со странами Северной Европы (Фехнер 1966: 101-104; 1967: 33-41). В 1967 г. под руководством И. И. Ляпушкина проводились раскопки гнездовского селища (Ляпушкин 1971: 33-37), реально положившие начало изучению поселенческих частей этого уникального комплекса, имеющих принципиальное значение для понимания его общего характера. В 1967 г. в историографическом обзоре М. И. Артамонов, рассматривая вопросы расселения славян в освещении советских археологов, отмечал, что «новая хронология заселения славянами северо-западной области заставляет пересмотреть старый вопрос о славяноваряжских (норманнских) отношениях». В частности он полагал, что варяги появились в Приладожье раньше славян, и нельзя исключать проникновение варягов на Днепр ранее конца IX в. (Артамонов 1967: 68). В статье 1968 г. Н. В. Тухтина заключила, что «волховские сопки оставлены скандинавами, жившими в Старой Ладоге» (Тухтина 1968:192).

Как мы видим, в 1960-е гг. наблюдался стихийный ответ на долгий запрет свободного обсуждения варяжской темы на археологическом материале и идеологические послабления в исторической науке. Подчеркну, что приведенные многочисленные даты публикаций работ – это именно даты их выхода в свет, предполагающие предшествующие годы исследований и размышлений. К середине десятилетия стало ясно, что роль археологии в разработке проблемы русско-скандинавских отношений постоянно растет. В статье об археологических данных по варяжскому вопросу А. В. Арциховский в 1966 г. справедливо заметил, что эта проблема «чем дальше, тем больше становится предметом ведения археологии» и «археологические материалы по этой теме уже многочисленны и, что самое главное, число их из года в год возрастает» (Арциховский 1966: 40).

В атмосфере новых веяний в исторической науке в 1965 г. была издана монография И. П. Шаскольского «Норманнская теория в современной буржуазной науке» (Шаскольский 1965), которой предшествовали несколько авторских статей по этой тематике. Всегда осторожный в жизни и в науке, что вполне понятно, учитывая годы творчества И. П. Шаскольского и затрагиваемую им тематику, очень добрый и семейный по жизни человек, историк построил свою книгу на критической оценке современного норманизма, нор-манистской литературы о Начальной летописи, теории норманнского завоевания, норманнской колонизации в работах археологов и историков. Книга оказалась чрезвычайно ценной для советской исторической аудитории. Дело в том, что И. П. Шаскольский детально излагал концепции западных исследователей по варяжской проблеме и истории Древней Руси, обильно цитировал их труды, привел огромное количество литературы, почти недоступной в СССР, особенно на периферии. При этом не надо скрывать общее весьма посредственное знание иностранных языков, особенно скандинавских, многими историками и археологами, занимающимися отечественной историей. И. П. Шаскольский, если так можно выразиться, «просвещал» отечественную историческую аудиторию от студентов до научных работников, не знакомую или знакомую весьма поверхностно со взглядами западных коллег. Общей эрудиции И. П. Шасколького и его знанию европейских языков можно было только позавидовать. Критические суждения и оценки, в конце концов, каждый должен был делать сам, учитывая время, когда все это писалось. Спасибо Игорю Павловичу.

В этой мозаике стихийного возрождения интереса к варяжской проблеме на кафедре археологии в рамках «Проблемного семинара», руководимого молодым преподавателем Л. С. Клейном, была организована в декабре 1965 г. дисскусиия по «норманнской» проблеме, или «варяжскому вопросу». Она заключалась в обсуждении членами кафедр археологии и отечественной истории указанной выше монографии И. П. Шаскольского. Никаких «оргвыводов» не последовало. Времена изменились.

Через несколько лет в сборнике трудов Ленинградского отделения Института истории СССР была издана обширная статьи «Норманские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения» (Клейн, Лебедев, Назаренко 1970: 226-252), в какой-то степени суммировавшая мысли археологов, высказанные при обсуждении. Г. С. Лебедев справедливо заметил, что ее публикация стимулировала дальнейшее изучение археологического аспекта «норманнской» проблемы (Лебедев 1995: 68). Не так просто статья издавалась. В книге два редактора – Н. Е. Носов и И. П. Шасколький. Для моего отца, хоть и прошедшего блокаду и фронт и не труса по жизни, предстояло опубликовать работу, которая не укладывалась в традиционные рамки, а решающее слово как директора было за ним. Помню визит авторов в нашу квартиру на Гаванской улице и серьезный разговор о статье. Она была опубликована, как и небольшие статьи еще двух участников семинара Л. С. Клейна, – В. П. Петренко и И. В. Дубова.

Являясь участником семинара с 1966 г., я бы отметил его значение не только в том, что он привлек интерес молодого поколения археологов к «варяжским темам» (я показал, что этот интерес стихийно возрастал повсеместно), а в том, что Л. С. Клейну, в силу его несомненного педагогического таланта, уважительного и тактичного отношения к исследованиям студентов, удалось создать подлинную творческую атмосферу научной работы, критической оценки источников и общих построений, показать, что можно и нужно заниматься «непопулярными» в официальной науке темами, ибо без этого картина получается односторонней. Мы казались себе подлинными первооткрывателями. Наш критицизм усиливался и тем, что в эти годы среди участников семинара стали популярными взгляды И. И. Ляпушкина, обратившегося к изучению древностей Северной Руси и пересмотревшего устоявшиеся оценки памятников лесной зоны. Практически всем составом семинара мы приняли участие в раскопках И. И. Ляпушкина 1967 и 1968 гг. на гнездовском поселении.

Однако «варяжский» вопрос не существует сам по себе, он существует только в рамках общих концепций истории Древней Руси. Если меняется отношение к оценке роли скандинавов в той или иной сфере жизни древнерусского общества, это значит, что меняются в целом научные ориентиры. Я думаю, что в 1960-е гг. мы, участники семинара, до конца этого не осознавали. Хотя весьма показательно, что, отталкиваясь от «варяжских тем», обращая на них особое внимание, многие участники семинара все больше уходили в историю финнов, балтов, славян, а их исследовательские интересы охватывали значительные территории Восточной Европы и широкие хронологические периоды.

Эту связь варяжского вопроса и общих представлений о ранней истории Древнерусского государства прекрасно иллюстрирует пример со статьей двух участников семинара В. А. Булкина и Г. С. Лебедева «Гнездово и Бирка» (Булкин, Лебедев 1974: 11-17). Эта небольшая статья, по существу, открыла совершенно новую страницу в послевоенной историографии, посвященной проблеме происхождения городов на Руси (Носов 1993: 66-67). Некоторая непоследовательность ряда заключений и декларативность выдвинутых тезисов не снимают значимости отстаиваемых в статье взглядов. Во-первых, в ней впервые в советской историографии за многие годы было четко заявлено о значительной (а иногда даже определяющей) роли международной торговли в процессе становления первых городов, во-вторых, выделен на территории Восточной Европы особый тип торгово-ремесленных предгородских поселений, аналогичных по типу североевропейским викам, а в-третьих, процесс становления городов на Руси, по крайней мере располагавшихся на крупнейших международных путях, был сопоставлен и увязан с аналогичным процессом в Скандинавии.

Существование на Руси особого типа торгово-ремесленных поселений было сразу напрямую отвергнуто лишь Д. А. Авдусиным. По его мнению, «рассуждения» о виках и открытых торгово-ремесленных поселениях – это не «исследование исторической закономерности возникновения древнерусских городов», а «приспособление к русским условиям построений западных археологов» и почти не прикрытый норманизм. Эти «рассуждения», отмечал Д. А. Авдусин, «перекликаются с давно разбитой 'теорией торговых городов" В. 0. Ключевского» (Авдусин 1980: 39-42). Последнее замечание нам особенно ценно, поскольку оно верно. Действительно, имеется определенное сходство построений В. А. Булкина и Г. С. Лебедева и идей В. 0. Ключевского, сходство, которое сами авторы, тогда не поняли и о нем не писали.

Стоит напомнить некоторые ключевые моменты концепции нашего знаменитого историка. В. 0. Ключевский тесно увязывал возникновение первых городов с процессом славянского расселения, рассматривал их генезис как генезис экономических центров (торговых средоточий), а движущей силой в этом признавал внешнюю торговлю, прежде всего восточную, имея в виду выходы славян к черноморскому, азовскому и каспийскому рынкам (Ключевский 1956: 127, 128, 148-150; 1994: 20-38). Историю Руси В. 0. Ключевский начинал с VI в., когда о славянских племенных союзах в районе Карпат можно уже говорить достаточно определенно. Аварское нашествие вызвало передвижение славян в восточном и северо-восточном направлении, и в VII—VIII вв. мы застаем славянское общество на стадии разложения племенных и родовых союзов. На новых местах, занятых в процессе колонизации, славяне селятся отдельными дворами, прежние связи распадаются, родство заменяется соседством, начинает формироваться «новое сцепление», обусловленное уже экономическим интересом, движущей силой которого была внешняя торговля с Востоком. Торговля стягивала одиночные дворы в сельские торговые средоточия (погосты), потом в большие торговые города с тянущимися к ним областями. Эти города возникли в VIII в. как сборные места торговли, пункты склада и отправления русского вывоза, они были посредниками между городскими округами и приморскими рынками. В IX в. города окружаются укреплениями, в них сосредотачивается военная сила общества, одна из основных целей которой была охрана торговых путей, сплачиваются тянущие к городам территории. «Вооруженный торговый город, – полагал В. 0. Ключевский, – стал узлом первой крупной политической формы, завязавшейся среди восточных славян на новых местах жительства» (Ключевский 1994: 23). В одно время с превращением уже существующих городов в политические центры, а прилегающих к ним областей в государственные территории на торговых путях Восточной Европы появились норманны. Их присутствие начинает ощущаться в первой половине IX в., а в дальнейшем приток заморских выходцев усиливается. Норманны активно включились в процесс сложения новых правящих социальных групп Руси, которые В. 0. Ключевский называл «торгово-военной аристократией». Местами пришлый элемент в составе правящего класса преобладал, и город с тянущейся к нему областью получал характер варяжского владения.

В настоящее время заключение, что на Руси в /Ш-Х вв., как и в некоторых странах Балтики, существовал особый тип торгово-ремесленных поселений предгородского плана, которые возникли благодаря активному участию в международной торговле, контролю над важнейшими торговыми путями, развитому ремеслу, обслуживавшему новый социальный (военно-дружинный) слой общества, рассматривается как достоверный факт (Носов, Горюнова, Плохое 2005: 8-32). Подобный путь формирования первых городов на Руси не был всеобщим и единственным, но для нескольких центров, прежде всего в северной части страны, он очевиден (Ладога, Рюриково городище – древнейший Новгород, Гнездово). Возникновение части древнерусских городов на основе подобных центров, подкрепляемое новыми археологическими материалами, действительно перекликается с предложеннной еще в начале века схемой В. 0. Ключевского (Носов 1993: 59-78; Мо$оу 1994: 185-196). Таким образом, на уровне анализа концепций варяжский вопрос неотделим от той или иной трактовки основных представлений о начальной истории Руси.

В настоящее время благодаря новым материалам, полученным прежде всего археологией, можно отметить ряд обоснованных позиций, которые определяют подходы к рассмотрению варяжского вопроса. Археология, к счастью, отличается от истории тем, что она, хотя наука и «молчащая», но оперирует конкретными находками, многие из которых можно хорошо атрибутировать, а часть просто положить на стол, то есть воочию увидеть и даже потрогать реальные факты. После этого уже и спорить порой не следует, а надо просто признать те или иные заключения. Именно поэтому привлечение археологического материала, тем более интенсивно пополняющегося ежегодно, всегда так важно. Конечно, археология не расскажет нам о конкретных событиях истории и деяниях отдельных личностей, но она позволит выяснить тот исторический фон, на котором развертываются те или иные события, описанные, в частности, и в Сказании о призвании варягов. Можно вполне определенно говорить о следующих положениях.

1. Скандинавы впервые появились на территории Руси в середине VIII в. в Ладоге с самого начала существования поселения.

2. Со второй половины – последней четверти VIII в. начал активно функционировать «восточный» путь, основные направления которого четко высвечиваются находками кладов куфических монет. Путь пролегал вверх по Волхову, далее по рекам Ильменского бассейна с переходом волоками в верховья Волги и через Волго-Окское междуречье уходил на Дон и к низовьям Волги. Не скандинавы стояли у истоков формирования этого пути, но, как только поток куфических монет хлынул в Восточную Европу, они приняли самое активное участие в торговле.

3. Пласт ранних скандинавских находок VIII—IX вв. прослеживается в зоне балтийско-волжского пути (Поволховье, Волго-Окское междуречье).

4. Варяги на Руси были представлены воинами, торговцами, ремесленниками, составляли значительную прослойку в княжеской среде. В ряде центров они жили постоянно, семьями, образуя довольно авторитетную группу общества.

5. Иногда скандинавское влияние прослеживается по антропологическим материалам (грунтовые захоронения у церкви Климента в Старой Ладоге, курганы в Шестовицах под Черниговом, могильник Куреваниха в бассейне р. Мологи).

6. Одним из путей становления городов на Руси был путь через торговоремесленные поселения, аналогичный варианту формирования городов в центральной части Балтийского региона (Скандинавия, западнославянские земли).

7. Восточный путь, а чуть позже и путь «из варяг в греки», как и вся система водных коммуникаций в лесной зоне Восточной Европы, сыграли важнейшую роль в формировании структур расселения, образовании городов и тянущих к ним территорий.

Все перечисленные факты, установленные на археологических материалах, при учете новейших наблюдений и выводов, сделанных историками и филологами, занимающимися русско-скандинавскими отношениями, создают совершенно иную базу для решения многих ключевых проблем русской истории, нежели та, на которую можно было опираться несколько десятилетий назад. Проступающие контуры новой концепции истории Руси во многом восходят не к построениям Б. Д. Грекова, С. В. Юшкова и М. Н. Тихомирова, а к русской исторической мысли начала столетия – В. 0. Ключевскому, С. Ф. Платонову, А. Е. Преснякову. Путь вперед в наши дни должен аккумулировать лучшие достижения либеральной отечественной историографии, незаслуженно отброшенные в 30-е – начале 50-х гг. нашего столетия. Варяжский вопрос, как вопрос о роли скандинавов в начальной русской истории, в новых построениях займет совершенно определенное место и должен решаться на основе строго анализа фактического материала, а не заданных идеологических установок.

Кажется сейчас несомненным и то, что вопрос о варягах на Востоке, должен постоянно анализироваться на фоне глобальной проблемы движения викингов, а явления, происходившие в разных частях мира викингов, необходимо рассматривать в сравнении. Хотя это представляется вполне очевидным, в советской и уже в новой русской историографии рассмотрение варяжского вопроса зачастую замыкается в границах Древней Руси, а в результате многим общим явлениям истории придается излишняя исключительность и своеобразие. Роль варягов на Руси подчеркивает раннюю интегрированность огромной восточнославянской страны в единый европейский мир^11.

Что же касается определений «норманизм» или «антинорманизм», то, стремясь избегать недопонимания или двусмысленности, я бы считал целесообразным не использовать их при современной оценке роли скандинавов в истории Руси, поскольку эти термины отягощены «богатым» наследием и, строго говоря, к академической науке отношения не имеют.

Книга Л. С. Клейна 1960 г. показывает это с полной убедительностью. Она совершенно не устарела, и ход мысли исследователя прослеживается сейчас с тем же вниманием и волнением, как и полвека назад.

БИБЛИОГРАФИЯ

АЬегд N. 1929. Туро1од1е. – Реа11ех1коп с!ег УогдезсЫсМе. Вс). XIII. Нгзд. V. М. ЕЬег1. ВегНп: 512.

А1екзееуа Т. 1.1974. Ап1Ьгоро1одюа1 (ШегепИаИоп оГ31ауз апс! бегтапз т 1Ье М1с1сЛе Адез апс! зоте азрес1з оГ1Ье е!Ип1с Ыз1огу о1 Еаз1 Еигоре. – ВетЬагс! VI/. ипс! КапсИег А. (Нгзд.). Веуб1кегипдзЫо1од1е. Вю1оду оГЬитап рори1а11опз. 51и11даг1, НзсИег: 441-451.

А1тдгеп К. 1967. Раз Еп1л/юк1ипдзрпп21р т с1ег АгсИао1од1е: е1пе КгШк. – Тог, XI, (1965, 1966): 15-38.

АгЬтап Н. 1939. В1гка, Зуепдез а1с!з1а Ьапс1е1з51а<111ррза1а, ТЬи1е.

АгЬтап Н. 1940-1943. В1гка. Вс1.1, ТеНе I – II. 11ррза1а, КипдНда Х/111егНе1з– Н1з1опе– осЬ АпИкуИе1закас1ет1еп.

АгЬтап Н. 1955. Зуеаг I 6з1егу1ктд. 31оскЬо1т, ИаЬиг осЬ КиНиг.

АгЬтап Н. 1960. 5капсИпау1зсЬез Напс1л/егк т Кизз1апс! гиг Ак1пдег2еИ.—МеЬс1е1апс1еп Ггап ЬипЬз 11п1уегзИе1з Н1з1опзка тизеит (1959). 1_ипс1: 110-135.

АгЬтап Н. 1961. ТЬе у|к|'пдз. ЬопЬоп, ТЬатез апс! Ниёзоп.

АгЬтап Н. 1962. Зуепде осЬ бз1ет ипЬег у1к1пдаИ(1еп. – Ргох1та ТЬи1е. Зуепде осЬ Еигора ипЬег ГогпИс! осЬ теЬеШЬ. 51оскЬо1т: 156-166.

Ате Т. 3.1914. Ьа ЗиёЬе е( ГОг1еп1: ёЫез агсЬёо1од1диез зиг 1ез гё1аИопз Ье 1а ЗиёЬе е1 с!е ГОпеп1 репЬап! Гаде Ьез Х/1к1пдз. 11рза1, Арре1Ьегд.

Ате Т. 3. 1917а. Ое! з1ога Зу^ос): еззауег от дапдпа Иегз. Зуепзк-гузка ки11иг16гЫпс1е1зег. 31оскЬо1т, беЬегз.

Ате Т. 3. 1917Ь. Зуепзка у|к1пдако1оп1ег I Рузз1ап<1 – Агпе Т. 3. Ое1 з1ога ЗуНрс!. 51оскЬо1т: 37-63.

Ате Т. 3.1930. ЗсЬмеЬеп т Кизз1апс! т Ьег Мк1пдег2еИ (01е ИогтапепГгаде уог Ьег гизз15сЬеп №ззепзсЬаГ(с1ег 1еЫеп 15 ЗаЬге). – Сопдгёз зесопЬе агсЬёо1од1дие РаИк^ие. Р?1да: 225-230.

Ате Т. 3.1931. ЗкапЫпау1зсЬе Но12каттегдгаЬег аиз Ьег МктдеггеИ т с!ег 11кга1пе. – Ас1а АгсЬаео1од1са, II (3). СорепЬадеп: 285-302.

Ате Т. 3. 1934. Оаз Воо1дгаЬегГе1с1 уоп Типа т А1з1ке. 31оскЬо1т, /ег1. с1ег Акас1ет1е.

[Ате Т. 3.] 1947. Кузк1 з(а1зуа1с1е Гоге у|ктдагпа и1ап Ьеу1з. – йадепз МусЬе1ег, 26 арг.

Агпе Т. 1 1952. 0е1 у1кюдаИЗа ОпегЗоуо 8то1епзк йгедапдаге. – 81епЬегдег М. (ес!.). Агкео1од!5ка (огзкптдаг осО (упЗ. 51оск0о1т, Зуепзка Агкео1од1зка 5ат1ипЗе1: 235-344.

Ате Т. 3.1952.01е Уагадег(гаде ипЗ 31е зо^е1гизз1зсИе РогзсОипд. —Ас1а Агс0аео1од1а, Вс). XXIII. КоЬепЬауп: 138-147.

Агпе Т. 3.1956. Риз' ргоЫете!. – Н1з1опзк НЗзкпО (51оск0о1т), Н. 1:88-95.

Аг1з1к0оузку А. V. 1962. АгсМаео1од1са! За(а оп 16е Уагапд!ап диезИоп. – VI 1п1ета1юпа1 Сопдгезз оС РгеЫз1опс апЗ Рго1оЫз1опс Заепсез. Рерог1з апЗ Соттип1са1юпз Ьу агс!1аео1од1515 оНОе 1355Р. Мозсол/.

Агл/1с1ззоп С. 1942,1952. 01е СгаЬегЗипЗе уоп Уа1здагс1е. – Уа1здагс1е, 6. 51оскЬо1т, 1942; Уа1здагс1е. 8,31оск(ю1т, 1952.

АуЗиап й. А. 1969. Зто1епзк апЗ 10е Уагапд1апз ассогсНпд (о 16е агсИаео1од1са1 За1а. – Могл/ед1ап АгсНаео1одюа1 Реу1ею, 2:52-62.

Вауег С. 3. 1735. йе Уагад1з. – Соттеп1аги Асас1ет1ае Зс1еп1агит 1трепаИз Ре1гороШапае. Ре1гороН, (. IV (гееЗ.: Оризси1а аЗ Ыз(опат апИдиат. На11е, К1о<2,1770: 335-370).

Вауег С. 5. 1741. Опдтез Ризз1сае. Соттеп1агн АсаЗегше ЗаепИагит 1трепаНз Ре1гороН1апае. Ре1гороН, 1. VIII.

Вюегпег Е. 3. 1743. ЗсОесИазта 01з1опсо-деодгарЫсит Зе уагед1з 6его1Ьиз 5сап31пау1ап1з е( ргтаз Ризз1ае ЗупазИз. 51оск0о1т.

ВНп30е1т СО. 1970. Соттеп1з оп ОапШ АуЗизт. – 1Моп/уед1ап Агс0аео1од1са1 Реу1е/у, 3:113.

Вгаип Р. 1924. йаз Ыз1опзс0е Ризз1апЗ 1т попЛзсОеп ЗсОпШит Зез X—XIV ЗаОг-ОипЗеПз. – Рез1зс0п(1 Еидеп Моек гит 70. СеЬиг1з1ад. На11е, М. Ы1етеуег: 168-191.

Ви1к1п V. А., К1е]п I. 3., ЬеЬеЗеу С. 5. 1982. АНа1птеп1з апЗ ргоЫетз о1 5оу1е( агс0аео1оду. – 1Л/ог13 АгсНаео1оду, уо1. 13: 272-295.

ВизсЫпд А. Р. 1785. СегОагЗ РпеЗпсН МйПег. – ВеИгаде ги Зег ЬеЬепздезсЫсМе 3епкл/йг31дег Регзопеп, тзопЗегОеН де1е0г1ег Маппег. 3. ТеИ. На11е, Сиг1: 1-160.

Ви]ак Р. 1949. ЗкдЗ рггузгИ Ра321т1с2е I ^айсге па Риз. – Змакм/И, XI.

СОаЗмск N. К. 1946. ТОе Ьед1пптд о( Ризз1ап Ыз1огу. Ап епди)гу 1п1о зоигсез. СатЬпЗде, СатЬпЗде 11п1уегз1у Ргезз.

Ср1оЗакоуузк1 2. й. 1818. О 31оуу1апз2С2у2п1е рггеЗ СЬггезфпзиует. – Смсгета паикоме (Кг2ет1еп1ес), 5 (11): 3-7.

Сгозз 3. Н. 1946. ТЬе 3сап31пау1ап тШгаИоп ю1о еаг1у Ризз1а. 5реси1ит, 21 (4): 505-514.

Офузк! N. 1.1977. ТЬе Уагапд1апз т 5оу1е1 агсЬаео1оду 1оЗау. – МеЗ|'еуа15сап31пау1а (ОЗепзе), 10: 7-34.

015сиз5юп 1970. = 0)зси5510п о( §азко1зку’з апё КНпёРЗепзеп'з рарегз. – Уагапд1ап ргоЫетз. 5сапёо-51ауюз, 5ирр1етеп(ит 1. СорепРадеп, Мипкздаагё: 45-49.

ЕкЫот К. 1915. Риз– е1 /аг§д с!апз 1ез потз с!е Ней 1а гёдюп ёе (Моудогоё. – АгсР1уез ё’Виёез Опеп(а1ез, VII. 31оск1ю1т: 8-10.

ЕкЬо 5. 1958. Оп ог1зпатпе1. – Агк|у (ог Могё1зк Н1о1од| (КоЬпРауп), 73 (3/4): 187-199.

ЕкЬо 5.1981. ТМе е(уто1оду о/ Р1пп1зИ Рио(31-5/уеёеп. – Р. /У. 2еШег (её.). Ьез рауз ёи Йоге! е1 Вугапсе. 1)ррза1а, А1тду1з1 & Л/1кзе1:143-145.

Ел/егз 3. Р. 6. 1914. КгШзсРе УогагЬеКеп гиг СезсЫсМе с1ег Риззеп. 2 Вёе. йогра!, 31е7РепИадеп.

Ел/егз 3. Р. С. 1926. Оаз аИез(е РесР( с1ег Риззеп ю зе1пег дезсМ1сМПсИеп ЕпЫск1ипд. йогра! ипсЗ НатЬигд, 3(юпзку.

РаЬег 6.1968. Р1га1еп ос)ег 5(аа(епдгйпёег. Могтаппеп уот Могётеег Ыз гит Возрог. Сй(егз1осР, Вег1е1зтапп.

Ра1к К.-О. 1951. Оперг/огзагпаз патп I ке)заг Копз(апНп VII Рог(угодеппе(оз 'йе аёгтип1з(гапёо 1трепо’. 1_ипё, С. УЧ. К. С1еегир.

Ра1к К.-О. 1981. Е1гнде Ветегкипдеп ги с1еп №теп “Риз". – 2еШегР. ЧУ. (её.). 1_ез Рауз ёи (Могё е1 Вугапсе. 11ррза1а, А1тду1з( & Л/1кзе1:147-159.