Текст книги "Спор о варягах"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Социальные коллизии в исход, очаге или давление извне

Появление городищ, вооруженность

Эмиграция полная (или почти

⁷

полная)

Исчезновение памятников данной культуры в ее ареале и появление их в другом

Эмиграция частичная с разделением (отпочкование колонии)

Появление памятников данной культуры в нов. ареале при сохранении их в старом

Эмиграция частичная (удаление избытка населения молодых

То же, но в новом ареале не все ее традиции налицо

Эмиграция частичная (уход воинов в поход, удаление изгоев религиозных, этнич. или социальных)

То же, но в новом ареале гл. обр. ее военн. или др. особые комплексы и традиц.

Поэтапное передвижение на ^дальнее расстояние

Могут остаться памятники и находки на промежуточных территориях

«Марш-бросок» на дальнее расстояние

Никаких следов на промежуточных территориях

Обходная миграция

Следов одной из мигр. групп на терр. других

Кооперированная миграция

Таких следов нет

Перемещение в соседнюю местность

Смежность территорий обеих культур

V Военный поход

Находки оружия, опустошение местности

у Контакт на границе ареалов

Дисперсия находок культуры за ее границей с другой

Иммиграция – постепенное ' просачивание (торговцев, брачующихся, рабов, наемн. раб. силы, поселенцев, кочевников)

Соотв. находки и комплексы убывают в числе по мере удаления от границы

1 Иммиграция – вторжение

Местонахождения пришлой культуры равномерно покрывают всю территорию

Инвазия (военный захват, завоевание)

Гибель крепостей и поселков, следы осады и штурма, упадок культуры

Захват власти небольшой группой воинов или кочевников

Выделение богатых погребений по чужеродному обряду плюс антропологические данные

Изменение мигрантов под воздействием новой среды

В комплексах пришлой культуры примесь местных черт

Абсорбция пришельцев

Только ранние компл-ы пришлой культуры чистые, в остальных преобладание местных черт

Сосуществование пришельцев с аборигенами

Комплексы обеих культур вперемежку

Ассимиляция местных жителей

В местных комплексах всё больше черт пришлой культуры

Подчинение местных жителей

Комплексы пришлой культуры – с оружием и в центре, вокруг -местной и без оружия

Вытеснение местных жителей

Исчезнование местных комплексов в прежнем ареале и появление их вне его

Разреживание аборигенной популяции

Уменьшение густоты встречаемости местных комплексов

Истребление прежних жителей

Исчезнование местных компл-ов и замена их пришлой культурой

Таблица 1. Принципиально возможное соотношение между видами миграций.

«гостиных дворов», лагерей наемников? Такие рассуждения и использовались антинорманистами.

Еще больше степеней свободы имеет каждое из этих данных в определении типа миграции, если ее признать. Наличие разных видов скандинавского погребального обряда может быть результатом участия в миграции разных этнических групп скандинавов (скажем, свеев, данов и др.) или разных социальных слоев или диверсифицированности пришлой погребальной обрядности по видам смерти. Наличие женщин в составе пришельцев может быть знаком того, что в славянские земли двигалось не одно лишь войско, а все население, но может говорить о роли знатных женщин в руководстве завоеванными территориями, или о сопровождении вождей женами, или о династических браках как следствии военных предприятий. В каждом случае археолог просто обязан развернуть все возможные толкования веером и перебрать по отдельности каждое.

Но коль скоро в конкретной действительности все эти данные существовали не порознь, не в изоляции, а в сочетании друг с другом, лучший шанс реализации имеют те толкования, которые совпадают. И чем больше разнообразных данных с совпадающими толкованиями, тем выше вероятность реализации намечающейся трактовки. Это сильно ограничивает разброс толкований и может свести их к одному.

На табл. 1 представлена схема принципиально возможных соотношений между видами миграций, их составными компонентами (частными событиями) и археологическими следами последних. Показано, что разные события могут входить в миграцию одного и того же вида, а разные виды миграции могут включать в себя один и тот же компонент. Компоненты (разделены жирными чертами) сгруппированы по структурным позициям в миграции: причины миграции, эмиграция, переселение, иммиграция, последствия миграции. Линии от первой и последней групп к видам миграций не проведены, так как по сути могут проходить как угодно (избирательность отсутствует). Выделены (затенены) те ячейки, в которых оказались признаки, наличные в случае ситуации с норманнами. Выделены (жирными линиями) и соединяющие их связи.

На таблице 2, отражающей доказательность миграционной интерпретации археологических данных о норманнах на восточнославянской территории, оставлены только затененные на первой таблице клетки и их соотношения, причем добавлены реальные подробности и некоторые принципиально возможные (отбрасываемые в силу наличия письменных источников) иные, не миграционные толкования. Пунктирными линиями показаны связи, которые должны были бы проявиться, но не проявляются в виду отсутствия соответствующих признаков в данной ситуации.

Виды событий

Компоненты

Археологические

следы

Таблица 2. Миграция норманнов (схема)

По таблицам видно, что миграция норманнов на территорию восточных славян несомненна, что некоторые ее видовые особенности хорошо прослеживаются (переселение только части населения из первоначального очага, вооруженность пришельцев, обоснование лишь на некоторых небольших участках новой территории, жизнь в окружении местного населения и в тесных контактах с ним, последующее растворение в местной среде). Но археологу не очень хорошо видно то, что при этом небольшие группы пришельцев захватывали власть над местным населением в ключевых пунктах территории и, объединив его, дали ему правящую династию, создав империю (Рюриковичей). Четких археологических признаков это обстоятельство не имеет и без письменых данных осталось бы спорным и даже маловероятным. Разве что в Ярославских могильниках можно заметить топографические элементы, свидетельствующие о подчиненном положении аборигенов, но это тогда еще не была вполне восточнославянская территория.

Отдельные военные бедствия можно увязать с отдельными же известными по летописям или сагам нападениями норманнов. Так, в 960-х гг. (по данным дендрохронологии) Ладогу охватил пожар, и это совпадает по времени с изгнанием варягов и их возвращением – призванием Рюрика (Кузьмин и Мачинская 1989). В конце X в. Ладогу снова охватил большой пожар, который по хронологии совпадает с известным саге набегом норвежского ярла Эйрика – сага повествует, как он сжег Ладогу (Петренко 1985: 91-92, 115; Мачинский и др. 1986). Есть и в других местах следы пожаров, но пожары в русских городах бывали очень уж часто, могли быть и в мирное время. Если бы не летописи и саги, вряд ли увязка этих пожаров с действиями норманнов была бы возможна. Потребовались бы раскопки более масштабные, детальные и, не в последнюю очередь, с исследовательским везением. Археологу нужна удача.

Нет явных следов повсеместных военных стычек и штурмов, приуроченных к приходу скандинавов, опустошения местности, упадка культуры. Захват мог происходить без заметных непосредственно следов, даже если он был военным (а ведь он мог быть и дипломатическим). Здесь проступает ущербность археологических источников, если их использовать изолированно. История по одним лишь археологическим источникам однобока и неадекватна (Клейн 1978/1995), как, впрочем, и по любому другому одному виду источников, если речь идет о ранних периодах.

Конечно, можно сообразить, что в ключевых пунктах страны вооруженные группы пришельцев расположились неспроста. Можно также учесть и то, что они большей частью богаты, и эта аккумуляция богатств в руках пришельцев показательна. Это косвенные признаки захвата власти. Они, как и другие археологические данные, по-настоящему заиграют только при сопоставлении с русскими летописями, византийской хроникой, арабскими сочинениями, скандинавскими сагами и эпиграфикой, с данными лингвистики и ономастики. Но они не лишние – в этом синтезе они придают выводам глубину, хронологическую и географическую четкость и содержательную насыщенность, увеличивая их доказательную силу.

IX. Биография Г. Ф. Миллера

1. Противник Ломоносова¹⁰

Немец Федор Иванович

Миллеров в истории русской археологии и филологии было несколько. Этот – первый. Он происходит не от английских Миллеров, а от немецких Мюллеров, фамилия которых просто на ранних этапах передавалась на русском так же (происхождение то же, от слова 'мельник'). Историк России С. М. Соловьев (1854) и историограф Академии наук ак. Пекарский (1870-1873) так и пишут его фамилию с исправлением: Мюллер. Исправление не привилось. Этот первый Миллер, Герард Фридрих (в России Федор Иванович), был еще чистым немцем, не обрусевшим, как его нынешние потомки и однофамильцы. Но он стал крупным ученым именно в России (он не был приглашенным специалистом), и именно русским ученым (не просто немцем на русской службе). Дело в том, что он прибыл в Россию не маститым ученым, а безвестным юношей по собственому почину, в поисках работы. И остался на всю жизнь.

Заслуги его перед русской наукой колоссальны (ВйзсМпд 1785; Биографии 1821; Пекарский 1870: 332-334; Соловьев 1854; Каменский 1996; Бахрушин 1999; Дворниченко 2006; Тишкин и Крымская 2006; Тихонов 2006; и др.). Но при жизни они не признавались, а после смерти, особенно в XX в., имя его чернилось и усиленно предавалось забвению: «посредственный немецкий ученый», «немецкий фальсификатор русской истории» (ссылки см. в Миллер 1999: 9). Долгие годы его вспоминали только как «норманиста», чужака и пигмея, дерзнувшего спорить с великим Ломоносовым (об этом см. Белко-вец 1988а; 19886). Соловьев не случайно подчеркивал немецкое звучание его фамилии: с трудов Соловьева идет традиция видеть в истории российской исторической науки борьбу двух тенденций в ней: с одной стороны, истинно русской, патриотической, представленной Ломоносовым, Щербатовым, Болтиным и прочими природными русскими, а с другой – чуждой, немецкой, представленной академиками-немцами на русской службе Байером, Миллером (Мюллером), Шлёцером и др. Традиция эта была раздута до предела в годы сталинской борьбы с космополитизмом. На самом деле в XVIII в. такого четкого распределения не было, и академики группировались по-разному, вне зависимости от этнического происхождения, а Ломоносов, который старался представить борьбу именно так, на самом деле сотрудничал со многими немцами, да и академики-немцы враждовали между собой. Мессершмидта притеснял немец же Блюментрот. Миллера преследовал не только Ломоносов, но и противник Ломоносова секретарь Академии немец Шумахер.

А главное, современная наука признает: Михаил Ломоносов, выдающийся естествоиспытатель, был предвзятым и потому никудышным историком, стремился подладить историю к политике и карьерным соображениям, и в их споре был, несмотря на частные ошибки, несомненно, кругом прав Миллер.

2. В Россию за удачей... и призванием

«Российскому государству служу я с 1725 г., но не имел я щастия в живых застать Петра Великого...» (Миллер 1975/1999: 150). Так, через полвека после приезда в Россию, но еще с немецким синтаксисом, писал Федор Иванович о своем появлении здесь (кстати, непонятно, почему Иванович – имя его отца было Томас, в русской передаче Фома). На самом деле еще мальчиком он все-таки видел Петра, когда тот проезжал через его родной город Герфорд в Вестфалии, и, по преданию, будущий исследователь Сибири долго бежал за царской каретой. Мальчик, родившийся в 1705 г., был сыном ректора местной гимназии, а мать его происходила из семьи профессора теологии города Рин-тельна. В университет Ринтельна Миллер и поступил по окончании гимназии в 1722 г. Не проучившись там и двух лет, перебрался в Лейпциг, где многому научился у философа и историка И. Б. Менке. Во-первых, Менке обрабатывал и издавал исторические источники, а во-вторых, выпускал научно-популярный журнал. И то, и другое потом пригодилось Миллеру в России.

В июне 1725 г. Миллер получил в Лейпциге степень бакалавра и, не став продолжать учебу, следом за старшим братом рванулся на поиски удачи в далекую Россию. В те годы это было обычным среди студентов. «Эти простаки, – писал Шлёцер, – полагали, что нигде нельзя легче сделать себе счастье, как в России. У многих в голове был выгнанный из Иены студент богословия, который впоследствии сделался русским государственным канцлером» (БсЫбгег 1802: 31; Шлёцер 1875: 378). Имелся в виду Остерман, но были и другие: Лефорт, Бирон, Миних...

В Петербурге немецкий бакалавр нанялся в Академию наук «студентом» преподавать латынь, историю и географию. Рослого, бойкого и способного юношу приметил заправлявший делами в Академии глава библиотеки И. Д. Шумахер и стал давать ему разные организационные поручения. Главным из них было редактирование «Санкт-Петербургских ведомостей» – эту газету издавал Правительствующий Сенат, но после свержения Меншикова в 1728 г. Сенат отбыл со двором в Москву, поручив издавать газету руководству Академии. Миллер не только регулярно выпускал первую русскую газету, но и основал первый русский литературный и научно-популярный журнал «Примечания к ведомостям». В своих изданиях Миллер усердно проводил просветительскую работу, объяснял природные явления, боролся с суевериями.

На следующий год следом за президентом Академии Блюментростом отправился в Москву и Шумахер. Тут уж Миллеру пришлось заправлять всеми делами Академии вместо него. Он надеялся на руку дочери Шумахера и на замену тестя в должности главы библиотеки Академии наук. Столь быстрое продвижение молодого человека без всяких заслуг и его наушничество Шумахеру породили раздражение академиков. В 1730 г. он баллотировался в профессора, но потерпел фиаско, с большим трудом Шумахеру удалось его протолкнуть – фактически он стал профессором по назначению.

В том же году пришло известие о смерти отца. Миллер поехал улаживать семейные дела, а Шумахер добавил к этому командировку в Англию и Голландию. Целью было рассеять дурные слухи о русской Академии, распространявшиеся уволенными членами, и завербовать новых членов. Миллер это выполнил, да и сам стал членом ряда научных обществ. Но уезжать надолго в обстановке вражды и зависти было рискованно.

Вернувшись в Петербург в августе 1731 г., Миллер столкнулся с карьерной катастрофой: Шумахер резко изменил к нему отношение. Из запертого шкафа в казенной квартире Миллера исчезли все доверительные письма Шумахера – тот, значит, заподозрил какой-то подвох со стороны своего протеже и конфисковал их. Возможно, Миллер слишком рано проявил независимость суждений, которую Шумахер не терпел. Возможно, расстарались недруги в Академии, нашептывая Шумахеру о каких-то остротах Миллера (на которые он был большой мастер). Так или иначе, протекция сменилась враждой.

«Я счел нужным проложить другой ученой путь, – вспоминал позже Миллер, – это была русская история, которую я вознамерился не только сам прилежно изучать, но и сделать известною другим по лучшим источникам. Смелое предприятие! Я еще ничего не сделал в этой области и был еще не совсем опытен в русском языке, однако полагался на мои литературные познания и на мое знакомство с теми из находившихся в академической библиотеке книгами и рукописями, которые я учился переводить при помощи переводчика. Г. Байер, объяснявший древнюю русскую историю и географию из греческих и северных писателей, подкреплял меня в этом предприятии» (Пекарский 1970: 318).

Через год после возвращения Миллер основал еще один журнал – «5атт1ипд Ки$$1‘$сНег СезсЫсНСе» («Собрание русской истории»). Это был первый журнал по отечественной истории, задачей которого было издание источников по русской истории в немецком переводе с целью исправить ошибочные представления в Европе о России и ее истории. На многие годы этот журнал, стоявший на полках Вольтера, Гердера и Гёте, стал источником знаний по русской истории для всей Европы. Становилось ясно, что Миллер избрал для себя именно профессию историка (возможно, под влиянием академика Г. 3. Байера).

Но при исчезновении поддержки со стороны Шумахера дальнейшие перспективы в Петербурге становились сомнительны и неясны – без каких-то экстраординарных действий, каких-то успехов и собственных научных заслуг. В 1733 г. отправлялась на восток Вторая камчатская (или Великая северная) экспедиция Витуса Ионассена Беринга. В ней формировался академический отряд – натуралист Иоганн-Георг Гмелин, астроном Людовик Делиль де ля Кройер и другие. В Миллере взыграл тот авантюрный дух, который восемь лет тому назад погнал его в Россию. Теперь он метнул его в Сибирь. Знакомый с капитан-командором Берингом, Миллер записался в экспедицию. Он сам вспоминал позже, что ссора с Шумахером немало способствовала этому решению: «Для избежания его преследований я вынужден был отправиться в путешествие по Сибири, чему он один благоприятствовал, лишь бы удалить меня...» (Пекарский 1870: 26). Молодой ученый еще не знал, что отправляется на десять лет.

3. В Сибирь на десять лет

Задания перед экспедицией были поставлены Адмералтейств-Коллегией и Сенатом: изучить северные берега России и «доподлинно выяснить... имеется ли соединение Камчатской земли с Америкой». Один отряд должен был пройти из Архангельска на восток к устью Оби. Второй отряд двигался из Тобольска, столицы Сибирской губернии, на север к устью Енисея. Еще два отряда отправлялись из Якутска на судах. Второй целью эскпедиции было открыть пути в Японию, изучить Курилы. В экспедиции участвовали также братья Харитон и Дмитрий Лаптевы, штурман Семен Челюскин и др. (Островский 1937; Ваксель 1940). Академический отряд работал самостоятельно. В его составе профессора Гмелин и де ля Кройер проводили естествоведческие изыскания, профессор Миллер и его помощник С. П. Крашенинников собирали материалы по истории, этнографии и географии края, а в географические материалы входили и древние памятники, связь которых с историей была Миллеру ясна.

Относительно археологических памятников отряд имел четкую инструкцию от Сената:

«всякого рода камения, или развалины здания, или палаты, старые гробы или кладбища, статуи, сосуды скульптурные или глиняные, ветхие и новые, идолы или болваны, славнейших градов виды и положения места крепости и прочие иные нарисовать прилежно должен, а иные, ежели можно будет, и сюда привезти подобает» (Мартынов 1983: 41).

В начале августа академический отряд выехал из Петербурга, в октябре он был в Казани, в январе 1734 г. прибыли в Тобольск. Летом 1734 г. ученые двигались на 65 подводах через Омск и Семипалатинск на Кузнецк.

«В то время, – запишет Миллер потом в рукописи о путешествии, – были мы еще в первом жару, ибо неспокойствия, недостатки и опасности утрудить нас еще не могли. Мы заехали в такие страны, которые от натуры своими преимуществами многие другие весьма превосходят, и для нас почти все, что мы ни видели, новое было. Мы подлинно зашли в наполненной цветами вертоград, где по большей части растут незнаемые травы; в зверинец, где мы самых редких азиатских зверей в великом множестве перед собой видели; в кабинет древних языческих кладбищ и тамо хранящихся разных достопамятных монументов» (Пекарский 1970: 323-324).

Как видим, он отмечает в числе захватывающих достопримечательностей и археологичекие памятники.

Около Усть-Каменогорска Миллер начал археологические исследования, раскапывал курганы. Затем на лодках проплыли по реке Томи до Томска, обследовали Томскую писаницу. Вот как он ее описывал:

«Скала состоит из какого-то ломкого камня тальковой породы, внутри зеленоватой, снаружи грязноватой, которую многократно пересекают поперечные жилы другого, более мягкого пластующего камня из талька и кварца. Самая нижняя часть скалы, покрытая изображениями, возвышается над поверхностью реки приблизительно на две сажени и имеет внизу некоторый выступ, соприкасающийся с рекой, взобравшись на который не без труда, можно прекрасно видеть главную часть фигур. Фигуры выступают как бы на одной доске вверх сажени на три, причем среднее пространство занимает одна из вышеозначенных жилок, идущая горизонтально. Вблизи, направо, на таком же расстоянии от реки, видна другая группа фигур, имеющая только треть вышины предыдущих и вместе с ними простирающаяся на семь саженей в ширину. Отсюда по трещинам между обеими передними частями писаной скалы есть очень трудный проход к более отделенному углу верхней части, который совершенно таким же образом, как и передние места, украшен фигурами и обращен также к югу. Фигуры иссечены каким-то резцом так, что внутренняя зеленоватая окраска камня совершенно ясно обрисовывает их очертания. Большая часть представляет оленей, серн, козлов, лосей, лошадей и других животных этих мест. Некоторые же дают изображения людей, но все они даны только наружными очертаниями и двольно грубо. Более других замечательна на правой нижней части фигура человека, у которого голова окружена лучами; на верхней передней части – два человека, держащие друг друга за руки. В более отделенном углу – человек со стадом животных, привязаных одно к другому; в одном месте фигура рыбы, какой нигде больше не удавалось встречать. В нижней части многие фигуры, вследствие чьей-то шалости, сильно обезображены, нередко к старым фигурам прибавлены новые. В верхней же части и в упомянутом дальнем углу, куда никто не мог проникнуть или по трудности пути лишь немногие отваживались пробраться, все уцелело и не осквернено» (Миллер 1750/1999: 526-527).

Это описание не очень отличается от современных археологических описаний.

В 1735 г. ученые вели изыскания в окрестностях Красноярска, Нерчинска и Читы, и так год за годом. Летом 1739 г. они проводили раскопки курганов в долинах Енисея и Абакана. Множество курганов осмотрели возде деревни Абакано-Перевозной. Там они встретили старика отшельника Серенгу, который 30 лет жил в хижине среди курганов, раскапывал их и этим кормился. Его сведения об устройстве могил и о вещах, в них находимых, очень пригодились Миллеру. Все металлические вещи этих курганов состояли исключительно из меди, железа там не было.

Раскапывали Миллер и его соратники курганы и по Иртышу. Они оказались по устройству и вещам беднее енисейских. Миллер решил, что они принадлежали не столь богатому населению.

Миллер неустанно трудился в архивах и на природе, с неутомимостью переносил тяготы многолетнего путешествия, с запальчивостью преодолевал бюрократические рогатки и нерадивость местных властей. Даже на таком здоровом человеке, каким он был, это не могло не сказаться. Осенью 1737 г. он почувствовал себя больным. «Сия его болезнь, —• писал в Петербург Гме-лин, – еще прошлого году в Якутске началась... Сия болезнь состоит в жестоком биении сердца и превеликом страхе, который по переменам приходит, а иногда три и четыре дня не перестает с таким движением пульса, что я часто обмороков опасался...» (Пекарский 1970: 327). Судя по симптомам, это была «грудная жаба» – стенокардия, ишемическая болезнь сердца.

Поскольку Миллер заболел, на Камчатку отправили Крашенинникова, а сами профессора сначала проследовали на север до Мангазеи, а потом проплыли вверх по Енисею до Саянского острога.

Осенью 1739 г., после шести лет путешествия, решено было возвращаться домой, но следуя не старой дорогой, а по-иному, чтобы затронуть исследованиями новые местности. Это продолжалось еще четыре года. В 1740 г. Миллер встретился в Сургуте с посланными им в помощь и на смену адъюнктами Георгом Вильгельмом Стеллером и с Иоганном Эдгаром Фишером, которому Миллер передал свой архив и составленую им инструкцию для продолжения исследований. Сам же по дороге домой проводил исследования на Урале.

Инструкция эта, перепечатанная Радловым в «Сибирских древностях» (МАР 15), содержала шесть разделов с 1347 пунктами, пятый раздел был о древностях (т. е. охватывал археологические материалы), шестой – о нравах и обычаях (этнографический). Этнографический был для Миллера важнее – включал 923 вопроса. Археологический был развернут в сто статей. Когда Миллер был уже в экспедиции, аналогичные анкеты с вопросами, включающими материальные древности, составлял В. И. Татищев, но инструкция Фишеру была гораздо подробнее.

От преемника требовалось вести журнал всего путешествия, не пропуская ни одного дня пути, «чтобы не осталось не вписанным в журнал ни одно дорожное наблюдение». Излагались принципы описания, зарисовывания, функционального определения вещей по сопоставлению с современными («нынешними вещами различных народов»). Об этой инструкции Формозов (1961: 34) отметил: «Миллер различает до десятка типов сибирских погребальных сооружений и предписывает Фишеру исследовать множество вопросов. Надо выяснить и число погребений, и глубину их, и ориентацию, и есть ли при погребениях костяки овец и коней. Надо записать, где лежат вещи – в ногах или в головах... Блеск сибирского золота не затмил для Миллера значения рядовых находок». Формозов и Лебедев цитируют по Радлову указание Миллера: «Глиняные сосуды при этом не следует оставлять без внимания». В круг источников вводилась керамика, ставшая потом одной из важнейших категорий массового археологического материала (Радлов 1894:114; Лебедев 1992: 57-58).

Инструкция предназначалась не только для Фишера – было предусмотрено, что она «и впредь при таких же случаях основанием служить может». Подлинник ее Миллер отправил в Академию Наук.

В 1742 г. в Туринске Мюллер захворал «простудною горячкою», которая тогда свирепствовала по всему востоку России как повальная болезнь (видимо, грипп). Когда он свалился, за ним ухаживала вдова умершего немецкого хирурга. На ней он и женился.

В Петербург он возвратился в феврале 1743 г., проехав 31 362 версты (Пекарский 1870: 332, хотя Мирзоев указывает 33 025 верст – Мирзоев 1970: 77), Гмелин и Крашенинников – в том же году; Фишер же и Стеллер вернулись только в 1746-м.

4. Результаты путешествия и прием

В том, что Миллер привез из Сибири, первое место занимали не археологические материалы и наблюдения, а собранные в огромном количестве письменные источники – летописи, челобитные, всякого рода грамоты разных веков, скопированные им в архивах, разбросанных по всей Сибири (в острогах, крепостях, канцеляриях воевод) и в силу удалености сохранившихся лучше, чем архивы Центральной России. Там нашлись, например, документы, освещавшие лакуны в истории Смуты и эпохи Лжедмитрия. Копии из 20 сибирских архивов составляют 35 огромных томов, не считая комментариев и выписок самого Миллера. Все же он был прежде всего историк-источниковед. Только на втором месте стояли антиквитеты – материальные древности, которые Миллер рассматривал как вспомогательный материал истории, т. е. тоже как источники по истории.

Наибольшее количество выявленных памятников представляли могилы. «Древние могилы, кои находят в странах России и Сибири, – писал Миллер, – различного бывают виду, хотя большая часть оных вероятным образом происходит от одного народа». Первое верно, второе нет, но для времени, когда вся первобытность была в глазах историков сжата до нескольких тысячелетий, ошибка естественна. Для объяснения обнаруженных в человеческих могилах костей животных и вещей Миллер прибегал к сопоставлению с наблюдениями, которые сейчас назвали бы этнографическими, то есть к сравнительному анализу, применявшемуся на Западе Лафито (книга его вышла в 1724 г.). В «Изъяснениях о некоторых древностях, в могилах найденных», Миллер (1764/1999: 513) писал:

«Когда я упомянул о костях лошадиных, кои в сих могилах найдены вместе с человеческими, то оное есть доказательство особливого суеверия, наблюдаемого еще и ныне некоторыми восточными народами. Многие так думают, что Магометов рай, кажется, на том же основан, что отшедшие души на том свете так, как на сем, одинаковою жизнью наслаждаются. На такой конец знатному человеку потребна та лошадь, на которой он ездил, надобна ему милая его жена и любимый служитель».

Он приводил в пример «индиянок» и якутов. Видя разное богатство могил, он заключал (1764/1999: 514): «Богатые могилы доказывают знатность погребенных особ и богатство того народа. Скудным и простым людям никаких драгоценностей в могилу класть было не можно, и когда в большой стране все могилы скудны, то сие есть доказательство о бедности всего народа». Это, конечно, упрощение, в котором не учитывается воздействие погребального обряда: все зависело от того, каким рисовался загробный мир. Но это упрощение жило вплоть до XX в.

Первую классификацию могил представил не Миллер, а Гмелин в книжке, опубликованной за рубежом.

Другая категория памятников, которыми Миллер занимался в Сибири, были городища. Он тщательно обследовал остатки татарских, остяцких, вогульских и тунгусских укрепленых поселений, упоминаемых в найденных письменных источниках. Обследовал он также и русские городища, тогда как позднейшие археологи еще долго не обращали на них внимания.

Исследуя писаницы, Миллер и Гмелин пришли к выводу, что Страленберг ошибочно считал надписями изображения людей и животных, а также непонятные фигуры на этих писаницах. Миллер уловил даже в этих писаницах разные стили изображений и пришел к выводу об их принадлежности разным народам. Сравнивая писаницы с изображениями на шаманских бубнах, он счел писаницы произведениями современных сибирских народностей. Это было ошибочное впечатление, но сакральный характер писаниц был установлен, таким образом, правильно.

Привез Миллер и коллекцию предметов сибирского языческого культа, шаманский бубен и костюмы.

А самое заметное, что Миллер привез из Сибири, – это были новые знания и умения,усвоенныетам. Вэкспедициюуехал 28-летний историк-новичок, а вернулся утомленный трудами, но опытный почти сорокалетний ученый, досконально проработавший более двадцати архивов, собравший огромные материалы по истории, археологии и этнографии, самостоятельно доведший свои методы критической обработки источников до уровня, достигнутого в это время на Западе. Он имел лишь зачатки сведений об этой методике от своего университетского учителя Менке и от чтения Лейбница, остальное он разработал сам в ходе практического опыта.

5. Схватки и гонения

В 1746 г. историк-любитель П. Н. Крекшин подал в Сенат свое генеалогическое изыскание, в котором возводил род Романовых к Рюрику. Он было передано в Академию наук на отзыв Миллеру. Тот провел собственное исследование родословных и пришел к выводу, что льстивое изыскание несостоятельно, поскольку род Романовых происходит от Захарьевых-Юрьевых, каковые Рюриковичами не были. Романовы были избраны на престол без ссылок на происхождение от Рюриковичей. Крекшин написал верноподданный донос, и Сенат начал разбирательство «дела Миллера». Академики добились прекращения дела, но президент Академии граф К. Г. Разумовский издал указ Миллеру «ни в какие родословные исследования» не вступать (Дворниченко 2006: И). Это было не единственное «дело Миллера», ставившее под сомнение его лояльность.