Текст книги "Каторжник император. Беньовский"

Автор книги: Лев Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

Случай для назидательного урока представился. На рыбалке случилось происшествие. Из зарослей прибрежного камыша выползло грязно-зелёное чудовище с ребристой спиной. Разинув зубастую пасть, крокодил нацелился на зазевавшегося на берегу капрала. Служака следил за солдатами в шлюпке, тянувшими невод, и время от времени покрикивал на них. Крокодил готовился к стремительному смертоносному броску. И плохо пришлось бы бедняге капралу. Но вдруг прозвучал гулкий выстрел, и эхо прокатилось по камышовым зарослям. Это выстрелил долговязый бургундец Левек, первым заметивший опасность. Да-да, тот самый недотёпа, который так плохо усваивал элементарные строевые команды. Выстрел Левека оказался метким – он прежде служил не только конюхом, но и егерем у своего хозяина-графа, заядлого охотника. Картечная пуля размозжила спинной хребет чудовища. Судорожно вздрагивая и оставляя за собой кровавый след, крокодил щёлкнул пастью и уполз в воду. Капрал не сразу сообразил, что же произошло. А когда сообразил, то онемел и окаменел. Только отвисшая челюсть его нервно тряслась. Он силился что-то сказать и не мог. Беднягу капрала поразил столбняк. Когда же он обрёл дар речи, то произнёс:

   – Я-то думал, что ты, Левек, никчёмный парень. А ты вон какой молодец. Если бы не ты... Откуда такая меткость?

   – От отца и от деда. Они тоже служили егерями у нашего графа.

Левек, памятуя предостережения Беньовского о кровожадных крокодилах, никогда не расставался с ружьём и носил его на ремне за спиной даже тогда, когда приходилось тянуть невод. Капрал же, как видно, забыл о предостережениях и беспечно бросил своё оружие в палатке. Был он человеком грубым, сквернословом, готовым всегда пустить в ход кулаки. Но случившееся потрясло его чёрствую душу и заставило взглянуть на Левека с долей симпатии.

Капрал доложил о случившемся прапорщику Качореку, а также ротному, представив при этом верзилу Левека в самом выгодном свете. О происшествии на рыбалке узнал и Беньовский.

   – Это то, что мне надо! – воскликнул он и приказал построить весь корпус на расчищенной от зарослей площадке, над которой развевался на бамбуковом шесте французский королевский флаг.

   – Рядовой первой роты Левек проявил находчивость и спас товарища от смертельной опасности, – произнёс Беньовский перед строем. – Выношу отличившемуся солдату благодарность и награждаю его.

Морис Август сам подошёл к стоявшему в строю на правом фланге первой роты Левеку, дружелюбно похлопал его по плечу и протянул вконец смущённому солдату серебряный луидор с рельефным портретом короля Людовика XV. И ещё Беньовский похвалил капрала, который сумел воспитать такого находчивого и бравого подчинённого.

   – Каждый достойный поступок, подобный тому, какой совершил рядовой Левек, будет отмечен нами, – продолжал полковник. – Но, к сожалению, в рядах корпуса находятся люди, которые позорят звание королевского солдата, вызывают своим недостойным поведением недовольство наших друзей-туземцев. Один из них, рядовой Ленен, будет примерно наказан.

Из строя вывели молодого парня, бывшего бродягу, того самого, который пристрелил из озорства домашнего бабакоту. Он же был замечен в неоднократных кражах кур и индеек у местных жителей. Держался Ленен спокойно, не пытаясь сопротивляться. Знал, что ожидает его порка, не такое уж страшное наказание для видавшего виды бродяги, не раз битого и полицейскими, и обывателями.

Беньовский объявил своё решение:

   – Рядовому второй роты Ленену всыпать двадцать плетей.

   – Не слишком? – спросил вполголоса Ковач. – Скажи палачам, чтобы не переусердствовали.

   – Пусть будет по-твоему.

Отряжённые в качестве палачей два рослых светловолосых бретонца, матросы с фрегата, вывели Ленена из строя, сорвали с него рубаху, обнажив спину, и привязали к скамье. На экзекуцию были приглашены и малагасийцы. Сам староста Ракутубе не явился на зрелище, сказавшись больным, а прислал вместо себя брата, одного из старейшин. Повинуясь команде, бретонцы взмахнули ремёнными плетьми. Один удар, другой... После каждого на спине наказуемого оставался набухший багровый след. Ленен стиснул зубы, но всё же не смог выдержать боли и после каждого удара глухо вскрикивал и стонал. За него заступился старейшина, брат Ракутубе, обратившийся к Беньовскому:

   – Большой вазиха, пощади парня. Духи сами накажут его.

   – Твои духи подсказали мне, что негодяя надо примерно проучить.

   – Мы, люди Большого острова, не любим без нужды причинять друг другу боль и страдания. И мы не мстительны. Прикажи отпустить парня.

Беньовский дал знак прекратить порку после десятого удара. В солдатских шеренгах уже слышался ропот. Многие откровенно сочувствовали Ленену и осуждали жестокость наказания. Палачи развязали жертву. Ленен поднялся со скамьи, пошатываясь. Его лицо было покрыто холодной испариной, иссечённая плетьми спина кровоточила.

   – А ты держался молодцом, братец, – сказал ему поощрительно Морис Август так, чтобы слышали другие. – Из тебя ещё получится хороший солдат. Иди теперь к лекарю.

Экзекуция закончилась. Ротам было велено разойтись и заниматься своим делом. Солдаты обсуждали событие и скорее одобряли действия Беньовского, чем осуждали. Верзила Левек получил луидор из рук самого полковника и может теперь выпить кружечку доброго французского вина в лавке у араба и угостить друзей. Ленена наказали не по всей строгости, которой он заслуживал. А ведь окажись на месте этого барона другой, построже, посвирепее, мог бы приказать перепороть не один десяток голубчиков. Так-то.

На какое-то время в корпусе установилось подобие дисциплины, и жалобы со стороны малагасийцев прекратились.

Лоцман Максуд погостил некоторое время у приятеля и земляка Хамуда и возвратился в Порт-Луи на первой же шхуне, которая доставила торговцу-арабу очередную партию товаров. Среди них были напитки, ткани, разная домашняя утварь. Сопровождал товары один из компаньонов губернатора Дюма, некто Жак Роше, уже знакомый Морису Августу. С помощью прапорщика Качорека Беньовский учинил дотошный досмотр всех прибывших товаров и обложил их пошлиной в свою пользу. Роше пытался протестовать и отказывался платить, ссылаясь на то, что не имеет на сей счёт никаких указаний от господина Дюма.

   – Вот указание, – резко сказал Беньовский, протягивая купцу инструкцию, подписанную королевскими министрами. – Или для тебя воля великого короля ничто?

Жак Роше, проклиная в душе этого хваткого барона, пошлину заплатил. Пришлось ему раскошелиться также и для того, чтобы получить от Беньовского разрешение на вывоз нескольких тюков с кожей крокодила, которую скупал у туземцев Хамуд.

   – Передай мосье Дюма, что мы организуем охоту на крокодилов и сами будем поставлять вам кожу, – сказал Беньовский растерянному купцу.

   – Но в вашей инструкции ничего не сказано о том, что наша компания обязана делать у вас покупки, – возразил Роше.

   – Ваше дело, милейший. Я ведь могу снарядить корабль и отвезти кожу голландцам в Капстад. Голландцы серьёзные партнёры. А вы лишитесь прибыли.

   – Я доложу об этом Дюма. Мы подумаем.

   – Передай, купец, мосье Дюма, что вам я готов поставлять кожу по дешёвке. Вы сможете перепродать её с большой выгодой. Так что ссориться нам не резон.

   – Передам ваши слова губернатору.

С Жаком Роше Беньовский отослал на Маврикий три письма. Первое было адресовано жене. Морис Август писал, что безмерно скучает по своей несравненной Фредерике, расписывал ей красоты здешней природы. Кроме письма посылал ей экзотический подарок – панцирь морской черепахи. Второе письмо предназначалось господину Дюма. Беньовский не считал нужным подробно отчитываться перед губернатором Иль-де-Франса, вызывавшим у него неприязнь. Письмо содержало лишь самую общую и краткую информацию об экспедиционном корпусе и заканчивалось настоятельной просьбой доставить при первой возможности партию муки. Третье письмо, направлявшееся в Париж в адрес морского министра, было пространным. Морис Август постарался нарисовать самую внушительную и впечатляющую картину грандиозного строительства форта Сен-Луи. На месте диких джунглей возводятся казармы, госпиталь, церковь, прокладываются дороги. Строится морской причал. Для строительства привлекается туземная рабочая сила. С местным населением благодаря щедрым подаркам вождям удалось установить добрые отношения. Многие малагасийские общины приняли высокое покровительство его величества короля Людовика. Для полного закрепления французского влияния необходимы прокладка новых дорог, строительство новых фортов и, главное, сокрушение военной мощи короля Имерины, властвующего в центральной части острова. Имеринский властитель претендует на господство над всем островом и угрожает мелким монархам и независимым общинам Мадагаскара. Было бы целесообразно нанести Имерине сокрушительный удар. В этом он, Морис Август Беньовский, видит залог успеха в распространении французского влияния. Но осуществление всех этих задач требует затрат. Больших затрат! Необходимы новые значительные ассигнования на экспедицию.

Далее Беньовский отчитывался о расходах и предлагал смету новых ассигнований. Требовал денег, больших денег. Произведённые же расходы показывались явно завышенными. Так, обозначена была внушительная сумма, якобы истраченная на привлечение туземной рабочей силы, хотя фактически таких затрат не было. Малагасийцам, работавшим на стройках, ничего не платили.

Губернатор Дюма, прежде чем переслать это письмо Беньовского в Париж, искусно перлюстрировал его и несколько раз въедливо перечитал. Перечитав, пригласил к себе компаньонов и ознакомил их с содержанием письма, адресованного морскому министру.

   – Что скажете по этому поводу, господа?

   – Ну и аппетит у этого полковника! – воскликнул Роше. – И какой же он мастер бахвалиться. Грандиозное строительство, дороги! Реальные результаты его деятельности куда скромнее, чем те, которые указаны в письме. И потратить такую фантастически огромную сумму, какая здесь названа, он никак не мог.

   – Слышали, господа? Это говорит очевидец, – многозначительно сказал губернатор и, выдержав паузу, продолжал: – Наша война против барона только начинается. Бесспорно, перед нами отъявленный мошенник и казнокрад. Мы должны скомпрометировать его в глазах королевского правительства. Собирайте факты, дорогие коллеги.

   – Факты будут, – отозвался Роше. – Надеюсь на наблюдательность нашего друга Хамуда.

   – С полковником не ссорься, Жак, – ответил ему Дюма. – Плати ему пошлину, коли на то воля правительства. Обвёл вокруг пальца мошенник министра. Придёт и наш черёд возрадоваться. Снова поплывёшь с товарами на Мадагаскар и останешься там недельки на три. Познакомься поближе с офицерами, используй Хамуда. Разузнай, во что реально обходятся экспедиции строительные материалы, туземная рабочая сила. Делал ли барон какие-нибудь крупные закупки у туземцев и у араба?

   – Это не трудно будет узнать.

   – Вот и постарайся.

Проводив компаньонов, Дюма аккуратно заклеил вскрытое письмо, адресованное морскому министру, поправил повреждённую именную печать полковника. От себя ничего не стал писать графу де Бойну. Вот когда в его руках будут неоспоримые факты, много фактов, он непременно разоблачит этого мошенника и казнокрада барона в глазах правительства. И Дюма пожелал сам себе успеха. Да поможет ему Бог.

Глава девятнадцатая

Со скрипом, натужно, с перебоями шло строительство. Первой завершённой постройкой был храм в честь Святого Людовика, одного из средневековых королей Франции, предводителя крестоносцев. Постройка эта мало отличалась от обычных туземных хижин – лёгкий бревенчатый каркас, стены обтянуты матами из расщеплённого бамбука. Высокая кровля крыта камышом, и над ней возвышается небольшая остроконечная главка, увенчанная крестом. Скромным было и внутреннее убранство храма. Пол земляной, присыпанный песком. Плотники сработали грубые, тяжеловесные стулья для первых двух рядов. Они предназначались для офицеров. За ними поставили простые скамейки для нижних чинов. Над алтарём падре Огюст повесил распятие из орехового дерева, а перед ним поставил два небольших глиняных сосуда с белыми цветами. Вот и всё убранство.

Священник был разочарован убожеством постройки и высказал своё разочарование Беньовскому. Не в такой хижине мечтал он служить мессу. Никакого впечатляющего благолепия. Морис Август постарался обнадёжить падре.

   – Не огорчайтесь, отец Огюст. Всему своё время. Будет и у нас свой роскошный каменный храм. Пригласим искусных Камнерезов, чтоб украсили фасад изваяниями святых. Окна украсим цветными витражами. Выпишем из Парижа органиста. Кстати, мои ребята нашли хорошее месторождение глины, правда, далековато. Теперь можем наладить обжиг кирпича. Какой стиль храмовой архитектуры предпочитаете, падре, готику или барокко?

   – Как-то не задумывался об этом.

   – А стоит задуматься.

И Беньовский пускался в необузданное фантазирование и сам почти верил в осуществимость своих фантастических прожектов.

   – Форт Сен-Луи будет в недалёком будущем украшен великолепным храмом. Его остроконечные шпили высоко взметнутся над джунглями. А под его высокими сводами торжественно и гулко зазвучит орган. Каково, падре?

   – Дай-то Бог. Когда вы наладите производство кирпича, барон?

   – Наладим. Всему своё время.

Начинать обжиг кирпича Беньовский не спешил. Дело трудоёмкое, хлопотное. Обойдёмся пока и лёгкими бамбуковыми постройками по образцу туземных хижин.

Посетовав на убожество Божьей обители, отец Огюст стал освящать храм. Этот день Беньовский объявил праздничным, нерабочим. Священнику прислуживал Филипп, как когда-то на Маврикии прислуживал отцу Антуану, ставшему теперь каноником.

Если выдавалось свободное время и полковник в его услугах переводчика не нуждался, Филипп убегал в селение. Там ему приглянулась молоденькая смазливая малагасийка. Она приходилась какой-то родственницей старосте Ракутубе. Все жители селения считали себя его родственниками и могли объяснить степень родства. У смазливой малагасийки было длинное и труднопроизносимое имя – Рениманамуна. Почему-то многие малагасийцы предпочитают длинные имена, начинающиеся на букву «Р». Филипп, принявший христианство и отказавшийся от родного имени, называл девушку просто и коротко – Рени. Он делал ей недорогие подарки, которые приобретал у араба, и был бы не против женитьбы.

Филипп решил посоветоваться с падре Огюстом, который казался ему человеком добрым и покладистым, хотя и немного ворчливым.

   – Благословлю твою женитьбу, сын мой, но с одним условием, – сказал без долгих раздумий священник. – Твоя невеста, как её...

   – Её зовут Рени.

   – Фи, какое бусурманское имя. Так вот... Прежде эта язычница должна принять нашу веру и получить христианское имя.

   – Попытаюсь уговорить её.

   – Иначе и быть не может.

Когда Филипп рассказал Рени о разговоре со священником, девушка отнеслась к его словам как-то спокойно. Наверное, так и должно быть – жена почитает богов своего мужа. Филипп узнал, что у местных малагасийцев существует традиционный обычай платить за невесту выкуп домашним скотом или ценным имуществом и делать родителям девушки предсвадебные подарки. Не раздумывая долго, он отправился к родителям Рени. Её отец, многодетный пожилой малагасиец, встретил гостя приветливо, угостил. Он был осведомлён, что этот парень, служивший у белых, частенько появляется в селении и встречается с его дочерью.

   – Что тебя привело под наш кров, сынок?

   – Мне нравится твоя дочь. И я хотел бы взять её в жёны.

   – Рениманамуна хорошая девушка. Многие парни заглядываются на неё.

   – Я это знаю, отец.

   – Она искусная рукодельница. И наверное, что-нибудь стоит, что я даю своё согласие на ваш брак...

   – Я понял тебя. Десяток зебу подарить не сумею. У меня нет стада. Моим подарком может стать ружьё. Оно пригодится тебе для охоты на кабанов.

Филипп подумал, что ружьё он мог бы, пожалуй, купить в лавке у араба.

   – Ружьё – это хорошо, – согласился отец девушки. – А ещё лучше было бы два ружья.

   – Зачем тебе два?

   – У меня подрастает сын. Сделаю из него хорошего охотника.

   – Пусть будет по-твоему. Подарю тебе два ружья.

Понадеялся Филипп, что выпросит у полковника жалованье месяца за два-три вперёд и сможет тогда сделать у араба необходимую ему покупку. Полковник нуждается в его услугах и вряд ли ему откажет.

В новой церкви падре отпевал первых покойников, двух солдат. Один из них погиб от укуса ядовитой змеи, другого зашибло деревом при расчистке лесных зарослей. Усопших предали земле, проводив в последний путь ружейными залпами. На свежих могилах поставили простые деревянные кресты.

   – Начало положено, – сказал Ковач, когда расходились с места погребения, вкладывая в свои слова зловещий смысл.

Беньовский ничего не ответил, но подумал, что да, конечно, рядом с этими двумя могилами появятся и другие, быть может, много могил. Далеко не все участники экспедиции вернутся во Францию. Умрут от тропических болезней, от укусов ядовитых змей, от туземных стрел.

Вслед за церковью появился лазарет – длинная барачного типа постройка с земляным полом, со стенами из расщеплённого бамбука, с такой же камышовой крышей. В помещении соорудили невысокие нары, заменяющие госпитальные койки. Привезли с фрегата тощие матрацы, которыми и накрыли их. Если же, не дай Бог, больных окажется много и матрацев на всех не хватит, придётся довольствоваться циновками. От общей палаты отделили переборками помещения для медицинского персонала, аптеку и изолятор для заразных больных.

В лазарете уже появились первые пациенты – с жёлтой лихорадкой и кровавым поносом. Человек десять. Нездоровый болотистый климат и обилие малярийных комаров способствовали распространению первой из этих болезней. А кровавый понос, или, говоря языком медицины, дизентерия, возник от употребления сырой воды из водоёмов, кишащих бактериями.

Распоряжался здесь корпусной лекарь Синьяк, считавшийся опытным военным хирургом. Крепкий, мускулистый, с огромными кулаками-кувалдами, он внешне напоминал скорее бойца или мясника. Ему помогали два подлекаря, учившиеся прежде на медицинском факультете. Но постигать премудрости медицинской науки и слушать лекции профессоров в университете этим двум парням, как видно, надоело. Они мечтали отправиться в дальнее плавание, повидать белый свет, экзотические южные страны. А тут представилась возможность завербоваться в Экспедиционный корпус. Поскольку кое-какие крохи профессиональных знаний они всё же вынесли из университета, их определили в подлекари к доктору Синьяку. Корпусной лекарь держал своих помощников в чёрном теле, был строг и требователен с ними, заставляя выполнять обязанности санитаров и прислуги. Бывало, и покрикивал на них. И старался учить парней полезной практике госпитального врачевания: пускать кровь, делать перевязки, промывание желудка.

Беньовский посетил лазарет в сопровождении отца Огюста. Палата уже успела пропахнуть специфическими больничными запахами лекарств, потом немытых тел и ещё какой-то кислятиной. Больные встретили его настороженными угрюмыми взглядами, на вопросы отвечали неохотно. Пожелтевший, с худым, заросшим щетиной лицом солдат бился в приступе лихорадки и тяжело стонал. Его сосед, только что перенёсший приступ, бросил Беньовскому слова, злые, колючие:

   – Пришли, ваша милость... полюбоваться на нас, значит. Завезли нас в это проклятое место, гнилое болото. На прокорм комарью, всякой нечисти. Передохнем все...

Больной умолк. Говорить ему было трудно.

   – На всё Божья воля, дети мои, – елейно произнёс отец Огюст и перекрестился.

   – На Божью волю легко дурные дела сваливать, – прохрипел тот же солдат.

   – Понимаю ваше отчаяние. Болезнь – не радость, – сочувственно сказал Беньовский. – Распоряжусь, чтобы улучшили ваше питание. Самых тяжёлых больных отправим на Маврикий. Там хороший старый госпиталь, здоровый климат. Да и доктор Синьяк сделает для вас всё возможное. Крепитесь, братцы.

Больной, бросивший Морису Августу злые упрёки, теперь помалкивал. Полковник вселил всё же какую-то надежду на добрый исход.

Беньовский с Синьяком вышли из помещения. Священник остался в палате с больными.

   – Большое опасение внушают больные жёлтой лихорадкой, – сказал лекарь Беньовскому. – С кровавым поносом как-нибудь справимся. А вот лихорадка... Мы плохо представляем, как она, проклятая, протекает в тропических условиях. Наши лекарства малоэффективны.

   – Придумайте что-нибудь, доктор. Вы же опытный эскулап.

   – Не буду возражать насчёт опыта. Но впервые в моей практике такой случай. Согласен с вами, полковник, самых тяжёлых больных надо отправить на Маврикий.

   – Сколько таких?

   – Пятеро.

   – При первой возможности отправим.

   – Вот и хорошо. А место мы выбрали действительно гиблое. Кругом гнилые болота.

   – Я уже думал об этом и нашёл выход.

   – Какой же?

   – Будем строить второй форт на некотором отдалении от Сен-Луи. Выберем здоровую возвышенную местность. И разделим корпус на два равных по численности гарнизона, чтобы они могли периодически сменять друг друга.

   – Но это полумера, полковник. Вы же не решитесь снять гарнизон из Сен-Луи?

   – Ни в коем случае. В Сен-Луи гарнизон необходим, чтобы контролировать морское побережье и устье Большой реки.

   – Значит, будут новые жертвы жёлтой лихорадки?

   – Будут и новые жертвы, и новые свежие могилы. Такая грандиозная экспедиция не обходится без издержек. Кому-то суждено отдать жизнь во славу Франции и короля Людовика.

   – Что же нам делать?

   – Вам – лечить. Падре Огюсту – молиться за живых и мёртвых. Мне – торопиться со строительством нового форта.

Филипп выбрал подходящий момент, чтобы обратиться к Морису Августу со своим личным. Был молодой малагасиец человеком смышлёным, хитроватым и наблюдательным. К тому же он неплохо освоил французский язык. Постоянно общаясь с полковником и присматриваясь к нему, он подметил главные его черты характера – непомерное честолюбие и властолюбие, склонность к бахвальству, стремление произвести впечатление на собеседника. И, что греха таить, в чём-то Филипп стал подражать начальнику.

Так, беседуя с отцом Рени, он похвастался, что служит помощником у большого вазихи. Большой вазиха пользуется его советами и ценит его. Такой жених достоин хорошей девушки.

Беньовскому, который в эту минуту был в хорошем настроении, Филипп без утайки рассказал, что встретил в селении красивую девушку и хотел бы на ней жениться.

   – Кто её родители? – поинтересовался Морис Август.

   – Близкие родственники старосты Ракутубе. Отец – большой человек в деревне, – соврал малагасиец. На самом же деле речь могла идти о родстве дальнем, и никаким особым влиянием родитель Рени среди односельчан не пользовался. Беньовский понял, что Филипп малость прихвастнул.

   – Так в чём же дело? Женись на здоровье.

   – Есть одно затруднение. По нашим обычаям я должен сделать отцу невесты дорогой подарок. Он хотел бы получить от меня два ружья.

   – Два ружья? Зачем они ему?

   – Охотиться. Я мог бы купить их у араба. Я скопил немного денег. Но их мало на такую покупку. Не сможет ли мой господин помочь мне и выдать жалованье за два месяца вперёд?

   – И тогда ты бы смог купить у Хамуда ружья?

   – Тогда смог бы.

Беньовский не сразу среагировал на просьбу малагасийца и принял решение. Филипп, конечно, расчётливый хитрец. Его женитьба на малагасийке из селения была бы полезна не только для самого парня, но и для него, Мориса Августа, – упрочила бы его связи с туземцами. А Филиппа можно было бы сделать верным своим псом. Пусть он почувствует себя в неоплатном долгу перед командиром экспедиционного корпуса и в нужный момент окажет услугу. Какую услугу может оказать ему Филипп, Морис Август сам пока смутно представлял. Но поймать в сети смышлёного парня было заманчиво. Авось пригодится свой человек среди туземцев.

   – А зачем тебе покупать ружья у Хамуда? – сказал Беньовский после некоторых раздумий.

   – Но без этого не состоится свадьба.

   – Обязательно состоится, Филипп. Ты получишь ружья от меня в подарок за усердную службу.

   – Не знаю, как и благодарить вас, мой господин.

   – Когда-нибудь отблагодаришь.

Морис Август крикнул денщика Андреянова.

   – Иди, братец, в роту и забери там ружья, которые принадлежали тем двум солдатам, которых мы похоронили на днях. И вычистишь до зеркального блеска. Понятно тебе?

   – Так точно, понятно.

Накануне свадьбы отец Опост окрестил Рени. Её нарекли именем Анна Мария. На крестины пришли не только офицеры и свободные от работы солдаты корпуса, но и многочисленные деревенские родственники и родственницы невесты. Священник милостиво разрешил им войти в храм. Пусть войдут и приобщатся к Божьей благодати, став свидетелями крещения. Быть может, кто-нибудь из этих неразумных детей природы наберётся разума, узрев свою соотечественницу в благодати.

и со временем тоже войдёт в лоно святой церкви. Так рассуждал падре.

Маленькая церковь оказалась переполненной. Отец Огюст был в приподнятом настроении. Первая в его практике малагасийка принимала веру Христову и становилась его прихожанкой. Священник произносил проникновенную речь, которую Филипп должен был переводить Рени, ставшей теперь Анной Марией. В роли крестного отца вызвался выступить сам Морис Август. После крестин состоялось венчание. Беньовский поздравил молодых, расцеловал избранницу Филиппа и подарил ей серебряный браслет арабской работы.

Свадебные торжества, проходившие по малагасийским обычаям, были многолюдными и продолжительными. В них участвовало всё деревенское население, и ещё пришло немало гостей из соседних деревень. Перед домом родителей Анны Марии соорудили из бамбука помост, украшенный гирляндами цветов. На нём разместились молодожёны, ближайшие родственники молодой и наиболее почётные гости. Среди них Беньовский и староста. Остальные гости расположились внизу, на циновках, разостланных на земле. Когда Филипп и Анна Мария направились к помосту, их окружила толпа молодёжи, выкрикивая приветствия и посыпая виновников торжества лепестками белых цветов.

Началось пиршество. Перед гостями разложили обильную еду, поставили сосуды с напитками. В стороне на кострах жарились куски мяса зебу, нанизанные на вертела. Молодые певцы и танцовщицы занимали гостей песнями и танцами под ритмичные удары гонгов и барабанов. Их выступления сменялись состязаниями борцов и лучников.

К концу продолжительного застолья Беньовский почувствовал усталость, заметив, что и Ракутубе утомлён и прикрывает ладонью зевающий рот. Не сговариваясь, оба спустились с помоста. Староста пригласил Мориса Августа к себе на веранду хижины. Они обменялись впечатлениями о свадьбе. Беньовский похвалил красоту невесты. Он был теперь без переводчика и не всё понимал, что говорил ему староста. Кажется, Ракутубе выразил удовлетворение, что свадьба получилась хорошей. На другом конце деревни не смолкали выкрики толпы и грохот барабанов и гонгов.

Внимание Мориса Августа привлекла небольшая дощечка красного дерева, прибитая над входом в дом. Она была старой, потемневшей, в трещинках. На ней был выцарапан ножом или резцом какой-то узор или рисунок.

   – Что это означает? – спросил Беньовский старосту, указывая на дощечку.

   – Мне досталась эта вещь от деда, а ему от его деда, – ответил Ракутубе и, встав с плетёного кресла, постоял перед дощечкой в благоговейном молчании, а затем поклонился ей, словно иконе.

   – Видишь, в верхней части дощечки круг. Это солнце. А под ним зверёк, бабакота, которого мы почитаем. Символ наших предков. Точно такое изображение было вырезано на круглой серебряной бляхе. Её носил на груди, на длинной цепочке, великий вождь Ампансакабе.

Староста дополнил свои слова выразительными жестами, чтобы гость мог его понять, – вот такая большая бляха, круглая, на цепочке.

   – Ампансакабе, ты говоришь? Филипп что-то рассказывал о нём.

   – Какой же малагасиец не знает этого славного имени! Это был могущественный правитель всего восточного побережья. Однажды он посетил дом моего предка и оставил ему на память эту дощечку.

   – Любопытно. Ты не позволишь мне, Ракутубе, срисовать для себя это изображение?

   – Зачем же срисовывать? Я подарю тебе дощечку. Не эту, старую, а другую, копию. Этой моя семья дорожит.

Староста удалился в недра дома и через некоторое время принёс дощечку, совсем не потемневшую и без трещинок.

   – Видишь, на ней точно такой же рисунок. Сам вырезал, когда был помоложе. Тогда я любил резать по дереву.

   – Спасибо, Ракутубе. А давно ли жил этот вождь и какова оказалась его судьба?

   – Дед моего деда ещё помнил Ампансакабе. Великому вождю пришлось столкнуться с силами короля Имерины. Начались усобицы на востоке острова. Королевство распалось и перестало существовать. Великий вождь в этой борьбе потерпел поражение. Ты спрашиваешь, какова его конечная судьба. А кто его знает? Одни говорят, что он был убит в сражении. Другие утверждают, что Ампансакабе был вынужден покинуть остров, когда растерял своих сторонников.

   – После него остались потомки?

   – Только молодой внук. А сыновья погибли в схватках с врагом. Внук же со своей маленькой дочкой бежал на арабской шхуне. В ту пору сюда приходили торговцы-арабы. Если эта девочка выжила, она могла выйти замуж за богатого араба.

   – Она осталась жива.

   – Откуда тебе это известно?

   – Мне многое известно. Она осталась жива и вышла замуж. Только не за богатого араба, а за белого европейца, вазиха, как вы нас называете. И уехала с ним в Европу и нарожала ему детей.

   – Чем ты подтвердишь свои слова? – с сомнением сказал староста. Он не очень поверил Беньовскому.

   – Подтвержу, когда придёт время. Ты мне поверишь, если я тебе покажу большую серебряную бляху, потемневшую от времени, с изображением солнца и бабакоты? Бляха осталась у внука великого вождя, бежавшего на арабской шхуне. Умирая, он передал семейную реликвию дочери.

   – Бляха у тебя?

   – Она у одного из потомков великого вождя. Когда-нибудь я покажу её тебе.

Староста ничего не ответил, а только с удивлением разглядывал Мориса Августа. А вдруг он не врёт? Вдруг в этого вазиха вселился могущественный дух и поэтому этот белый человек всё знает? Знает, например, что где-то на земле живёт потомок великого вождя Ампансакабе, владевшего в далёкие времена всем восточным Мадагаскаром.

Дерзкие мысли рождались в авантюристической голове Беньовского. Не использовать ли с выгодой для себя эту занятную историю великого вождя Ампансакабе? Его правнучка, если она выжила и достигла зрелого возраста, могла выйти замуж за какого-нибудь европейца, повстречавшегося ей на Маврикии или индийском берегу. Почему бы европейцу, заброшенному волею судьбы в район Индийского океана, не плениться молоденькой смуглой малагасийкой и не стать вместе с ней обладателем семейной реликвии неудачливого правителя восточного Мадагаскара? Той самой серебряной бляхи с изображением солнца и почитаемого зверька бабакоты.