Текст книги "Спор о варягах"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Из главных положений защищаемой И. П. Шаскольским концепции, по существу, новым, марксистским, является только одно положение – о классовых, социально-экономических корнях Древнерусского государства. Остальные заимствованы у антинорманистов в достаточно полном объеме (и о ничтожности варяжского элемента в культуре восточных славян, и о южном происхождении термина «Русь», и др.). И лишь немногие из старых антинор-манистских положений не повторяются в этой концепции – те, от которых давно отказались и дореволюционные антинорманисты.

В этом вопросе произошло какое-то смещение позиций: третий лагерь передвинулся на место второго и стал в значительной мере перенимать его черты. И вот снова два лагеря. Где третья позиция? Ее плохо видно. На месте бывшей второй – какой-то сплав третьего лагеря со старым вторым. Борьба со всей линией, со всем фронтом враждебных сил и традиций (от Погодина до Иловайского) не получается.

Вы скажете, это естественно: второй лагерь умер, что с ним бороться? Что его опасаться?

Но, во-первых, Шульгин был тоже «за подъем России», как и большевики, но с распадом его лагеря мы не заняли его позицию и не заимствовали его аргументацию, а продолжаем четко отграничивать свои позиции от его.

Во-вторых, когда о таких различиях забываешь, то появляется опасность в чем-то утратить свое лицо и скатиться на позиции покойника. Намеки на это можно увидеть в применяемых И. П. Шаскольским приемах аргументации. В систему аргументации И. П. Шаскольского иной раз включаются явные методические анахронизмы: топо– и этнонимические операции с термином «Русь», слегка завуалированные ссылки на устаревшие определения археологов (дореволюционных и советских), в настоящее время археологами не поддерживаемые (стр. 127-138).

И. П. Шаскольский осуждает антинорманистские крайности Д. А. Авдуси-на как необъективные и ...принимает его конкретную аргументацию. В частности И. П. Шаскольский принимает выдвинутую Д. А. Авдусиным (употреблю здесь юридический термин) «презумпцию» славянской принадлежности неопределенных курганов. Т. Арне был готов всякий курган, в котором найдена скандинавская вещь, объявить варяжским, а славянских не видел вообще – это, конечно, нельзя признать строго научным подходом. Д. А. Авдусин противопоставил этому другую крайность: по одной славянской находке он весь курган объявляет славянским, а достоверные скандинавские вещи славянскими. Это столь же неубедительно. И. П. Шаскольский это отвергает.

Но Д. А. Авдусин пошел еще дальше: по его мнению, не только те курганы, в которых найден хотя бы малейший славянский элемент, но все неопределенные курганы, в которых ничего вообще не найдено, надо зачислить в славянские, поскольку они найдены на славянской территории и не имеют опознавательных признаков иной принадлежности. Т. е. если не доказано, что курган иной, значит, он славянский. И, как это ни странно, И. П. Шаскольский принимает этот принцип, считая его правильным. Но ведь с таких позиций любой беспаспортный незнакомец, задержанный на русской земле, должен быть признан русским! Не ясно ли, что, поскольку письменные источники знают о проживании на этих землях не одних лишь славян, этническую принадлежность курганов позволительно определять только по достоверным признакам: курган с безусловно скандинавскими признаками – варяжский, с безусловно славянскими – славянский, а без четких признаков – неизвестно чей и в расчет этнического состава населения приниматься не должен.

Вот это был бы объективный подход.

Необъективность проявляется и у самого И. П. Шаскольского в том, например, что один и тот же факт оценивается по-разному, когда речь о нем идет при проверке положений норманистов и при проверке положений антинор-манистов. Так, дата прибытия варягов, сообщенная летописью (860-862 гг.), когда речь идет о призвании варягов (норманистское положение), признается недостоверной как и весь эпизод призвания, а когда речь заходит о доваряж-ских находках в государстве Руси (положение антинорманистов), то эта дата принимается за достоверную: по ней именно определяется, до какого времени продолжается доваряжский период.

Вот что получается, когда в пылу борьбы против одного лагеря забывают о неприемлемости для нас второго лагеря, даже если он умер. Это во-вторых.

И в-третьих. Неверно, что прежний антинорманизм в чистом виде умер. Просто в силу сплавленности третьего лагеря со вторым мы его перестали замечать. Есть лишь небольшая группка антинорманистов, оставшаяся вне сплава, но по ее позиции можно судить о том, каково же истинное лицо современного антинорманизма. В чистом виде. Я еще буду об этом говорить.

IV. Социальные силы за обоими течениями в динамике

По-новому поставлен в книге И. П. Шаскольского вопрос о соотношении обоих течений – норманизма и антинорманизма – с политическими силами.

Считается, что норманизм создали реакционные немецкие ученые, пребывавшие на русской службе (Байер, Миллер, Шлёцер), и он с самого начала был направлен против славян. И. П. Шаскольский напоминает, что создали норманнскую теорию, в сущности, сами славяне, ибо, как писал еще Пресняков, первым норманистом, собственно говоря, был Нестор-летописец, а немцы-академики только использовали и модернизировали эту теорию (стр. 9). В дальнейшем, по И. П. Шаскольскому, тоже не было постоянной и прямолинейной связи: нор-манизма – с реакционными силами, антинорманизма – с прогрессивными, не говоря уже о национальном разделении (ибо вплоть до начала XX в. вся борьба обоих течений развивалась почти исключительно внутри русской науки, а участие в этой борьбе выходцев из Германии было лишь преходящим эпизодом).

И. П. Шаскольский отвергает

«распространенное в недавнее время в наших историографических работах утверждение о том, что важную и чуть ли не главную роль в борьбе против норманистов играли представители революционного лагеря – декабристы и революционные демократы (Герцен, Белинский, Чернышевский, Добролюбов) и что норманнскую теорию отстаивали реакционеры, а боролись с ней революционеры. В действительности же отдельные высказывания декабристов и революционных демократов против норманистов не сыграли серьезной роли в полемике профессиональных историков по норманнскому вопросу. А по своим политическим воззрениям главные деятели норманиз-ма и антинорманизма стояли на одной и той же монархической платформе. Так, убежденными сторонниками самодержавия были не только норманисты М. П. Погодин и А. А. Куник, но и антинорманисты Д. И. Иловайский и С. А. Гедеонов, последний притом был не только историком, но и одним из главных чиновников Министерства императорского двора» (стр. 11, прим. 6).

Легко заметить, что автор книги рассматривает это явление только как путаницу, чересполосицу, результат вмешательства субъективного фактора, усложнившего основную картину реакционности норманистской концепции: в антинорманистах оказываются и реакционеры, и прогрессивные люди, но в норманистах – только реакционеры.

Думаю, что это можно не только уточнить и детализировать. Распределение сил не было столь односторонним и столь беспорядочным, если рассматривать его в динамике.

1. Эпизод с призванием варягов звучал вначале как лозунг борьбы за национальную независимость молодого русского государства. В эпоху, когда летописец излагал этот эпизод, византийский престол и византийская церковь то и дело притязали на «игемонию» над росами (ср. сообщение Кедрина). В этих условиях заявление о том, что русская княжеская власть исходит не от византийского императора, а из иного источника, звучало гордо.

А что до вывода местной династии от «знатных предков» из-за границы (что представляется унизительным на взгляд современного националиста), то такая родословная была тогда обычным способом утверждения знатности во многих династиях: французские короли выводили свой род от троянцев, немецкие властители – от римлян, и т. д. Если первоначальные мотивы летописца могли корениться в ином (в чистой ли фактологии или в соображениях узкой новгородско-киевской политической конкуренции), то широкой популярностью в древнерусском обществе этот мотив, несомненно, обязан такому его звучанию.

2. Позже этот эпизод был использован для оправдания шовинистических предрассудков и спеси некоторых иноземных ученых на русской службе, вряд ли, однако, Байера, скорее Миллера и особенно Шлёцера [Однако ныне есть мнение, что Байер, Миллер и Шлёцер исповедовали «умеренный норманизм», не имеющий антирусской подоплеки, тогда как был и есть еще «крайний антинорманизм» – см. Котляров 1992.], в этой форме эпизод получил звучание, оскорбительное для патриотических чувств русских людей. Соответственно и новое деление: норма-нисты – хулители русского народа, антинориманисты – патриоты.

3. Затем, с угасанием немецко-русской борьбы в верхах российского общества и пробуждением революционных настроений, этот эпизод воспринимался уже иначе – как доказательство законности и естественности господства правящих эксплуататорских верхов в России и, соответственно, положительно оценивался реакционерами (Карамзин, Погодин) и отрицательно – прогрессивными мыслителями (декабристы, Чернышевский, Костомаров).

4. Далее, с выдвижением шовинизма в качестве одной из главных сил на идеологическом вооружении реакции (уваровская формула самодержавия – православия – народности) и соединением надвигавшейся революции с национально-освободительными движениями, этот эпизод приобрел прямо противоположное значение. Реакционеры, побуждаемые шовинистическими чувствами, конечно, отшатнулись от него, и теперь этот эпизод принимался революционными и демократическими кругами как оружие в борьбе против великодержавного шовинизма (возможно, Ключевский, наверняка М. Н. Покровский) и отвергался сторонниками старого режима (от Иловайского и Гедеонова до эмигрантов Кондакова и Рязановского-старшего).

Когда в середине 30-х гг. XX в. одновременно вышли книги М. Н. Покровского (посмертное издание) в СССР, а Ф. В. Тарановского и Д. М. Один-ца – за границей, то в первой пропагандировалась норманнская теория, а в тех – антинорманизм. И, пожалуй, тогда, выступив в СССР против норманистского норматива, историк рисковал оказаться в большом подозрении относительно политической лояльности.

5. Наконец, четверть века назад – полная перемена фронта: в советской науке единственным направлением стало отрицание норманизма и борьба против него с позиций, которые я уже охарактеризовал как соединение старого антинорманизма со стремлением к новой концепции, а в зарубежной буржуазной науке норманизм укрепился как господствующее течение.

Норманисты не раз выступали с обвинениями, что эта перемена была вызвана конъюнктурными соображениями и что поэтому советские ученые а рп-оп не правы в своих научных утверждениях. В ответ можно было бы указать, что любые историки, сознают они это или нет, никогда не свободны ни от веяний времени, ни от влияния среды, что это не освобождает противника от анализа предъявляемых аргументов, и т. п. Многое можно было бы возразить...

Но когда нас в ответ хотят уверить (стр. 13–14, 16-18), что перемена фронта на 180° была вызвана простым внедрением подлинно марксистских взглядов (почему-то бывших в полном забвении до того) или простой переоценкой фактов (почему-то внезапно поумневшими историками), то за кого нас принимают? За несмышленых детей или наивных идеалистов? Верить в такие случайности, не видеть под сменой научных идей общественные сдвиги – ведь это была бы не марксистская историография, а идеалистическая историография!

Кто же усомнится в том, что такой поворот был связан (и это естественно) с событиями Второй мировой и Великой Отечественной войны и предшествовавшим приходом фашистской власти в Германии, когда норманизм был взят на вооружение германскими агрессорами как одно из обоснований претензий на господство над славянами! Секретная инструкция, разосланная германским чиновникам за 3 недели до нападения на СССР, ссылалась на летописный эпизод призвания:

«Русские всегда хотят оставаться массой, которой управляют. В этом смысле они воспримут и немецкое вторжение. Ибо это будет осуществлением их желания: "Приходите и владейте нами!" Поэтому у русских не должно оставаться впечатления, что вы в чем-то колеблетесь. Вы должны быть людьми дела, которые без лишних слов, без долгих разговоров и без философствования четко и твердо выполняют то, что необходимо. Тогда русские будут вам услужливо подчиняться» (цит. по Шушарину 1964: 244-245).

Но основные идеи этой секретной инструкции уже задолго до нападения перестали быть секретами. И естественной реакцией советских ученых был отпор наглому обоснованию претензий на господство над славянами, отпор всем связанным с этим тенденциям в науке. Это и вызвало огульную борьбу против норманнской теории в целом: некогда было разбирать, что там зловредно, а что – безвредно. Непродуманное™, перегибы все равно, конечно, достойны сожаления (ошибки есть ошибки), но в таких условиях, в общем-то, были закономерны и по-человечески понятны и первая антинорманистская статья Д. А. Авдусина (1953) и брошюра В. В. Мавродина (1949).

Но из этого вытекает, что для правильного определения собственных позиций в политическом аспекте и тенденций дальнейшего развития борьбы по этому вопросу в исторической науке надо бы определить, сохранились или изменились общественные условия, вызвавшие к жизни эти интересы и настроения и определившие эту увлеченность, несомненно, искреннюю, но не во всем достаточно объективную. Вправе ли мы, советские ученые, и сегодня поддаваться этим настроениям, проявлять и сегодня по инерции ту же односторонность, которую проявляли тогда? Не наносит ли это ущерба советской науке?

6. Думаю, что обстановка изменилась. Положение Советского Союза и русского народа в мире не то, что было четверть века назад. Претензии на роль варягов ныне гораздо более абсурдны, чем тогда, а наши враги отнюдь не хотят быть смешными. И если теперь еще проскальзывает нечто подобное в их вылазках, то по той же инерции. Враждебные нам силы все больше обращаются к другому идеологическому оружию.

В связи с этим мне представляется не совсем точной та расстановка сил норманистов и антинорманистов в современной зарубежной науке, которую изобразил И. П. Шаскольский (не говоря уже о В. П. Шушарине). У И. П. Ша-скольского (а особенно у других) получается так, что современные западные норманисты – все реакционеры, шовинисты, заклятые враги советского народа, и если даже это солидные ученые, то значит попросту лишь очень высоко квалифицированные фальсификаторы. А если и попадутся один-два объективных и дружелюбно к нам настроенных ученых, то они, конечно, оказываются антинорманистами.

Однако картина не совсем такова.

В Западной Германии есть лишь один заметный исследователь, разрабатывающий норманнскую теорию, – это Петер Паульсен, действительно фигура темная: бывший фашист, грабивший музеи Восточной Европы, хотя и, надо признать, квалифицированный археолог. Остальные норманистские высказывания историков Западной Германии принадлежат авторам общих курсов, популярных работ и т. п. и большей частью не связаны со специальной интенсивной разработкой соответствующих материалов.

Две главные группы современных исследователей-норманистов – англосаксонская (в основном историки и в значительной части из русских белоэмигрантов) и скандинавская (в основном археологи). Из трех наиболее заметных деятелей этих двух групп Г. Пашкевич эмигрант из Польши, разумеется, не имеет оснований питать к нам нежные чувства и невольно проявляет свою ненависть, несмотря на желание сохранить академический тон. Швед X. Арб-ман – очень серьезный археолог, весьма осторожный в своих заключениях и, помимо норманнской теории, кажется, ничем перед нами не грешен. Датчанин А. Стендер-Петерсен известен как активный сторонник культурных связей и дружбы с советским народом, имеет большие заслуги в исследовании и популяризации древнерусской и русской классической литературы. И если он (вместе с такими, как он), несмотря на свои интересы, принимает и развивает норманнскую теорию, то явно не по злобе, а по иным причинам.

Обратимся теперь к западным антинорманистам. Хоть их и мало, но среди них тоже есть разные люди, а ведущими оказываются прелюбопытнейшие фигуры.

Особые симпатии наших историков и историографов вызывают Рязановский-младший и А. В. Соловьев. Их часто упоминают, обильно цитируют, ссылаются на их работы как на объективные и показательные, хвалят и радуются. Что же это за исследователи? и главное – кто и где их поддерживает?

Это белоэмигранты (ну, это дело старое и само по себе сейчас уже не столь важно): В. А. Рязановский – второго поколения (сейчас профессор Пенсильванского университета в США), А. В. Соловьев – первого поколения (из Ростовского университета, переместился в Белградский), сейчас проживает в Швейцарии.

Так вот где же печатают их антинорманистские сочинения? В изданиях страны, где, как отмечает и И. П. Шаскольский, норманистских исследований почти нет, – в Западной Германии. Какие именно издания их печатают? «ЭаИг-ЬисН Гйг СезсМсНГе ОзГеигораБ», «ЗГисИеп гиг аНеБГеп СезсЫсЫе 0$1:еигора$», «де Л/еИ с1ег 51ал/еп». Но ведь это все журналы системы «Остфоршунга» – базы самого оголтелого реваншизма! Первый из этих журналов – орган Мюнхенского института Восточной Европы, тесно связанного с белогвардейским Институтом по изучению истории и культуры СССР. Советский автор М. Р. Туль-чинский, упоминая в книге «Адвокаты реванша» другие издания этого Института (например, «Настольную книгу о Советском Союзе»), отмечает: «особенно отчетливо антисоветский характер Института проявился в издаваемом им с 1953 г. ежеквартальном историческом журнале „Ежегодник по истории Восточной Европы“ („ЭаНгЬисН Гйг СевсЫсЫе 0$Геигора$“)».

Кто печатает и редактирует А. В. Соловьева? Директор института и первый редактор журнала проф. Ганс Кох – личность хорошо известная. Он же по совместительству профессор Высшей политической школы в Мюнхене, председатель Немецко-Украинского общества им. Гердера, куда входят бандеровцы.

Биография его более чем красноречива и не без значения для нашего вопроса. Офицер контрразведки Австро-венгерской империи, руководивший расстрелами на Украине в годы Гражданской войны, в чине капитана Генштаба австро-венгерской армии он действовал затем в частях Петлюры. Попав в плен к красноармейцам, был отпущен на родину по окончании Гражданской войны. Поле этого он последовательно занимал посты директора Кенигсбергского, Бреслауского и Венского институтов по изучению Восточной Европы, последним из них он руководил в 1940-1945 гг. и в порядке «изучения» вместе с батальоном «Нахтигаль», состоявшим из украинских националистов-предателей, занимался расстрелами жителей Львова. После войны связался с разведкой Гелена, а в последнее время был советником канцлера Аденауэра по русским делам и сопровождал его в поездку в Москву в 1955 г. Это он, Кох, переиздал в том же году вышедшую в военные (!) годы книгу розенберговско-го сотрудника Гертле «Марксизм, ленинизм, сталинизм – духовное наступление Востока», что вызвало скандал даже в Западной Германии...

Ганс Кох умер в 1959 г., и Рязановского-младшего издавал уже новый директор и редактор Г. Штадтмюллер – бывший сотрудник Бреслауского института, ныне видный член чисто политической организации – Западной академии в Мюнхене. В числе его коллег по руководству академий – Отто фон Габсбург, Хассо фон Мантейфель, фон Брентано, Оберлендер, а официальная цель академии – возродить «священную империю германской нации».

Вот кто поддерживает в руках Рязановского и Соловьева знамя антинорманизма!

С чего бы это такие люди – и вдругутратили политическое чутье и бдительность? А они и не утратили! Их журналы: каждый номер – это обойма, каждая статья – пуля, там нет пустых патронов! (Я читал эти журналы, хоть добраться до них нелегко: они же в спецхране, вместе с фашистской литературой.)

Это чрезвычайно опытные политики, достаточно умные, чтобы понимать, что лозунг нового варяжского завоевания устарел и не способен увлечь ни народные массы Западной Европы, ни, конечно, самих славян (а ведь это тоже было бы важно!). Россия – не та, что в 20-е гг. – нет ни разрухи, ни голода, ни беспорядков. И Европа не та – не тот запал!

И они сменили оружие.

Теперь главное в их пропаганде – не идея бессилия славянства и его вечной зависимости от Запада, а попытки противопоставить славянский мир как жуткую азиатскую угрозу всей остальной Европе и попытки сыграть на противоречиях между народами Восточной Европы. Это выражается в попытках разжигать национализм различных народов Восточной Европы, каждого по отдельности, с намерением раздуть шовинизм, направить против других, вызвать взаимное раздражение и озлобление. В попытках противопоставить националистические традиции («посконную самобытность») «европейским чуждым влияниям» от варяжского до петровского и от робеспьеровского до марксистского – все это, де, чуждо Востоку, не воспринимается, не оставляет следа, ибо оно ненормально для Востока... Это выражается также в попытках противопоставить исторические пути и судьбы западно– и центральноевропейских народов путям и судьбам народов Восточной Европы. Там, на Западе, в культуре до сих пор чувствуется могучая база римской цивилизации, а здесь – совсем иная история, иные-традиции, чуждые, азиатские, опасные для Европы.

Новая (и обновленная старая) терминология отражает новые установки. «Различие между западной и азиатской оценками человека», «западная солидарность»... Остфоршер Ф. Тисс пишет: «Когда мы в настоящее время ^говорим о Западе, то мы думаем не о современной коалиции, а об исторических и религиозных предпосылках, из которых выросло это общество» («Исторические основы противостояния Востока и Западу»). Другой остфоршер, Эм. Францель:

«Восточная Европа полностью усвоила азиатский характер, и... в это расплывчатое пространство все сильнее проникают восточные принципы азиатского деспотизма и азиатский образ жизни. И если эти азиатские тенденции вторглись в самый центр Германии, то это не в последней степени зависит от истории России».

Тот же Ганс Кох пугал европейцев угрозой с Востока: «Сильнейшая военная сухопутная держава в истории, объединившись с наиболее населенным государством земного шара, представляет собой физическую угрозу для остального мира».

Это концепция раскола, концепция изоляции славянства, концепция «отпора извечной агрессии с Востока».

К этой новой концепции норманнская теория, которая воспевает агрессию в противоположном направлении и, главное, слишком уподобляет историю Восточной Европы истории Западной Европы, уже плохо подходит. Вот почему они сделали ставку на антинорманизм. Конечно, и норманизм сохранился в их арсенале, но его значение идет на убыль. Он еще по инерции пропагандируется в популярных книгах и учебниках, но творческие поиски и усилия направляются в противоположную сторону.

Немалую роль, возможно, играет и желание остфоршеров помешать укреплению культурных связей СССР со скандинавскими странами, которое весьма беспокоит западногерманских политиков. Антинорманизм привлекает их как своим полным отрицанием древних влияний и родственных традиций у народов Скандинавии и Восточной Европы, так и возможностью играть на конфликтах научных взглядов, на провоцировании национальных противоречий в науке и культурной жизни. Поэтому, как можно заметить, их особенно привлекает возможность стимулировать антинорманизм в работах русских авторов (хотя бы и эмигрантов) при поддержке норманизма в работах скандинавов.

В этом свете понятно, что когда сотрудничавший с фашистскими оккупантами профессор биологии Харьковского университета Парамонов, бежавший с гитлеровскими войсками, а теперь вынырнувший в Австралии, издал под именем Сергея Лесного «Историю "русов" в неизвращенном виде» (1954), то эта «неизвращенная» под пером гитлеровского недобитка история оказалась антинорманистской. Именно поэтому, если религиозная фанатичка Наталья Ильина издает в Париже книгу «Изгнание норманнов. Очередная задача русской исторической науки» (1955), то надо трижды подумать, прежде чем бросаться со всех ног выполнять эту задачу. (Я, конечно, не имею в виду, что на наших исследователей повлияла Н. Ильина – это был бы абсурд так думать, – но осмотреться надо было бы!)

(После этих слов проф. И. В. Степанов, М. Н. Кузьмин и другие члены партбюро потянулись к выходу в коридор, чтобы посовещаться.)

Только странным ослеплением некоторых наших научных лидеров можно объяснить тот удивительный факт, что незамеченным оставалось, как иные статьи А. В. Соловьева (1947; 1957; 5о1оу1*еу 1956; 1959) появлялись в двух вариантах (почти под одним и тем же названием): в «ЗаЬгЬисЬ Иг Се$сМсЫе 0$1еигора$» (Мюнхен) и в «Вопросах истории» (Москва), в «51исИеп гигаИегеп 6е$сМсН1е 051еигора$» (Грац – Кёльн) и в «Византийском временнике» (Москва). (Оживление в зале.)

Так что кому надо прочесть их, если неохота возиться, пробиваться в спецхран, – не надо, возьмите «Вопросы истории»! (Смех.)

Значит ли это, что я призываю теперь метнуться в другую сторону, снова в норманизм? Ни в коем случае! Я вообще не сторонник шатания, уклонов в крайности. И дело вовсе не в том, чтобы найти арифметическую среднюю, «золотую середину». Надо уметь гнуть свою линию! Но для этого прежде всего нужна полная ясность, твердость исходных принципов и понятий.

V. Что есть норманизм?

Такому ненормальному положению – чуть было не сказал «ненорманно-му положению», – словом, смещению акцентов, неразборчивости в выборе союзников и т. п., в немалой мере способствовало отсутствие ясности в оценке и определении основных историографических понятий в этом вопросе.

И здесь И. П. Шаскольский предложил определение норманизма, которое несколько продвинуло нас вперед в решении этой задачи и отличается новизной, к сожалению, недостаточной.

Лекторий истфака ЛГУ – место завершения дискуссии.

Профессор Игорь Павлович Шаскольский в поездке по Скандинавии (1970)

Игорь Павлович Шаскольский, участник «норманской баталии». 1965 г,

Термины «норманизм», «антинорманизм» и все производные настолько поизносились да затрепались за 200 лет спора, что превратились в стертые монеты, на которых уже не разобрать, что там было вначале написано, и чтобы теперь определить их истинное достоинство, их надо расчистить и попробовать на зуб (а спор зашел так далеко, что теперь для этого надо иметь очень крепкие зубы!).

Термином «норманизм» в разные эпохи покрывались разные понятия.

Конечно, если бы норманнская теория состояла из одного четкого положения, то дело было бы просто: кто его признает – норманист, кто против – не норманист.

Но норманнская теория – непростая конструкция. За долгие годы первоначально простая схема обросла множеством пристроек и надстроек. Наоборот, некоторые части первоначального здания отрезаны и удалены. Основной же вопрос в следующем: что из них – норманизм, а что само по себе – не норманизм и лишь используется норманистами?

Если взять только самые основные положения норманнской теории (как она складывалась в течение веков), лежащие на генеральной линии норма-низма, то получим следующую цепь суждений и умозаключений:

1. Упоминаемые летописью варяги – это скандинавские германцы, норманны.

2. Основателями княжеской династии Киевского государства явились варяжские вожди Рюрик и другие, призванные восточными славянами и их соседями или, может быть, насильственно вторгшиеся.

3. Они привели с собой целое племя варягов, называемое Русью, и от них это название перешло на восточных славян.

4. Варяги оказали огромное влияние на всю славянскую культуру, что отразилось в вещах и в языке, [ввели государственность].

5. Причиной важной роли, которую норманны сыграли в Восточной Европе (как и везде), является их природное превосходство над другими народами, в первую очередь над славянами, которые неспособны к самостоятельному творчеству.

6. Политический вывод к современности: опыт истории учит тому, что и впредь германцам суждено повелевать, а славянам – повиноваться.

Легко заметить, что чем дальше по цепочке, тем удаленнее от простой фактологии и ближе к политике, накал возрастает. Получается как бы лестница в преисподнюю норманизма. Сами по себе не все звенья в цепи имеют одиозное звучание. Однако в этой цепочке последующие звенья немыслимы без предыдущих, ибо они из предыдущих выводятся. Но значит ли это, что предыдущие немыслимы без последующих? Значит ли это, что и на них мы вправе перенести ту отвергающую неприязнь, которую справедливо вызывают к себе последующие?

Иными словами, верно ли, что всякий, кто сделал шаг-два по этой лестнице, неминуемо скатится вниз? Если верно, тогда то одиозное, что мы обозначаем термином «норманизм», начинается с самого верха, с самого первого шага.

Но верно ли?

Действительно ли норманисты всю лестницу построили из недоброкачественного материала, и она во всей своей длине может быть использована только для их отвратительных выводов, а для других исторических исследований послужить не может? Всякий ли, кто стоит на любой ступеньке этой лестницы,норманист?

Антинорманисты решали вопрос именно так, и схватки вспыхивали на каждой ступеньке лестницы. И можно заметить, что понятие норманизма сужалось: главный очаг борьбы спускался все ниже – от дальних подступов к основным вопросам.

Начать борьбу с дальних подступов не всегда выгодно, если в перспективе вероятно отступление, ибо на плечах отступающего противнику легче ворваться в цитадель. Особенно плохо, когда, увлекшись дальними подступами, забывают о необходимости укрепления основных позиций. Не лучше ли было бы прочнее закрепиться на главных позициях?

А антинорманизм именно отступал – это отмечает и И. П. Шаскольский:

«С конца XIX в. полемическая деятельность антинорманистов стала ослабевать, а количество норманистских сочинений не уменьшалось, и в предреволюционное время создалось впечатление, что, в общем, в русской историографии последних десятилетий последователи норманизма одержали верх» (стр. 11-12).

О том, что такое положение сохранялось и в первые послереволюционные десятилетия, причем как в эмигрантской литературе, так и в советской, свидетельствуют приводимые автором книги высказывания Ф. А. Брауна («Дни ва-рягоборчества, к счастью, прошли»), и Ю. В. Готье о том, что спор уже «решен в пользу норманнов» (стр. 12).