Текст книги "Каторжник император. Беньовский"

Автор книги: Лев Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц)

Познакомился Беньовский и с соседом-помещиком Алябьевым. Его особняк с колоннадой и мансардой стоял на той же улице, наискось от купеческого дома. Знакомство состоялось у Степана Силыча, к которому Алябьев приходил по своим делам – просить денег взаймы, как потом узнал Морис. Вислогузов хотел представить квартиранта соседу. Беньовский опередил купца и представился сам:

   – Барон Беньовский, полковник армии польских конфедератов.

   – О, барон... Весьма польщён. Заходите, в картишки перекинемся.

   – Спасибо. Картёжной игрой не увлекаюсь, ибо сижу на мели, а зайду непременно.

И зашёл, мотивируя свой визит следующим образом:

   – Истосковался по общению с благородными людьми. Степан Силыч хороший человек, но не моего сословия. Единственная отрада – поручик Сабельников, да и тот малокультурный мужик. Как у вас говорят, из грязи, да в князи. Впрочем, мне он нравится. Видать, был неплохим служакой.

   – Мой сын тоже служит в гвардии. Отличился в событиях шестьдесят второго года, за что получил майорский чин. Это, конечно, ко многому обязывает. Широкий круг знакомств, дружеские пирушки, платье от дорогого портного... Для отца тяжкое бремя... Именье разорено долгами... Ну, это всё пустое. Мы возвели на российский трон достойную женщину. Не угодно ли водки на мяте?

   – Нет, увольте. В моём положении, господин Алябьев, пить не пристало. От стакана домашнего кваса не откажусь.

   – Палашка, квасу гостю! – крикнул Алябьев горничной. – И яблок.

   – Всё ли дворянство на стороне императрицы, позвольте спросить вас? Каков бы ни был свергнутый Пётр, были же у него сторонники?

   – Были, наверное. Но сейчас они убеждены, что не тому кумиру молились. Нас, дворян, беспокоит другое. Возможная стихия крестьянского и казачьего бунта под главенством какого-нибудь нового Стеньки Разина или Кондрашки Булавина[22]22
  Разин Степан Тимофеевич (ок. 1630—1671) – донской казак, предводитель крестьянской войны 1670—1671 гг., был казнён.
  Булавин Кондратий Афанасьевич (ок. 1660—1708) – донской казак, предводитель восстания в 1707 г.


[Закрыть]. В казачьих землях брожение. Многие холопы бегут к казакам. Только из моего заволжского имения бежали трое. Мы, дворянство, должны быть... во!

Для пущей убедительности Алябьев вытянул руку с растопыренными пальцами и сжал их в ядрёный кулак.

   – Единой силой! И стоять горой за нашу матушку-императрицу, которая и нас в случае чего в беде не оставит.

Знакомился Беньовский через Алябьева и с другими казанскими дворянами и слышал от них примерно то же самое. Нетрудно было убедиться, что подавляющее большинство дворян, удовлетворённое политикой Екатерины, выступало как сплочённая сила перед угрозой народного бунта. Так что все надежды Беньовского на возникновение какой-то оппозиционной дворянской конфедерации по польскому образцу оказывались несостоятельными и несбыточными, как несостоятельны и несбыточны становились его мечты стать неким мессией, вожаком в подобном движении.

Впоследствии Морис Август Беньовский напишет непомерно хвастливые двухтомные мемуары с множеством выдуманных эпизодов из своей сильно приукрашенной биографии. Сошлёмся на русского исследователя В. И. Штейна, опубликовавшего в «Историческом вестнике» № 7 за 1908 год интереснейшую и объективную статью о нашем герое под заголовком «Самозваный император Мадагаскарский (М. А. Беньовский)», и предоставим ему слово.

«Желая придать себе важности, Беньовский рассказывает, будто в Казани вступил в тесную связь с местным дворянством и вскоре посвящён был в тайны заговора, который будто бы затевал. Заговор этот был составлен дворянствами Казанской, Воронежской, Белгородской, Киевской и Московской губерний, недовольными деспотическою властью императрицы. Дворянство будто бы стремилось сбросить с себя иго рабства и добиться свободы по примеру просвещённых народов. Беньовский уверяет, что заговор этот вёлся весьма деятельно и имел надежду на успех, так как русские войска были заняты на западной границе, а духовенство было так же враждебно настроено против правительства, как и дворянство.

Заговорщики в довершение ко всему рассчитывали на поддержку казанских татар и политических ссыльных. Окружив себя конспиративным ореолом, Беньовский уверяет, что раскрытие заговора в ноябре 1769 г. побудило его вместе с майором Винбладом к побегу из Казани».

Все эти утверждения Беньовского, пересказанные Штейном в «Историческом вестнике», лживы от начала до конца. Никакого дворянского антиправительственного заговора в Казанской и соседних с ней губерниях не существовало. Сей заговор – суть плод необузданной фантазии Мориса Августа. Бегство из Казани, о котором Беньовский упоминает в своём мемуарном труде, действительно имело место, но совсем по другой причине. Он убедился в лояльных настроениях казанского дворянства. И здравый смысл подсказал ему, что здесь нет желанного поля деятельности для честолюбивого авантюриста. Все надежды на то, чтобы, затеяв заговор, стать одной из главных его фигур, лопнули как мыльный пузырь. Из Польши доходили запоздалые, отрывочные вести, что борьба конфедератов, теснимых русскими войсками, продолжает носить оборонительный характер. Особенно чувствительные удары конфедератским отрядам наносит бригадир Суворов. «Этот далеко пойдёт», – пророчат ему военные. Итак, оставался один исход – бегство в Европу.

Своим намерением Беньовский поделился с Винбладом.

   – Я с вами, барон. Другого выхода для себя не вижу, – сказал швед. – Но я думаю, это будет трудно. У нас нет денег и нет документов.

   – Деньги добудем. При мне сохранились кое-какие фамильные драгоценности: золотая табакерка с бриллиантами, перстень с камнем. Их можно продать. Это поможет нам оплатить лошадей, дорожные пошлины.

   – А документы?

   – Я подумал об этом. Мой хозяин и его приказчик часто выезжают по торговым делам в другие города. Я выведал у них, какой в России порядок. Всякий отъезжающий куда-либо выправляет себе так называемую подорожную грамоту. Её придётся предъявлять на каждой почтовой станции, чтобы получить казённых лошадей. Могут её потребовать у городской заставы, чтобы проверить личность.

   – Где же её взять, эту грамоту?

   – Выкрасть у Вислогузова или Митьки. С такой грамотой я купец или на плохой конец его приказчик по торговым делам.

   – А я?

   – Вы мой слуга. Что поделаешь, друг мой? Вас, благородного дворянина, это шокирует? Но придётся сыграть такую роль, если хотите свободы. Ведь мне, родовитому барону, моя роль тоже не слишком по душе.

   – Хорош слуга, который почти не говорит по-русски.

   – И не надо. Вы будете глухонемым слугой.

   – Да, но... Получится ли из вас правдоподобный купец с вашим иностранным акцентом?

   – Я думал об этом. Хорошо бы раздобыть документы на имя не самого Вислогузова, а его приказчика. Вы понимаете, к чему я клоню? Митька – татарин, который не совсем чисто говорит по-русски, делает ошибки в русской речи.

   – Разве вы похожи на татарина?

   – Чернявый венгр чем не татарин? Однажды в Трансильвании меня приняли за цыгана.

   – У вас гениальный ум, барон.

   – А вы думали... Митька, это я знаю с его слов, собирается в Нижний Новгород. Какие-то там дела, связанные с астраханской икрой. До сих пор он никуда далее Симбирска и Царёво-Кокшайска не ездил. Стало быть, на всех станциях нашего пути через Нижний и Москву никто никогда Митьку в глаза не видел. Логично?

   – Я говорю, у вас гениальный ум, барон.

   – Оставим комплименты. Это ещё не всё. Надо отвлечь внимание наших надзирателей. Пусть они обнаружат наше исчезновение не сразу, а этак дня через три-четыре.

   – Как это сделать?

   – И это я продумал. В последние дни я делаю вид, что увлекаюсь рыбной ловлей. Хотя, откровенно говоря, не дворянское это занятие, не благородное. То ли дело охота. Да и разве теперь время для рыболовства? Холод осенний, слякоть, изморозь. Облюбовал себе одно местечко на берегу Волги пониже устья Казанки. Там, кстати, лесные склады и изба сторожа.

   – При чём тут рыбная ловля? При чём какая-то изба сторожа?

   – А вот при чём. Я дважды ночевал на сеновале у этого старика, а хозяев предупреждал, что ухожу на Волгу, возможно, с ночёвкой. Ведь лучший клёв на рассвете. Понимаете, к чему я клоню?

   – Кажется, начинаю понимать.

   – Мы приучим наших хозяев к нашим длительным отлучкам. В день нашего бегства мы вооружимся удочками и скажем, что уходим порыбачить дня на три. Надо же бедному ссыльному чем-то убить время. А сами не задержимся в городе ни на одну минуту. Когда нас хватятся, мы будем уже далеко.

   – Неплохо придумано. Совсем неплохо. Но как вы раздобудете нужный документ?

   – Это моя забота.

Вислогузов был человеком начитанным и даже обладал неплохой по тем временам библиотекой. В ней были и календари, и религиозные книги для душеспасительного чтения – Четьи-Минеи[23]23
  Четьи-Минеи («Чтения ежемесячные») – сборники житий святых, составленные по месяцам и дням чествования памяти святого.


[Закрыть], например, в толстенном переплёте с медными застёжками, но были и современные светские писатели: поэт-сатирик Антиох Кантемир, автор стихов и трагедий Сумароков, баснописец Хемницер. Книги купец регулярно выписывал из Москвы от известного книготорговца. После приятного послеобеденного отдыха спускался Степан Силыч, если не было других дел, в свой небольшой рабочий кабинет позади лавки, доставал с полки книжку, любовно разглядывал её со всех сторон и углублялся в чтение. А бывало, приносил книжку наверх, собирал в зале всё своё семейство и читал вслух понравившиеся ему басни или стихи. Читал не спеша, торжественно, немножко нараспев, как произносил молитвы перед едой.

Морис Август заинтересовался хозяйской библиотекой и получил любезное дозволение хозяина пользоваться ею в любое время. Так Беньовский стал вхож в кабинет Вислогузова и в его отсутствие. По правде говоря, и книги на непонятном ему церковнославянском языке, да и современные русские повести и трагедии, написанные тяжеловесно и вычурно, мало интересовали его. Интересовало совсем другое. Беньовский садился за письменный стол и машинально листал страницы книги в кожаном переплёте, оглядывая пристально обстановку кабинета. Особенно его внимание привлекал стоявший в простенке между окнами столик-бюро со множеством ящиков, в которых, как можно было догадаться, хранились всякие нужные бумаги.

Степан Силыч уехал по торговым делам в Симбирск. Митька готовился после его приезда отправиться в Нижний Новгород. Беньовский узнал об этом от него самого. Приказчик был словоохотлив.

   – Как приедет хозяин, сразу же и поеду в Нижний, – с гордостью сообщил Митька. – Говорят, большой город, больше, чем наша Казань.

Он знал, что хозяин-купец дорожит им как честным и расторопным помощником и готов послать с самостоятельным поручением.

   – Сразу не сумеешь уехать.

   – Это почему же?

   – А документ выправить... Говорят, ваши чиновники ничего быстро не делают.

   – Есть он уже, документ. Степан Силыч заранее позаботился.

   – Есть, говоришь? Это хорошо.

Когда Митька занимался с покупателями, Морис вошёл в хозяйский кабинет, снял с полки первую попавшуюся книгу, раскрыл её наугад и положил на стол. Потом прислушался, не раздаются ли чьи-нибудь шаги, и поспешно подошёл к столику-бюро в простенке. Попробовал, открываются ли ящики. Некоторые были на запоре, другие открывались.

Вдруг Беньовскому показалось, что кто-то идёт. Нет, это шмыгнул хозяйский кот. Морис Август приоткрыл самый большой из ящиков, плотно набитый счетами, какими-то записками, выдранными из конторских книг листами. Под ними лежала вытертая сафьяновая папка. Беньовский осторожно извлёк её и нетерпеливо раскрыл. Вот то, что он искал! Какая удача! В папке как раз и лежала нужная ему бумага, удостоверяющая личность и дающая право на проезд казённым транспортом. На листе плотной шершавой бумаги было выведено чётким секретарским почерком следующее:

«Подорожная грамота

Предъявитель сего казанский мещанин Димитрий Закиров 28 лет от роду, доверенный человек казанского же купца Степана Вислогузова, следует по торговым делам в Нижний Новгород и в другие города, визиты в кои могут быть потребны в интересах торгового дома Вислогузовых. И с ним следует данный ему в помощь человек».

Под этим текстом стояла витиеватая подпись чиновника губернской канцелярии и была прилеплена сургучная гербовая печать.

Беньовский сложил документ вчетверо и сунул в карман камзола. Военный мундир, подобающий офицеру конфедерации, он так и не успел в своё время справить. Потом он осторожно положил сафьяновую папку на дно ящика, под ворох бумаг, и, задвинув его, вышел из кабинета.

«Ай да Морис Август... Каков!» – самоуверенно подумал он, насвистывая весёлый венский мотив. У себя в комнате Беньовский ещё и ещё раз перечитал документ, «...и в другие города, визиты в кои могут быть потребны...» Это же превосходно! Значит, и в Москву, и в Санкт-Петербург дорога ему открыта. «И с ним следует данный ему в помощь человек». Тоже превосходно. А теперь надо действовать. Вислогузов вернётся не раньше чем через неделю.

Первым делом Беньовский отправился добывать деньги к ювелиру-татарину и предложил золотую табакерку с бриллиантами.

   – О, такой богатый вещь! У бедного Сулеймана нет столько денег, чтобы купить такой богатый вещь, – запричитал ювелир. – Моя может дать господину...

Сулейман назвал смехотворно низкую цену.

   – Нет, так дело не пойдёт, – решительно сказал Беньовский и направился к выходу. – Найдём другого покупателя.

Ювелир догнал его уже на улице и, схватив за рукав, потащил силком обратно в свою лавку.

   – Зачем так сказал нехорошо. Торговаться будем. Твоя цена называй, моя цена называй...

И торговались. До умопомрачения торговались. Сулейман всё-таки утроил первоначально названную цену. И Беньовский уступил, хотя знал, что продешевил. Что делать? Деньги были срочно нужны. Ювелир отсчитал всю сумму старинными золотыми монетами с портретами покойных императриц Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны и жадно схватил табакерку. Беньовский вышел из лавки, проклиная Сулеймана и ощущая на груди позвякивающие монеты.

Он зашёл к товарищу по ссылке радостный, уверенный в себе.

   – Дружище Адольф, поздравьте меня. Документ и деньги у меня в кармане. Идёмте скорее.

   – Куда?

   – Экипироваться. Мой поношенный камзол и ваш мундир шведского офицера явно не подходят для путешествия инкогнито. Обзаведёмся мещанскими поддёвками и русскими сапогами. Хорошо бы купить и полушубки. Время-то наступает зимнее, морозы, как говорят русские, на носу.

Вечером того же дня, одетые как простые мещане, Беньовский и Винблад с небольшими узелками и удочками направились к Волге, ещё пока не замерзшей. Хозяев своих предупредили, чтобы не ждали к ужину. Уходят они рыбачить дня на два, на три. Заночуют у сторожа лесного склада. У него есть и ведёрко, чтобы уху сварить. Хозяева не узрели в таком предупреждении ничего подозрительного.

У лесного склада беглецы задерживаться не стали. Упросили лодочника перевезти их на правый берег Волги. Там, забросив удочки в овраг, наняли крестьянскую подводу у оброчного мужика, промышлявшего извозом, и доехали до первой почтовой станции.

Глава пятая

Мелькали длинной вереницей почтовые станции с кипящими самоварами, поджидавшими путников, с вечной сутолокой и перебранкой между нетерпеливыми господами и станционными смотрителями. Забитые, затюканные важными персонами, превосходительствами и высокопревосходительствами, станционные смотрители, стоявшие на низшей ступени российской чиновной иерархии, отводили душу на кучерах и всякой мелкоте, коей тоже приходилось пользоваться почтовыми услугами.

В Нижнем Новгороде Беньовский, принявший теперь имя Димитрия Закирова, приобрёл в Гостином дворе добротный кожаный саквояж – не с нищенской же котомкой являться в столицу. Купил и ещё кое-что из необходимых вещей для себя и для своего спутника.

И всё же смотрители относили казанского мещанина, следовавшего с бессловесным слугой, к мелкоте и не спешили давать лошадей раньше, чем их получит богатый помещик, офицер в высоком чине и уж тем более фельдъегерь. Беньовский умело играл свою роль и не лез на рожон, останавливаясь на отдых в людской избе, а не в чистой половине, предназначенной для благородных. Если уж станционный смотритель преднамеренно куражился, срывая на молодом мещанине все накопившиеся обиды, и твердил своё, что лошадей, мол, нет, Морис Август раскрывал свой кошелёк, готовый щедро заплатить за услуги. И лошади появлялись.

Подорожная грамота, выписанная на имя Димитрия Закирова, не привлекала особого внимания смотрителей. Мало ли всякого люда проезжает? Лишь однажды, когда уже миновали Москву, Беньовский испытал неприятное волнение. Это произошло на станции Клин. Тамошний смотритель, желчный и въедливый старик, долго изучал бумагу Беньовского, вооружившись большими круглыми очками в металлической оправе.

   – В Санкт-Петербург следуете, любезнейший?

   – Так точно, в Санкт-Петербург.

   – А откуда сие зримо?

   – Из бумаги. Читайте, ваше благородие... «Следует по торговым делам в Нижний Новгород и другие города...»

   – А почему не написано: «В Нижний Новгород и Санкт-Петербург»?

   – Не могу знать. Не я составлял сие.

   – Как-то неуважительно про столицу. Это что же получается? Славная столица российская и какой-нибудь Торжок на одну доску поставлены? Ишь ты, другие города...

Старик возмущённо крякнул, отчего очки подпрыгнули на его мясистом крупном носу.

   – А почему говор у тебя какой-то нерусский? И фамилия...

   – Закиров моя фамилия. Самая что ни на есть татарская.

   – Ты бусурманин?

   – Никак нет. Крещёный я. В церковь православную хожу.

Беньовский перекрестился на образа, вспоминая, что москали-схизматы крестятся тремя перстами, а не всей ладонью, как правоверные католики.

   – Не похож ты на татарина, и по выговору, и ликом своим, – не унимался старый смотритель. – Служил я в молодости под Казанью, с татарами не один пуд соли съел, по-татарски мало-мало балакать научился.

   – Точно заметили, ваше благородие. Татарин я, да только не из казанских татар. Родители мои с Кавказа. У тамошних татар свой язык. Скажу вам что-нибудь по-нашему, и не поймёте.

Беньовский решил идти напролом и заговорил по-венгерски. Только бы не показать своё замешательство.

   – Хватит, хватит, – остановил его смотритель. – Тьфу ты, господи. И кого только не носит нелёгкая по российским дорогам.

Он ещё хотел что-то сказать, но тут, к счастью для Мориса, в дом ввалились два воинственно настроенных офицера-драгуна.

   – Где лошадь, хозяин? Едем по указу государыни... – резко произнёс один из них, тот, что постарше.

   – В расходе все лошади, – невозмутимо ответил старик, разглядев невысокие ранги офицеров. – Отдыхайте, пейте чаек. При первой возможности вас отправлю.

   – Сию минуту чтоб были лошади, старик! Или пеняй на себя, – воскликнул другой офицер, что помоложе.

   – Быть может, господин корнет научит меня, старого, как стать волшебником? Чтоб произнёс волшебное слово, и появились мигом лошади... А пугать меня не пристало. Я тоже служу на своём месте государыне.

Перебранка с офицерами отвлекла станционного смотрителя от Беньовского. Однако старик не забыл про мещанина-татарина и сказал ему:

   – А ты иди в людскую. Там тебя и твоего человека накормят. А будут лошади, уедешь.

   – Премного благодарен, ваше благородие, – ответил Морис с поклоном.

Далее до самого Санкт-Петербурга добирались без особых приключений, если не считать того, что под Новгородом опрокинулся на повороте экипаж – был ноябрьский гололёд. Винблад основательно расшибся и, позабыв свою роль глухонемого, стал охать и ругаться по-шведски и по-немецки. К счастью, кучер и ехавший с ними ещё один пассажир, какой-то мелкий акцизный чиновник, почёсывая побитые бока, не обратили внимания на шведа.

Вот и столица. Остановились на Садовой улице, выбрав нечто среднее между постоялым двором и гостиницей, сообразно мещанскому званию Димитрия Закирова. Выпили чая с калачом и медовым вареньем. И Беньовский отправился в город, оставив Винблада отлёживаться в постели – новгородские ушибы всё ещё давали о себе знать.

Город показался Беньовскому огромным и красивым. Его прорезало множество рек и каналов с перекинутыми через них горбатыми мостами. На углу Садовой и широкой Невской першпективы, главной улицы города, находилась громада Гостиного двора с открытыми галереями. Здесь в лавках купцы-гостинодворцы торговали всякой всячиной. Мальчишки-зазывалы старались завлечь прохожих, расхваливая на все лады товары, а иногда и хватая за рукав того, кто останавливался в нерешительном раздумье. Мимо проносились богатые экипажи и кареты. Шагала под барабанную дробь рота гвардейцев. На Невском и соседних улицах было много красивых дворцов вельмож, возвышались величественные храмы, чернели оголённые деревья садов и парков за чугунными оградами. На Невском же строилось какое-то огромное здание, похожее на храм. От строительных рабочих Беньовский узнал, что это возводится костёл Святой Екатерины, который будет главным католическим храмом города.

Морис подумал, что хорошо бы отыскать ксёндза для причастия и исповеди. Он далеко не был фанатиком и к религии относился, как все люди авантюристического склада характера и циничного склада ума, довольно равнодушно. И причастие, и исповедь были для него скорее предлогом для того, чтобы встретиться с католическим священнослужителем. Неужели святой отец не поможет попавшему в беду единоверцу? А вдруг это окажется соплеменник, венгр или поляк?

Беньовский с видом любопытного зеваки бродил вокруг строящегося, заключённого в леса храма, пока не привлёк внимания десятника-немца.

   – Что вам угодно? – спросил он.

   – Судя по акценту, вы немец, – обрадованно сказал Морис. – Католик, конечно?

   – Баварский католик.

   – Надеюсь, вы поможете брату по вере. Я приезжий. Так сложились обстоятельства, что я давно уже не вступал под сень храма Божьего. Хотел бы причаститься и исповедаться. Есть ли в Петербурге действующий костёл?

   – Есть, и не один. Рекомендую вам костёл Святого Станислава. Это не близко отсюда. Деканом там отец Бенедикт, человек преклонного возраста, итальянец. Он тяжело болен. Служит и совершает требы обычно младший священник, отец Максимилиан, мой земляк-баварец. Очень приятный молодой человек. Кстати, передайте ему привет от Франца Шнабеля, то есть от меня.

Десятник растолковал Беньовскому, как добраться до костёла Святого Станислава. Лучше всего на извозчике и не платить за проезд больше гривенника.

Службы в костёле не было, и храм был закрыт. В боковой пристройке отыскался служка, который показал ему жильё отца Максимилиана.

Беньовский решил быть перед ксёндзом откровенным, надеясь на тайну исповеди и сочувствие к единоверцу. Он рассказал священнику о всех своих злоключениях, вплоть до бегства из Казани.

   – Вы правильно сделали, сын мой, что пришли к служителю Божию облегчить душу святой исповедью, – сказал ксёндз, сдержанный, чопорный.

   – Мне нужна ваша помощь, святой отец.

   – Понимаю. Вы хотели бы тайно покинуть Россию.

   – Вместе с моим товарищем по несчастью. Он швед, лютеранин.

   – Оставим ваши политические убеждения и поступки, продиктованные политикой. Наша церковь не намерена ссориться с правительством Екатерины, оказывающей нам гостеприимство. Но мой долг служителя Божия помочь страждущему брату во Христе.

   – Помогите, святой отец.

   – Порекомендую вам нашего прихожанина Иоганна Вебера, владельца аптеки. Он связан с одним иностранным шкипером, кажется голландцем. У них какие-то общие торговые дела. Поговорите с Иоганном.

Когда Беньовский выходил от ксёндза, над городом нависли холодные сырые сумерки. Дворники зажигали керосиновые фонари.

Морис Август решил не откладывать до утра визит к аптекарю и отправился на его поиски. Аптека Иоганна Вебера находилась на Садовой улице, невдалеке от Гостиного двора, и найти её не составляло большого труда.

Вебер, изысканно одетый, в очках с золотой оправой, напоминал скорее профессора, чем аптекаря. Встретил он Беньовского с обворожительной улыбкой.

   – Что вам угодно?

   – Мне угодно иметь с вами, герр Вебер, небольшой конфиденц, – сказал Беньовский по-немецки. В аптеке ещё находились два провизора. Они расставляли по полкам банки с аптекарскими снадобьями.

   – Прошу, – сказал Вебер, открывая дверь во внутреннее помещение и пропуская гостя вперёд. – Вам, очевидно, нужно лекарство против дурной болезни? Есть ртутные притирания французского производства. Эффективное средство. Знатные вельможи пользуются, – щебетал аптекарь.

   – В этом не нуждаюсь.

   – Тогда не угодно ли снадобье от мужской немощи? Тоже пользуется успехом.

   – И в этом не нуждаюсь. Я к вам по рекомендации отца Максимилиана.

   – О, отец Максимилиан... Мой земляк и большой друг. Ради него готов всё сделать.

   – Прошу вас помочь мне ради вашего земляка и друга. Вам известен некий голландский шкипер?

   – Ах, вот вы о чём? Шхуна ван ден Боша ещё стоит на Неве. Но в скором времени покидает Петербург.

   – Когда именно?

   – Полагаю, дня через два. Отчаянная голова этот Бош.

   – Отчаянная? Это хорошо.

   – Привозит мне кое-какую мелочишку. Французские духи, женскую помаду, ценные лекарства. Я постоянный его покупатель. На этой почве у нас со шкипером старая дружба. Он нужен вам по этой части?

   – Совсем не по этой. Я не собираюсь заказывать ему женскую помаду и ртутные притирки от дурной болезни. Я бы хотел с помощью этого шкипера...

Беньовский не договорил, а сделал красноречивый жест. Вебер догадался, что хотел этим сказать посетитель, и произнёс шёпотом:

   – Вы хотите покинуть Россию тайно?

   – Вот именно. Я не в ладах с законом.

   – По какой статье, позвольте полюбопытствовать?

   – Я сторонник свергнутого и убиенного императора Петра, – соврал Беньовский.

   – О, бедный, бедный Петер... Я вас понимаю. Бош может вам помочь. Но предупреждаю, этот малый прижимистый и любит деньгу. Он запросит с вас немалый куш. Вы богаты?

   – Некоторой суммой располагаю. И ещё продам ювелиру вот этот перстень.

   – А зачем ювелиру? Продайте мне. Покажите-ка...

Аптекарь пристально разглядывал перстень с крупным изумрудом, потом достал из ящика стола увеличительное стекло и снова стал разглядывать.

   – О, это отличный перстень. Я дам вам хорошую цену.

Иоганн Вебер действительно дал Беньовскому за его семейную драгоценность хорошую цену.

   – Надеюсь, этих денег мне хватит, чтобы ублажить вашего шкипера. Где я его найду? – спросил Морис.

   – Шхуна «Орания» стоит на якоре на Неве у впадения Мойки.

   – Могу я сослаться на вашу рекомендацию?

   – Ради Бога.

Ранним утром Беньовский отправился отыскивать голландского шкипера. Винблад хотел было сопровождать Мориса, но тот остановил его:

   – Оставайтесь дома, дорогой Адольф, и залечивайте свои ушибы. Я возьму на себя миссию переговоров.

Беньовский свернул с Садовой на Вознесенский проспект, миновал мост через Екатерининский канал, Вознесенскую церковь, Мойку и вышел на набережную Невы. Река была величественна, широка и могуча. Над ней высился, отражаясь в воде, золотистый шпиль Петропавловской крепости. Вдоль набережных тянулись фасады роскошных особняков сановной знати. Но всех затмевал Зимний дворец, царская резиденция, возведённая ещё при императрице Елизавете знаменитым зодчим Растрелли[24]24
  Растрелли Варфоломей Варфоломеевич (1700—1771) – русский архитектор, творец ансамблей Смольного монастыря, Зимнего дворца в Петербурге, Большого дворца в Петергофе, Екатерининского дворца в Царском Селе, представитель стиля барокко.


[Закрыть]. На другой берег реки был перекинут наплавной мост на баржах. Постоянного моста через Неву в ту пору ещё не было. На берегу шли строительные работы, громоздились груды камня. Нева одевалась в гранит.

Морис Август остановился у Невы, вглядываясь в панораму Петропавловской крепости, окаймлённой мрачными гранитными стенами-казематами.

«Говорят, крепость служит теперь тюрьмой для опасных политических преступников», – подумал Беньовский и поёжился, ощущая неприятный холодок в спине.

Шхуну «Орания» он отыскал в конце Английской набережной. Шла погрузка. Трюмы шхуны загружались тяжёлыми тюками с русским льном. По палубе расхаживал и покрикивал на грузчиков рослый бородатый человек в кожаной куртке и вязаном колпаке. Беньовский сперва решил, что это и есть ван ден Бош. Но это оказался лишь боцман. Он выслушал Беньовского и провёл его в каюту-салон, где шкипер угощал голландским джином двух русских купцов, поставщиков льна. Шла застольная деловая беседа.

   – Какой-то человек спрашивает вас, господин шкипер. Говорит, по делу, – доложил боцман.

   – Я бы хотел потом, не буду мешать вам, – отговорился Беньовский, не входя в каюту.

Ждать, пока шкипер освободится и проводит гостей, пришлось долго. Беньовский в ожидании прохаживался по палубе. Мимо него гуськом сновали оборванные грузчики-лапотники, согнувшиеся под тяжестью огромных тюков. Раздавалась хриплая ругань боцмана на какой-то невообразимой смеси всех известных ему европейских языков. Наконец из каюты шкипера вышли нетвёрдой походкой, покачиваясь, купцы. За ними показался и сам ван ден Бош, приглашая Беньовского войти.

Морис вошёл в каюту-салон, не слишком опрятную. На столе ещё сохранились следы попойки, пустые стаканы, посуда с остатками еды. Однако сам шкипер выглядел трезвым, хотя и раскрасневшимся.

   – Хотите джина? – предложил он.

   – Нет, увольте. Я хотел бы сразу перейти к делу.

   – К делу так к делу. Люблю деловых людей. А кто вы, собственно говоря, такой?

Беньовский назвал фамилию казанского приказчика, которая ни о чём, впрочем, не говорила голландцу.

   – Я бы хотел, господин Бош, с вашей помощью тайно покинуть эту страну. И не один. Со мной товарищ.

   – Гм... – Бош насупился и не сразу ответил. – Кто вас послал ко мне?

   – Иоганн Вебер. Он рекомендовал вас как достойного и надёжного человека.

   – У Иоганна Вебера нет подлинного размаха коммерсанта. Но коли рекомендовал... Итак, вы хотели бы тайно покинуть Санкт-Петербург на моей шхуне?

   – Именно на вашей, голландской. Читал историю Нидерландов, боровшихся против испанской тирании[25]25
  ...историю Нидерландов, боровшихся против испанский тирании. – Во время Нидерландской буржуазной революции 1566 – 1609 гг. часть буржуазии и народ вели одновременно борьбу с феодалами и национально-освободительную войну против испанского господства. Восстания в 1566, 1572 и 1576 гг. привели к созданию Утрехтской унии (1579) и освобождению от испанского владычества северных провинций (совр. государство Нидерланды) и образованию Республики Соединённых провинций. В XVIII в. война за испанское наследство продолжалась с 1700 по 1714 г.


[Закрыть]. Поэтому голландцы мне симпатичны.

   – Вы протестант?

   – Нет, католик. Но какое это имеет значение? Борьба с тиранией велась и ведётся под разными знамёнами.

   – Допустим, спрятать вас двоих на моей шхуне я бы смог. Да так упрятать, что никакой таможенный досмотр вас не обнаружил бы. И благополучно высадил бы вас в Штеттине или Бремене. Но вы понимаете, это риск. Большой риск.

   – Понимаю.

   – Мы заходим в Ревель, где новая таможенная проверка. И снова риск... Риск был бы оправдан... Короче говоря, что я буду иметь, рискуя головой и добрым именем?

Беньовский назвал сумму.

   – Это всё, чем я располагаю. Сумма всё же, согласитесь, не малая.

   – Не густо, не густо, – недовольно буркнул шкипер и, немного подумав, произнёс: – Поразмышляю до утра. Всё же риск... Ссориться из-за вас с русскими я бы не хотел. У меня с ними добрые деловые отношения. Неплохо кормлюсь на старости лет. Судя по вашему выговору, вы не русский. Да Бог вам судья. Всё же приходите утром с вашим товарищем. Если решусь, то сразу беру вас на борт. И тогда деньги вперёд.