Текст книги "Родные гнездовья"

Автор книги: Лев Смоленцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

– Андрей, – шепнул Михаил Иванович, – мы в храме не служения богу, а общения с ним...

Однако Андрей не услышал дядю: он весь напрягся и вытянулся в сторону странной, молящейся пред иконой Николая-чудотворца пары. Собственно, женщина, стоящая пред иконой, удивления не вызывала: богато, но очень строго одетая, она была округла и низка. Удивление вызвал мужчина: в красных сафьяновых сапогах с высокими каблуками, в синих плисовых шароварах и в розовом, шитом серебром сюртуке, он был в этой церкви, где даже служители не носили расшитых ярких одеяний, каким-то излучающим свет пятном, к которому невольно поворачивались головы молящихся. Сам же он, опустившись коленями на зеленого бархата подушку, ничего, кроме святого, изображенного на иконе, не замечал. Он молился. Нет, он не произносил слов молитвы во славу Николая-чудотворца и даже не шевелил губами – он молился мыслями, взглядом, отвешивая через равные промежутки времени земные поклоны, откладывая их число лепестками лестовки. Андрей, всматриваясь в красивое, обрамленное русыми вьющимися волосами лицо молящегося, старался вспомнить: «Где я его видел? Ну, где?»

Смутные догадки стремились совместить образ этого «новгородского князя» с ликом полупьяного парня из далекой деревни Скитской, певшего разухабистую частушку, но разум отвергал единение их. «Такого не может быть: откуда он здесь? Да и как может соединиться в одном человеке полупьяный богохульник и этот «истовый»?» Дядя, не дождавшись ответа, тоже смотрел на странную пару.

– Кто они? – спросил он сопровождавшего их служителя.

– Сподобившийся Николаю-чудотворцу отрок с Печоры и его жена из рода богатейших единоверцев Рябушинских. Отец ее содержит школу наставников, – со вздохом восхищения и зависти ответил молодой служитель.

– Как его зовут? – быстро спросил Андрей.

– Ефрем Кириллов.

– Он, он, – тихо сказал Андрей. – Вот уж воистину: неисповедимы пути твои, господи.

– Он тебе знаком, Андрюша? – повернулся к нему дядя.

– Встречались... Я вам расскажу после... Вы что-нибудь знаете о его появлении здесь? – обратился Андрей к служителю.

– Нам рассказывали отцы-наставники: он не ходил с детства и, возросши, отправился в лодке на веслах за сотни верст по таежным речкам к святому месту, называемому Покойные. Там в молении ему явился образ Николая-чудотворца и сказал: «Тебя избираю вещать правду о муках Великопожненского скита. Иди!» И сюда он с края света пришел пешком... А тут и повенчался с вдовой Олимпиадой, – не удержался от житейских подробностей послушник.

– Что он делает здесь?

– Обучается наставничеству...

...В последний вечер их пребывания в Москве Михаил Иванович, оговорившись, что в Архангельск поехать с Андреем не сможет, расспросил племянника о его будущей жене, о жизненных и научных планах, о наличии средств на их осуществление.

– Вот что, Андрей, должен сказать я тебе, может быть, и на прощанье... – раздумчиво начал дядя. – Насчет женитьбы скажу одно: дай бог тебе найти в ней все женские добродетели, но не забывай, что женщинами обуревают кой-когда стихийные страсти, нарушающие семейное равновесие... Многого я боялся в женщине и предпочел остаться бобылем, но это не пример для подражания... Так что – благословляю. Жизненный путь, выбранный тобой, необычен в роду Журавских, но не менее смел и достоин.

– Дядя Миша, я ничего еще не сделал...

– Андрей, – не дал договорить ему Михаил Иванович, – достойные мысли – половина достойных дел, а может быть, и более... Только, коль пошел ты в науку, то иди в ней до конца, будь ее господином, а не рабом. Мысль банальная, но вот тебе пример: не так давно ученые обнаружили по магнитной аномалии под Курском большое скопление железа. Нашлись предприниматели и начали бурение... но, сколько ни бурили, явного железа не было. Пригласили опять ученых: аномалия с магнетизмом повторяется... Тогда ученые решили: железо есть, но господь не дает! Боже упаси тебя от такого рабства в науке! – Дядя замолчал, но чувствовалось, что он готовится к чему-то главному, трудному... Андрей, я прошу тебя принять от меня процентные бумаги, облигации, как начинают звать их теперь, – мягко закончил дядя.

– Дядя Миша, я это сделать не могу...

– Почему, Андрей?

– Хотя бы потому, что все, что вы считали лишним, вы отдали на строительство народных школ... Кроме того, я взрослый и хочу самостоятельности...

– Поскольку ты действительно взрослый, будем откровенны: я перевел процентные бумаги, абсолютно не нужные мне, на твое имя в Петербургский банк. По ним ты ежегодно можешь получать около тысячи рублей, а при острой нужде заложишь их все. И, будем откровенны, это помощь не тебе, а через тебя народу, у которого российское дворянство в неоплатном долгу...

– Дядя Миша...

– Андрей, позволь мне до конца выполнить долг опекуна, взятый перед твоим отцом... Если бы было у меня хоть малейшее сомнение в том, что деньги тебе не нужны или что ты их употребишь на недостойные цели, я бы тебе не дал их... Я знаю, что твой отец и мой брат оставил тебе малое наследство. И оно было ополовинено матерью, ударившейся под конец жизни в мистику, в какое-то болезненное замаливание грехов... Ладно, не будем осуждать покойных...

Многое не договорил тогда последний генерал из рода Журавских, но, как понял Андрей после его смерти, в том, пожалуй, и состояла цель его встречи с племянником, чтобы сохранить тайну семьи своего брата Владимира.

* * *

7 января 1904 года под гулким куполом Троицкого собора в Архангельске было объявлено: «Отныне и до конца дней своих волею Господа и по доброму их согласию повенчаны: петербургский дворянин Андрей Владимирович Журавский и печорская мещанка Вера Алексеевна Рогачева. Аминь!»

Свадьба была без шумного и яркого поезда: все присутствовавшие на венчании уместились в четырех кошевках, запряженных рысаками из гужевой конторы Грачева. К Андрею, как и обещали, приехали Григорьев, Руднев и Шпарберг. Мало присутствовало родни и со стороны Рогачевых. Алексей Иванович родом был недалеко от Архангельска – из уездного городка Пинеги, но за годы службы в самом отдаленном уезде губернии, отрезанном от остальных уездов непролазной тайболой и Тиманом, его дружеские и родственные связи заметно поослабли, а многие оборвались совсем.

Алешку Рогача еще мальцом отец увез из торговой развращенной мутной Пинеги на побережье Белого моря к рослым открытым и прямодушным поморам. Таким и вырос Алеша Рогачев. В Архангельске, в реальном училище, Алеша познакомился с Натой, величественной красавицей. Мать гимназистки Натальи была немкой из Немецкой слободы, основанной еще Петром Первым в Архангельске. Отец – капитан парусного судна, большой друг Ивана Рогачева. Но ко дню свадьбы Наты и Алексея Рогачева отец и мать невесты погибли при кораблекрушении. С тех пор Наталья Викентьевна панически боялась моря и в дальний Печорский уезд, даже во время навигации, тряслась по тракту в тарантасе. Этот страх потерять близких людей в морской пучине и приземлил Алексея Ивановича Рогачева, с детских лет мечтавшего о капитанской службе. Реалист Рогачев пошел служить в полицейскую управу, потом был помощником исправника в Холмогорах, Пинеге, и вот уже десятый год тянул воз начальника далекого Печорского уезда, где сорок с половиной тысяч жителей разбрелись на трехстах пятидесяти трех тысячах квадратных верстах – на половине всех земель Архангельской губернии. В память о юношеских мечтах дородный добродушный исправник носил округлую шкиперскую бороду и брал в поездки по необъятному уезду, куда входили и Матка, как звали печоряне Новую Землю, и Колгуев, дальнозоркий морской бинокль, не снимая его с груди и при пеших переходах с волока на волок.

Свадьбу справляли Андрею с Верой у архангельских родственников Натальи Викентьевны. Как ни слабы были связи Алексея Ивановича, застолье собралось столь густое и шумное, что не всегда слышен был шкиперский бас Андреева тестя, желавшего своей дочери и новому благоприобретенному сыну всего того, что могут бесподдельно желать только родители. На свадьбу приехали из Харькова старшая сестра Веры со своим важным мужем-архитектором Гапоновым. Норицыны из Ижмы не приехали, опасаясь и везти и оставить дома маленького наследника пароходства. Четыре дочери исправника – Анна, Катя, Вера, Лида – закончили учительскую Мариинскую гимназию в Архангельске, где сейчас училась Наталья – младшая из семьи Рогачевых, потому и застолье почти сплошь было усажено бывшими и настоящими гимназистками. Вперемежку с гимназистками сидели реалисты – друзья Володи, единственного сына исправника. В центре женского внимания оказались три друга жениха: степенные, задумчивые, схожие между собой Михаил Шпарберг с Дмитрием Рудневым и шустрый, подвижный весельчак Андрей Григорьев. Михаил и Дмитрий были старше Журавского на три года, Григорьев же моложе на целый год, однако поведение их разнилось не только по причине возраста: повадками Шпарберга руководила кровь прибалтийских баронов, Рудневу глубокую сердечную рану нанесла невеста, став месяц тому назад женой какого-то выскочки из Европы. Григорьев же пока играл в любовь, полагая себя опытным сердцеедом и сердцеведом.

– Все! Лопнула наша будущая экспедиция, – шепнул он Шпарбергу, когда особенно долго кричали: «Горько! Горько! Горько!» – и так же долго целовались Андрей с взбалмошной от счастья Верой. Да и то сказать: какая невеста будет разумной, если ее из тьму-тараканьей Усть-Цильмы прямо со свадьбы обещают увезти в сверкающий сказочный Питер, не манивший Веру и в девичьих снах. Да и жених-то какой: в отцовском и материнском родах одни только генералы старинных дворянских фамилий, а отец Веры – коллежский асессор с одним «Станиславом» в петлице.

– Того не полагаю, – не согласился двоюродный брат Андрея с жарким и скорбным шепотом Григорьева.

– Чего ж тут полагать – все на глазах. Маман моего отца на дачу одного не отпускает. Все, запекли Андрюшу, как вольную семгу вот в эту кулебяку, – показал Григорьев на рыбник.

– Не могу разделить вашей скорби. Можно думать и обратное: Вера окончательно свяжет брата с Печорой.

– И-и-и, Михаил Николаевич, не знаете вы провинциалок... Да и тут другое... А как хотелось этим летом помочь Андрюше! Главное, и мне и Дим-Диму удалось уломать родителей... И вам готовят сети – Лидочка глаз с вас не сводит, – вдруг переключился Григорьев, видимо жалея о своем намеке о «другом».

– Что «другое», Андрей Александрович? – встревожился Михаил. – Прошу быть откровенным, так как я член экспедиции, как и вы, и Дмитрий Дмитриевич, – называл полными именами малознакомых студентов Шпарберг.

– Деньги, деньги, Михаил, будь они вечно прокляты. Андрей скрыл от нас, а теперь...

– Что скрыл? Этого Андрей не может сделать.

– А что еще ему оставалось... Во сколько обойдется экспедиция? Вам это известно?

– Смета составлена на пять тысяч рублей: половину собрали мы, половину соизволило отпустить Вольно-Экономическое общество, – повторил известное пунктуальный Шпарберг. – Я не понимаю вас.

– Вольное-привольное... Изволило... Андрей отдал последние! Понятно?

– Да-с, это серьезно... Почему он скрыл от меня?

– Не только от вас... Я случайно узнал... Понять же его просто: равные доли – равны, и мы, а не он хозяин. Уж кого-кого, а Андрюшу я знаю. На что он будет учиться? А тут жена!

– Да-а... – задумался Шпарберг, внимательно, как бы другими глазами, глянув на целующихся Андрея и Веру. – Это серьезно, куда как серьезно, очень серьезно... Я должен буду поговорить с братом.

Переговоры состоялись тут же, на свадьбе, в сенях, куда Михаил позвал Андрея Журавского на перекур. Андрей не дослушал Шпарберга:

– Пустые поздние заботы, Михаил: многое закуплено, остальное закупит Алексей Иванович в Усть-Цильме: продукты, меховую одежду, карбас. Он же договорится со своим зятем Норицыным о пароходе. Передал я ему аванс и на наем рабочих через Никифора. Обратного хода нет и не должно быть! – поставил точку Журавский. – Женитьба не расстроит экспедицию, а поможет ей, особенно я надеюсь на Алексея Ивановича.

– На что будешь учиться и жить? – только и спросил двоюродный брат.

– Народ устами моего могучего тестя говорит: даст бог день – даст бог и пищу. Пошли, пошли, Миша, к невестам... А что? Женись-ка, брат, на Лиде – как она на тебя смотрит! – полушутя, полусерьезно закончил разговор Андрей.

...Потратив остаток времени на беглый осмотр городских достопримечательностей, молодожены с друзьями поспешили в Петербург, ибо путь по никудышной узкоколейке от Архангельска до Вологды занимал почти двое суток, да и от Вологды с пересадкой в Москве уходило не меньше, а рождественские каникулы коротки.

Архангельск произвел на друзей Андрея странное впечатление.

– Будто царь Петр с молодой удалью женился на породистой и знатной даме, да вскоре бросил, – мрачно пошутил Дмитрий Руднев. – Все ласки и щедрость он отдал Северной Пальмире.

– В этом ты прав, Дим-Дим, город Архангельск подкосила любовь Петра Великого к Петербургу, не то быть ему куда знаменитее, – раздумчиво согласился Журавский.

– И как я счастлива, что ты, Анри, увозишь меня из этого захолустья, – вспыхнула радостью Вера.

* * *

Алексей Иванович Рогачев с тщанием выполнил просьбу своего зятя: ко дню приезда экспедиции в Усть-Цильму там их ждали Никифор с крытой лодкой-карбасом, одежда и продукты. Исправник уговорил своего ижемского зятя Норицына отбуксировать экспедиционный карбас до Усть-Усы – за четыреста верст вверх по Печоре. Такое начало радовало Журавского, и он готов был в тот же день отплыть с экспедицией в тундру, но этому воспрепятствовали и Наталья Викентьевна, и Вера с Лидой.

– Не по-русски так, не по-северному, Андрюша, – уговаривала теща Журавского. – Ни тебя здесь, ни твоих друзей не видывали, а потому и вам цены не знают, и нам в укор. Три дня гостить надобно...

– Что вы, Наталья Викентьевна! – взмолился Андрей. – Потерять три летних дня мы никак не можем – нам надо пройти бичевой тысячу верст!

– Ладно, – вмешался в разговор Алексей Иванович, – погостите денек, а там мы вас с Верой и Лидой проводим на пароходе до Усть-Усы.

– Всегда ты, Алексей, укоротишь наш праздник, – укорила Наталья Викентьевна, но в душе одобряла такое решение мужа: Лида там будет ближе к Михаилу, чем тут, в Усть-Цильме, на людях.

Михаил Шпарберг был завидным женихом: рослый, степенный, рассудительный, инженер путей сообщения без каких-то пяти минут. Правда, в двадцать шесть лет он уже заметно лысел. Дмитрий Руднев не уступал в росте и серьезности Шпарбергу, был красивее, выразительнее лицом, однако для него были безразличны и миловидная Лида, и другие печорские «княгини». Отечески внимателен он был только к подростку Наташе, громко дразнившей заезжего гостя звонким именем Дим-Дим-Ди‑м‑м. Андрей Григорьев и внешне и внутренне походил на Журавского: невысокий, подвижный, увлекающийся, он, как и энергичный руководитель их студенческой экспедиции, отрастил тонкие усики и носил для солидности какую-то форменную фуражку с красным околышем.

Все трое друзей Андрея были в Усть-Цильме впервые, и им не терпелось увидеть все то, о чем так увлекательно рассказывал им Журавский целых два года.

– Показывай, показывай своих древних старообрядцев, молодых «княгинь», дивную «горку»! – тормошили они его, спеша наскоро покончить с обильным застольем, выставленным Натальей Викентьевной для первой встречи столичных дворян.

* * *

На другой день после приезда студентов в Усть-Цильму Андрей Бурмантов тянул за своим веселым пароходиком экспедиционный карбас вверх по Печоре к Усе, к волостному селу Усть-Уса, откуда должен был начаться их бурлацкий семисотверстный путь.

На носу карбаса развевался флаг с надписью: «Тундра». В Большеземельскую тундру двигалась первая комплексная экспедиция Андрея Журавского. За ней будут еще семнадцать. Но первая всегда останется первой.

Сто сорок верст от Усть-Усы до устья Адзьвы прошли они сквозь тучи комаров и оводов за восемь дней. Рабочие тянули бичевой карбас, члены экспедиции были заняты каждый своим делом: Андрей Григорьев рыскал по кустам в поисках птиц и их гнезд; Михаил с Дмитрием производили нивелировку прибрежных полос, измеряли пройденные версты и наносили линию берегов на бумагу; Журавский, пока не было выходов коренных пород, занимался ботаническими и зоологическими сборами. Шли они вдоль южной границы Большеземельской тундры по изумрудной зелени пойменных усинских лугов. Вешние воды скатились в Ледовитый океан, и пойма, вскормленная живительным илом, вынесенным с торфяников тундры, зеленела на глазах. Иногда Журавский останавливал экспедицию, чтобы проследить за ростом трав. Результаты ошеломляли: травы прибавляли в росте от шести до десяти сантиметров в сутки. Ядовитая чемерица, опередив всех, уже вступала в фазу цветения. Хорошо развивались клевер люпиновидный, мышиный горошек, костер безостный... Луга, изумрудные бесценные печорские пойменные луга, то на островах, то на берегах, расстилались перед ними до самого устья Адзьвы. «Какое богатство там, где «наука» рисовала бесплодные мхи и лишайники!» – удивлялись студенты.

Адзьва уходила от Усы вдоль меридиана на север, и с ней Журавский связывал главные свои надежды. Перерыв за зиму горы архивных бумаг, он нашел в «Софийском временнике» первое упоминание об Усе: «...тот вогулич Фролка Атыкаев принес в Москву с Усы самородок серебра». В прошлом году слышал он много легенд об этом могучем притоке Печоры, уточнил, что название реки родилось от слова «Усс‑ва» – «вода лешего». Самоеды рассказывали, что бог Номо назвал Ва-Усса одного из своих сыновей, взламывающего по весне толстый лед. Когти этого подземного богатыря (беломниты) лежат на берегах реки и поныне.

Адзьва же впервые упоминается на страницах «Актов исторических» под 1772 годом. Путешественники прошлого отмечали, что в десяти верстах выше впадения Адзьвы на Усе стоит гора Адак – «рыбное место». Но ни о каком хребте, разрезаемом рекой Адзьвой, упоминаний не было. Никифор же, шедший теперь с ними, как и в прошлом году, уверял, что Адзьва течет сквозь горы. Это же подтвердил кочевник Иов Валей, встретившийся экспедиции недалеко от устья Адзьвы. На просьбу Журавского провести его вершиной предполагаемого хребта, кочевник охотно повернул упряжку оленей обратно, заявив, что хозяйка, ждущая его в селе Болбане, «маленько не помрет».

Андрей решил продолжить дальнейшие исследования двумя отрядами.

– Мыс Иовом пойдем по вершине предполагаемого хребта, а Никифор с вами – по реке, – сказал Журавский. – Встретимся там, где Адзьва прорезает горы. Старшим в отряде назначаю Руднева.

Аборигены не обманули: от горы Адак уходил на север заметный хребет, двигаясь по вершине которого Андрей с Иовом на пятые сутки подошли к скальным обрывам, где далеко внизу клокотала и пенилась Адзьва.

– Молодец, Иов, – похвалил Андрей проводника. – Как будет рад академик Чернышев, как будут веселиться завтра мои товарищи!

– Семи раз мал-мал солнышко на Тальбей сидит – твои ненец сюда ходи, – спокойно проговорил Иов, оборудуя место для постоянного кострища.

– Нет, дорогой Иов, завтра они должны быть здесь, – не согласился Андрей.

– Язык наш хорошо знаешь, Адзьва сопсем не знаешь, – возразил проводник.

...Шли дни, а отряда Руднева все не было. Андрей сутками лазил по скальным обнажениям и собирал, собирал образцы для академика Чернышева. В Шом-Щелье среди отложений артинского яруса, песчаники которого были намыты волнами древнего моря, Журавский обнаружил пласты лигнита – бурого угля с явными отпечатками древесной структуры... Догадки подтверждались, и Андрей без устали пополнял коллекцию.

Множилась, тяжелела геологическая коллекция, а отряда все не было – это тревожило Журавского.

Вконец измученный отряд пришел на исходе восьмых суток.

– Вода малый, – обессиленно говорил Никифор, – порог счет терял.

На студентов страшно было смотреть: лица, в кровь изъеденные комарами, почернели и вздулись; глаза слезились и почти ничего не видели.

– Отдых, – скомандовал Журавский. – Всем прибывшим отдых, а мы с Иовом будем готовить королевский ужин. Иов, – попросил он, – сможешь за час поймать десять уток?

– Зачем час, когда утка линный – полчаса хватай. – Свистнув собаку, Иов побежал к озерам.

Андрей знал, что Иов управится быстро, ибо уток и гусей в тундре было множество, а летать, меняя перья, они не могли. Отправив товарищей спать, он разложил большой костер и стал готовить начинку: мыл ягоды прошлогодней брусники и клюквы, мелко рубил перья дикого лука.

С вернувшимся и чуть отдохнувшим от быстрого бега Иовом они выпотрошили уток, набили начинкой брюшные полости и зашили их. Иов, обученный Андреем такой кулинарии, принес глины и, обмазывая перья уток ровным, плотным слоем, складывал их в нагоревшие угли костра. Через два часа утки были готовы, и Андрей принялся будить товарищей.

Когда освеженные родниковой водой участники экспедиции уселись вокруг импровизированного стола, Андрей поднял кружку, на дне которой коричнево поблескивал коньяк:

– С победой вас, дорогие мои друзья! С трудной, до кровавых мозолей и слез, но с по-бе-дой! Мы пришли к хребту, которого нет еще на картах[11]11
  В день смерти Ф. Н. Чернышева, в январе 1914 года, Журавский предложил открытый им хребет назвать грядой Чернышева. Предложение было принято.


[Закрыть]. Мы пришли к природной лаборатории, которая откроет ученым геологические загадки Большой Земли. Через два дня отдыха я вам покажу десятки свидетельств исчезнувшей тропической растительности и теплого силурийского моря, которые образовали здесь каменный уголь.

...Оставшийся маршрут они продолжили так же: основной отряд поднимался по Адзьве, Журавский с Иовом ехали на оленях вдоль хребта.

30 июля экспедиция достигла Вашуткиных озер, которых оказалось не три, как указывала выданная им Чернышевым карта, а одиннадцать. С горы Хадя видна была на горизонте полоска Ледовитого океана.

Вечером у костра Журавский говорил:

– Теперь, друзья мои, мы будем удивлять оппонентов не только сказаниями и легендами: у нас есть карта Печорского края с частью неведомого науке хребта. У нас сорок пудов подтверждений, что это не пустопорожние земли; у нас гербарий с двумястами цветковыми растениями; у нас коллекция с шестью с половиной тысячами насекомых и сорока тремя видами птиц – обитателей тундры. Что вы на это скажете, господа маловеры?

План экспедиционных исследований был выполнен полностью, предстоял обратный путь.

В устье Адзьвы они остановились и закопали против красивой щельи столб с надписью: «Никифорова Щелья».

– Пусть знают все: абориген Никифор привел нас к этим богатствам.