Текст книги "Родные гнездовья"

Автор книги: Лев Смоленцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Этот разговор, состоявшийся перед выездом Журавского из Петербурга, постоянно щемил сердце, мучил неясностью, вселял сомнения. Не мог забыть его Андрей и теперь, почти добравшись до предполагаемого места начала хребта Адак-Тальбей.

– Почему тебе так важно мнение академика Чернышева о растительности Печорского края, если он представил тебя к награде за геологические исследования? – спросил Андрея Шпарберг.

– После смерти Шренка и Гофмана академик Чернышев считается авторитетнейшим знатоком этого края – он исследовал Тиман, был на Новой Земле.

– Хорошо. Но он же тебя поддерживает.

– Геологические изыскания, – усмехнулся Андрей.

– Дай бог и это. Плюнь-ка, Андрей, на сомнения, и поспешим к началу загадочного хребта – утрем нос Гофману.

– Спешить, Михаил, не будем, вначале попросим Алексея Егоровича Мохнатых и Василия Ильича собрать в школу уральских охотников и основательно расспросим их. Ты, как инженер путей сообщения, будешь рисовать карту на доске, а я буду переводить с зырянского все замечания промысловиков.

– Рисовать так рисовать, – согласился Шпарберг.

– Сделаем так: пойдем в школу, и, пока собираем охотников, ты нарисуешь карту Гофмана – Ковальского, только без нашего хребта. Там, где проходит Адак-Тальбей, рисуй, как и у них, сплошное болото, лес. К Уралу пририсуй схему речной сети бассейна Усы так, как нарисовал нам ее Никифор.

Охотники и оленеводы, увидев нарисованное, почти в один голос заявили, что между речками Косью и Большой Сыней лежат горы; что горы эти отходят от Уральского Камня там, где стоит саблевидная вершина Лун-Сабля-Из. Илья-Вась уточнил, что на сотню верст севернее этой вершины есть еще одна, северная Сабля – Вой-Сабля-Из.

– Как назвать эти горы на карте? – радовался успешному началу Шпарберг.

– Так и пиши: против южной – Лун-Сабля-Из, против северной – Вой-Сабля-Из, – диктовал Журавский.

– Что означает «из»?

– Буквально – камень, тут – гора.

– Как вы называете ту гряду, которая лежит между Косью и Сыней? – спросил Журавский охотников.

– Сыня-Тальбей, Вангыр-Тальбей, Неча-Тальбей, Шарью-Тальбей, Дзель-Тальбей, – посыпались названия.

С большим трудом сообща разобрались, что общее название хребта «Тальбей», но в каждом месте, где берет начало какая-нибудь река, вершина гряды носит ее название. Когда на доске стало ясно вырисовываться направление хребта, Андрей попросил Шпарберга нанести контуры северной его части, открытой ими в прошлом году.

– Адак-Тальбей, – безошибочно назвали охотники и оленеводы подрисованную часть.

– Однако, пустый камень, кодить туда – пустый труд, – громко по-русски заявил Илья-Вась.

– Почему, Илья? – удивился Журавский.

– Антип кодил, отец водил. Гоп кодил, отец водил – золота абу, нет.

– Что он говорит? – перестав рисовать, спросил Шпарберг Андрея.

– Говорит, что горы есть, но золота там Гофман с Антиповым не нашли, а потому идти туда незачем. Любопытная деталь, Миша: его отец был проводником и в экспедиции Гофмана, и в отряде Антипова. Хотя чему мы удивляемся: в верховьях Аранца и Вангыра их родовые охотничьи угодья. Придется вам с Алексеем Егоровичем поскучать, а я по-зырянски расскажу им, что мы ищем.

– Завидую я тебе, Андрей.

– Не завидовать, а учить языки аборигенов надо – сколько раз я говорил вам об этом. Вот сегодня наглядный урок.

– Уж куда нагляднее: карту хребта нарисовали. Пока ты с ними лопочешь, я перерисую карту с доски в тетрадь.

– Вы, конечно, видели, как вздувается и трескается лед в ручье, когда он промерзает до дна? – снова обратился Андрей к охотникам.

– Как не видать? Видели, – поддакнул Илья-Вась, взявший на себя роль старшего среди селян. – Бывает, что до дна лопает.

– Примерно то же происходит, когда растут горы: земля коробится, вспучивается и подошва... платформа... камни, – искал точное определение в зырянском языке Журавский. – Вот смотрите, – достал он из кармана коробку спичек, – может, там спички, а может, нет, не видно?

– Тряхни – услышишь, – подсказали охотники.

– Землю не тряхнешь, – рассмеялся Журавский. – И раскрыть, как этот коробок, не раскроешь. Тогда вот что с ней делает природа, – он взял коробку в обе руки и большими пальцами резко надавил на тыльную сторону. Верхняя часть коробка вспучилась, лопнула, и спички, ломаясь, вылезли наружу. – Вот что происходит, когда растут горы... По ним можно определить, что лежит внутри земли...

В тот вечер засиделись они далеко за полночь и выяснили многое.

Наутро упряжные олени потянули экспедиционное снаряжение к подножью горы Сабли. Журавский, Шпарберг и Илья-Вась с двумя сыновьями шли по крепкому насту на лыжах. Весело в предчувствии весенней охоты повизгивали лайки, впереди белым медвежьим хребтом дыбился Приполярный Урал.

* * *

Обросшие, с темной задубевшей кожей, лазили Журавский со Шпарбергом по кручам в местах истоков Аранца и Вангыра. По звонким утренним приморозкам сводил их Илья-Вась в сыньские каньоны, где река Большая Сыня разрезает хребет Адак-Тальбей. Разноцветные скалы, гроты, ущелья, нагромождения камней самых причудливых форм, великаны кедры, сосновые и лиственничные боры удивили, потрясли своей величественной красотой впечатлительного Журавского.

– Альпы! Швейцарские Альпы! – восторгался он.

– Дивные места, Андрей, – соглашался с ним Шпарберг. – Лучших мест нет и в Швейцарии. Прав ты: самый великий художник на свете – Природа.

– Я все думаю: почему Гофман и датский ботаник Брандт отнесли эту область к арктической зоне? Почему они так безапелляционно написали: «...мы сделали новейший вывод, способный опровергнуть любое заключение о богатстве растительности Северного Урала»? Разве эти великаны – кедры, сосны, лиственницы – не богатая растительность, а карликовые арктические формы? Или это их дань авторитету Шренка? Некая форма «научной» солидарности?

– При чем тут Шренк? Он здесь не был, как я знаю.

– Тут, где мы стоим, он не был, но весь Печорский край отнес к арктической зоне, и все теперь вторят ему. Кстати, Гофман в последнюю свою поездку по Северу прошел по следам Шренка.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я пройду по их следам и сниму этот жестокий приговор с Печорского края. И еще вот что, Миша... Мы здесь дождемся начала лета. Я должен посмотреть травы, цветы и насекомых...

– Тю-тю-тю, – присвистнул Шпарберг, – обещались к пасхе, дай бог быть к троице.

– Вот тебе загадка, Миша: почему морозостойкий сибирский кедр дошел до Северного Урала, перевалил через него, а дальше не пошел?

– Действительно, почему?

– Казалось бы, на западе и климат мягче, и влаги больше, а он не идет в эти лучшие условия, и все...

Весь май и начало июня пробыли они на склонах Уральского и Тальбейского хребтов. Инструментальная съемка высот и геологические сборы показывали одно: Адак-Тальбей представлял собой самостоятельную структурную гряду, обещающую стать богатейшей природной лабораторией на подступах к кладовым Полярного Урала. На зазеленевших склонах Северного Урала Андрей собрал гербарий субальпийской растительности.

– Выйдем в Кожву, Миша, – радовался Журавский, – вновь соберем всех местных охотников и расскажем им о своих находках. Как бы пополним народную память. У нас, Миша, много говорят о народной мудрости, о величии народа, но мало верят в него...

– Андрей-Володь! Андрей-Володь! – донеслось до них. – Лок таче!

– Пойдем, Михаил, видимо, Василий Ильич пригнал большую лодку и зовет нас. Пора нам домой в Усть-Цильму, а то попадет нам от Веры, да и Лида дуться будет – видать, и ты, брат, породнишься с Рогачевыми?

– Будем не только братьями, но и шуряками, – весело рассмеялся Шпарберг. – Андрей, все хочу спросить тебя: почему Илью-Вася ты называешь «Василий Ильич»?

– У зырян, в отличие от русских, имя отца ставится впереди собственного имени. Илья-Вась – значит: Василий, сын Ильи. Бывают у них даже тройные имена: называют имя дедушки, отца, а потом уж сына.

– Странно...

– Нет, Миша: в древней Руси было то же – сына узнавали и принимали по заслугам отцов и дедов.

– Почему же тебя они зовут Андрей-Володь?

– Просто сокращают отчество – им так привычнее...

...Уже почти доплыв до Печоры, в устье Аранца они наткнулись на пласт лигнита. Этот бурый каменный уголь сохранял точно такую же текстуру древесной растительности, какую сохранили угли Шом-Щельи, найденные ими в прошлом году у горы Тальбей.

– Еще одна радость Федосию Николаевичу, – улыбался Журавский, прибавляя куски угля к тяжеловесной геологической коллекции. – Придется, Михаил, нам немного задержаться здесь, чтобы исследовать район более обстоятельно.

– Собирались быть в Усть-Цильме к троице, дай бог к ильину дню добраться, – беззлобно шутил Шпарберг.

Но в Кожве им очень повезло: там стоял пароход Алексея Бурмантова, готовый к отплытию в Кую. Капитан сообщил им новости: в Усть-Цильму из Куи он привез Веру и груз для Журавского.

...Вера встретила их слезами радости.

– Господи, – причитала она, – да хватит ли в Печоре воды, чтобы отмыть вас: грязные, обросшие – самоди, да и только. Выходила замуж за дворянина, а оказалась за самоедом. Ради чего такие муки, Андрей?..

– Андрей – ласкала его она ночью, – не езди больше, одни-то у тебя косточки остались, горе ты мое любимое. Ты же рассказывал папе, что хребет открыт теперь полностью, что растения собраны вдоль и поперек Большеземельской тундры – что тебе еще надо? Вон Григорьев: сходил один раз с тобой в тундру и готовится к защите профессорского званья, а ты, дурачок, хочешь бросить все в Питере и сбежать сюда. Кто поймет тебя здесь: самоди или ижемцы? Нужен ты им!

Андрей лежал с открытыми глазами и думал: а что, если правда на стороне Веры? Что будет с ним, если его не поймут, не примут душой печорцы?..

– Никуда больше не пущу, – шептала засыпающая Вера, искренне веря, что теперь, после ее неистовой ласки, у Андрея ко всем лихам тундры прибавится пугающая горечь разлуки, которая и окажется сильнее его непонятной тяги к скитаниям.

* * *

То, что было сделано ими за весну 1905 года, Журавский считал всего лишь прелюдией к предстоящей работе. Хотя открытие хребта Адак-Тальбей значительно расширяло возможности познания Большеземельской тундры, но многое оставалось еще невыясненным. Согласно гипотезе академика Чернышева, упрощенная схема тектоники севера Европейской России включала два геологических напластования: первое лежало в восточном направлении и, начинаясь от полуострова Рыбачьего, захватывало Кольский полуостров, Канинский кряж и Тиман. Это же напластование на рубеже Европы и Азии составляло платформу хребта Пай-Хой, острова Вайгач и южной оконечности Новой Земли. Второе же напластование, продолжая Балтийский щит, слагало Большеземельскую тундру, Северный Урал и оконечность Новой Земли севернее Маточкина Шара.

Находки двух экспедиций Журавского принесли первые реальные подтверждения гипотезы Чернышева, прояснили возраст напластований. Стало ясно: в молодой Уральский складчатый пояс магмы выбросили медь, железо, молибден, хром... На древней же платформе Большеземельской тундры, где в силурийский период плескалось теплое море и росли гигантские папоротники, надо было искать и нефть, и каменный уголь.

– Существует догадка, – учил знаменитый геолог Журавского, – что во время наступания океана на сушу там отлагаются соли. А когда теплые воды отступают, меняя климат, возникают условия для образования каменного угля. Вы же, батенька мой, привезли с берега Адзьвы существенные доказательства этой теории. Но их мало, архимало! Силурийское море отступило, гигантские папоротники погибли. Но это вами подтверждено только в разломе Адзьвы. А где южные границы бывшего моря? Где? Куда простиралось оно, это силурийское море, на востоке и западе? Очертив границы моря, мы очертим район поиска горных богатств – такова наша задача! А угольки нужны. Ох как нужны они для великой морской дороги вдоль побережья Ледовитого океана! – восклицал Чернышев.

План маршрута этого года, составленный профессором при активной помощи Журавского, после его выполнения должен был дать ответы на эти вопросы, пусть не на все и не со всей ясностью. Вот почему Журавский стремился во что бы то ни стало обойти вокруг Большеземельской тундры. К тому же у Андрея были свои дополнения к плану Чернышева.

После недельной стоянки в Усть-Цильме, где к ним присоединился Никифор, приведший карбас «Тундра» из Ижмы, они со Шпарбергом отправлялись во второй этап экспедиции, нацеленный в основном на выполнение собственного плана Журавского.

На прощальном обеде, глядя на злую, хмурую жену, Андрей рассказывал:

– Мы на пороге большого открытия: если мне удастся доказать, что не тундра наступает на леса, а леса на тундру – это перевернет науку о Севере.

– Потому ты и решил сейчас обойти вокруг Большеземельской тундры? – спросил тесть.

– Это необходимо: пройдя по меридиану с юга к побережью Ледовитого океана, мы проследим, как растительность и сопутствующие ей насекомые продвигаются на Север по западному краю тундры. Это же явление мы изучим, когда будем идти от побережья океана к линии Полярного круга по восточной границе Большеземельской тундры. Кроме того, мы пройдем тысячу верст вдоль побережья – по северной границе тундры, побывав на островах Матвеев, Зеленец, Варандей.

– Понял я, – вздохнул седой добродушный тесть, – ты соберешь там все, что растет и ползает, но ведь плыть-то надо по океану, а суденышко-то у вас...

Помор, ясно ощутив всю опасность такого путешествия, замолк, боясь разбудить приглохший панический страх в сердце жены, потерявшей отца и мать где-то там, куда отправлялись сейчас Андрей, Михаил и Никифор. Чтоб как-то помочь своему зятю, Алексей Иванович озабоченно стал искать в памяти такого помощника, который не раз и не два проделывал путь от Печоры до Новой Земли на маленьком карбасе.

– На погибель, на погибель едут, – почуяла сердцем тревогу Наталья Викентьевна и начала вытирать платком глаза. – Ты бы хоть, Алексей, вразумил их.

– Пусть едут, – зло бросила Вера. – Скитальцы несчастные... Лидка вон, – кивнула она на сестру, – хочет выскочить за Мишу и стать такой же соломенной вдовой, как и я.

– Брось ныть, Вера, – и у Колумба, поди, была жена, – поняв свою промашку, успокоил дочь исправник. – Остров Долгий, куда вы метите, кажись, по соседству с Новой Землей? – возвратился он к прерванному разговору.

– Так, Алексей Иванович, – подтвердил Михаил, видя, как расстроился и смолк Андрей после вспышки жены. – Исследовав его, мы высадимся на побережье и направимся к Вашуткиным озерам, а потом домой.

– А карбас?

– Андрей договорился в Архангельске с капитаном Ануфриевым, чтобы он доставил Никифора с карбасом и грузом в Кую.

– А встретите ли вы оленеводов на берегу? Найдете ли лодку на Вашуткиных озерах?

– Риск невелик, – поднял голову Андрей, – если даже замерзнут реки – выйдем в усинские леса с оленеводами.

– Идите, Андрей. Иди и ты с ним, Михаил, – открытия добываются неимоверным трудом. На то они и открытия, – поставил точку в трудном разговоре Алексей Иванович. – А в Куе поспрашивайте-ка вы о Митяе Кожевине – надежная подмога была бы.

* * *

Весь июль Журавский, Шпарберг и Никифор спускались по Печоре к Ледовитому океану. Погода была жаркой, сухой, и Андрей собрал и высушил сотни растений и тысячи жучков. Собрали они новую коллекцию морских раковин, взяли на анализ пробы озерной воды по мере их приближения к океану. Собираясь выйти в океан, научный груз оставили на заводе «Стелла Поларе» у проявившего интерес к открытиям Мартина Ульсена – совладельца шведской компании по переработке русского леса.

В Куе, где сделали они короткую передышку перед морским переходом, пришел к ним помор Дмитрий Кожевин. Пришел сам проситься в экспедицию. Журавский и рад был бы взять опытного лоцмана, но у него не было денег для оплаты лишнего рабочего.

– А я не за деньги к вам прошусь, – заявил Дмитрий.

– Не ради же любопытства тронетесь вы с места? – Журавский оживился, глядя на странного посетителя.

– Услуга за услугу. Я схожу с вами на острова, а вы, господин Журавский, добьетесь в Питере утверждения моего проекта, – спокойно отвечал Кожевин.

Выяснилось, что братья Кожевины давно собирали сведения об опасных мелях Поморского пролива и Печорской губы и предлагали проект установки на них судоходных знаков, способных облегчить проход морских судов из Архангельска в Кую. К проекту прилагались двадцатилетние сведения о ледовой обстановке в Печорской губе, препятствующей раннему открытию навигации.

Журавский, любивший во всем ясность и четкость, пообещал только одно: собственноручно представить проект генералу Корпуса гидрографов Андрею Вилькицкому.

– Господи, – обрадовался Кожевин, – и о нем, и о вас слухи хороши ширятся – в надеже будем, что проект не затуркают. Побежал собираться с вами, – вскочил обрадованный помор. – А олени надобны будут, так там брат Степан кочует.

Их маленькая экспедиция пополнилась очень нужным членом. Дмитрий был отличным мореходом и знал побережье Печорского моря не хуже, чем Никифор тундру.

На острове Матвеев их ждала интересная находка: как показали исследования, остров был сложен из верхнедевонских известняков, залегающих параллельно Пай-Хою. Это служило веским подтверждением гипотезы Чернышева, так как остров лежал на широте Вайгача и, по-видимому, на той же платформе.

К концу июля, когда все острова были обследованы, Журавский приказал Кожевину держать курс на Югорский Шар, где нашел когда-то Фритьоф Нансен силурийские отложения. Там они предполагали разделиться: Дмитрий должен был гнать карбас в Кую, а Никифору с оленеводами, кочующими на Вайгаче, предстояло пройти на северную оконечность острова и собрать там геологические образцы. За три экспедиции с Журавским Никифор научился самостоятельно различать многие окаменелости и отложения. Андрей со Шпарбергом намеревались произвести топографические съемки Хайпудырской губы и выйти к Вашуткиным озерам, к месту окончания прошлогоднего маршрута.

* * *

2 августа 1905 года карбас «Тундра» подплывал к Югорскому Шару, отделявшему остров Вайгач от материка. Ничто не предвещало беды. Разве только быстрый полет гагар к берегу да непонятное томление в груди людей.

– К вечеру будем в Хабаровке! – радовался Журавский. – Там должен ждать нас капитан «Ольги» Ануфриев. Кожедуб, Ель-Микиш, – обратился Журавский к проводникам, – давайте распределим снаряжение, упакуем коллекции в ящики. Ты, Михаил, напишешь на ящиках адреса. Иван Петрович поднимет карбас на борт «Ольги» с готовым грузом, да и Митяю не надо будет возиться с упаковкой у Ульсена.

– Дело, – согласился немногословный Шпарберг.

– Поспешать надо – вишь, птичи торопятся в гнезда, – мотнул Кожевин рыжей бородой в сторону берега. – Таколи Карло из Карского моря не пугнет нас – парус-то обвис.

Карло «пугнул» на закате солнца, а к ночи задул так свирепо, что разом оборвал цепь якоря и понес карбас с людьми в клокочущий океан, с треском ломая мачты, надстройки.

– Руль! Руль помогите держать! – кричал Митяй на корме.

– Никифор! – отдавал четкую команду Журавский. – К Митяю! Михаил, отчерпывай воду!

Сам Журавский увязывал ящики со снаряжением, с коллекциями и крепил их к шпангоутам на дне карбаса, спасая ценный груз, пытаясь улучшить остойчивость суденышка.

– Харч укутай брезентом! – кричал с кормы Митяй. – Харч спаси!

Однако совет опоздал: сухари, крупы, сахар, чай были залиты водой и превратились в месиво... Не удалось спасти и руль – сперва его вырвало из рук Кожевина и Никифора, швырнув их на борт так, что Ель-Микиш потерял сознание и был бы выброшен в море, не схвати его Митяй за полу малицы. Та же дьявольская сила выдернула руль из гнезда. Лишенная ветрил и руля, «Тундра» была в полной власти разбушевавшегося океана. Теперь усилия всех были подчинены одной задаче: беспрестанному отчерпыванию воды. Сменяя друг друга, забываясь на час-два в коротком сне, неделю носились они по океану.

– Где мы? – пытался понять сам и выяснить у Кожевина Журавский.

– Токо бог ведает! – отфыркиваясь от воды кричал в ответ Митяй. – На него уповать надоть! Крепись, робя! Крепись!

Митяй никак не мог понять, откуда берет силы Андрей – по-мальчишески тоненький, не в меру подвижный даже теперь, на седьмой день изнурительного труда на краю гибели. Михаил сдал так, что вахты они делили на троих. Заметно начал терять силы Никифор, старший из всех них.

Карский ветер стих на восьмые сутки так же внезапно, как и обрушился на карбас.

– Осподь-милостивец! – громко молился Митяй, вглядываясь в горизонт. – Неуж пронесло? Никифор! Подымись, глянь... – позвал он обессиленного кочевника.

Ель-Микиш вылез из «собашника», как зовут поморы низкую каюту карбаса, попытался встать на ноги, но не смог. Он опустился на колени, вцепился в борт и смотрел на узкую полоску земли на горизонте.

– Неуж Болванска Кошка?! – не верил своим глазам Никифор.

– От и я так думаю, – уверенно подтвердил Митяй. – Карло удул нас на то же место, откель мы почали путь. Однако и тут погинуть можно, – согнал радость с лиц опытный помор. – Ишь волны-то каки – размолотят нас без руля-то о скалы! Руль надо робить!

Но «робить» могли только Митяй с Андреем, принявшиеся из последних сил сооружать подобие руля из досок, оторванных от сланей.

Три дня отпаивали их кочевники теплой оленьей кровью, куропачьим бульоном, затирухой из тундровых целебных трав на клюквенном настое.

– О, Номо! О тадэбце! – перешептывались изумленно самоеды, узнав Журавского. – Сын русски бог Вениамин спускался с неба. Это принесет нам счастье...

На третий день за ужином Журавский задал вопрос, которого ждали все:

– Что будем делать дальше? Приказывать я не могу... Свое мнение выскажу последним...

Андрей знал, что его слово, скорее всего, будет решением для Шпарберга и Никифора, потому боялся его высказать. С чем продолжать экспедицию? Ни продуктов, ни боеприпасов у них не осталось. Была испорчена значительная часть снаряжения, погибли гербарии, унесло флягу со спиртом для коллекции препарирования насекомых. Они были на побережье Болванской губы, в которую впадала Печора. До Усть-Цильмы было верст шестьсот прямого спокойного водного пути. От Вашуткиных озер их отделяла тысяча с гаком верст тундры. И от озер по Адзьве, Усе и Печоре предстояло еще плыть на лодках полторы тысячи верст, чтобы оказаться к предзимью в Усть-Цильме.

– Ненец говорит, – показал на шептавшихся кочевников старый знакомый Журавского Иван Хасовако, – олешка даем, порок даем, дробя даем – озера бежим, Пымва-Шор бежим...

– Полпуть обратно не кодят, – поддержал Ивана Ель-Микиш...

– Путь мы выбрали сами, потому обязаны принять дорожные счета – с грустной улыбкой, но решительно проговорил Шпарберг.

Андрей не смог унять радости, и слезы покатились по его впалым щекам. В них было все: и пережитые волнения, и признательность его спутникам и ненцам за их сердечность и доброту. Вскоре Иван Хасовако говорил женщинам:

– Люди не духи – по земле ходят[14]14
  Поговорка (ненецк.).


[Закрыть]. Эти, однако, все стремятся вверх – пойдем и мы с ними, готовьтесь наутро снимать чум.

Утром грузовой аргиш, ведомый женщинами, плыл по бескрайней тундре вслед за легкими нартами Ивана Хасовако. Две последние нарты были отданы гостям. Журавский с Никифором свернули в глубь тундры, чтобы определить степень солености изолированных озер по мере удаления их от побережья океана и пополнить ботанические и зоологические сборы...

...Побывав на Пай-Хое и на реке Коротаихе, к Вашуткиным озерам они вышли только к началу сентября, рассчитывая, что по прибыльной осенней воде придут сюда с большими лодками любители легкой наживы из ижемских сел. Так оно и было: около чумов шел бойкий торг, подогреваемый водкой.

Никифор Хозяинов хорошо знал повадки своих земляков и не согласился покинуть экспедицию раньше, чем отправит ее от Вашуткиных озер к Усть-Усе. После долгих переговоров ему удалось нанять лодку с двумя знакомыми из Ижмы, и в тот же день экспедиция разделилась на два отряда: Журавский со Шпарбергом двинулись вниз по Адзьве, а Никифор с Кожевиным поехали к Югорскому Шару. Впереди у тех и других было еще много работы.

Журавскому и Шпарбергу надо было доисследовать самую северную часть хребта Адак-Тальбей и горячие источники Пымва-Шор.

* * *

Два дня лазали они по ручью, добывая из деформированных гигантскими силами зеленоватых песчаников створки и боковины раковин силурийского моря. Все сомнения отпали: здесь некогда плескалось теплое море.

– Смотри, Миша, карту – показывал Журавский, – между Северным Уралом и открытым нами хребтом образовался прогиб, где некогда цвели гигантские папоротники, пышно росли тропические растения, скопившие людям солнечную энергию в виде каменного угля.

– Ты сам говорил, что в Печорском крае и до нас были известны пятнадцать выходов углей.

– Да. Тонкие прослойки углей находил на Усе инженер Антипов со своей экспедицией. Ровно полвека назад его направило сюда морское ведомство и министерство торговли. Задание было таково: найти залежи углей для пароходов, которые поплывут по Ледовитому океану из Архангельска к берегам Сибири.

– Смотри ж ты! – удивился Шпарберг. – Взгляд в будущее!

– Так было, – продолжал Журавский. – Антипов нашел около десятка пропластков, но выходы были скудными, а угли низкосортными. Его заключение я читал. Оно сводится к тому, что каменных углей, достойных промышленной разработки, в Печорском крае нет. С тех пор поисками углей в Печорском крае никто всерьез не занимался. Этому способствует теория об антагонизме солей и углей. А тут неподалеку всемирно известные Соликамск, Сольвычегодск.

Они сидели на вершине холма. Блекло-синее бездонное небо увеличивало просторы, оттого казалось, что тундре нет ни начала, ни конца. На миг Шпарберг почувствовал себя совершенно затерянным в этом первозданном мире, как будто жил он тут вечно. Под легким ветерком колыхалась пушица, клином тянулись журавли, на ближних озерах стоял неумолчный гусиный гогот. День был теплый, но во всем чувствовалось близкое предзимье.

– Андрей, – тихо спросил Шпарберг, – что ты ищешь? Чем ты намерен удивить Россию? Ты здесь четвертое лето. Ты истратил на Печорский край все, что было и не было у тебя. Мы недавно побывали даже на грани небытия. Но ты вновь придешь сюда. Зачем? Ради углей? Не мальчик ли ты на дальних побегушках у академика Чернышева? Не обидься – я твой брат...

– Какие могут быть обиды, Михаил...

– Подожди, Андрей, – положил ему руку на колено Шпарберг, – скажу обидное... Да, обидное...

Андрей поднял голову от карты, лежащей на коленях, и выжидательно посмотрел на брата. Тот замолчал, сдвинул выгоревшие брови, наморщил лоб и досказал:

– Печорский край, по твоим же источникам, исследовали Крузенштерн, Лепехин, Кейзерлинг, Шренк, Гофман, Антипов...

– Добавь: Сидоров, Чернышев, Голицын и десятка два первопроходцев, имена которых не дошли до нас. И что ж? Что тут обидного?

– Они были ученые... Были среди них и академики, а ты...

– Ах вот ты о чем... Да, я студент-недоучка... Не-до-учка, – подчеркнул Андрей. – Но нет ли роковой ошибки в выводах академиков? Нет-нет, – заторопился Андрей, увидев на лице Шпарберга скептическую улыбку, – я далек от мысли, что они невежды. Это были и есть передовые ученые, и не кабинетные чиновники, иначе кто бы из них поехал сюда... Но вот тебе пример, Миша: миссионер Вениамин был здесь до Шренка, Гофмана и Антипова. Образование у него – бурса.

– Что ты этим хочешь сказать?

– А вот послушай самого Вениамина, – достал тетрадку Андрей. – Слушай внимательно: «...у реки Полой, вытекающей из Большеземельского хребта, в двух верстах от ее впадения в Адзьву, бьют минеральные ключи, вода которых чуть холоднее той, коею именуют горячею». Вник в писание?! Миссионер добавляет, что Адзьва разрезает хребет Адак-Тальбей, являющийся отрогом Урала!

– Прочти еще раз, – попросил удивленный Шпарберг.

– Это можно, однако для сравнения послушай современные академические выводы: «...Большеземельская тундра – суть сплошная заболоченная равнина, где единственными сухими местами являются кочки»! Вник? Теперь вернемся к миссионеру: Большеземельский хребет – мы прошли по его нагорью и убедились, что это водораздел многочисленных рек, текущих в океан и в Усу. Какое же сплошное болото может быть там, где пролегает водораздельный хребет? И еще, Миша, академик Чернышев рад, откровенно рад открытию хребта Адак-Тальбей: «Сенсация!» Мы потратили всю весну, чтобы доказать его существование, а Вениамин еще сто лет тому назад открыл то, во что сейчас еще не верят ученые. Вот какие бывают «сенсации» в научном мире!

– Откуда у тебя тетрадь Вениамина?

– Из Пустозерска. Алексей Иванович передал.

– И он увлекся! – рассмеялся Шпарберг. – Надо же...

– Он честный и умный – повезло мне с тестем. А вот послушай-ка, что еще миссионер пишет про источники: «Больные заструпленные самоеды, этою водою омываясь, скоро и легко очищаются; даже зимой в сей реце купаются». Вот так! Он отправлял воды на анализы и убедился в их целебности. Спору нет: здесь множество болот, но к сплошному болоту все российское Приполярье отнести нельзя! Это абсурд! Роковая ошибка!

* * *

Как ни готовил себя Журавский к встрече с горячими ручьями посреди «сплошного болота» и «вечной мерзлоты», однако вид источников ошеломил его и Шпарберга: в каньоне, с трехсаженной белой стены хлестали кроваво-красные потоки горячей воды. В прозрачном морозном воздухе потоки слегка парили, меняя в лучах утреннего солнца оттенки от густо-бордового до светло-розового, отчего и впрямь, как убеждали кочевники, были похожи на хлещущую из ран скалы оленью кровь.

– Ух ты! – изумился Андрей. – Теперь понятно, почему их чтут святыней. Надо, надо покопаться нам здесь...

Источников было, как и писал миссионер, одиннадцать. Красной была не теплая вода, а ложе потоков, покрытое окислами железа. Нашлось и капище, где кочевники совершали жертвоприношения духам. Было оно в гроте, на дне которого валялись свежие, полуистлевшие и истлевшие меха и шкуры, оленьи черепа. На выступах стен стояли деревянные болванчики. Андрей рылся во всем этом хламе, пытаясь хоть как-то установить возраст капища.

– Михаил, – позвал он, – Михаил, подойди ко мне. – Шпарберг подошел в полусумраке осторожно, боясь наступить на кости, на оленьи рога, боясь разрушить хрупкую таинственную тишину. – Что это? – показывал Журавский на спекшийся шлак. – Что? Ты инженер-путеец, определи.

– Каменноугольный шлак, – спокойно ответил Шпарберг и тут же удивился: – Самоеды жгли уголь?!

– Да. И давно! Тут еще есть какие-то странные черепки...

– Да мало ли кто из самоедов завез сюда горшки, – отмахнулся Шпарберг, – но уголь, уголь! Пойдем на свет и рассмотрим шлак повнимательней.