Текст книги "Родные гнездовья"

Автор книги: Лев Смоленцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Глава 12
СКАЗОЧНИК

В конце сентября 1908 года по Архангельску были расклеены афиши:

«Заведывающий Печорскою Естественно-историческою станциею при ИМПЕРАТОРСКОЙ Академии наук Андрей Владимирович ЖУРАВСКИЙ прочтет 25 сентября в 8 часов вечера в помещении

 
Городской Библиотеки
публичную лекцию на тему:
ПРИПОЛЯРНАЯ РОССИЯ
 

Цена билетов 20 к., учащиеся платят половину. Сбор будет обращен в пользу Архангельского общества изучения Русского Севера».

...Небольшой зал библиотеки был заполнен до отказа. Шидловский на правах председателя общества сказал несколько слов о лекторе.

«Что привело их сюда? – думал Журавский, глядя в переполненный зал. – Интерес к Северу? Простое любопытство? Праздность? Сам камергер Сосновский пожаловал! С ним Владимир Русанов, а кто те двое? Ну конечно, выходцы из зырян приват-доцент Питирим Сорокин и профессор Жаков. Это о них говорил мне Александр Федорович...»

– Андрей Владимирович, просим вас на кафедру, – закончил вступительную речь Шидловский.

«Александр Федорович моей лекцией открывает публичную деятельность основанного им общества. Все впервые: и общество, и моя лекция, – промелькнула мысль у Андрея, – а первый блин – комом».

– Уважаемые дамы и господа! – начал, волнуясь, Журавский. – Отечество наше переживает затянувшийся финансово-экономический кризис, расшатывающий колоссальный государственный механизм. Кризис непосильным бременем давит на плечи русского народа и ведет его к абсолютному обнищанию.

По залу прокатился тревожный шумок.

– Нет, я не предрекаю краха России, – более спокойно продолжал Андрей. – Несметные богатства таятся в ее недрах, неистощим запас моральной и физической энергии нашего народа. Эти главенствующие факторы рано или поздно воздвигнут Россию на пьедестал экономического и политического могущества. Я твердо верю в это!

«Молодец – сразу берет быка за рога», – подумал Шидловский.

– Наш земляк Михаил Ломоносов любил говорить: «В северных землях пространно и богато царствует натура; искать оных сокровищ некому, а металлы и минералы сами на двор не придут». Прав Ломоносов: широко и обильно залегают в Печорском крае нефть, уголь, кристаллы, руды. Трижды прав он и в том, что сами они к нам не придут!

Пятьдесят тысяч верст, пройденных по просторам Печорского края, позволили мне увидеть уникальность этого богатейшего края России в скоплении горных богатств, в наличии сотен тысяч десятин свободных пойменных лугов, в водных артериях края, имеющих выход в океан...

– Богач, волшебник, правда не знающий, как прокормить свою семью и одного сотрудника. – Губернатор шепнул это своим соседям, но обостренный слух Журавского уловил ядовитую реплику, и он вздрогнул, словно от удара хлыста. Шидловский, тоже услышавший камергера, осудительно покачал головой и подбадривающе посмотрел на Андрея.

– Повторяю: Печорский край сказочно богат, и пренебрежение его богатствами – гражданское преступление! – прямо и твердо глядя в лицо губернатора, таившее довольную улыбку, нарочито громко произнес Журавский.

– Вот так и я стал государственным преступником. – Сосновский выделил «я» и, оглянувшись, улыбнулся публике.

– Господа, это лекция, а не заседание суда, – остановил полемику председательствующий Шидловский. – Прошу, Андрей Владимирович, продолжать.

Журавский, взяв себя в руки, больше не смотрел в сторону губернатора, но вся лекция звучала дальше как продолжение этого спора.

– В Архангельске и Петербурге можно спорить до хрипоты, что представляет собой Печорский край: ледник? Сплошное болото? Пустопорожние земли? Надо идти туда и исследовать, что лежит в его недрах и растет в речных поймах! Ученые в один голос утверждали, что край начал заселяться только в этом тысячелетии, а нами найдены одиннадцать стоянок людей, живших там во втором тысячелетии до нашей эры. Наука начисто отрицает в этом крае возможность земледелия, а сотрудник станции Артемий Степанович Соловьев с сотней добровольных помощников выращивает там капусту, репу, картофель, урожай которых вдвое больше подмосковных. И не надо этому удивляться: иноки Великопожненского скита снабжали себя хлебом и льном еще в восемнадцатом веке. Александр Федорович, – кивнул Андрей на Шидловского, – нашел в архангельских архивах сводку, из которой явствует, что в тысяча восемьсот семьдесят первом году поля Усть-Цилемской слободки, занятые зерновыми культурами, составляли пятьсот десять десятин! Современная сельскохозяйственная статистика показывает, что печорские крестьяне содержат скота на двор в три раза больше, чем крестьяне центральных губерний. Не мхом же, господа, кормят коров печорцы?

Удивляться надо другому: в канцелярию архангельского губернатора поступила просьба из Канады выслать им семена шенкурской пшеницы. Ответ цитирую: «Пшеница в Шенкурске? Абсурд!» В действительности же в окрестностях Шенкурска культивируется замечательная по морозостойкости и урожайности пшеница, выведенная местным священником. Оказывается, в Канаде лучше осведомлены о сельскохозяйственных возможностях нашей губернии, чем в канцелярии губернатора!

«Вот так вам, камергер Сосновский!» – удовлетворенно сказал себе Шидловский, но тут же испуганно спохватился, зная нового губернатора: этого он не простит Журавскому.

Губернатор, усвоивший до автоматизма правила придворной игры, ответил новой улыбкой: что-де спросишь с чиновников, доставшихся мне в наследство от губернатора-солдафона, однако далее из лекции он почти ничего не запомнил.

Журавский же, подробно изложив научные основы будущего северного земледелия и подчеркнув еще раз сказанное о несметных ископаемых богатствах, сделал вывод:

– Не вольет Печорский край свои живительные соки в иссыхающий организм России, если не проложим мы там железных дорог, не наладим морские и речные перевозки, не организуем правительственные изыскания и разработку угля и нефти. Горько сознавать, но пока же власти употребляют силы не на оживление края, а на умерщвление его!

Спасибо вам, дамы и господа, за внимание к этому чудесному краю...

Журавский поклонился публике, но, разгоряченный и взволнованный, не уходил из-за импровизированной кафедры.

«Как бы хорошо на этом закончить, – подумал Шидловский, – а то пойдут сейчас растравленные быки на него лавиной, и еще не известно, чем все кончится».

Из средних рядов неожиданно поднялся Афанасьев, архангельский старожил, большой друг ученых, и задал вопрос не Журавскому, как следовало ожидать, а Сосновскому:

– Как господин губернатор смотрит на богатства Печорского края?

Василий Захарович, видимо, хотел уличить губернатора, заставив высказаться откровенно, серьезно, но это было сделать нелегко.

– Богатства видят все, – спокойно ответил губернатор, – миражи – воспаленные глаза одиночек. Надо отдать должное господину Журавскому: в зал мы вошли бедняками, уходим – сказочными богачами! – улыбнулся Сосновский, поклонившись Журавскому.

– Ха-ха-ха! – прокатилось по рядам.

– Господин председатель общества, – поднялся рядом с губернатором Питирим Сорокин, – позвольте?

– Просим, просим вас, господин Сорокин, рады будем услышать комментарии ученого-зырянина.

– От комментариев воздержусь – я не геолог и не географ, – худой рыжий приват-доцент с достоинством оглядел зал, видимо подчеркивая, что он в отличие от губернатора собирается вести серьезную полемику. – Отмечу: господин Журавский – неистовый и самоотверженный исследователь Севера. Мне неясно одно: Андрей Владимирович в обширных статьях и в лекции с присущей ему увлеченностью ратует за переселение крестьян в Печорский край на «богатейшие поймы» – использую определение лектора. Какую цифру десятин «богатейших лугов» может назвать нам господин Журавский?

– Обратимся к статистике, к вашей области познаний, Питирим Андреевич: в Архангельской губернии пригодных под сельское хозяйство земель числится тридцать два миллиона десятин. Если сократить эту цифру наполовину и разделить на крестьянский надел шестьдесят десятин, то получим... четверть миллиона наделов.

– Мы с профессором Жаковым, – кивнул Сорокин на длинноволосого, похожего на монаха соседа, – полагаем, что эти наделы – миф, способный привести к обманутым надеждам и разорению четверти миллиона крестьян.

– Совершенно верно, – согласился Журавский, – если эти земли рассматривать только в аграрно-стратегическом плане. Наше правительство занимается переселением излишка крестьянских семей, лишенных работы вследствие архаичности форм землеустройства и землепользования в центральных губерниях России. Я же ставлю вопрос о заселении края, обладающего несметными запасами сырья, лежащего в области, где возможно скотоводство и овощеводство. Во главу угла нужно ставить освоение горных богатств Севера, Сибири, а не аграрные переселения.

– Риторика! – махнул рукой Сорокин.

– Нет, господин Сорокин, – твердо возразил Журавский. – Без освоения богатств Севера России могущественной не быть!

– Мифы, всё это мифы, – подытожил приват-доцент и с достоинством опустился на стул рядом с губернатором.

– А в вашем лозунге: «Север – зырянам!» – национализм, указывающий на незрелость его идеологов.

– Мы защищаем интересы своего народа! – вскочил Сорокин.

Профессор Жаков властно взял его за рукав, усадил на место, видимо считая дальнейший спор недостойным ни себя, ни своего молодого коллеги[21]21
  П. Сорокин и К. Жаков, эмигрировав после Октября 1917 года из России, долго и настойчиво проповедовали национализм за рубежом.


[Закрыть].

Слова попросил Владимир Русанов, вот уже второй год исследующий острова Новой Земли.

– Господа, полемика свелась к вопросам заселения Севера, я же хочу уточнить прогнозы господина Журавского относительно горных богатств.

– Пожалуйста, – повернулся к нему Андрей, медленно, с усилием подавляя в себе раздражение после острых реплик приват-доцента.

– Оговорюсь с самого начала, – продолжил Русанов. – Андрей Владимирович только благодаря своему самоотверженному труду стал признанным исследователем Печорского края, и все, что имел он честь сообщить нам, заслуживает пристального внимания науки, несмотря на новизну взглядов и ошеломляющие выводы. Еще раз подчеркиваю, что я не отрицаю общих воззрений господина Журавского, коснусь лишь частностей.

– Каких именно? – спросил Андрей.

– Идею о постройке железной дороги в Печорском крае вы базируете на найденных вами каменных углях Северного Урала и ухтинской нефти.

– Безусловно.

– Но неизвестны их запасы. Коровы нет, а покупаем подойник!

– Вот именно, – поддержал губернатор.

– Что касается печорских углей, то согласен – залежи их требуют правительственных изысканий. Однако в запасах ухтинской нефти, по исследованиям русских горных инженеров, сомневаться не приходится, – сдержанно ответил Журавский.

– Мне это известно из вашей брошюры «Ухтинская нефть», но инженер Стекле утверждает обратное, – возразил Русанов.

– Стекле из любимых вами французов, а где они и англичане утверждают «нет», русским надо слышать «да». – В ответе Журавского, раздраженного непонятной ему настойчивостью Русанова, его близостью к губернатору, сквозила обида на пронырливых иностранцев и укор Русанову. – Читал и я вашу статью, где вы предлагаете все горные богатства, естественное сырье и продукты Севера вывозить на английские рынки и тем самым оживить Печорский край и Сибирь «без тех фантастических затрат, накоторых настаивает небезызвестный, хотя и очень увлекающийся, исследователь Журавский», – процитировал на память окончание статьи Андрей.

И эта цитата, приведенная в зале, где ощущалась неприязнь поморов к назойливости англичан, вылавливающих рыбу у русских берегов, и то, что Журавский недвусмысленно намекал на оплату французами прошлогодних русановских исследований Новой Земли, видимо, задели самолюбие Русанова: на лице его появилась скептическая улыбка.

– Так вот: если смотреть на Север как на голую ледяную пустыню, то горная промышленность здесь кажется фантастической, а если сбросить иноземные шоры с глаз – то близкой реальностью и необходимостью. Не думаю, что и студентам Сорбоннского университета чужд Менделеев, утверждающий, что ни одно государство мира, вывозя свои сырьевые ресурсы, не стало могущественным! – уже с явным сарказмом закончил мысль Журавский. Но, взяв себя в руки, добавил: – Владимир Александрович видит один путь к спасению России – Великий Северный морской путь. Не будем умалять значения такового, если его откроют.

– Который скоро обмелеет до того, что кочевники будут ездить по нему на оленях, – отпарировал Русанов.

– Это почему? – не понял реплики Журавский.

– Согласно вашей гипотезе об отступании океана к полюсу.

– Господа, – поднялся Шидловский, намереваясь прекратить научный спор, скатывающийся на придорожные ухабы, – позвольте прервать вас и предложить продолжить полемику завтра в стенах Общества.

– Я согласен, – быстро ответил Журавский, почувствовавший навалившуюся на него усталость. Вместе с ней отпала охота спорить, защищать уникальность Печорского края, настаивать на прокладке железной дороги, которую Русанов почему-то воспринимал как посягательство на Северный морской путь, хотя и Печорская железная дорога, и Северный морской путь действовали пока только в их воображении.

– Еще один вопрос, – не унимался разгоряченный Русанов. – В каком году граф Литке проводил свой фрегат Варандейским Шаром, если вы, господин Журавский, пишете, что тонули там в тысяча девятьсот пятом году, ровно через сто лет после прохода Литке?

Можно было и не отвечать на этот вопрос, ибо ответ уже был в его окончании. В другое время Журавский бы загодя учуял подвох, теперь же, уставший, он принял такую обстоятельность вопроса за помощь, исключающую напряжение памяти.

– Следовательно, в тысяча восемьсот пятом году, – быстро ответил он.

– А знаете, сколько лет было графу Литке в тысяча восемьсот пятом году? – серьезно спросил Русанов.

– Не знаю, – сознался Журавский, – но он уже командовал эскадрой.

– Так вот: в тысяча восемьсот пятом году графу Литке было восемь лет!

– Ха-ха-ха! – раскатилось по первому ряду. – Господин Журавский восьмилетних детей производит в адмиралы, – вытирал надушенным платком глаза камергер Сосновский. – Наслушались сказок – пора и честь знать, – торжествующе направился он к выходу.

Журавский, сразу даже не понявший, что же произошло, стоял за маленькой трибункой около Шидловского растерянно и удрученно.

Шидловский, раздосадованный выходкой Русанова, сорвавшей, по сути, такую нужную для зарождения Общества изучения Русского Севера лекцию, сидел за столом и тоже молча смотрел в спины уходившей публике. «Надо же было двум самоотверженным энтузиастам освоения Севера на потеху сосновским и сорокиным так высечь себя! – сокрушался он. – Русанов, зная наверняка, что корабли Литке проходили Варандейским Шаром в 1824 году, устроил своим вопросом явную ловушку. Журавский же, лично промерявший обмелевший Шар в августе 1905 года, не сопоставил даты и оказался высмеянным».

Оба они не заметили, как к столу подошли английский консул в Архангельске Томас Водгауз и хозяин шведского лесопильного завода «Стелла Поларе» Мартин Ульсен. Не приметили они и того, что на своем месте в зале так же удрученно сидел Василий Захарович Афанасьев, в доме которого часто останавливался Владимир Русанов, а сейчас жил Журавский с кочевниками.

– Браво, браво! Удивительно! – чисто произнеся эти слова по-русски, схватил руку Журавского английский консул. – Мне о вас много рассказывал мой друг Мартин, но только сегодня я поверил ему.

Томас Водгауз был не по-английски возбужден и речист, хотя английские притязания на богатства Севера нелестно были упомянуты Журавским в сегодняшней лекции.

– Это руски свечка, который не светит свой шесток, – как бы подтверждая все ранее сказанное консулу об исследованиях Андрея, с явной досадой и недовольством проговорил Мартин Ульсен. – Мы с Томасом с горечь смотрель, как руски рубиль сук, на который висит...

– Мартин! – рассмеялся Водгауз. – Не вешай русских на сук – скорее, они нас вздернут. Но это шутка, господа, – поклонился он Шидловскому. – Ради бога, не обидьтесь. Мартин, ты забыл свой долг?

– Да, да. С вами, Андрей Владимирович, хочет быть знакомый мой друг Томас. Он просит передать приглашение быть завтра в обед его гость.

Журавский был удивлен, но приглашение принял.

* * *

От городской библиотеки на Троицком проспекте до начала Олонецкой Журавский и Афанасьев шли пешком. Темень, хлюпающие доски тротуара, нудная изморось, угрюмо-дремотные слепые деревянные дома. Нем и глух Архангельск в предзимье.

Василий Захарович, ежеминутно готовый к разговору, похмыкивал и раза три оборачивался, но Журавский, под стать полуночному городу, был мрачен. Молча вошли они в дом, и, пока Афанасьев по-стариковски неспешно зажигал лампу, раздевался, собирал на стол немудрящий ужин, Журавский сидел не раздеваясь и отрешенно молчал.

– Снимай пальто – и к столу, – скомандовал Василий Захарович.

Журавский выполнил команду, не проронив ни слова.

– Замерз? Помогает – проверено, – пододвинул к нему рюмку водки старик. – Ты, Андрей Владимирович, на Володю Русанова не серчай, – начал Василий Захарович. – Душой он чист и не ведает, что творит.

– Ведает и прислуживает! И кому? Сосновскому.

– Нет, Андрей Владимирович, – спокойно возразил Афанасьев. – Нет, не прислуживает он, а, как и ты, весь устремлен в будущее...

– Не верит он в промышленное будущее Печорского края, – перебил Андрей.

– Верит не верит! – вдруг взъерошился старик. – А кто, кроме вас, в него верит? Почему он должен вторить вам, коли раз проплыл на лодочке по Печоре?

– Тогда не надо отрицать наших идей – так будет честнее.

– А он и не отрицает. Он воюет за свою идею, идею освоения Северного морского пути. Володю надо понять, – сбавил пыл Василий Захарович. – Кто, кроме Сосновского, добудет ему денег на мечту? А он поставил его начальником русской экспедиции.

– Но и помощь Сосновского...

– Прохвост камергер – это и он, поди, знает. Но Володю-то он толкает на освоение Новой Земли, которая вот-вот уплывет из-под носа России...

Ступеньки лестницы, ведущей с мансарды в кухню, натужно заскрипели – по ним спускался грузный, плотный Тизенгаузен.

– И тебя, Мануил, разбудили? – виновато спросил старик. Ужинали хоть с кочевниками? Лекарства-то принимал?

Эммануил Павлович Тизенгаузен хорошо был знаком Журавскому: отбыв ссылку в Печорском крае, работал он там и в школе, и в лесничестве. Это лето он провел на Новой Земле в экспедиции Русанова.

– Ели, пили и здоровье лечили, – с хрипотцой, простуженно ответил Тизенгаузен. – Поел с ребятами сырой рыбы и оклепался.

– Оклемался, – улыбнулся старик.

– Клепать – понятно, клемать – нет, – рассмеялся Тизенгаузен.

– Мануил, пропусти с нами целительную, – наливал ему в чай водки Василий Захарович, – да обрисуй Андрею искания Володи Русанова.

– Слышал я, – принимая чашку из рук Василия Захаровича, сказал Эммануил Павлович. – То, что губернатор поставил Русанова в этом году начальником русской экспедиции, – правильно.

– О чем и я толкую, – обрадовался Афанасьев поддержке. – А то в прошлом годе то ли он французов, то ли они его, родные российские берега исследовать привели.

– Русанов в этом году получил на свою экспедицию столько, сколько я не получал на семь, а коллекции увозит во Францию, – не мог унять обиды Журавский.

– Не сердитесь, Андрей Владимирович, – мягко улыбнулся Эммануил Павлович, – с Русановым вы помиритесь.

– Вот, вот, – воспрял духом Василий Захарович, – поморы говорят: кто глуп не бывал, тому мудрому не стать. Володя, поди, переживает боле – ишь, и суды не пожаловал. Сорокин-то, приват-то, каков! «Миф», «сказочник»!

– Не этим он опасен! – взорвался Журавский. – Он опасен своим оголтелым национализмом. Что они утверждают: все свободные земли Европейского Севера должны быть отведены зырянам – самой энергичной, грамотной и жизнестойкой из северных наций. Они с Жаковым подтасовали статистику так, что зырян по грамотности поставили во вторую строку из всех народов России. Если их уверения принять. за истину, то выходит, что наше правительство только и печется об инородцах. Молитесь, зыряне, на царя-батюшку! Лозунг: «Север – зырянам!» – страшен, ибо автоматически ставит ненцев вне закона. Если спор с Русановым действительно не принципиален, то полемика с Сорокиным затрагивала вопросы жизни целых народностей, – никак не мог остыть Журавский.

– Чего мистеры-то округ тебя запетляли? – вспомнил вдруг Василий Захарович, понимавший состояние гостя. – От пройдохи – чуют, что ты им на пятки наступаешь. Однако ты, Андрей, сходи, сходи... Да, чуть не забыл: Георгий Седов тут тебе письмо оставил, – побежал старик в другую комнату.

* * *

В ту пору Архангельск был единственным оборудованным портом на всем русском побережье Ледовитого океана, и в нем обосновались консульства Великобритании, Дании, Бельгии, Швеции, Норвегии, Нидерландов и даже Испании. Английский консул Томас Водгауз пересидел в Архангельске многих губернаторов и по праву занимал место старейшины. Прекрасно владеющий русским языком, побывавший во многих городах России, объехавший Сибирь, английский консул слыл знатоком русских и их экономики.

Андрей Журавский, принявший вчера приглашение, в общих чертах представлял тему беседы в консульстве и сегодня шел туда внутренне готовый принять финансовую помощь от Королевской Академии наук, если английских ученых будут интересовать только флора и фауна Русского Севера. Иного выхода к продолжению своих исследований Андрей не видел.

То, что за столом переговоров, кроме самого консула и его друга Мартина, оказался только Андрей, его не удивило: даже при таком разговоре, который ожидался Андреем, свидетели были лишними.

– Андрей Владимирович, – начал Томас Водгауз, – бога ради не истолкуйте превратно сегодняшнюю беседу вдобавок к той, что вели вы с Мартином Ульсеном. Кроме честной коммерции, иного мы не помышляем, мы стремимся помочь России.

– Я, господин консул, далек от торговли и, по правде говоря, мало что в ней смыслю.

– Мыслите вы куда глубже и шире камергера Сосновского, да простит меня Иван Васильевич, – то ли не поняв русского значения «смыслю», то ли нарочито ухватившись за корень слова, очень серьезно произнес консул. – Но беседа, Андрей Владимирович, не потребует специальных коммерческих познаний – будет она дружеской, «разговором у камина». Вам знакомо это чисто английское понятие?

– Как излияние души, которое не признается судом ни в качестве обвинения, ни в качестве свидетельства.

– Вот именно: ни вы в правительство, ни я губернатору жаловаться не будем, – рассмеялся консул, довольный началом разговора.

– Камина тут нет, – оглядел кабинет Журавский, – а потому я не буду давать гарантий, что не пойду в правительство.

– Гарантий и не требуется, Андрей Владимирович, – посерьезнел Водгауз. – Требуется ваше согласие на нашу помощь вам. Не находите ли вы, что после вчерашней откровенной обоюдной неприязни с этим губернатором вам будет работать крайне трудно?

– Мне не предоставлено право выбирать губернаторов.

– Почему? Вами очень заинтересовалась наша Канада, и я имею поручение пригласить вас туда на работу заведующим полярной станцией с окладом в пять тысяч фунтов стерлингов в год.

– Это не похоже на разговор у камина, господин посол.

– Он последует, если вы откажетесь от этого предложения.

– Не скрою, я очень польщен, но предложение принять, очевидно, не смогу.

– Очень жаль, очень жаль, – покачал головой Мартин Ульсен. – Это был мой старания. Что вы есть, господин Журавский? Вы семь лета ничего не получаль за свой каторжный работа. Что вы есть? Святой Аввакум?

– Нет, Мартин Абрамович, мне до него не дотянуть – его хватило на тридцать лет неимоверного сопротивления, а у меня на седьмом году выскочило слово «очевидно».

– Вот этот руски язык – век учи, дурака поймешь. Что у умный значит «очевидно»?

– В прямом смысле – своими глазами, в данном случае – как тень сомнения, – пояснил Журавский Ульсену.

– Андрей Владимирович, скажите прямо: что держит вас на Севере? – вернул консул беседу в прежнее русло.

– Трудно понять даже мне самому. Сейчас меня удерживают мои друзья, вернее, их бескорыстная помощь моим делам. Уехать – значит предать их. Так что лучше продолжим нашу беседу как «разговор у камина».

– Жаль, но самая лучшая из дорог оказалась вами закрытой, придется идти по худшим, – с сожалением проговорил Водгауз. – Однако начну я с истории. Вы, Андрей Владимирович, знаете, что за триста лет колонизации Сибири русскими население там к тысяча девятисотому году достигло только четырех миллионов.

– Знаю, – чуть удивился Журавский такому вступлению.

– Знаете вы и то, что за десять последних лет население там удвоилось, разжилось и сейчас лежат там пятьдесят восемь миллионов пудов товарной пшеницы и три с половиной миллиона пудов масла. Помещики черноземной полосы России добились закона, именуемого «Челябинским хлебным переломом», чтобы не пустить этот хлеб в Европу. При таком положении Сибирь задохнется. Вы согласны со мной, Андрей Владимирович?

– В России много парадоксов, – согласился Журавский.

– Именно, – подхватил консул. – Препятствием ко вывозу сибирского хлеба и масла являются труднопроходимые проливы Новой Земли. Они пропустили за десять последних лет только шестьдесят восемь тысяч пудов грузов. В год семь тысяч, а в Сибири их скопилось к перевозкам, если учесть и мясо, кожи, шерсть, около ста миллионов пудов! Хлеб, мясо, масло там дешевле английских в три-четыре раза. То, что двигателем производства являются рынки сбыта, вам рассказывать, судя по вчерашней лекции, не надо.

– Не надо рассказывать, господин консул, и то, что проект вашей Полярной железной дороги от Оби к Медынскому Завороту, в обход проливов, прошел сквозь министерство торговли и Комитет по новым дорогам.

– Права русская пословица: лучше с умным потерять, чем с дураком найти, – улыбнулся консул.

– Вас радует то, что с господином Кнорре, будущим подставным владельцем Полярной дороги, вы нашли ключи к русскому сырью, а со мной их можете потерять?

– Кнорре помешался на этой дороге и больше ничего другого слышать не хочет. Мы согласны потерять найденную дорогу, и вам, Андрей Владимирович, не надо будет забирать свои гневные письма против этой дороги в комитете и в Государственном совете.

– Взамен на что, господин консул?

– Взамен на ваше согласие организовать концессию по эксплуатации богатств Северного Урала и быть ее руководителем. С момента подписания контракта ваше жалованье будет тридцать тысяч рублей ежегодно, даже в том случае, если вы, организовав концессию, уйдете на исследовательскую работу.

– В условия концессии вы будете включать дорогу, шахты, порты. Вы этим летом везли туда рельсы и шпалы в надежде на концессию?

– Пока на дорогу. Но дорога по сравнению с правом эксплуатации земель, недр, лесов – пустяк.

– Нет сомнения, – подтвердил Журавский.

– Я очень рассчитываю на вас, Андрей Владимирович.

– Рассчитывайте на меня, господин консул, как на врага вашей затеи, ибо и дорога и концессия рассчитаны на одно – на грабеж русского народа. А я русский. Нищий, но русский.

– Что ж, Андрей Владимирович, – поднялся Томас Водгауз. – Такой ответ меня не удивил. Вас даже врагом приятно иметь, как говорят русские: умный враг надежнее глупого друга.

* * *

Владимир Русанов пришел точно в назначенное Шидловским время. Общество изучения Русского Севера не имело своего помещения, и большинство его дел Шидловский осуществлял в своем служебном кабинете. Туда он и пригласил обоих исследователей. Опасаясь, видимо, горячности Андрея Владимировича, он сразу же все нити беседы взял в свои руки.

Русанова Шидловский предупредил, что знаком с многочисленными фактами отступания Ледовитого океана, добытыми Андреем Владимировичем. Упомянул он и о том, что Журавскому принадлежат самые полные и лучшие геологические и этнографические коллекции, за что он удостоен высоких наград научных обществ. Как-то неназойливо развернул он биогеографическую карту и втянул их обоих в беседу...

– Вот так, Владимир Александрович, – заключил он, – ученые будут, очевидно, долго спорить, прав ли Журавский, предрекающий медленное потепление климата Севера, но карту распространения древесной растительности он составил на фактах, фактами же доказал, что тундра медленно отступает. Я видел полупудовые кочаны капусты на огородах станции, с грядок рвал овощи, какие выращивают под Питером. Так почему же вы так смело опровергаете все это? Вы отрицаете возможность залежей угля и нефти, но у Андрея Владимировича вещественные доказательства, к которым шел он семь лет.

– Я, Александр Федорович, не отрицаю возможности залегания угля и нефти в Печорском крае.

– Это уже хорошо, – вмешался Журавский. – А каковы ваши факты, господин Русанов, наступания океана, приближения оледенения, невозможности земледелия в Приполярье? Только без графа Литке, – улыбнулся Андрей.

– Кроме общеизвестных утверждений ученых, у меня нет иных фактов, – обезоруживающе улыбнулся Русанов.

– Что показали ваши исследования относительно колебания уровня океана около берегов Новой Земли, Владимир Александрович?

– Пока рано говорить об этом, но предварительные геологические изыскания показывают, что ее берега поднимаются над уровнем океана[22]22
  В 1916 году в Париже посмертно будет опубликована работа В. Русанова о колебаниях уровня Ледовитого океана и о поднятии Новой Земли.


[Закрыть], – нехотя признал Русанов.

– Не будете же вы, господин Русанов, утверждать после этого, что у берегов Новой Земли океан отступает, а на материк наступает, – рассмеялся Журавский.

– Господа, – поднялся Русанов, – достоверных фактов по уровню колебаний океана пока у меня нет.

– Следовательно, и толковать не о чем, – примирительно сказал Журавский. – Владимир Александрович, расскажите, пожалуйста, о находках каменного угля на Новой Земле. Я рвался туда, но руки не дошли, а очень бы интересно поглубже пощупать геологию Новой Земли.

– Каменный уголь на Новой Земле есть – и, может быть, в количествах, достаточных для промышленных разработок.

– Интересна природа его? По простиранию материковых геологических напластований его там не должно бы быть.

– Образование новоземельских углей, Андрей Владимирович, связано с выбросом на берег растительных наносов из Оби[23]23
  В дальнейшем В. Русанов пересмотрел природу возникновения углей на Новой Земле, где промышленных залежей их не оказалось.


[Закрыть].

– Короче, плавник образовал уголь – утверждаете вы?

– Да, – убежденно подтвердил Русанов.

– Вот это в науке новость! – то ли с сарказмом, то ли с удивлением воскликнул Журавский. – Опасаюсь что-либо сказать по этому поводу, – после минутного замешательства проговорил он. – Одно прошу вас, Владимир Александрович, не увозите коллекции во Францию или хотя бы делите их пополам с Россией. У нас нет ничего по геологии Новой Земли, а это крайне необходимо Чернышеву.

– Я не могу вам обещать этого, ибо нынешние уже отправлены, а будут ли еще, это лучше знать Александру Федоровичу[24]24
  Геологические коллекции В. Русанова остались неразобранными в Сорбоннском университете.


[Закрыть].