Текст книги "Спор о варягах"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

В 1991 г. вышла моя теоретическая монография «Археологическая типология», в которой ряд разделов, посвященных приложению теории к конкретным материалам,был написан моими учениками. Лебедеву принадлежал в этой

Профессор Глеб Сергеевич Лебедев, доктор исторических наук, депутат Ленгорсовета

Друг Г. С. Лебедева, известный онколог и путешественник Юрий Борисович Жвиташвили, доктор медицинских наук, начальник экспедиции «из варяг в греки»

книге большой раздел о мечах. Мечи из его археологических материалов были вынесены и на обложку книги. Размышления Лебедева над теоретическими проблемами археологии и ее перспективами вылились в капитальный труд. Большая книга «История отечественной археологии» (1992) была четвертой монографией Лебедева и его докторской диссертацией (защита в 1987 г.). Отличительной чертой этой интересной и полезной книги является умелая увязка истории науки с общим движением общественной мысли и культуры. В истории российской археологии Лебедев выделил ряд периодов (становления, период ученых путешествий, оленинский, уваровский, постуваровский и спицынско-городцовский) и ряд парадигм, в частности энциклопедическую и специфически российскую «бытоописательную парадигму».

Я тогда написал довольно критическую рецензию – мне многое в книге претило: сумбурность построения, пристрастие к концепции парадигм и т. д. (Клейн 1995). Но это сейчас самый крупный и детальный труд по истории дореволюционной отечественной археологии. По этой книге во всех университетах страны студенты постигают историю, цели и задачи своей науки. Можно спорить с наименованием периодов по личностям, можно отрицать характеристику ведущих концепций как парадигм, можно сомневаться в специфичности «бытоописательной парадигмы» и удачности самого названия (более точным было бы именовать ее историкокультурной или этнографической), но сами идеи Лебедева свежи и плодотворны, а их реализация колоритна. Книга написана неровно, но с живым чувством, воодушевлением и личной заинтересованностью – как и все, что Лебедев писал. Если он писал об истории науки, он писал о пережитом, от себя. Если он писал о варягах, он писал о близких героях истории своего народа. Если он писал о родном городе (о великом городе!), он писал о своем гнезде, о своем месте в мире.

Если внимательно прочитать эту книгу (а это очень увлекательное чтение), то можно заметить, что автора чрезвычайно занимают формирование и судьбы петербургской археологической школы. Он старается определить ее отличия, ее место в истории науки и свое место в этой традиции. Изучая дела и судьбы знаменитых русских археологов, он старался понять их опыт для постановки современных проблем и задач. На базе курса лекций, легшего в основу этой книги, вокруг Лебедева сложилась группа питерских археологов, специализировавшихся на истории дисциплины (Н. Платонова, И. Тункина, И. Тихонов). Еще в первой своей книге (о викингах) Лебедев показал многогранные контакты славян со скандинавами, из которых родилась балтийская культурная общность. Роль этой общности и силу ее традиций Лебедев прослеживает вплоть до современности – этому посвящены его обширные разделы в коллективном труде (четырех авторов) «Основания регионалистики.

Формирование и эволюция историко-культурных зон» (1999). Труд вышел под редакцией двоих из авторов – профессоров А. С. Герда и Г. С. Лебедева. Официально эта книга не считается монографией Лебедева, но в ней Лебедевым сделано примерно две трети всего тома. В этих разделах Лебедев предпринял попытку создать особую дисциплину – археологическую регионалистику, разработать ее понятия, теории, методы, ввести новую терминологию («то-похрон», «хронотоп», «ансамбль», «локус», «семантический аккорд»). Не все представляется мне в этой работе Лебедева продуманным до конца, но выделение некой дисциплины на стыке археологии и географии давно намечается, а Лебедев высказал и в этой работе немало ярких мыслей.

Небольшой его раздел есть и в коллективном труде «Очерки исторической географии: Северо-Запад России. Славяне и финны» (2001), причем Лебедев – один из двух ответственных редакторов тома. У него сложился специфический предмет исследований: Северо-Запад России как особый регион (восточный фланг «Балтийской цивилизации раннего средневековья») и один из двух основных центров сложения русской культуры; Петербург как его сердцевина и особенный город – северный аналог не Венеции, с которой Петербург обычно сравнивают, но Рима (см. лебедевскую работу «Рим и Петербург. Археология урбанизма и субстанция Вечного Города» в сборнике «Метафизика Петербурга», 1993). Лебедев отталкивается от подобия Казанского собора, главного в граде Петра, собору Петра в Риме с его дугообразной колоннадой.

Особое место в этой системе взглядов заняла Старая Ладога – столица Рюрика, в сущности первая столица великокняжеской Руси Рюриковичей. Для Лебедева по концентрации власти и геополитической роли (выход восточных славян на Балтику) это был исторический предшественник Петербурга.

Эта работа Лебедева кажется мне слабее предшествующих: некоторые рассуждения представляются заумными, в текстах слишком много мистики. Мне кажется, Лебедеву вредило его увлечение мистикой, особенно в последние годы, в последних работах. Он верил в неслучайность совпадений имен, в таинственную связь событий через поколения, в существование предназначений и миссионерских задач. Он был в этом схож с Рерихом и Львом Гумилевым. Проблески подобных идей ослабляли убедительность его построений, порою его расуждения звучали заумно. Но в жизни эти вихри идей делали его одухотворенным и наполняли энергией.

В недостатках работы по исторической географии, видимо, сказывалось то, что здоровье и интеллектуальные возможности ученого были к этому времени сильно подорваны лихорадочным трудом и трудностями выживания. Но и в этой книге есть очень интересные и ценные мысли. В частности, говоря о судьбах России и «русской идее», он приходит к выводу, что колоссальный масштаб самоубийственных кровавых неурядиц русской истории «во многом определяется и неадекватностью самооценки» русского народа (с. 140). «Подлинная 'русская идея", как и любая "национальная идея", заключается лишь в способности народа – знать правду о себе самом, видеть собственную реальную историю в объективных координатах пространства и времени». «Идея, отстраненная от этой исторической реальности» и подменяющая реализм идеологическими конструкциями, «будет лишь иллюзией, способной вызвать ту или иную национальную манию. Как и любое неадекватное самосознание, такая мания становится жизнеопасной, ведя социум... к краю катастрофы» (с. 142).

В этих строках изложен гражданский пафос всей его научной деятельности в археологии и истории.

В 2000 г. вышла пятая монография Г. С. Лебедева – в соавторстве с Ю. Б. Жвиташвили: «Дракон Нево на Пути из Варяг в Греки», а уже в следующем году вышло второе издание этой книги. В ней Лебедев вместе со своим соратником начальником экспедиции (сам он был ее научным руководителем) описывает драматическую историю и научные результаты этой подвижнической и увлекательной 11-летней работы. Тур Хейердал приветствовал их. Собственно, шведские, норвежские и русские яхтсмены и историки под водительством Жвиташвили и Лебедева повторили свершение Хейердала, проделав путешествие, хотя и не столь опасное, но более длительное и более ориентированное на научные результаты.

Еще студентом, увлеченный и увлекающих всех вокруг, Глеб Лебедев покорил сердце красивой и талантливой студентки кафедры искусствоведения Веры Витязевой, которая специализировалась на изучении архитектуры Петербурга (есть несколько ее книг), и с ней Глеб Сергеевич прожил всю жизнь. Вера не стала менять фамилию: она ведь действительно стала женой витязя, викинга. Он был верным, но нелегким мужем и хорошим отцом. Заядлый курильщик (предпочитавший «Беломор»), он поглощал неимоверное количество кофе, работая ночами напролет. Он жил на износ, и медики не раз вытаскивали его из когтей смерти. У него было немало противников и недругов, но его учителя, коллеги и многочисленные ученики любили его и готовы были прощать ему обычные человеческие недостатки за тот вечный пламень, которым он горел сам и зажигал всех вокруг.

В студенческие годы он был молодежным лидером исторического факультета – комсомольским секретарем. Кстати, пребывание в комсомоле оказало на него дурное влияние – постоянные завершения заседаний попойками, принятые в комсомольской верхушке повсеместно, приучили его (как и многих других) к алкоголю, от чего ему приходилось потом с трудом избавляться. От коммунистических иллюзий (если какие-то и были) оказалось ибавиться легче: они и без того были непрочными, разъеденными либеральными идеями и неприятием догматизма. Одним из первых Лебедев разорвал свой партийный билет. Немудрено, что в годы демократического обновления Лебедев вошел в первый демократический состав Ленсовета – Петросове-та и был в нем, вместе со своим другом Алексеем Ковалевым (главой группы «Спасение»), активным участником сохранения исторического центра города и восстановления в нем исторических традиций. Он также стал одним из создателей общества «Мемориал», целью которого стало вернуть доброе имя замученным узникам сталинских лагерей и восстановить полностью права тех, кто остался в живых, поддержать их в жизненной борьбе. Этот запал он пронес сквозь всю жизнь, и уже в конце ее, в 2001 г., чрезвычайно больной (у него был вырезан желудок и выпали все зубы), профессор Лебедев возглавил комиссию петербургского Союза ученых, ведшую несколько лет борьбу против пресловутого засилья большевистских ретроградов и псевдопатриотов на историческом факультете и против декана Фроянова, – борьбу, завершившуюся победой несколько лет тому назад.

К сожалению, названная болезнь, застрявшая в нем еще со времен комсомольского лидерства, подрывала его здоровье. Всю жизнь Глеб боролся с этим пороком, и годами в рот не брал спиртного, но иногда срывался. Для борца это, конечно, непозволительно. Недруги использовали эти срывы и добились его удаления не только из Городского совета, но и с кафедры археологии. Тут его заменили его учениками. Лебедев же был назначен ведущим научным сотрудником НИИ комплексных социальных исследований СПб университета, а также директором СПб филиала РосНИИ культурного и природного наследия. Однако в основном это были должности без постоянной ставки. Жить приходилось почасовым преподаванием в разных вузах. Он так и не был восстановлен в профессорской должности на кафедре, но через много лет стал снова преподавать в качестве почасовика, носился с идеей организовать постоянную учебную базу в Старой Ладоге.

Все эти трудные годы, когда многие коллеги покинули науку ради заработков в более прибыльных отраслях, Лебедев, будучи в самых скверных материальных условиях, не прекращал заниматься наукой и гражданской деятельностью, не приносившими ему практически никаких доходов. Из видных научных и общественных деятелей нового времени, находившихся у власти, он сделал больше многих и не нажил в материальном отношении НИЧЕГО. Он оставался жить в Петербурге Достоевского (у Витебского вокзала) – в той же дряхлой и неустроенной, бедно обставленной квартире, в которой родился.

Семье (жене и детям) он оставил свою библиотеку, неопубликованые стихи и доброе имя.

В политике он был деятелем собчаковской формации, и естественно, что антидемократические силы преследовали его как могли. Не оставляют они этой злобной травли и после смерти. Газета Шутова «Новый Петербург» откликнулась на смерть ученого гнусной заметкой, в которой обзывает покойного «неформальным патриархом археологической тусовки» и сочиняет небылицы о причинах его гибели. Якобы в беседе со своим другом Алексеем Ковалевым, при которой присутствовал корреспондент «НП», Лебедев выдал некие секреты службы охраны президента во время городского юбилея (использование магии «отвода глаз»), и за это тайные службы госбезопасности устранили его. Что тут можно сказать? Стулья знакомы с людьми близко и длительно. Но очень односторонне. При жизни Глеб ценил юмор, и его бы весьма позабавила шутовская магия черного ПИАРа, но Глеба нет, и кто бы мог объяснить газетчикам все неприличие их шутовского кривляния? Однако и в этом кривом зеркале отразилась действительность: без Лебедева действительно не обходилось ни одно крупное событие городской научной и общественной жизни (в понимании шутовских газетчиков конгрессы и конференции – это тусовки), и он действительно был всегда окружен творческой молодежью.

Ему было свойственно ощущение мистических связей истории с современностью, исторических событий и процессов со своей личной жизнью. По образу мышления ему был близок Рерих. Тут есть некоторое противоречие с принятым идеалом ученого, но недостатки человека являются продолжением его достоинств. Трезвое и холодное рассудочное мышление было ему чуждо. Он был опьянен ароматом истории (а порою не только им). Подобно своим героям-викингам, он жил полной жизнью. Он дружил с Интерьерным театром Петербурга и, будучи профессором, принимал участие в его массовых спектаклях. Когда в 1987 г. курсанты Макаровского училища на двух гребных ялах прошли по «пути из варяг в греки», по рекам, озерам и волокам нашей страны, от Выборга до Одессы, вместе с ними тащил ладьи волоком пожилой профессор Лебедев.

Когда норвежцы построили подобия древних ладей викингов и тоже предприняли на них путешествие от Балтийского до Черного моря, в России была построена такая же ладья «Нево», но совместное путешествие 1991 г. было сорвано путчем. Осуществлено оно было только в 1995-м со шведами, и снова с молодыми гребцами был профессор Лебедев. Когда же этим летом шведские «викинги» прибыли снова на ладьях в Петербург и расположились лагерем, моделирующим древние «вики», на пляже у Петропавловской крепости, в палатках с ними поселился Глеб Лебедев. Он дышал воздухом истории и жил в ней.

Вместе со шведскими «викингами» он отправился из Петербурга в древнейшую славяно-варяжскую столицу Руси – Старую Ладогу, с которой были связаны его раскопки, разведки и планы создания университетской базы и музейного центра. В ночь на 15 августа (отмечаемое всеми археологами России как День археолога) Лебедев распрощался с коллегами, и утром его нашли неподалеку от запертого общежития археологов разбитым и мертвым. Смерть была мгновенной. Еще раньше он завещал похоронить себя в Старой Ладоге – древней столице Рюрика. У него было много планов, но по каким-то мистическим планам судьбы умереть он прибыл туда, где и хотел остаться навечно.

В своей «Истории отечественной археологии» он писал об археологии:

«Почему она на протяжении десятилетий, столетий сохраняет свою притягательную силу для новых и новых поколений? Дело, видимо, именно в том, что археологии принадлежит уникальная культурная функция: материализация исторического времени. Да, мы исследуем "археологические памятники", т. е. попросту копаем старые кладбища и свалки. Но ведь при этом мы совершаем то, что древние с почтительным ужасом называли "Путешествием в Царство Мертвых"».

Теперь он сам отбыл в это последнее путешествие, и мы можем лишь склониться в почтительном ужасе.

XI. ПРИЛОЖЕНИЯ Славяно-варяжский семинар

Воспоминания участников и избранная библиография

А. Воспоминания участников и соучастников

Л. С. Клейн

Проблемный, славяно варяжский

Проблемный семинар для меня был поначалу (и всегда оставался) прежде всего педагогическим средством, но потом оказался и коллективом соратников.

В 1960 г. я начал преподавать на кафедре, в 1962-м был зачислен в ее штат ассистентом. Тогда кафедра была в упадке. После запрета совместительств в ее штате оставались всего два преподавателя – доценты Т. Д. Бела-новская и В. Д. Рыбалова. Остальные специалисты приходили как почасовики, даже завкафедрой проф. М. И. Артамонов был «приходящим» (он был директором Эрмитажа). Поэтому, став ассистентом, я немедленно начал читать основные курсы и вошел в коллектив, родной для меня, как один из ведущих преподавателей.

За плечами у меня были годы работы в школе учителем (1952-1957). Будучи учителем в Гродно, я организовал в школе школьный археологический музей и возил школьников в археологические экспедиции (ходил с ними на шлюпках и пешком по реке Роси, притоку Немана). Еще аспирантом на кафедре я воссоздал привычную для меня среду – организовал кружок школьников при кафедре. Прошелся с лекциями по школам и отобрал в кружок лучших школьников. Дальше пошла цепная реакция: одни втягивали других. Из этих школьников вышли первые мои студенты – Глеб Лебедев, Володя Назаренко, Юра Пиотровский, позже Ю. Лесман и др. Не все стали археологами, некоторые известными филологами (акад. Н. Казанский, Е. Пономарев), востоковедами (М. Воронов) и т. д. Школьный кружок еще долго был параллельным колективом, пополнявшим кадрами семинар и кафедру (потом его вели мои студенты).

За эти годы у меня выработались некоторые принципы работы с юношеством (Клейн 1998). Я понял, что более всего привлекают и организуют юношество НАСТОЯЩИЕ дела, не чисто учебные упражнения. Настоящие дела и острые проблемы, где нужно бороться, проявлять смелость и ответственность. Вот и пришла мне в голову идея организовать не просто учебный семинар по специальному предмету, а семинар проблемный по острым и насущным проблемам археологии, семинар, в котором студенты будут сидеть рядом со зрелыми археологами (каковых, однако, будет не слишком много, чтобы не смущать молодежь) и в котором студенты будут получать не просто учебные задания, а такие, которые будут по изначальной нацеленности вкладом в науку.

Меня с самого начала научной карьеры интересовала не одна узкая проблема, а несколько, даже не в одной науке (я и в студенческие годы учился сразу на двух факультетах – историческом и филологическом). Поэтому семинар был назван просто Проблемным, без указания специализации. Но, выделяя для работы на ближайший год одну проблему, мы столкнулись с тем, что на ее разработку года не хватит. Пришлось растягивать занятия одной проблемой на много лет. Так возник Славяно-варяжский семинар. Первые несколько лет я занимался им вплотную. После успеха в дискуссии 1965 г. мы еще сделали вместе две массовые публикации – в сборнике 1970 г. под редакцией Шаскольского была не только наша совместная статья (трех авторов), но и еще две статьи из семинара – В. Петренко о «фигурках викинга» и И. Дубова о молоточках Тора, а в сборнике по математическим методам в археологии (тоже 1970 г.) было напечатано сразу пять наших статей.

Но во второй половине 60-х, когда члены семинара (из «старшей дружины») Лебедев, а затем и Булкин сами стали преподавателями кафедры, а в Славяно-варяжский семинар пришла «младшая дружина» – Е. Носов, Е. Ря-бинин, И. Дубов, К. Плоткин, В. Кольчатов, Ю. Лесман, – я все больше стал заниматься другой частью Проблемного семинара: теми, кто специализировался по первобытной археологии (энеолит и брозовый век) и теории археологии. К 1968 г. мы сумели выпустить сборник «Проблемы археологии», вып. I. Участниками этого семинара были Вадим Бочкарев, Владимир Сафронов, Юрий Пиотровский, Борис Раев, Алексей Виноградов и др. С конца 60-х заседания Славяно-варяжского семинара и руководство работами студентов стал вести Глеб Лебедев, в начале 70-х – попеременно Лебедев и Булкин, хотя многими индивидуальными работами по-прежнему руководил Глеб Лебедев. В 1971 г. от семинара отпочковался готский семинар М. Б. Щукина, опиравшегося на помощь Д. А. Мачинского (этот семинар работает до сих пор). В 1972 г. одно время В. Булкин упустил бразды правления, но семинар продолжал действовать самостоятельно – его вели студенты М. Казанский, С. Белецкий и М. Лесман. В середине 70-х Лебедев перенес операцию и болел, семинар несколько лет вел Василий Булкин. В конце 70-х опять Славяно-варяжский семинар возглавил Лебедев. Во второй половине 70-х в семинаре работали кроме названных студентов В. Башенькин, В. Конецкий, В. Ушинскас, Н. Платонова, В. Томсинский.

В эти годы я вместе с теоретической секцией Проблемного семинара занимался преимущественно организацией работ по теории (дискуссия 1970 г. об археологической культуре – Клейн и др. 1970; конференции 1974 и 1978 гг. по типологии и классификации, отраженные в сборнике «Типы в культуре» – Клейн 1979).

В 1980-е гг. после моего ареста и изгнания из Университета Славяноваряжским семинаром руководил Г. С. Лебедев. В это время в семинаре были С. Кузьмин, А. Мачинская, Е. Михайлова и др. Под руководством Глеба семинар работал до его ухода в политику и последовавшего вытеснения с факультета и кафедры в 1991 г. (он стал сотрудником НИИ комплексных социальных исследований Университета). Парадоксально, но именно после падения советской власти у руля на факультете оказалась группа националистически настроенных коммунистов во главе с деканом И. Я. Фрояновым, которая, вытеснив несогласных с ними профессоров, превратила факультет в бастион коммунистической идеологии и предвыборный штаб компартии. В душной атмосфере националистического угара работа Славяно-варяжского семинара сошла на нет в том смысле, что регулярные заседания постепенно прекратились. Ректорат и Петербургский совет ученых долго вели осаду факультета, завершившуюся в 2001 г. сменой руководства факультета. Лебедев снова стал преподавать на кафедре, но в 2003 г. погиб.

Я же после преподавания наездами за границей (в Западно-Берлинском, Венском, Копенгагенском и Даремском университетах) вернулся в родной Университет в 1994 г., но на философский факультет и преподавал там в качестве штатного профессора до 1997 г. Параллельно преподавал в Европейском университете Санкт-Петербурга (по 1998 г.), коего вуза я был одним из основателей. Мною была предпринята попытка возродить Проблемный семинар при Европейском университете в 1996-1997 гг. Мне даже выделили специальное помещение для семинара, где вместе с Глебом мы развесили мои старые «Запо-веди»участникам (они теперь напечатаны – Клейн 1999) и сделали выставку истории семинара (фотографии и литература). На заседаниях мы обсуждали методику раскопок, сравнивали нашу с европейской – у многих был уже опыт участия (Клейн 1998). Однако в Европейском университете не было и нет археологии, только история и этнология. Кроме того, там учатся только аспиранты, студентов там нет, а участие студентов с кафедры археологии тогда не поощрялось кафедрой. Поэтому я не смог придать этой реализации семинара ту устойчивость и жизнеспособность, которыми характеризовались прежние его воплощения. С моим уходом на пенсию семинар в Европейском университете прекратился. Сейчас читаю на кафедре археологии СПбГУ историю мировой археологической мысли. Участник Славяно-варяжского семинара (из «младшей дружины») Е. Н. Носов заведует кафедрой археологии и является директором ИИМК.

Ныне заседаний семинара нет, но любопытно, что его былые участники редко говорят о нем в прошлом времени. Они ощущают его как живой, работающий коллектив. Он работает в каждом из них, в их учениках и живет в их солидарности и готовности к общему делу.

Г. С. Лебедев. Тридцать лет назад

Отрывок из статьи «Уагап§ка Проблемного семинара Л. С. Клейна » в журнале «Стратум плюс » № 5 за 1999 г.

Современный этап изучения «варяжской проблемы» в России открывается выходом в свет книги И. П. Шаскольского «Норманнская теория в современной буржуазной науке» (Л., 1965) и состоявшейся 22 декабря 1965 г. дискуссией по этой книге на истфаке Ленинградского университета. Основные выводы и перспективы, определившиеся в этой дискуссии, излагались в статье Л. С. Клейна, Г. С. Лебедева, В. А. Назаренко, опубликованной в сборнике «Исторические связи Скандинавии и России IX—XX вв.», также под редакцией И. П. Шаскольского (1970). Одновременно программная статья В. Т. Пашуто появилась в «Скандинавском сборнике» (XV, 1970), который с этого времени стал основным изданием, а «скандинавские конференции» (1971-1997) – основной ареной обсуждения хода исследования проблемы.

Варяжский вопрос – начальный, а потому ключевой вопрос российской истории, следовательно, отечественного самосознания. Археология – средство объективации этого самосознания, основанного на историческом знании. Поэтому вполне закономерно, что основной оппонент И. П. Шаскольского и основатель «Проблемного семинара кафедры археологии», который открывался именно как «Варяжский семинар», Л. С. Клейн свой собственный путь в археологии «из-под крыла» своих университетских учителей М. И. Артамонова и великого фольклориста В. Я. Проппа начал именно с «варяжского вопроса». Проблема, остававшаяся для Артамонова «полем боя» с 1939 г. до последних дней (доклад в ЛОИА 1969 г.), требовала решения, и молодой аспирант кафедры археологии, где М. И. остался заведующим после своего достопамятного конфликта с ленинградскими партийными властями из-за Шемякинской выставки в Эрмитаже, начал свою преподавательскую практику (как в свое время в 1909 г. учитель Артамонова А. А. Спицын) со спецкурса «Варяжский вопрос и археология» (1963/64 учебный год).

Проблемный семинар по «варяжскому вопросу» начал действовать с 1964 г. В первом составе – В. П. Петренко, Ю. Ю. Пиотровский, В. А. Булкин,

В. А. Назаренко, А. А. Пескова и другие, «славистами» стали не все, но все осваивали «пурификационный подход», принципы интеллектуальной честности, последовательной процедуры исследования, в норме – формирующей не только парадигму научных изысканий, но весь жизненный путь.

Показательна судьба одного из первых участников семинара Валерия Петренко (1943-1991). Он пришел с начальной выучкой, полученной у рижских археологов, и фантасмагорической по тем временам мечтою – исследовать самый ранний в Восточной Европе норманнский могильник, Гробини в Курземе. Курсовые и дипломную работы писал по добытой в «спецхране» БАН немецкой монографии Биргера Нермана (1941 год издания). Со скамьи семинара в 1966 г. он отправился в «Касплянскую разведку» пути из варяг в греки (откуда принес свой «гимн оголтелого норманизма», экспедиционную песню для всех последующих субгенераций – «Мы по речке, по Каспле идем...»). Затем к собственному исследованию Варяжской улицы и сопок Старой Ладоги, пограничного Ивангорода. Четверть века неутомимых работ в конце концов привели его к курганам Гробини, и вместе с латвийскими археологами он открывает там сенсационно ранние скандинавские памятники с готландской стрелой V—VI вв., одним из древнейших изображений корабля (начальная «русь»). Свой последний полевой сезон он провел на раскопках шведской экспедиции в Бирке, центральном памятнике «эпохи викингов». Однако и главное дело его жизни не оборвалось с этой жизнью – посмертную публикацию основных материалов исследования Гробини взяли на себя и выполнили его латвийские и шведские друзья и коллеги (Ре1гепко, 11г1ап5 1995).

Автор этих строк еще на первом курсе, под неформальным руководством Л. С. Клейна и официальным – профессора В. В. Мавродина, декана факультета, написал «факультативную» курсовую работу «О причинах участия варягов в образовании Древнерусского государства» (1962). Лишь тридцать лет спустя можно было дать себе отчет в гражданском мужестве декана – научного руководителя: в 1960 г. за аналогичную работу о норманнах Андрей Амальрик был изгнан с истфака Московского университета. Ленинградский невольный его последователь, в общем, тоже покинул студенческую скамью, но по другим причинам: «недород» военного поколения возмещали призывом студентов в Вооруженные Силы СССР. Присоединиться к семинару удалось лишь в конце 1965 г., после возвращения из армии, чтобы сразу выйти на трибуну «Норманнской дискуссии». Л. С. Клейн писал мне о ней в последних «пред-дембельных» письмах, книги по археологии, которые он посылал на площадку Ракетных войск, дополняли «марксистско-ленинское самообразование», а первым учебным заданием по семинару стало проштудировать непереве-денную «Зесге! сйрЬтаИс Жз1;огу» Маркса, которую выдали по специальному разрешению в Публичной библиотеке. Махровый норманизм Маркса стал нашим «секретным оружием», и оно весьма пригодилось, когда Л. С. Клейн развернул блистательный арсенал научных аргументов норманизма на истфаке ЛГУ 22 декабря 1965 г. (Джаксон, Плимак 1988).

М. И. Артамонов и В. В. Мавродин курировали и вели эту «Норманнскую дискуссию», а потому она не завершилась показательным разгромом новых, советских «норманистов». Наоборот, семинар Л. С. Клейна получил санкцию на продолжение своей работы. Стратегия исследования «Норманнских древностей Киевской Руси», предложенная на дискуссии, вскоре была опубликована, а следующие двадцать пять лет ушли на ее реализацию, и «Славяноваряжский семинар» Л. С. Клейн с начала 1970-х передал в полное ведение своих учеников. В составе его к тому времени работали, кроме названных, Е. Н. Носов, И. В. Дубов, Е. А. Рябинин, К. М. Плоткин, «младшая дружина», составившая ядро ленинградской школы археологов-славистов, обучавшаяся и у старшего поколения этой школы, М. И. Артамонова, И. И. Ляпушкина, П. Н. Третьякова, Г. Ф. Корзухиной, а параллельно вызревал «славяно-готский семинар» учеников М. А. Тихановой – Д. А. Мачинского и М. Б. Щукина.

Примечания Л. С. Клейна (2005)

Воспоминания одного из главных участников семинара очень ценны для восстановления событий 1965 г., но тут заметны некоторые противоречия с той картиной, которая обрисована мною. Как мне кажется, Г. С. Лебедеву была свойствена идеализация крупных ученых, что видно в его «Истории отечественной археологии», где и моя роль выпячена непомерно. Он несколько преувеличивает свою непосредственную преемственность от М. И. Артамонова, а того – от А. А. Спицына, желая сконструировать задним числом красивые линии развития истории науки. Михаил Илларионович не был учеником Спицына, его научными руководителями были Н. П. Сычев и позже А. А. Миллер. По типу и интересам он был ближе скорее к М. И. Ростовцеву. Непосредственно варяжским вопросом Артамонов не занимался (это верно отмечено в статье Г. С. «Артамонов и варяжский вопрос»), хотя он и работал над смежными проблемами, но главное – он заражал нас стремлением к научной объективности, искренности в науке и твердости в отстаивании своих позиций.

Что касается нашей дискуссии и «кураторства» М. И. Артамонова и В. В. Мавродина,то Мавродин какдекан, конечно,был заинтересован втом, чтобы на факультете все было спокойно и скандал был улажен. И вообще он был человеком доброжелательным и либеральным. Но неоднократно битый, уцелевший участник «ленинградского дела» (ограничилось высылкой из Ленинграда надолго), он был чрезвычайно осторожен, придерживался официально одобренных позиций (по вопросу о варягах – умеренно ан-тинорманистской позиции) и не был настроен рисковать ради нас своим положением.