Текст книги "Спор о варягах"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Его реакция на нашу просьбу о минимальной помощи описана в этом томе в предварительных замечаниях к моему выступлению на дискуссии. Артамонов, назначенный Мавродиным, председательствовать на дискуссии, был тоже изрядно потрепан в противостоянии партийной бюрократии, но сохранил больше твердости и решительности. Ему, однако, не пришлось выступать в нашу защиту. Заключительное слово председателя сводилось к одной фразе: «Ну, мне и подытоживать нечего: всем все ясно».

Уточнению подлежит и вопрос о наших первых интересах. Я начал свое продвижение в науке не с варяжского вопроса. Мои курсовые работы были посвящены катакомбной культуре бронзового века (и ей же многие мои позднейшие работы вплоть до кандидатской диссертации). Кстати, и вторую курсовую работу Глебу Лебедеву я дал по катакомбной культуре, рассматривая первую, варяжскую (1962 г.), как упражнение первокурсника. Дипломную работу я писал по скифам (и эта тема долго была для меня сквозной). Моя первая печатная работа (1955 г.) была о происхождении славян. Работа об «участии варягов в образовании Древнерусского государства» была для декана Мавродина в общем не так уж страшна: он ведь и сам писал в книге 1945 г. о таком участии – для него весь вопрос был в мере участия.

Но для меня к тому времени варяжский вопрос вышел на первый план. В аспирантуре (1957-1960 гг.) я, увлекшись шедшими тогда дискуссиями в Ленинграде, забросил тему диссертации и сделал к 1960 г. рукопись книги «Спор о варягах», с 1960 г. я стал бесплатно преподавать в Универсиетете, в 1962 г. усилиями М. И. Артамонова был зачислен ассистентом в штат кафедры археологии и вскоре стал читать спецкурс по варягам, а с 1964 г. организовал Проблемный семинар. Проблемным он назывался потому, что в нем ставились острые проблемы нашей науки, а студенты получали задачи не типа упражнений, а исследовательского характера. Такой была варяжская проблема.

Ю. М. Лесман В семинаре с юных лет

Впервые я пришел на заседание Славяно-варяжского семинара осенью 1968 г. Собственно, сначала я, ученик 8-го класса, пришел на занятия школьного археологического кружка, который тогда еще вел Л. С. Клейн (через несколько недель он начал передавать его студентам кафедры: сначала они вели лишь отдельные занятия, а потом уже и все подряд). Мои интересы к тому времени более или менее определились (меня интересовала археология Древней

Руси, в первую очередь курганы Юго-Восточного Приладожья – привлекла существовавшая тогда специальная витрина в эрмитажной экспозиции), и Л. С. посоветовал мне прийти на семинар и подвел к В. А. Назаренко – его ученику, студенту, кажется, пятого курса, занимавшемуся Приладожьем. С этого дня все субботы были заняты, семинар быстро оттеснил школьный кружок на второй план (хотя и кружок оставался) – как-никак здесь собирались взрослые и не просто учились – они делали археологию.

Я не помню, какой из докладов услышал первым. Сохранилась тетрадь с записями конспектов некоторых выступлений, но они не датированы (от осени 1968 до весны 1971 г.): доклады Г. С. Лебедева о топографии могильника Бирка, В. А. Назаренко о курганах Юго-Восточного Приладожья, В. А. Кольча-това о Шестовицком могильнике (с попытками применения так интересовавших меня математических методов обработки информации). Помню, что выступали с докладами почти все тогдашние участники семинара: В. А. Булкин, К. М. Плоткин, Е. Н. Носов, И. В. Дубов и др., в том числе, кажется, и В. В. Мавродин (младший) – рассказывал о берданке, но это было уже экзотикой. Из приезжих запомнил доклад Винникова о памятниках Подонья (в первую очередь о могильниках на Лысой горе, Белогорском, Боршевском), запомнилось рассмотрение стратиграфии насыпей, позволяющее реконструировать процесс их сооружения, эксплуатации и разрушения.

В целом впечатление было ошеломляющим: я увидел целую команду друзей, которые вместе делали одно общее дело (о некоторых внутренних трениях я узнал много позже). Л. С. Клейн направлял, подводил итоги, но основные вопросы, основные выступления были делом студентов. Они спорили, иногда горячась, спорили между собой, спорили с Клейном. Голос старших был уверенней и авторитетней, но слушали всех. Я, совсем маленький неуч, сначала не решался задавать вопросы публично (мучал старших в перерывах или после семинара), но уже через год-полтора (к концу 9-го и в 10-м классах) позволял себе иногда спрашивать наряду со всеми. Как ни странно это может показаться теперь, но на мои наивные вопросы серьезно отвечали, кажется, видя во мне не просто не в меру настырного ребенка, а младшего коллегу. Этот подход, кажется, всегда отличал семинар – его руководители, а также приглашенные взрослые докладчики и старшие студенты подходили к младшим не как к школярам, а как к младшим, пусть пока недостаточно опытным, недостаточно знающим, но коллегам.

Важным событием, как мне показалось, была проведенная весной 1969 г. на базе кафедры, при активной роли участников семинара Региональная археологическая студенческая конференция (РАСК). Удачно было и то, что подряд, вслед за РАСКом, следовал юбилейный пленум Института археологии, так что часть приезжих студентов (не говоря о питерских и особенно семинарских) остались послушать доклады (я отпросился с уроков в школе и пропадал на заседаниях около двух недель). На РАСКе больше всего запомнилась лекция-доклад М. И. Артамонова, который говорил о встречном движении по территории Восточной Европы славян с юга и варягов с севера.

В течение 1969 г. Л. С. Клейн постепенно передавал руководство семинаром досрочно защитившему диплом и ставшему ассистентом кафедры археологии Г. С. Лебедеву. Он и раньше был в семинаре лидером, но одно дело быть лидером внутри команды, другое – руководить. С некоторым трудом и усилием над собой (по крайней мере, мне так показалось) Глеб становился Глебом Сергеевичем. Нет, все, кто был знаком с ним со студенческих лет, продолжали звать его по имени, но выступал в обсуждении он теперь обычно последним, подводя итоги. Семинары продолжали проходить по субботам в 75-й аудитории. После семинара продолжались обсуждения в коридоре, у гардероба, а затем и на улице. После того как собственно обсуждение завершалось (иногда уже за Дворцовым мостом), я нередко пристраивался к кому-нибудь из старших для того, чтобы помучить накопившимися вопросами (чаще всех жертвой становился Г. С. Лебедев, ставший моим научным руководителем). Семинар и разговоры после него были школой, где можно было учиться не только публичным выступлениям и дискуссиям, но и методам, подходам. Помню, с каким искренним удивлением я смотрел на столь распространенные в те годы (да и позже) индивидуальные этнические атрибуции погребений и основанные на них подсчеты. Мне ведь уже объяснили (и обосновали это), что этнические определения археологических комплексов и культур – дело весьма проблематичное, а покойник не хоронит себя сам, поэтому обряд погребения говорит в первую очередь об участниках процедуры захоронения, а не о самом погребенном.

Надо сказать, что темы работ участников семинара со временем менялись. Первый набор сосредоточился на памятниках, несомненно связанных со скандинавами как в Швеции (Бирка), так и на Востоке (Гробини, Ладога, При-ладожье, Гнездово), несколько позже к этому списку добавились Ярославские курганы, Шестовицы. Но постепенно становилась очевидна необходимость разобраться и с более широким кругом памятников, как дающим скандинавские находки или особенности погребального обряда, так и лишенные их. Темы, которые брали для разработки студенты, руководимые оставшимися преподавать на Кафедре выпускниками семинара Г. С. Лебедевым, затем В. А. Булкиным, несколько позже И. В. Дубовым, в подавляющем большинстве выходили за рамки узко трактуемой славяно-варяжской проблематики, но вписывались в широкое ее понимание. Для проникновения в процессы сложения древнерусской культуры и государства мало было собрать и проанализировать скандинавский компонент, надо понять, в какую среду он попадал. Мне, например, в 70-е годы казалось, что в узком контексте норманнской проблемы стало слишком тесно, споры (продолжающиеся и по сей день) о нижней дате тех или иных памятников напоминали белку в колесе – без новых подходов, без новой информации из этого колеса было не выпрыгнуть.

Произошло и еще одно изменение, которое я, появившись в семинаре на несколько лет раньше своих ровесников, замечал. Поколение, пришедшее в семинар раньше, в 1960-е гг., воспринимало варяжскую проблематику более обостренно. Для более молодых норманизм стал достаточно условным термином, присутствие и активная роль норманнов в восточноевропейской истории сомнений не вызывали (мы на этом были уже воспитаны), антинорманизм был проявлением научной ограниченности и политической конъюнктурности. Старшие были в той или иной степени битыми. Достаточно вспомнить доклад Лебедева и Назаренко о времени появления скандинавов в Старой Ладоге, прочитанный в группе славяно-русской археологии ЛОИА вскоре после обсуждения на истфаке книги И. П. Шаскольского (с угрожавшими семинару и, к счастью, не осуществленными оргвыводами). Для более молодых в норма-низме оставались элементы фронды, но серьезного страха уже не было. Речь шла просто о необходимости работать честно, профессионально и тщательно. Поэтому я, например, (да и не только я) очень болезненно воспринимал компромиссы своих старших друзей, вставлявших нередко в свои публикации и доклады антинорманистские пассажи.

Осенью 1971 г. как ответвление Славяно-варяжского семинара возник семинар, которым руководили Д. А. Мачинский и М. Б. Щукин. Лебедев руководил семинаром года до 1972. Затем он передал его окончившему аспирантуру В. А. Булкину. Его манера ведения заседаний несколько отличалась от глебовской: он держался во время заседания чуть более отстраненно, вопросы обычно задавал последним (чтобы не мешать студентам). Состав участников сменился. Было по-детски обидно, что выросшие студенты почти совсем перестали бывать на его заседаниях (приходили изредка на особо заинтересовавшие кого-то из них доклады). Сначала все шло по-старому, но вскоре семинар выпал из учебных планов (возможно, сказывалась смерть М. И. Артамонова). В. А. Булкин держался и по нашей просьбе, хотя и неофициально (о чем мы узнали позже), семинар сохранил, однако заседания стремительно теряли свою регулярность.

А мы, студенты, заставшие семинар еще полноценно работавшим, пытались его сохранить. Наверное, не столько из чувства долга или понимания его значимости для дальнейшего развития археологии (это пришло позже), сколько потому, что были убеждены в его необходимости для нас самих. Как-то, обсуждая втроем (я, студент Политехнического института, полулегально слушавший лекции на кафедре, С. В. Белецкий, студент 3-го курса, и М. М. Казанский, студент 4-го курса) наши проблемы, мы решили, что надо брать дело в свои руки. Мы решили, что будем проводить заседания семинара независимо от присутствия руководителя. Конечно, Василий Александрович (для нас просто Василий) был нам очень нужен, но полностью зависеть от него мы не могли. Семинар удалось возобновить, хотя от отсутствия четкого руководства он что-то и потерял. С другой стороны, для нас троих (да, думаю, и не только для нас) это был очень полезный опыт самостоятельности. Мы учились вести заседания и вести себя на заседании, учились абстрагироваться от собственных пристрастий, учились говорить и как рядовые участники, и как врио руководителя (в частности, подводить итоги обсуждений), учились торопить слишком заговорившихся докладчиков и остужать слишком оживленные споры.

Если семинар проводился, то под конец он обычно переходил в пешую прогулку по Невскому до Московского вокзала, а иногда и дальше. Такая прогулка была продолжением заседания, но уже неформальным, однако никогда или почти никогда не переходившим в застолье. Наше самоуправство стихийно привело к тому, что если на заседание семинара приходили хотя бы двое из нашей троицы – семинар проводился (при наличии докладчика и еще минимум двух-трех участников), если только один (независимо от присутствия остальных, включая руководителя) – семинар обычно переносился. Так продолжалось год, может быть, полтора. Затем, к счастью, нормальное функционирование семинара возобновилось. Его вновь включили в расписание и преподавательскую нагрузку В. А. Булкина, и, хотя назывался он официально как-то иначе, для всех участников это был Славяно-варяжский семинар.

С. В. Белецкий

Славяно варяжский семинар в первой половине – середине 1970-х, каким я его помню

Я поступил в Ленинградский университет в 1970 г., сразу после окончания школы. И хотя к моменту поступления «за плечами» уже было несколько сезонов раскопок в Пскове, но об истфаке я знал совсем мало, а из профессуры и преподавателей был знаком (через отца) только с Артамоновым. Так что, все и всё на кафедре археологии начиналось с нуля.

Нет, конечно, что-то и кого-то я на самом деле знал. По Псковской экспедиции Эрмитажа, в которую отец брал меня с начала 60-х, был знаком со студентами истфака – с Олей Кондратьевой, Мариной Шмелевой, Олей Струговой, Костей Плоткиным, Андреем Синицыным. В рассказах за вечерними чаепитиями звучали имена Клейна, Глеба, Василия Булкина... Хорошо помню, как в экспедиционном застолье пели гимны истфака («Мы историки-рецидивисты...»,«Славься история, славься истфак...»), как кто-то из студентов подробно пересказывал сценку «Из варяг на истфак» из легендарного истфаковского капустника, как студенты-кафедралы рассказывали об экспедициях – Костенки, Тамань, Сибирь... От студентов, приезжавших в Псковскую экспедицию, впервые узнал и о существовании на кафедре археологии Славяно-варяжского семинара, который основал Клейн и которым руководит Глеб. В лицах пересказывали уже тогда ставшую легендой «варяжскую» дискуссию 1965 г.

Буквально в первые же дни после поступления встретил в коридоре истфака Зою Прусакову. Спросил ее – кого из преподавателей кафедры просить о руководстве курсовой работой. «Глеба Сергеевича Лебедева», – последовал мгновенный ответ. Зоя же показала мне в коридоре Лебедева (на первом курсе он не читал). Подошел. Представился. Попросился. «Приходи в субботу на семинар».

75-я аудитория. Председательствует, кажется, Лебедев. А может быть, Булкин. Вокруг стола сидят старшекурсники. Из них знаю (по Псковской экспедиции) только Костю Плоткина. Докладчик – Володя Назаренко. Рассказывает о раскопках в Приладожье. Вопросы, ответы, бурное обсуждение. Поразило то, что во время доклада и обсуждения все обращаются друг к другу «на вы» и по имени и отчеству, хотя в перерыве никаких имен-отчеств нет и в помине и все друг с другом «на ты». Уже потом узнал, что такая манера ведения заседания – характерная черта питерской археологической школы.

Вообще первый год пребывания в семинаре помню смутно, хотя субботние заседания почти не пропускал. Слушал доклады старшекурсников. В обсуждениях не участвовал и вопросы не задавал. Помню, что Лебедев много болел, и председательствовал на заседаниях, как правило, Булкин. Тогда же впервые услышал определения «старшая» и «младшая» дружины. К старшей дружине относили «ветеранов» семинара – Лебедева, Назаренко, Петренко, Булкина, к младшей – Носова, Рябинина, Дубова, Кольчатова, Плоткина.

Где-то в начале зимы Лебедев предложил мне, тогда самому младшему в семинаре (первый курс, 17 лет), так сказать, «представиться» – выступить с докладом. Посоветовался с отцом, и он предложил взять в качестве темы доклада, а затем и курсовой работы, результаты работ на городище Воронин в Пушкинских горах, где эрмитажная экспедиция провела небольшие раскопки летом 1969 г. И хотя я тщательно готовился к своему первому выступлению на семинаре – рисовал таблицы керамики и ситуационный план городища, сам доклад оказался провальным: «младшая дружина» высекла меня по полной программе. Помню, что отбивался в стиле Волка из популярного мультфильма: «Ну, погодите! Дайте время...»

Кстати, из этого самого выступления на Славяно-варяжском семинаре потом вырос доклад на студенческой археологической конференции в Вильнюсе. Но это было уже на втором курсе. А тогда, сразу после доклада, Глеб (для меня он, впрочем, много лет был Глебом Сергеевичем; «на ты» мы перешли только в конце 80-х) предложил отложить материалы Воронина, а в качестве темы курсовой работы посоветовал взять керамику Пскова – тот массовый материал, на который я опирался в докладе, пытаясь обосновать нижнюю дату городища Воронин. Так я и поступил. Из-за болезни Глеба кафедральным руководителем курсовой был назначен Василий Булкин, а оппонентом выступил сам Артамонов, с которым мы на защите курсовой даже спорили.

Активно я включился в работу семинара только в 1971/72 учебном году. К этому времени «младшая дружина» окончила университет, однако большинство участников семинара составляли студенты четвертого и пятого курсов. Хорошо помню по субботним встречам в 75-й аудитории Саню Семенова, Наташу Хвощинскую, Зою Прусакову и Нину Стеценко, а из ровесников – Юру Лесмана и Наташу Ефимову. Глеб из-за болезни появлялся на заседаниях семинара нечасто, и субботние встречи проводил по преимуществу Булкин. Два или три заседания были заняты его собственными докладами о Гнездовских курганах, представлявшими собой, насколько я помню, разделы диссертации. Во всяком случае, иллюстрациями к докладам были фотографии из диссертационного альбома, которые автор по ходу выступления «пускал по рукам».

Но доклады Булкина были, пожалуй, единственными, в которых собственно варяжская проблематика оказалась поставленной «во главу угла». Подавляющее же большинство проблем, обсуждавшихся на заседаниях семинара, к тематике собственно варяжской отношения не имело. Зато активно обсуждались древнерусские памятники (курганы, жальники, поселения, города) и средневековые древности Юга России.

В конце 1971 г. произошло событие, существенно повлиявшее на мои научные интересы. В том году во время раскопок на городище Савкина Горка (проводил эти работы мой отец, а я с большим удовольствием махал на раскопе лопатой и рисовал по вечерам керамику) были найдены несколько фрагментов гончарной керамики с отчетливым ребром на тулове. Происходили находки из слоя XII – начала XIII вв. Вернувшись в Питер и тотально просмотрев в фондах Эрмитажа керамические коллекции из раскопок Грозди-лова в Пскове, я нашел еще несколько фрагментов подобных сосудов. Бико-нические горшки мне в публикациях материалов древнерусских поселений не встречались, так что на одном из заседаний семинара я нарисовал по памяти фрагмент и послал записку Глебу с вопросом – что он об этом думает. На той же записке получил ответ: «Не верьте Вилинбахову».

Первая мысль – а кто такой Вилинбахов. С его работами я тогда еще не был знаком. Пошел в библиотеку, нашел по каталогу несколько статей в разных изданиях, залпом проглотил их и понял – вот оно, то самое объяснение западнославянским элементам в круговой керамике Пскова и Новгорода. А может быть, варяги и вправду не скандинавы, а балтийские славяне? Узнал домашний телефон Вадима Борисовича, позвонил, представился – студент второго курса кафедры археологии. Попросил о консультации. Приехал к нему домой. За чашкой кофе вместе с ним (и, кажется, с его сыном Юрой) долго говорили о балтийских славянах. Уехал от Вилинбаховых с пачкой оттисков, подаренных Вадимом Борисовичем, и с полгода после этого методично читал те работы, на которые Вилинбахов ссылался. Позднее познакомил с Вилинбаховым Юру Лесмана (с которым благодаря семинару у нас установилась близкая дружба, сохраняющаяся до настоящего времени), и мы неоднократно обсуждали самые разные проблемы начальной истории славян и Руси уже втроем.

С Вилинбаховым я позднее и встречался, и перезванивался регулярно, учился у него педантизму в работе с литературой, критичности в оценке историографии. Такое общение сохранялось и после того, как я окончил университет и поступил в аспирантуру в Москве. И хотя Вилинбахов так и не сумел убедить меня в том, что варяги – это балтийские славяне, я остаюсь благодарен ему и за долгие беседы о начальной истории Руси, и за то, что именно он открыл мне мир балтийских славян эпохи Генриха Птицелова и первой волны немецкой экспансии в земли ободритов.

Но я отвлекся. Вернусь к Славяно-варяжскому семинару образца 1971/72 г. В том году Глеб ввел обязательное правило – обсуждать на заседаниях семинара курсовые и дипломные работы, а также доклады, которые предполагалось представлять на региональные (РАСК) и всесоюзные (ВАСК) археологические студенческие конференции. Хорошо помню, как зимой 1971/72 г. на семинаре обсуждались доклады Шуры Айбабина о Перещепин-ском кладе (выжимка из дипломной работы), Сани Семенова о погребении вождя в Соколовском 11-м кургане и Зои Прусаковой о жальниках, подготовленные для IV РАСК, намеченной на весну 1972 г. в Вильнюсе.

Вспоминаю забавный эпизод весны 1972 г. На нескольких заседаниях семинара бурно обсуждался вопрос о возможностях кинофиксации процесса раскопок. Инициировал обсуждение, кажется, Глеб. Было решено на одном из заседаний познакомиться с опытами такого рода работ. Я принес на это заседание свои школьные фильмы – «С лопатой на Воронине» и «Древний Псков раскрывает свои тайны». Естественно, никакого процесса раскопок в них не было – обычные любительские (8-мм) короткометражки по 3-4 минуты каждая. Но я гордился этими фильмами – на фестивале кинолюбителей во Дворце пионеров весной 1970 г. они получили дипломы и были даже представлены, среди прочих, на ВДНХ в Москве. На семинаре же показ вызвал недоумение: а где процесс фиксации?

В том же 1972 г. я на полгода ушел в академический отпуск и вернулся к занятиям в семинаре только в начале 1973 г., отстав от своего курса. Заседания вел в это время по преимуществу Булкин. Из студенческих докладов на семинаре хорошо помню только выступление Сани Семенова, рассказывавшего о разомкнутых ровиках у степных курганов Подонья, а также свой доклад о западно-славянских элементах в керамике Пскова X – начала XI вв. Обсуждение этих докладов проходило в рамках подготовки к V РАСК, планировавшейся на весну 1973 г. в Могилеве.

Косвенно с деятельностью славяно-варяжского семинара 1972/73 г. связана забавная история, которая произошла со мной в Московском университете. В конце декабря 1972 г. отцу надо было срочно ехать в командировку в Москву, и я упросил его взять меня с собой: хотелось посмотреть керамику из Гнездовского могильника. Перед поездкой консультировался с Булкиным, и он посоветовал мне обратиться за помощью к Тамаре Пушкиной, с которой мы еще не были знакомы. Приехали с отцом в Москву, пришли на истфак МГУ. Как раз в это время на истфаке поздравляли с 70-летием зав. кафедрой археологии А. В. Арциховского, так что отец остался на чествовании, а я пошел на кафедру археологии. Там нашел Пушкину, представился, сослался на Булкина и объяснил, что мне нужно. Пушкина раскрыла шкафы, в которых стояли склеенные и догипсованные сосуды, и разрешила рисовать все, что меня интересует. Но, когда часа через полтора я собирался уходить, она сказала: «Ты все-таки подойди прямо сейчас к Авдусину и попроси у него разрешения посмотреть материалы. Он не откажет, а сделать это надо».

Ну, надо так надо. Я отправился искать Авдусина. Нашел аудиторию, в которой он принимал у первокурсников экзамен по основам археологии, и встал в очередь. Когда вошел в аудиторию, Авдусин, не поднимая глаз от ведомости, указал мне на стул и спросил: «Что Вы знаете о первой земледельческой культуре Сибири?» Я рассказал все, что знал о таштыкской культуре. «Отлично. Вашу зачетку». «Даниил Антонович, извините, но я не экзамен пришел сдавать. Я приехал из Ленинградского университета и прошу Вас разрешить мне посмотреть керамику из Гнездовских курганов». Тут Авдусин первый раз поднял на меня глаза и спросил: «Чей вы ученик?». «Булкина», – честно ответил я (в тот год моим руководителем числился Василий, а не Глеб). Таким образом я, кажется, оказался единственным участником Славяно-варяжского семинара, получившим пятерку на экзамене у Авдусина. Очень жалел, что с собой не было зачетки. Ну а керамику Гнездова Авдусин мне посмотреть разрешил и вообще был очень любезен.

В 1973/74 учебном году состав участников семинара сильно обновился: на еженедельных субботних встречах кроме постоянных участников семинара прошлых лет стали регулярно появляться учившиеся на один-два курса позднее меня Володя Лапшин, Сергей Томсинский, Надя Платонова, Таня Шитова, Таня Чукова, Саша Сакса, а также мой однокурсник Толик Александров (он, впрочем, тогда постоянно участвовал в работе Готского семинара Щукина и Мачинского и на заседаниях Славяно-варяжского семинара появлялся изредка). В 1973 г. в Ленинградский университет из Киева перевелся также Миша Казанский, сразу же ставший активным участником семинара. С его приходом в тематике семинара отчетливо обозначилась раннеславянская линия.

Регулярность субботних встреч в 75-й аудитории в 1973/74 г., кстати говоря, часто нарушалась, и заседания по разным причинам приходилось переносить. Нас с Лесманом и Казанским это решительно не устраивало, так что пришлось брать инициативу в свои руки. В какой-то момент мы собрались втроем и решили – проводим заседания даже в тех случаях, когда руководитель семинара отсутствует. Худо-бедно, но относительную регулярность субботних встреч сохранить удалось. Хорошо помню, как на одном из таких заседаний обсуждали доклад Толика Александрова о длинных курганах Псковщины, вызвавший активные дебаты.

Кстати, в 1974 г. на VI РАСК в Новгород, несмотря на бурные обсуждения, от семинара было рекомендовано сразу десять докладов, в том числе работы М. Казанского («К вопросу о памятниках Пеньковского типа»), Лапшина («Рязано-окские грунтовые могильники»), Томсинского («Погребение с конем Подболотьевского могильника»), Нины Стеценко («Курганы Новгородского края как исторический источник»), Наташи Хвощинской («Длинные курганы уд. Залахтовье»), Наташи Ефимовой («Лепная керамика Городца под Лугой») и др. Правда, по чисто финансовым соображениям удалось поехать не всем, и мне в том числе, хотя в программу конференции был включен мой доклад о лепной керамике Труворова городища, а также совместный с Сергеем Янковским и студенткой МГУ Машей Рыжановской доклад «Археологическое изучение средневекового Пскова».

В 1974/75 учебном году периодичность заседаний Славяно-варяжского семинара в основном сохранялась. Руководителем семинара оставался Булкин, но и Глеб появлялся на заседаниях регулярно. К постоянным участникам семинара с этого времени присоединился Володя Конецкий. Лесман, как и в предыдущие годы, разрывался между кафедрой и Политехом, где он официально учился, Казанский работал над дипломом, а я активно собирал материалы для будущего диплома. Тем не менее пропускать субботние заседания считалось дурным тоном, и споры, начинавшиеся в 75-й аудитории, продолжались на Университетской набережной и Невском проспекте, а завершались, как правило, около Московского вокзала.

Общение с Глебом, который оставался моим кафедральным научным руководителем (внешним руководителем курсовых и будущей дипломной работ в это время уже стал В. В. Седов, в экспедиции которого я работал каждое лето, начиная с 1973 г.), происходило не только и не столько на заседаниях семинара, сколько в коридорах истфака и, главным образом, в истфаковской кофейне. Там же, кстати говоря, проходили и некоторые из лекций Лебедева. Иногда, впрочем, мы приносили кофе на кафедру. Потом, в конце заседания семинара (или после окончания лекции), посуду уносили обратно. Часто кофейня была уже закрыта, тогда посуду оставляли на столике. Надежда Исааковна, легендарная истфа-ковская буфетчица, варившая потрясающий кофе, к этому привыкла и даже не сердилась. Кстати, у нее были особые определения типов кофе: кроме традиционного «маленького двойного» (за 25 коп.), существовали также «кофе как для Глеба» (за 50 коп.) и «кофе как для толстого Сергея», то есть для меня (за 75 коп.). Позднее, уже после того, как я окончил университет, добавился «кофе как для длинного Витаса» (Ушинскаса) – маленький за рубль; этот кофе представлял собой нечто, доведенное практически до сметанного состояния.

В 1974/75 г. в рамках семинара шла подготовка к очередным студенческим конференциям – VII РАСК (Петрозаводск) и XXI ВАСК (Москва). От Славяно-варяжского семинара в Петрозаводск поехали двое: Володя Конецкий с докладом «Средняя Мета в конце I тысячелетия н. э.» и я с докладом о керамике Псковской земли последней четверти I тысячелетия н. э. Тот же доклад я прочитал затем и на ВАСКе, а сразу же после окончания московской конференции улетел на самолете в Псков, где выступил на студенческой конференции Псковского пединститута с докладом о топографии древнейшего псковского посада. В 1974 г. псковский археолог И. К. Лабутина обнаружила под культурным слоем средневекового псковского посада первые захоронения псковского некрополя X в., в том числе камерное. Благодаря этому открытию удалось сформулировать важнейший признак раннесредневекового города – трехчленность его топографической структуры «град + предградье + некрополь», и именно эту идею я в тот год вынес на обсуждение в Пскове. И хотя реакция со стороны псковичей была, мягко говоря, сдержанной, идея, как вскоре выяснилось, упала на подготовленную почву – через несколько лет трехчленность топографической структуры раннесредневековых городов уже воспринималась как нечто само собой разумеющееся. Ну а оба доклада 1975 г. я включил через год в диплом, посвященный керамике Пскова.

1975/76 учебный год был моим последним годом в Славяно-варяжском семинаре. Дипломное сочинение требовало плотной работы в фондах Псковского музея, поэтому многие заседания семинара я пропустил из-за поездок в Псков. Да и от самих заседаний в памяти мало что осталось. Хорошо помню только обсуждение собственного доклада для XXII ВАСК. В этом докладе я, опираясь на модель колонных и трассовых секвенций Л. С. Клейна, попытался сформулировал идею «культурной стратиграфии» средневекового города. Разумеется, и в докладе, и в дипломной работе зияли обширные лакуны, связанные с низким методическим уровнем раскопок на Псковском городище 1946-1949 гг. Именно эти лакуны вызвали наибольшие споры во время обсуждения доклада на семинаре. На них мне указывали и во время дискуссии в Москве. Более того, именно эти лакуны вызвали во время защиты диплома возражения И. В. Дубова, официального оппонента дипломной работы. Помню, что во всех перечисленных случаях приходилось активно отбиваться от замечаний и возражений. Но, наверное, мне, все же, удалось убедить кафедру (и прежде всего Глеба, мнение которого всегда представляло для меня особое значение) в своей правоте. Во всяком случае по результатам защиты диплом был оценен как отличный, а я получил желанную рекомендацию для поступления в аспирантуру. В аспирантуру я в том же 1976 г. поступил к В. В. Седову (Москва), но это уже совсем другая история.