Текст книги "Каторжник император. Беньовский"

Автор книги: Лев Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)

Глава двадцать шестая

Фредерика выслушала рассказ Ивана Уфтюжанинова отрешённо, бесстрастно. Лишь несколько раз прерывала его словами:

   – Я знала, что он плохо кончит. Зачем ему было всё это?

А когда Иван кончил грустный свой рассказ, Фредерика сказала устало:

   – Иди, я должна побыть одна. Постой. Пообносился ты, Иван. Скажи дворецкому, чтобы справил тебе новый сюртук и сапоги. Как жаль, что ты стал таким широкоплечим и рослым. А то я подобрала бы тебе полный гардероб из вещей Мориса. Пусть тебя хорошо накормят и истопят для тебя баньку.

   – Спасибо, госпожа. Вы так добры ко мне.

   – Не стоит благодарности. Ты заслуживаешь большего. Так настрадался, Иван, из-за своего шалопута господина.

   – Бог ему судья.

   – А теперь иди. Если ты мне понадобишься, позову.

В костёле сельский священник служил поминальную мессу по убиенному рабу Божьему Морису. Фредерика на мессе не присутствовала, сказавшись больной. Отец Стефан сам пригласил Ивана Уфтюжанинова в костёл.

   – Ты хотя и схизмат, Иван, а отдать последний долг покойному не грех. Ты хороший человек, верно служивший господину. И это Бог зачтёт тебе. Приди в храм, и пусть спустится на тебя благодать истинной веры.

Священник всё ещё надеялся обратить Уфтюжанинова в католичество. И он знал, что этого хочет и госпожа Фредерика.

Прошло недели две затворничества овдовевшей хозяйки. Наконец Фредерике зачем-то понадобился Иван, и она вызвала его к себе через горничную. Не без робости вошёл он в просторную опочивальню, слабо освещённую огнём камина. Перед камином стояла Фредерика. Она была в ночном халате из прозрачной арабской ткани. Сквозь тонкую ткань на фоне пылающих поленьев просвечивало розовое женское тело, крепкие мускулистые икры ног, полные бёдра, живот. Фредерика стояла, скрестив руки и прикрывая груди. Крепкий аромат парижских духов, смешивавшийся с запахом горелого дерева, исходил от женщины, кружил голову, дурманил.

Иван застыл в робости и замешательстве, не в силах оторвать глаз от прекрасного розового тела хозяйки, не решаясь пошевелиться, произнести слово. Фредерика первая нарушила напряжённое молчание.

   – Молодцом выглядишь, Иван. Новый сюртук тебе к лицу. Хорошо тебя приодели.

   – Благодарствую, моя госпожа.

   – Не стоит благодарности. Мне нужна от тебя другая благодарность. Подойди же ко мне и не бойся. Ведь я не кусаюсь.

   – Шутить изволите.

   – Подойди же, Иване. И обними бедную Фредерику, приласкай. Я так нуждаюсь в сочувствии, ласке. У меня был дурной муж, приносивший мне мало радостей.

Женщина сама цепко и властно обхватила Ивана, оробевшего, опешившего, и принялась исступлённо целовать его глаза, рот, подбородок, расстёгивать его сюртук и прижиматься щекой к его груди, в которой тревожно выстукивало сердце.

   – Грех-то какой, моя госпожа, – шептал Иван. – Зачем я тебе, холоп безродный?

   – Так надо, Иван. Так хочет сам Господь Бог, – зовущим шёпотом отвечала Фредерика и увлекала его в постель.

Отдавалась Фредерика страстно, неистово, с азартом изголодавшейся по мужской ласке здоровой, физически сильной женщины. В глазах её сверкали какие-то дьявольские искорки, словно она наслаждалась местью нелюбимому мужу, даже мёртвому. Фредерика вновь и вновь возбуждала желание в обессиленном, опустошённом Иване. И снова повторялся неистовый вихрь любовных игр. Под утро она, прижавшись щекой к груди Ивана, говорила ласково:

   – Никогда ещё мне не было так хорошо, Иван. Морис никогда не давал мне той радости, какую ты дал. Ты теперь мой, Иван. Только мой. Понял?

   – Как не понять, моя госпожа? Только грех всё это. В большой грех ввергаете вы и себя, и меня.

   – Грех не твоя забота. Об этом поговорим потом. И не смей называть меня госпожой. Какая я тебе госпожа? Полюбовница. Жена твоя перед Богом, понял? Вечером жду тебя опять. А теперь иди, отсыпайся после трудов ночных.

Повторялись ночи беспокойные, наполненные страстными, неистовыми любовными играми. Уфтюжанинов был малоискушённым в науке любви парнем. Уже здесь, в Вецке, попытался было приударить за молодой вдовой, полногрудой венгеркой. Она потеряла мужа, пожилого и болезненного кузнеца, съеденного чахоткой. Иван пожалел привлекательную вдовушку, приголубил и несколько раз навестил её. Говорят, шила в мешке не утаишь, особенно в. деревне, где все люди друг у друга на виду. Жители Вецке скоро прознали о связи Ивана с вдовушкой-венгеркой. К нему пришёл отец женщины и сказал сурово:

   – С огнём играешь, окаянный схизмат. Если хочешь по-хорошему, переходи в нашу веру и покрывай грех законным венчанием. А иначе...

Старик не договорил, но сделал красноречивый жест. И Иван понял, что ему грозят большие неприятности. И он оставил вдовушку в покое.

Другое интимное знакомство состоялось в Париже. Его господин Морис Август частенько посылал Ивана в соседнюю лавочку за табаком и другими мелкими покупками. В лавке служила бойкая продавщица Франсуаза с осиной талией и чёрными кудряшками. Они познакомились и дружески болтали о всяких пустяках. Девушка позволяла Ивану всякие фамильярности, а однажды пригласила его к себе в гости, в тесную каморку позади лавки. Там молодые люди и согрешили на узком диванчике. А вскоре Иван узнал, что Франсуаза благоволила к рассыльному из отеля, где остановились Беньовские. Делить Франсуазу с каким-то рассыльным он никак не хотел и стал обходить лавочку стороной. Вот и весь небогатый любовный опыт Ивана Уфтюжанинова.

Фредерика сразу же распознала неискушённость парня и настойчиво преподавала ему уроки практической любви, обогащая его опыт. Только она пробудила в нём настоящего мужчину, который смог отдать ей сполна все нерастраченные силы и ласки. Оба были довольны.

Бурные ночи с неистовыми, жадными ласками продолжались уже вторую неделю. Иван пытался было говорить о грехе, задавать вопрос, а что же дальше, но Фредерика прерывала его, закрывая его рот жадным поцелуем, и говорила:

   – Потом, потом, Иван, поговорим.

Но вот наступила ночь, когда вконец обессиленный Иван расписался в полной несостоятельности, немощи. Он был опустошён, измочален.

   – Извини, моя госпожа. Устал я, растерял всю силу. Не доставлю тебе сегодня радости.

   – И не надо, мой коханый. Силы придут снова, а с ними и все радости. Поговорим.

   – Поговорим, коли тебе угодно.

   – Не хотел бы ты стать моим дворецким? Старик совсем одряхлел, стал забывчив. Проводим его на покой с почётом. Дам ему хорошую пенсию. Займёшь его место.

   – Что ты, госпожа...

   – Не называй меня госпожой! Сколько говорить тебе? У меня есть имя.

   – Виноват... госпожа Фредерика. Какой из меня дворецкий! Тут нужен мужик с характером.

   – Характер со временем придёт. Отведу тебе одну из лучших комнат в доме. И будем жить с тобой как муж с женой. Согласен?

   – Не знаю, что и сказать тебе. Без венчания грех это, блуд.

   – Безгрешных людей не бывает, Иван. Безгрешны только святые угодники. От наказания Божьего никуда не денемся. Подумай.

Опять продолжались ночи бешеных любовных игр, прерываемых лишь коротким тревожным сном. Жадная до ласк Фредерика будто опасалась, что потеряет Ивана навсегда, и старалась удержать его всеми силами, взять от него всё.

Она ласково гладила русые кудри Ивана, прижималась щекой к его груди и говорила проникновенно:

   – Я вышью тебе красивый платок с цветами и ещё рубаху. С детства люблю вышивать.

Днём Фредерика садилась за вышивание. Бывало, наведывались соседи, прослышавшие о гибели Беньовского, чтобы выразить соболезнование. Хозяйка закрывалась в спальне, а слуги коротко говорили гостям: «Барыня больна и не принимают», – и гости уезжали ни с чем.

Однажды Иван спросил Фредерику:

   – Говорят, младенчик был у тебя?

   – Был сыночек, да прибрал его Господь. А ведь я стара для тебя, Иван.

   – Какая же ты старая? В самом соку баба. Загляденье.

   – Говорю, стара для тебя. Знаешь, на сколько я тебя старше?

   – Не знаю, моя пани.

   – Страшно сказать на сколько. На целых шесть лет. Нет, вру, на пять. Но это ничего, мой Иване. Буду тебе не только полюбовницей, но и матерью. Станешь моим сыночком. Бог взял у меня одного, дал другого. Так согласен, Иване, быть дворецким?

Не раз Фредерика задавала этот вопрос, и всякий раз отвечал Иван на него уклончиво или отмалчивался. И хозяйка поняла, что её полюбовник вовсе не горит желанием управлять имением.

   – Остаётся нам с тобой, Иван, одно – стать законными мужем и женой, соединиться перед Богом, – с усилием выдавила из себя эти слова Фредерика.

   – Подумай, что ты говоришь, моя пани, – возразил ей Иван. – Какой из меня, холопа, муж? Ты знатная барыня, а я поповский сын, церковный служка.

   – Ты научился чему-нибудь у барина?

   – Чему я должен был у него научиться?

   – Хотя бы умению фантазировать и набивать себе цену. Если Морис называл себя то бароном, то графом, то генералом, почему бы, Иван, не назваться тебе русским дворянином?

   – Ты же знаешь, что никакой я не дворянин.

   – Ну и что? Ты выдашь себя за дворянина, пострадавшего от императрицы Екатерины и высланного на Камчатку. Там ты и присоединился к Морису.

   – Неправда же всё это. Матушка Екатерина ничего не сделала мне плохого. А за муженьком твоим последовал по другой причине. Хотел вырваться от родительской опеки – уж очень суров и деспотичен был батюшка, бывало, и поколачивал. И ещё мир захотелось посмотреть. А назовусь дворянином, первые Андреяновы, кучер наш и жёнка его, камчадалка, засмеют. Скажут мне: враль ты первостатейный, Ивашка, поповский сын.

   – Коли это тебя смущает, обойдёмся и без обмана. Сделаем из тебя настоящего дворянина.

   – Как же это ты сделаешь?

   – А самым простым образом. Купим тебе патент на дворянское звание у какого-нибудь немецкого владетельного принца, хотя бы у того же герцога Гессенского. Если он торгует своими солдатами, почему бы не торговать ему и дворянскими званиями?

   – Твоя затея дорого обойдётся.

   – Дорого, Иване. Но на это денег не пожалею. У меня сохранились фамильные драгоценности. Продам польское имение. Но в любом случае придётся тебе, Иван, выполнить одно непременное условие.

   – Знаю я твоё непременное условие. Хочешь обратить меня в свою веру, сделать из меня схизмата, выкреста.

   – А хотя бы и так. Ты, наверное, не изучал, Иван, французской истории. Когда-то во Франции правил король Генрих[69]69
  Генрих IV (1553—1610) – французский король, во время Религиозных войн был главой гугенотов. В 1593 г. перешёл в католичество, и тогда Париж признал его королём. Был убит католиком-фанатиком.


[Закрыть]. Был он сперва гугенотом. Гугенот – это что-то вроде немецких протестантов. Генрих пожертвовал своей верой и перешёл в католичество. И это проложило ему дорогу к трону. Потом этот умный король говорил: «Париж стоит мессы». Неужели я не стою того, чтобы ради меня, ради моей любви пожертвовать своей верой?

   – Трудный вопрос задаёшь, Фредерика.

Иван впервые назвал свою госпожу по имени.

   – Трудный вопрос задаёшь, – повторил он. – Ты хорошая, красивая, ласковая. Мне с тобой хорошо, как в райском саду. Но ты требуешь от меня невозможного. Я крещён по православной вере. Это вера моих отцов и дедов. Как я могу от неё отказаться?

   – У нас с тобой единый Бог. Существенно ли это, что ты крестишься тремя перстами, а я всей ладонью? Я же не предлагаю тебе молиться языческим идолам.

   – Бог-то един, да все обряды у нас с тобой разные.

   – Не неволю тебя, Иван, с поспешным ответом. Поразмысли.

Иван размышлял и оставался при своём убеждении. Как ни привлекала его к себе Фредерика колдовскими женскими чарами, броской красотой великолепного тела, страстью и изобретательностью в любовных играх, как ни восхищала его, переступить запретную черту религиозной розни он никак не мог. Рождённый в православной вере, вере отцов и дедов, он не мог и допустить нравственной измены, перехода в чужую веру. Фредерика, казалось, читала его мысли и старалась прибегать ко всяким ухищрениям.

Встречая вечером любовника в своей опочивальне, лёжа в постели, женщина проворным движением откидывала одеяло и представала перед ним обнажённая, трепетная, жаждущая ласк.

   – Иди ко мне, Иване. Иди же.

Розовое холёное тело, подсвеченное отблеском камина, пьяняще пахло дорогими духами, помадами, здоровой разгорячённой плотью.

   – Я красивая, Иване?

   – Зачем спрашиваешь? Ты сама же знаешь.

   – Нравлюсь тебе?

   – Как не нравиться, пане.

   – А коли нравлюсь, ласкай меня. Целуй. Всю, всю целуй. Каждый пальчик на ступнях моих ног. Не брезгуй. Перед сном я принимала ванну.

В словах Фредерики звучала твёрдая, властная сила. И он, Иван Уфтюжанинов, поповский сын и бывший церковный служка, боялся этой силы, тяготился ею. Иногда он задумывался: а что было бы, если бы он, Иван, безропотно принял условия Фредерики, крестился по католическому обряду, стал липовым дворянином и в конце концов пошёл под венец со своей своенравной и взбалмошной хозяйкой? Не век бы они миловались на этой широкой постели у камина. Наступило бы пресыщение, отчуждение неравных по возрасту и богатству людей. Властная и капризная Фредерика помыкала бы и командовала своим Иваном, постаралась бы сделать из него мальчика на побегушках, мужа-слугу.

И всё-таки Иван послушно выполнял требования женщины, потому что и ему это было приятно, заставляло учащённо биться сердце. Он целовал её волосы, глаза, припухлые губы, шею, полные округлые плечи, пышные груди, живот, широкие крепкие бёдра.

   – Медведь ты неуклюжий, Иване, – ласково упрекала его Фредерика. – Совсем придавил мне живот. Приподымись-ка чуток.

   – Приступим к главному делу?

   – Не спеши, мой Иване. Главное дело от нас не убежит. Ласкай меня, целуй всю. До бесконечности. Как мне хорошо с тобой!

   – И мне.

   – А теперь целуй меня там...

   – Не понимаю, что ты хочешь от меня?

   – Какой же ты телок бестолковый. Женское моё естество целуй. Понял?

И сильным властным движением Фредерика прижала лицо любовника к треугольному выступу пониже живота, поросшему шелковистой рыжеватой шёрсткой.

   – Ой, какая ты выдумщица, кралечка! И срамница, – шептал Иван не то восхищённо, не то осуждающе.

Когда же они, обессиленные, истомлённые ласками, лежали, тесно прижавшись друг к другу, Фредерика снова начала трудный для Ивана разговор.

   – Когда пойдём в храм, Иване? Отец Стефан готов окрестить тебя. А старый дворецкий будет тебе крестным отцом. А вслед за твоим крещением пишу прошение герцогу Гессенскому.

   – Всё уже решила за меня...

   – Не пойдёшь?

   – Нет, – твёрдо ответил Иван, и на глазах его выступили слёзы.

   – Неужели я не стою того, о чём прошу тебя?

   – Ты многого стоишь, Фредерика. Но вера отцов оказалась сильнее нашей страсти. Она, как крепкая цепь, держит меня на привязи. Что поделаешь?

   – Но ведь люди не чета тебе, тот же король Генрих, меняли веру, если им нужно было.

   – Значит, не стойкой веры были те люди.

   – Святоша ты, Иван. Хочешь в святые праведники попасть, – со злобной иронией произнесла Фредерика.

Наш рассказ слишком бы затянулся, если рассказывать обо всех настойчивых уговорах и ухищрениях, к которым прибегала Фредерика, чтобы сломить упорство Ивана. Происходили долгие споры между ними, и размолвки, и даже ссоры. Бывало, двери хозяйской опочивальни оказывались закрытыми для Ивана. И так продолжалось по нескольку дней. А потом снова встречи с неистовыми бурными ласками, слезами радости и отчаяния.

Постепенно уже оба они убеждались в невозможности соединения двух людей разной веры и разного сословного положения. Приближался неизбежный разрыв. Иван всё более и более тосковал по родине, проклиная себя и покойного Беньовского за то, что когда-то увлёкся дерзкими планами авантюриста и последовал за ним в плавание. Иван Уфтюжанинов стал склоняться к возвращению в Россию, убеждая себя в том, что готов претерпеть любые кары и наказания за свои прегрешения, за соучастие в затеях беглого каторжника. Об этом он и сказал однажды Фредерике.

   – Я ждала таких слов, Иване, – с грустью сказала она. – Представляешь, что ждёт тебя в России?

   – Может быть, тюрьма, каторга.

   – Ты как святой великомученик, добровольно отдаёшь себя в руки палачам.

   – А вдруг, Фредерика, матушка Екатерина меня простит? Или отделаюсь небольшим сроком каторги и выйду на свободу. Поехала бы за мной в Россию, коли любишь?

   – Какой же ты чудак, Иван. Кто ты такой на русской земле? Псаломщик, мелкий канцелярист или околоточный. И это в лучшем случае. А я...

   – Договаривай, Фредерика. Ты хотела сказать, что ты потомственная дворянка, из старинного польского рода, вдова барона, графа... Как там ещё его... Владелица богатого имения. Несовместимо всё это.

   – Слишком прямо, но справедливо сказано. Ты почти угадал мои мысли. Разные религии – это для меня было бы не самым главным.

   – Разве не понятно? Был бы я российским графом и владельцем имений, ты с лёгкостью пришла бы в православный храм и переменила веру отцов. И стала бы не Фредерикой, а Федосьей или Фёклой. Самое главное – мы с тобой не ровня, люди разных сословий.

   – Что делать, Иване. Не мы установили такой порядок на земле. В России, где не будет моего Вецке, мы с тобой друг другу не нужны.

Расставалась Фредерика с Иваном спокойно, сдержанно, сразу как-то посуровев. Прощальных бурных сцен не устраивала. Выправила для него в Пеште необходимые документы, щедро снабдила деньгами и припасами на дорогу. Приказала кучеру Андреянову довезти Ивана до молдавской границы. А когда коляска скрылась за воротами усадьбы и умолк цокот копыт лошадей, Фредерика удалилась в свою комнату и долго билась в истерике, орошая слезами подушку.

С отъездом Ивана Фредерика вела уединённый образ жизни. В гости к соседям не ездила и их старалась не принимать. Подумывала о том, чтобы уйти в монастырь, но на этот крайний шаг не решилась. Однако же стала набожна и богомольна.

Тем временем во Франции разразилась революция. Дальний родственник Генских Лихницкий, офицер французской королевской армии, человек расчётливый и осторожный, решил не примыкать ни к якобинцам, ни к роялистам, а подал в отставку и покинул Францию. До него дошли слухи о гибели Мориса Августа Беньовского на Мадагаскаре. И Збигнев Лихницкий сообразил, что богатая вдовушка с трансильванским имением, к тому же недурная собой, – лакомый кусочек для малосостоятельного отставного офицера.

И вот однажды в Вецке заявился собственной персоной Збигнев с твёрдым намерением посвататься к вдове. Фредерика встретила его сдержанно, даже холодно, ничем не напомнив о их давнишней мимолётной связи. Лихницкий заговорил о своих намерениях.

   – Бог рассудил нас. Вы стали вдовой, Фредерика. Ваш бродяга муж покинул грешную землю. Почему бы теперь не соединиться двум любящим сердцам? Я приехал к вам, любовь моя, с твёрдым намерением обрести в вашем доме покой и счастье.

   – О какой любви вы говорите?

   – Конечно, о моей любви к вам. Надеюсь, и я вам был не безразличен. Разве вы не помните тех коротких счастливых минут?

   – Стараюсь забыть их. Разве это была любовь? Вы вели себя грубо, нахраписто, воспользовавшись неопытностью молодой женщины и... отсутствием её мужа.

   – Зачем вы так? Я приехал к вам с серьёзными намерениями.

   – К чему мне ваши серьёзные намерения? Замуж выходить за вас я не собираюсь.

   – Жаль.

И Збигнев Лихницкий уехал ни с чем.

Скончалась Фредерика Беньовская в родовом имении Вецке 4 декабря 1825 года.

А Иван Уфтюжанинов добрался через молдавские степи до российской границы, переправился через Днестр и прибыл в Киев. Первым делом он побывал в Киево-Печерской лавре, помолился святым угодникам и уж потом заявился в судебную палату.

   – Кто таков? – спросил его дежурный канцелярист, подавляя зевоту.

   – Ивашка Уфтюжанинов я, поповский сын.

   – Ну и что из того? Много на свете поповских сыновей. Чего тебе надобно?

   – А надобно, чтоб судили меня по справедливости.

   – Ишь чего захотел! Каждого судить – на всех вас судей не хватит. Убил, что ли, кого?

   – Да нет, никого я не убивал. В шайке вора и разбойника Беньовского состоял, слугой и телохранителем у него был.

   – Постой, постой... Не у того ли Беньовского, что на Камчатке бунт поднял, судно захватил и сбежал?

   – У того самого.

   – А ты интересная штучка, парень. Мне не по зубам. Придётся о тебе самому доложить.

Сам, то есть председатель киевской судебной палаты, и его ближайшие помощники слушали пространный рассказ Уфтюжанинова о деяниях Беньовского и его гибели в джунглях Мадагаскара. Поставленный об этом в известность губернатор послал донесение в Петербург князю Александру Алексеевичу Вяземскому.

После удаления от дел и смерти Никиты Панина, которого Екатерина не любила, одной из самых главных и влиятельных фигур в окружении императрицы стал Вяземский. Князь ведал одновременно финансами, внутренними делами и юстицией. Человек угодливый и гибкий, он редко вызывал раздражение капризной Екатерины. Она ценила работоспособность, исполнительность и дипломатическую хитрость Вяземского.

   – С чем пришёл, Александр Алексеич? – встретила Вяземского императрица.

С нею в рабочем кабинете находился её литературный секретарь, помогавший монархине править рукопись. Екатерина занималась литературной деятельностью, писала назидательные статьи, очерки, пьесы, издавала журналы, но при этом допускала в своих сочинениях чудовищные ошибки. Русским языком немка на российском престоле так никогда и не овладела в совершенстве. И она сознавала это упущение. Поэтому императрица нуждалась в помощи секретаря-правщика, привлекая для этой цели опытных литераторов и переводчиков. Её рабочий стол был завален листами бумаги, испещрёнными правкой секретаря.

Стареющая государыня выглядела усталой. Она старалась казаться моложавой, прибегая к тщательному гриму, румянам, искусной причёске. Но все ухищрения не могли скрыть дрябло обвисших щёк, резких морщин у уголков рта. Екатерина много работала и так же много предавалась любовным утехам с молодыми фаворитами, которые не переводились у неё до преклонных лет.

«Сдала за последние годы матушка. Ох как сдала», – не без грусти подумал Вяземский. Коли уйдёт из жизни Екатерина и престол достанется её перезрелому наследнику Павлу, сумасбродному, неуравновешенному неврастенику, который, кажется, уже потерял надежды когда-либо царствовать, его, князя Вяземского, блестящая карьера может и закатиться. Новое царствование – новые люди у кормила власти, гатчинцы.

Но императрица ждала доклада. Александр Алексеевич постарался отогнать невесёлые мысли и произнёс улыбчиво и ласково, склоняясь перед ней в низком поклоне:

   – С хорошими вестями пришёл, матушка.

   – Коли с хорошими, говори. А мы наши дела литературные пока прервём.

   – Лиходей и вор тот, что камчатского воеводу прикончил, шайку разбойников сколотил и с каторги бежал на захваченном корабле, Беньовский Морис Август...

   – Ах, опять он! Что он вытворил на этот раз?

   – Он уже ничего не сможет вытворить. Злодей сей приказал долго жить. Есть же правда на земле, матушка. Бог-то наш Всемилостивейший всё видит и злодеев непотребных наказывает. Плохо кончил Беньовский.

   – Ты прав, князюшка. Бог всё видит и всем воздаёт по заслугам. Вот и великий вор и злодей Емелька лихо начинал, да на плахе головушку сложил. И этот поляк или венгр, видать, того же поля ягода был. Расскажи нам всё подробнее.

И Александр Алексеевич пересказал государыне всё донесение киевского губернатора, не забыв упомянуть и о поповском сыне Уфтюжанинове, который пришёл с повинной.

   – Порешим так, князь, – сказала властно императрица. – Дело вора и разбойника, беглого каторжника Беньовского, посчитаем закрытым.

   – Быть по сему, матушка. А что будем делать с поповичем?

   – Это уж решай сам по совести. Прими во внимание, явился сам с повинной, привёз нам добрые вести. В соучастии с разбойником раскаивается. Да и видать по всему, деятельным соучастником разбоя Беньовского он не был.

   – Не был, матушка. Простой слуга он. Клянёт себя теперь – зачем наслушался всяких соблазнительных речей этого, прости Господи, враля. Я так думаю, отпустим поповича. В столицы для него, конечно, пути-дорожки закроем. Пусть поселится в каком-нибудь отдалённом сибирском городе.

   – Правильно рассудил, Александр Алексеевич. Пусть живёт и трудится в сибирском городе. И спровадь его туда за казённый счёт.

   – Оценит ли попович неслыханную твою монаршую доброту?

   – Это уже на его совести.

Что нам известно о дальнейшей судьбе Ивана Уфтюжанинова? Он служил на нерчинских горных заводах. А ещё пел на клиросе заводской церкви и иногда подменял хворого псаломщика. Женился на псаломщиковой дочке Агафье. Жили они неважно, хотя и нарожала жена ему детей. Больших ссор и размолвок между супругами не было, но не сложилась у них и добрых, сердечных отношений. Была отчуждённость. И вина за эту отчуждённость лежала не на Агафье, женщине робкой и тихой, а на Иване. Неласков он был с женой, несловоохотлив. Мог за целый день не сказать Агафье ни словечка и, насупившись угрюмо, предаваться своим мыслям. А секрет был в том, что незримым призраком стояла между супругами Фредерика, вызывавшая у Ивана сладкие и тоскливые воспоминания.

Настоятель заводской церкви отец Фома заметил усердие Ивана, отменно знавшего всю церковную службу, и однажды сказал ему:

   – Тебе бы дьяконом быть, сын мой Ивашка. Могу исходатайствовать у архиерея твоё рукоположение.

   – Нет, увольте, батюшка. Не заслужил дьяконского сана. Нагрешил слишком. Грехи замаливать сподручнее певчим на клиросе.

   – Тебе виднее.

Не хватает смелости Ивану покаяться батюшке на исповеди, что тревожит, преследует его по ночам дьявольское наваждение. Является ему схизматка с роскошными розовыми телесами, благоухающая пьяняще французскими духами и помадами, и шепчет призывно: «Иди ко мне, Иване. Я тебе нравлюсь, Иване?»

А в глазах у женщины такая горестная тоска, печаль, что впору расплакаться или удавиться.

Просыпается Иван Уфтюжанинов, вскакивает с постели и молится на образа, чтобы отогнать наваждение.

Фредерика оставалась для Ивана женщиной-загадкой. Он не раз спрашивал себя: что же заставило богатую надменную помещицу, которая годами почти не замечала его, вдруг стремительно распахнуть ему своё сердце, сделать первый шаг к их сближению? Действительно ли любила она его или только искусно играла роль любящей женщины? Иван пытался найти ответ.

Быть может, это был мимолётный каприз взбалмошной своенравной барыньки? Да, вероятно, и это. Очевидно было ещё желание мстить, изменять нелюбимому мужу, даже мёртвому, разочаровавшему её всем своим образом жизни. Могла бы найти Фредерика любовника в своей среде из числа молодых соседей-помещиков. Многие наведывались к ней в гости, пытались за ней ухаживать. Но измена со слугой могла выглядеть более дерзко, вызывающе. Не такой ли дерзкой измены хотела Фредерика?

Хотелось верить Ивану, что в отношениях Фредерики к нему было и чувство подлинной любви. Почему бы не быть? Молодая привлекательная женщина, не дождавшаяся любви и нежности от авантюриста и скитальца мужа, могла увлечься статным и красивым парнем. На Ивана заглядывались и девицы Вецке, и парижанки; Почему бы не заглядеться и пани Фредерике? Иногда Ивану казалось, что его хозяйка, одержимая буйным плотским чувством, вдруг становилась искренней и сердечной с ним и поступала так, как могла поступать только искренне любящая женщина. Остались вещицы, любовно вышитые для него Фредерикой. Иван бережно хранил во внутреннем кармане сюртука носовой платок с вышитыми на нём васильками, напоминание о прожитых в Вецке счастливых днях.

И ещё одна мысль приходила Ивану в голову. Фредерика осуждала авантюризм мужа, его ненасытное честолюбие, жажду власти, манию величия. Многое чего не одобряла она в покойном Морисе Августе. Но вот загадка: что-то из качеств мужа, которые она не одобряла и осуждала, приставало к ней самой, усваивалось ею. Фредерика тоже стала немного авантюристкой, вовлечённой в рискованную игру. Найти красивого молодого любовника среди соседей-помещиков, даже выйти за него замуж – это вовсе не составило бы труда. Но это было бы обыденно и совсем не увлекательно. Но вот соблазнить слугу, задумать сделать из него дворянина, убедить его переменить веру и вылепить из него, как из куска глины или воска, мужа, ласкового, покорного и всем обязанного ей, – вот это и увлекательная игра, и острые ощущения, и рискованная затея.

Иван Уфтюжанинов был человеком далеко не глупым, наблюдательным, и он понимал, что разноречивые чувства и стремления привлекали Фредерику к нему, руководили этой женщиной. Но ничего из её планов и намерений в конечном итоге не получилось и, вероятно, не могло получиться. Жизнь сурово разделила их непреодолимой стеной религиозной и сословной розни. И перешагнуть эту стену они оказались не в силах.

По-разному сложились судьбы остальных героев романа. Мы видели, что последовала за Беньовским на Мадагаскар лишь небольшая кучка из числа камчатских беглецов. Некоторые из них стали жертвами тропических болезней, болотной лихорадки, дизентерии, укусов ядовитых змей и насекомых. Немногие выжили и возвратились в Европу, где след их и затерялся.

Франция пережила кровавую и истребительную революцию. Окончили жизнь на гильотине ленивый и слабохарактерный король Людовик XVI и его властная супруга Мария-Антуанетта, а также многие их приближённые из числа тех, кто не успел или не сумел эмигрировать вместе с братьями короля. Мария Жанна Дюбарри, которой когда-то пленился Морис Август, осталась непримиримой роялисткой. Она поддерживала сторонников короля, всячески помогала им, за что была осуждена революционным трибуналом и гильотинирована. Скатилась к ногам палача её голова. Современники сообщают нам, что мужества и стойкости перед казнью Дюбарри не проявила.

О судьбах всех тех лиц, упомянутых в романе, которые оставили в истории свой более или менее заметный след, читатель знает или узнает из исторических книг.