Текст книги "Спор о варягах"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Скандинавские, в частности шведские, погребальные обычаи изучены достаточно полно как в Скандинавии, так и в Восточной Европе. Не вызывает сомнений норманнская принадлежность сожжений в ладье (Шаскольский 1965: 118-119), сожжений с захоронением в урне, поставленной на глиняную или каменную вымостку (Авдусин 1967: 238), сожжений под курганом, окруженным кольцевидной каменной кладкой, сожжений с кострищем треугольной формы (Фехнер 1963в: 15). Сложнее обстоит дело с этническим определением погребений в камерах (срубах).

Погребения такого рода, известные в Киевском некрополе, к сожалению, были обнаружены при земляных работах, поэтому в большинстве случаев в нашем распоряжении есть лишь плохо сохранившиеся комплексы. Однако даже те скудные сведения, которыми мы обладаем, позволяют отметить сходство не только в устройстве камер в Киеве и в Бирке, но и в ориентировке на север, северо-запад и юго-запад (АгЬтап 1940, №№ 607, 752, 983, 985, 986; Каргер

Скандинавские украшения IX—XI вв. (из находок в Скандинавии и Восточной Европе)

1 – железная кольцевая фибула, Михайловский могильник, кург. III; 2 – бронзовая кольцевая фибула, Киевский некрополь, погр. 116; 3 — серебряная кольцевая фибула, украшенная чернью, Северные древности Королевского музея в Копенгагене, № 410; 4 – подвеска со звериным орнаментом, там же, № 414; 5 – трехлопастная фибула, там же, № 115; 6а – скорлупообразная фибула, Бирка, погр. 825; 66 – скорлупообразная фибула. Южное Приладожье, д. Заозерье, кург. 6, компл. 8; 7 – равноплечная фибула, Тимеревский могильник, кург. 75; 8 – равноплечная фибула, Тимеревский могильник, кург. 277; 9 – круглая фибула, там же; 10,11 – литые браслеты, Южное Приладожье.

Скандинавское оружие 1Х-Х1 вв. (из могильника Бирки)

1

– каролингский меч, погр. 426,

2-6

– наконечники стрел, погр. 906, 678,1053,1030,

7-9

– наконечники копий, погр. 560,850, 708;

10, 11 —

боевые секиры, погр. 750,495;

12 —

скрамасакс – нож для левой руки, погр. 581;

13 —

умбон щита, погр. 1098.

Вещи ритуального и бытового назначения IX—XI вв., найденные в Скандинавии (могильник Бирка).

1 — конский гребень, погр. 644; 2 — гребень в футляре, погр. 496; 3-6 — поясные пряжки и наконечники пояса, погр. 1076, 466, 369; 7, 8 – ледоходные шипы, погр. 323,1032; 9-11 – подвески символы бога Тора, погр. 1099, 750, 60; 12 железная шейная гривна с подвесками «молоточками Тора», погр. 985; 13 – рог для питья и оковка рога с городчатым орнаментом, погр. 523,544; 14,15 — игральные кости и стеклянные шашки, погр. 710,644; 16 – ножницы, погр. 464; 17 – костяная ложка, погр. 823; 18 – нож в ножнах, погр. 151; 19 – оселок с отверстием, погр. 674; 20 – оселок из цветного шифера с отверстием, погр. 56; 21-23 – бронзовые булавки и пинцет, погр. 513-946; 24 – замок и ключ к нему, погр. 644.

1958, т. I, №№ 108,110,111,112,124,125). Погребальный инвентарь в киевских могилах, как правило, далеко не полный, также находит много аналогий в Бирке (оружие, конская упряжь, фибулы, игральные фишки, ларцы). И в Бирке, и в Киеве эти погребения характеризуют высший слой дружинной или торговой знати (1_есе]елпс2 1956; Каргер 1958, т. I: 212-230). В пользу мнения Т. Арне и X. Арбмана об этнической принадлежности этого погребального обряда говорит и наличие подобного типа памятников в двух крупных политических центрах Древней Руси (Киеве и Чернигове), для которых наличие в составе военно-дружинной знати некоторого числа норманнов засвидетельствовано письменными источниками.

И. П. Шаскольский пришел к выводу о том, что в Биркеобряд погребения в камерных могилах является одним из нескольких обрядов, притом не самым распространенным. Он полагает, что можно говорить о ненорманнском происхождении этого обряда. Но в Бирке найдено более 100 (94 бесспорных и около 10 сомнительных) погребений в камерных могилах. Для сравнения можно указать, что сожжение в ладье (обряд погребения, норманнское происхождение которого не вызывает сомнений) в Бирке представлено в 96 могилах (Сга$1ипс1 1981). При этом нужно указать, что в Бирке камерные гробницы принадлежат представителям относительно узкого слоя военноторговой знати, и, естественно, количество их погребений должно быть значительно меньше количества могил простых горожан: они составляют около 10% раскопанных комплексов могильника. Правильнее поэтому будет сказать, что в Бирке этот обряд является характерным признаком социальной группы, норманнская этническая принадлежность которой бесспорна (ср. Шаскольский 1965:178).

Однако так же, как и некоторые категории вещей, далеко не всегда погребальный обряд может служить надежным этническим определителем. Так, нельзя говорить об этнической принадлежности погребений по обряду тру-поположения с западной ориентировкой, если в нашем распоряжении нет дополнительных данных, так как это христианский обряд, характеризующий не этническую, а религиозную принадлежность погребенного. В настоящей работе в качестве скандинавских рассматриваются только те погребения, в которых то или иное количество скандинавских вещей сочетается с бесспорно норманнским погребальным обрядом.

В. «Гибридные» вещи

Заканчивая общую характеристику этнически определимых категорий и типов погребального обряда и вещей, характеризующих норманнские древности Восточной Европы, следует особо остановиться на находках вещей,

которые могли быть изготовлены на нашей территории, но скандинавскими ремесленниками или местными мастерами, находившимися под сильным влиянием скандинавского ремесла.

Сюда следует прежде всего отнести полуфабрикаты (заготовки костяных гребней в Старой Ладоге (Давидан 1962а), незаконченную фибулу – литейный брак – с Рюрикова городища (Корзухина 1965).

Затем местные изделия, подражания скандинавским образцам. Это

а) браслет из кургана № 6 раскопок Н. Е. Бранденбурга (1895:104) в При-ладожье, где «плетеный» скандинавский орнамент не понят местным мастером;

б) малые скорлупообразные фибулы, найденные в Латвии (Мугуревич 1965: 83, табл. XX, 4; XXI, 3), Юго-Восточном Приладожье (Бранденбург 1895, № 117), на Карельском перешейке (БсНмпсИ: 1893).

Наконец, чрезвычайный интерес представляют находки скандинавских вещей, приобретающих местные черты. Это

а) рукоять меча из кургана Ц-2 в Гнездове, раскопки Д. А. Авдусина 1950 г. (Авдусин 1954: 94, рис. 1);

б) ладожский топорик (Корзухина 19666: 94-95).

Есть еще вещи, местные по форме, но украшенные типично скандинавским орнаментом:

а) булавка из Люцинского могильника (Спицын 1983, рис. 36);

б) фибула, найденная в районе г. Гробини Латв. ССР (Уртан и др. 1967: 282), гребень из Камно).

Все эти находки позволяют предположить (АгЬтап 1960: 132-134), что экономические связи со Скандинавией не ограничивались ввозом готовых изделий, вызывавших местные подражания, но, возможно, некоторые скандинавские ремесленники работали и в Восточной Европе, испытывая несомненное воздействие местных художественных традиций.

Г. Хронология

Говоря о датировке появления норманнских древностей на землях Киевской Руси, мы имеем в виду, собственно, три аспекта этого вопроса:

а) появление скандинавских вещей,

б) появление скандинавских погребений и

в) появление признаков обитания скандинавов на поселениях.

Систематическое изучение материала, позволяющее судить о времени

первого появления скандинавов, проведено пока лишь в отношении Старой Ладоги. В последнее время было высказано мнение о возможности датировать горизонт Е Староладожского городища концом VIII—IX в.; с этим горизонтом

связываются бесспорно скандинавские погребения из курганов в урочище Плакун (в том числе и женское), что позволяет предположить появление скандинавов в составе постоянного населения Старой Ладоги уже в IX в. (Корзу-хина 1966а: 61-63).

Материалы, позволяющие судить о появлении варягов в составе постоянного населения на других поселениях, нам пока неизвестны. Так, несмотря на большие масштабы многолетних раскопок А. В. Арциховского, В. А. Кол-чина, В. Л. Янина, А. Ф. Медведева, в Новгороде до сих пор не удалось найти слои, характеризующие события, синхронные событиям, описанным в летописи под 859-862 гг. Наиболее ранние массовые материалы датируются пока лишь серединой X в. (Труды Новгородской экспедиции, т. II. МИА, № 65, 1959, стр. 5).

Среди вещей, найденных в Новгороде в слоях X—XI вв., можно назвать некоторые, типологически близкие скандинавским и относящиеся к кругу норманнских древностей Восточной Европы. Среди них

а) костяная пластинка с рунической надписью XI в. (Макаев 1962) – вторая после известной ладожской находка рунической надписи в наших поселениях;

б) черепаховидная фибула;

в) подковообразные пряжки с фацетированными головками;

г) литые выпуклые браслеты;

д) металлические витые браслеты;

е) ланцетовидные стрелы – по определению А. Н. Кирпичникова (1966: 12), ведущий скандинавский тип;

ж) орнаментированный боевой топор;

з) некоторые типы бытовых вещей: ледоходные шипы, замки, ключи, кресала, также широко распространенные в Скандинавии, но встречающиеся и на территории Восточной Европы (Труды Новгородской экспедиции, т. II, стр. 79-115,133 (рис. 5), 152-1531 (рис. 13), 242 (рис. 6, 3,16, 21), 246 (рис. 8,3, 7,10), 251 (рис. 9,4, 9, 24, 26).

В конце XI – начале XII в. типологически близкие скандинавским вещи в Новгороде исчезают: вырабатываются многие новые формы оружия, украшений, бытовых вещей. Однако для X—XI вв. в свете вышеизложенного можно говорить о довольно развитых связях Новгорода со Скандинавией. IX—X вв. – время появления в Северной Европе крупных торговых городов, таких как Бирка в Швеции, Хедебю в Дании, Волин в Поморье, Даугмале в Прибалтике. Появление в материальной культуре этих городов общих, в том числе скандинавских, черт закономерно.

4. Количественная оценка норманнского компонента

Основным археологическим источником по интересующей нас проблеме остаются пока могильники. Среди этой категории памятников можно выделить некоторые скандинавские комплексы, датировка которых IX столетием (на основании вещевых аналогий) принята большинством исследователей.

В Приладожье к таким погребениям относится, помимо упоминавшихся курганов в урочище Плакун, женское погребение в кургане № 95 у д. Костино на р. Паше с набором скандинавских фибул и браслетами IX в. (Корзухина 1964: 302).

На Смоленщине у д. Новоселки, недалеко от Гнездова, раскопан курганный могильник, в котором особо выделяется курган № 5 – богатое погребение с мечом (тип Н) и другими хорошо датированными скандинавскими вещами IX в., с трупосожжением по скандинавскому обряду (Шмидт 1963: 114-128). К этому же времени относится курган № 15/10 из раскопок М. Ф. Кусцинского в Гнездо-ве – комплекс (с оружием и шейной гривной с «молоточком Тора»), который А. Н. Кирпичников датирует концом IX в. (Кирпичников 1966: 29-30).

В Тимеревском могильнике (Ярославское Поволжье) известно по крайней мере одно погребение с набором ранних скорлупообразных фибул, которое М. В. Фехнер определяет как скандинавское и датирует концом IX в. (Ярославское Поволжье X—XI вв. М., 1963. Сводная таблица. Тимеревский могильник, № 53). Надо отметить также, что по крайней мере в четырех курганах Петровского и Тимеревского могильников найдены такие же ранние типы скандинавских фибул, хотя норманнская принадлежность этих комплексов вызывает у автора публикации сомнения (Фехнер 1963а: 80-81).

Аналогичные находки скандинавских вещей IX в. в местных или трудноопределимых погребениях известны и на Смоленщине (Шмидт 1963: 120-127), а также в верхнем течении Зап. Двины, в районе г. Торопца. Последняя находка особенно интересна, так как указывает на то, что водные торговые пути Восточной Европы уже в IX в. были достаточно развитыми, и вещи с севера попадают в районы, удаленные от узловых центров волжского и днепровского путей (Корзухина 1964: 312).

Имеющиеся в нашем распоряжении археологические материалы нельзя признать исчерпывающими, а решение связанных с ними проблем – окончательным. Пока мы можем констатировать, что в IX в. отдельные скандинавские погребения появляются в некоторых районах основных восточноевропейских водных путей, в тех же местах, где в X в. нам известны уже группы, серии скандинавских погребений (Приладожье, район Смоленска, Ярославское Поволжье).

Археологические памятники Восточной Европы, в которых найдены скандинавские комплексы IX в.

1

– Старая Ладога и могильник в урочище Плакун;

2

– курган № 95 у д. Костино из раскопок Н. Е. Бранденбурга;

3 —

курганный могильник близ г. Торопец; 4 –Гнездовский могильник и курганы у д. Новоселки; 5 – Тимеревский, Михайловский и Петровский могильники близ Ярославля.

1, 4, 5 –

комплексы;

2,3 —

единичные находки.

Можно полагать, что уже в IX в. Старая Ладога была известна норманнам в качестве важного пункта на речном пути, и некоторое число скандинавов входило в состав ее постоянного населения. Появление скандинавских вещей в местных погребениях в отдаленных районах Восточной Европы (Верхнее Подвинье) говорит о том, что в «восточной торговле» эти районы имели не только транзитное значение. Очевидно, именно к IX в. относится установление первых связей некоторых восточноевропейских племен со скандинавами.

Выяснение характера этих связей, участия норманнов в историческом процессе, проходившем на просторах Восточной Европы, требует более глубокого изучения археологических материалов. При этом необходимы строгие методологические критерии, учет всех компонентов погребальных комплексов – нашего основного источника – вещей (при этом в первую очередь этнографически выразительных) и погребального обряда, также с учетом его источниковедческой ценности.

Если исходить из объективного и всестороннего анализа указанных выше компонентов погребального комплекса, то в итоге индивидуальное определение этнической принадлежности комплексов даст в составе древностей нашей страны абсолютное число достоверно варяжских погребений. Это число будет, безусловно, меньше общего количества скандинавских вещей (т. е. меньше, чем число, теоретически вытекающее из положения Т. Арне), но в то же время больше, чем число комплексов, в которых с варяжскими вещами не сочетается ни одна славянская вещь (а только такие комплексы соглашается считать варяжскими Д. А. Авдусин – 1949а: 7– 8).

На практике, однако, новые числа не всегда оказываются средними. Так, в Гнездовском могильнике Т. Арне насчитывал не менее 25 варяжских погребений (Ате 1914: 18-62), Д. А. Авдусин (1949а: 7-8) – только 2. И. П. Ша-скольский (1965: 111-123), ныне несомненный лидер в отстаивании антинор-манистской концепции, признал необходимым зачислить в норманнские погребения в ладье и погребения с гривнами с «молоточками Тора» (в Гнездове, по указанию Т. Арне, известно 18 таких погребений) и не менее 12 погребений с фибулами (24 скорлупообразных фибулы, их носили попарно, но, возможно, не все наборы сохранились полностью). Итого около 30 погребений, т. е. больше, чем находил Т. Арне!

Главный акцент в критике шведского ученого И. П. Шаскольский перенес с определения абсолютного количества варяжских комплексов на определение относительного их количества среди славянских древностей, соотнося при этом количество скандинавских погребений с общим числом раскопанных курганов. Скандинавские погребения Гнездовского могильника при такой системе подсчета составляют 4% от общего количества исследованных комплексов (30 из 700 раскопанных); в Тимеревском могильнике этнически определимые комплексы распределяются следующим образом: 38% от общего количества погребений – погребения местного, финского населения, 15% – славян и снова лишь 4% —скандинавов. Исходя из незначительного относительного количества норманнских погребений в обоих указанных памятниках, И. П. Шаскольский (1965: 125, 158) приходит к выводу, что «... нет оснований говорить о сколько-нибудь серьезной роли норманнов в жизни Смоленской земли X в.», так же как и Ярославского Поволжья.

Сама по себе приведенная система подсчетов, однако, вряд ли может служить достаточным основанием для столь категорических утверждений. При объективных подсчетах число достоверно варяжских комплексов следует соотносить не с числом всех раскопанных курганов могильника (не говоря уже о всех зафиксированных в нем курганах), а лишь с числом этнически определимых и сравнивать его надо с числом достоверно славянских комплексов. Правда, это усложняет сами подсчеты: выделение достоверно славянских комплексов Гнездовского могильника до сих пор не осуществлено; И. И. Ля-пушкин, обращаясь к материалам этого памятника, считает возможным 10-15% погребений Гнездова (безынвентгрные комплексы и комплексы с немногочисленным инвентарем) связать по характеру обряда со славянскими полусферическими курганами с захоронением остатков трупосожжения в верхней части насыпи. К этому количеству И. И. Ляпушкин (1966: 134) прибавляет и пустые курганы, составляющие 25% всех раскопанных погребений, однако из их числа следует вычесть 13% так называемых кенотафов, т. е. мемора-тивных насыпей (работа по выделению меморативных погребений проделана участником нашего семинара В. А. Булкиным). Таким образом, общее количество курганов Гнездовского могильника, которые можно считать славянскими, пока не превышает 27%, т. е. этнически определимыми в этом могильнике оказались не свыше 31% раскопанных погребений, при этом 30 скандинавских составляют не менее 13% этнически определимых комплексов Гнездовского могильника. ВТимеревском могильнике, если вести подсчеты относительного количества погребений разных этнических групп, отбросив 43% неопределимых комплексов, а также погребения XII в., в X в. 75% комплексов принадлежит местному финскому населению, 12% славянам и 13% – скандинавам. Уже в начале XI в. картина меняется: 72,5% финских погребений, 24% славянских и всего 3,5% скандинавских. Среди более поздних погребений скандинавских вообще нет (Ярославское Поволжье X—XI вв. Сводная таблица, Тимеревский могильник).

Труднее установить относительное количество скандинавских погребений в Киевском некрополе. Из 125 комплексов IX—X вв., опубликованных М.

К. Каргером, 70 не могут пока быть определены вследствие бедности и разрозненности инвентаря и невыразительности погребального обряда. В таких условиях даже небольшое количество скандинавских погребений (в Киевском некрополе мы можем насчитать их не более 10 – Каргер 1958, т. 1, №№ 24, 25, 105, 108, НО, 111, 112, 114, 124, 125.) составит весьма значительный процент (18-20%). Было бы методически неверным на основании этих данных судить об относительном количестве варягов в Киеве и делать какие-либо исторические выводы. Надо отметить, однако, что большинство погребений, которые можно признать скандинавскими, относится к категории погребений в камерных могилах (они составляют 36% погребений этой группы), т. е. норманны, несомненно, входили в состав социальной верхушки Киевской Руси. Однако глубокая разработка этого вопроса, так же как окончательное выяснение роли скандинавов и других этнических групп в формировании раннефеодальной киевской знати, несомненно, требует более значительных и хорошо документированных материалов.

В какой-то мере основанием для ошибочной системы подсчетов относительных величин служит один из принципов индивидуального определения этнической принадлежности каждого отдельного комплекса, выдвинутый авторами, применявшими указанную систему подсчетов. Как быть, если в кургане нет достоверных норманнских или славянских опознавательных признаков? в этом случае, полагает Д. А. Авдусин (1949а: 3-14), курган надо признать славянским, поскольку он помещается на славянской территории. Правильнее думать, что если четких опознавательных признаков этноса нет, то такой комплекс нельзя включать ни в славянские, ни в норманнские, а надо оставить вне рассмотрения, пока исследование ограничивается индивидуальным определением этнической принадлежности каждого комплекса в отдельности.

Если же мы вместо выборочного рассмотрения нескольких десятков ярких комплексов возьмемся за полную публикацию и статистическую обработку всех материалов, за выделение больших серий (типологических групп) комплексов на основе корреляции признаков, то затем мы сможем приступить и к этническому определению уже не отдельных могил, а целых серий. Только при соблюдении этих условий применение статистических методов, в том числе и установления относительного количества погребений разных этнических групп, позволит понять те или иные стороны исторического процесса.

При этом, однако, необходим дифференцированный подход к анализу этнического состава отдельных памятников или больших территорий, на которых этот процесс разворачивался. Если допустить, как предполагают некоторые авторы, возможность существования особых скандинавских поселков под Киевом, Новгородом, Смоленском (История 1966: 489), не говоря уже о Старой Ладоге, то можно ожидать, что прилегающие к ним курганные могильники окажутся не на 13, и даже не на 18, а на все 100% скандинавскими. Примером этому может служить скандинавский могильник в урочище Плакун близ Старой Ладоги.

Поэтому для того, чтобы от огульного отрицания норманнского компонента не перейти к другой крайности – преувеличению количества

Археологические памятники Восточной Европы, в которых найдены скандинавские комплексы X—XI вв. и скандинавские вещи в культурном слое поселений X—XI вв.

1 – Старая Ладога и Юго-Восточное Приладожье; 2 – Новгород и его окрестности; 2а – Псков и его окрестности; 3 — верховья р. Зап. Двины; 4 – Гнездовский могильник; 5 – Полоцк; 6 – район Белого озера; 7 – могильники Ярославского Поволжья; 8,9 — Владимирское и Суздальское ополье; 10 — Чернигов и его окрестности; 11 – Киевский некрополь.

варягов в Восточной Европе, необходимо помнить, что в этих случаях перед нами только выборка из всей массы древностей того времени, и при этом выборка не репрезентативная по отношению ко всей массе. Нельзя ограничиваться материалом нескольких, пусть крупнейших, могильников. Надо рассматривать норманнские древности на фоне широкого изучения восточноевропейских памятников, массовый анализ которых позволит составить полное представление о характере социального и экономического развития восточных славян в IX—X вв., а также об относительном количестве и скандинавов, и славян в составе населения тех или иных районов Восточной Европы. Такое исследование еще предстоит осуществить.

Пока же, на современной стадии изучения археологических материалов, мы лишь вправе отметить, что на тех участках Волжского и Днепровского торговых путей, где в IX в. мы находим отдельные норманнские погребения, в X в. варяги составляли не менее 13% населения отдельных местностей; при этом в Ярославском Поволжье численность варягов была равна численности славян, если не превышала ее, в других же районах сравнения со славянами провести не удалось.

Предложенные здесь числа мы приводим не в качестве окончательных (следовательно, они не могут служить достаточным основанием для исторических выводов), а лишь как предварительные результаты исправления методов подсчета, применявшихся другими исследователями, у которых получались другие числа (Д. А. Авдусин, М. В. Фехнер, И. П. Шаскольский). В книге «Археология СССР» Д. А. Авдусин (1967: 239) указывает, что «в Гнездове раскопано 800 курганов, из них менее двадцати, т. е. 2,5%, содержат погребения скандинавов». Да ведь как считать...

5. Социальный состав пришельцев

Понять характер культурных или иных взаимоотношений восточных славян и скандинавов невозможно без анализа характера тех социальных групп и слоев и скандинавского, и восточноевропейского общества IX—X вв., которые осуществляли эти взаимоотношения. Между тем представление о социальном составе попадавших в Восточную Европу норманнов до сих пор базируется главным образом на анализе некоторых богатых, так называемых «дружинных» погребений. Именно как погребения дружинников характеризует наиболее выразительные скандинавские комплексы Д. А. Авдусин (1967: 231-239). М. К. Каргер (1958, т. 1:212-230), оставляя в стороне вопрос об этнической принадлежности погребений в камерных могилах Киева, связывает их с представителями высшего слоя киевской знати. Бесспорно, какое-то количество варягов, занимавших высокое положение в дружинной среде, представлено в погребениях обоих этих могильников. В Ярославском Поволжье, напротив, М. В. Фехнер (1963в: 15) подчеркивает исключительную бедность скандинавских погребений, считая, что ни одно из них нельзя отнести к дружинным. Это мнение, возможно справедливое, по отношению к Тимеревскому могильнику, вряд ли можно распространить на другие (в частности, Петровский), но само по себе наблюдение М. В. Фехнер представляется чрезвычайно ценным, так как обращает внимание на социальную неоднородность пришельцев из Скандинавии.

К сожалению, связать те или иные многочисленные варианты скандинавского погребального обряда конкретно с определенными социальными группами пока не представляется возможным. Однако провести разграничение погребений богатых норманнов – знатных дружинников, воинов-купцов, их жен – и погребений рядового скандинавского населения – могил простых воинов, ремесленников, может быть, крестьян (М. В. Фехнер подчеркивает сельский характер Тимеревского могильника – 1963в: 17) – мы в состоянии уже на имеющемся археологическом материале.

Для богатых скандинавских погребений IX—XI вв., независимо от того, будут ли это сожжения в ладье, в урне, безурновые (с костями, лежащими на кострище), характерен устойчивый набор погребального инвентаря. В мужских погребениях это оружие (каролингские мечи, копья, стрелы, боевые топоры, иногда щиты), в женских – наборы черепаховидных фибул. Кроме того, в таких комплексах, как правило, есть костяные орнаментированные гребни (появляются в северогерманских погребениях еще в первые века н. э.), богато украшенные пряжки, фибулы, булавки. Часто в погребениях по скандинавскому обряду встречаются находки гирь и весов, несколько реже – стеклянных игральных фишек. Специфическим признаком богатых погребений являются остатки ларцов – железные оковки, гвозди, навесные и иные замки. Важно также отметить остатки погребальных тризн или жертвоприношений – зарытые в насыпи кости животных и птиц.

Комплексы X в. с аналогичным набором инвентаря и скандинавским погребальным обрядом известны в уже рассматривавшихся нами крупных памятниках на Волжском и Днепровском путях. Это погребения в кургане № 6 у д. Заозерье (Каиботказ 1930: 27-38), №№ 10, 45, 60 и др. из раскопок Н. Е. Бранденбурга в Приладожье (1895, дневник раскопок), в Ярославском Поволжье – №№ 53, 394, 85 Тимеревского могильника (Ярославское Поволжье X—XI вв. Сводная таблица. Тимеревский могильник), № 38 Петровского могильника – М. В. Фехнер (Петровский могильник, стр. 22, 23) относит этот комплекс к славянским, несмотря на то что это безурновое сожжение на месте с захоронением в насыпи остатков погребальной тризны и полным набором инвентаря богатого скандинавского погребения содержит также лепную керамику, что, по мнению А. В. Арциховского (1966: 38-39), является характерной чертой скандинавских могильников X в.

К этой же группе относится погребение IX в. в кургане № 5 у д. Новоселки (Шмидт 1963:114-128) и курганы № 74 из раскопок С. И. Сергеева, № 59 из раскопок В. Д. Соколова, № 15 из раскопок Ф. М. Кусцинского, №№ 13,35 из раскопок Д. А. Авдусина 1949 г. и № 47 из его же раскопок 1950 г. в Гнездове на Смоленщине (Шаскольский 1965:123). Выше уже говорилось о социальной принадлежности киевских погребений в камерных могилах, среди которых, возможно, также есть норманнские.

Труднее выделить рядовые скандинавские погребения. При исключительной бедности погребального инвентаря лишь некоторые детали обряда (каменная оградка вокруг кургана, треугольное кострище, находки в кострище обрядового печения, урна, поставленная на глиняную или каменную вы-мостку, шейная гривна с «молоточками Тора», надетая на урну или уложенная в нее (Фехнер 1963в: 15; Авдусин 1967: 239), костяные орнаментированные гребни, положенные в урну или рядом с ней (в 400 трупосожжениях Бирки найдено 200 гребней; из 200 погребений с захоронением остатков сожжения в урне гребни найдены в 105), имеют существенное значение для определения этнической принадлежности комплекса.

Подробнее обряд рядовых скандинавских погребений рассматривается в работе одного из авторов этой статьи (см. Лебедев 1970)^8.

К погребениям с набором специфических признаков погребального обряда, тождественных признакам обряда рядовых слоев населения в Скандинавии, на нашей территории могут быть отнесены, помимо скандинавских комплексов Тимеревского могильника, упомянутых М. В. Фехнер (1963в: 14-15), и некоторых из 18 погребений с «молоточками Тора» в Гнездовском могильнике (Шаскольский 1965:123),также некоторые курганы Михайловского могильника из раскопок Я. В. Станкевич (1941: 84– 89. Примером комплексов с указанными признаками обряда в Михайловском могильнике могут быть курганы с трупосожжениями, при которых находились костяные орнаментированные гребни, сломанные и положенные в могилу уже после сожжения: курганы №№ 1 (компл. 2), 5 (компл. 2), 6 (компл. 1) раскопок 1938 г., курганы №№ 8, И, 39 раскопок 1898 г.) и отдельные комплексы из раскопок Д. А. Авдусина 1949 г. в Гнездове (Авдусин 19526) – отмеченные нами признаки содержат погребения в курганах №№ 4, 7, 20, 23, 30, 35.

Впрочем, их этническое определение выходит за пределы задач нашей статьи, поэтому ограничимся лишьуказанием, что и в Гнездовском могильнике, и в Ярославском Поволжье возможно выделение серий погребальных комплексов, аналогичных массовому материалу Бирки и других скандинавских могильников и принадлежавших, очевидно, рядовому скандинавскому населению. Некоторые погребения из этих серий уже сейчас в советской археологической литературе рассматриваются как скандинавские. Дальнейшее их исследование – дело ближайшего будущего.

Пока же, опираясь на археологические материалы, мы вправе отбросить представление о «вокняжении» на Руси варяжской династии – другими словами, о завоевании неожиданно высокого положения представителями чуждой, пришлой знати, не имевшими никакой социальной опоры в восточноевропейской среде, а как правило, погребения этой знати привлекаются до сих пор в качестве археологического источника по «варяжскому вопросу», из-за них ломают копья археологи и историки. Судя по имеющимся источникам, славяно-варяжские отношения в IX—X вв. были значительно более сложными и охватывали различные стороны жизни восточноевропейских племен: торговля с Востоком и Западом, совместные военные походы, развитие ремесла – появляются местные варианты скандинавских типов вещей, «гибриды» (АгЬтап 1960: 134), внутренняя торговля (изделия скандинавских и подражающих им местных ремесленников попадают в финские, балтские, славянские могилы).