Текст книги "Каторжник император. Беньовский"

Автор книги: Лев Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

Секретарь провёл Рюмина к резиденту. Рюмин настоял на том, чтобы к ним присоединился и Судейкин – один ум хорошо, а два лучше. Остальным была предоставлена возможность отдыхать во дворе после утомительного пути. Хотинский терпеливо выслушал одного канцеляриста, потом другого, не перебивая. А когда они завершили рассказ, сказал:

   – А история, если верить вам, совсем не такова, как описывает её Беньовский.

   – Враль он первостепенный, мошенник! – воскликнул Рюмин.

   – Похоже, что вы правы. Что же с вами будем делать?

   – Помогите до России добраться, вашество. Век будем за вас Богу молиться, – взволнованно сказал Судейкин.

   – Думаете, это так просто? На то нужно разрешение императрицы. Нужны деньги на дорогу. От Парижа до Санкт-Петербурга, как вам известно, далече.

   – Далече, батюшка. Ты уж не оставь нас своей милостью. Отпиши императрице.

   – Напишу графу Панину. Он, можно сказать, правая рука у государыни по иностранным делам. Пишите челобитную, умоляйте о помиловании и изложите подробнейшим образом все ваши злоключения, как мне об этом только что рассказали.

   – Я прихватил журнал морского путешествия, написанный моей рукой, и карту пути от Камчатки до Макао, – сказал Судейкин.

   – Прекрасно поступили. Журнал и карту тоже приложим к депеше.

Людей накормили, кое-как пристроили по пустующим помещениям. Здание представительства было рассчитано на более внушительный штат, и поэтому многие комнаты пустовали. Рюмин засел писать челобитную. Секретари снабдили его бумагой и чернилами. Текст этой челобитной сохранился и приводится в публикации В. И. Штейна, на которую мы уже не раз ссылались. Из этого бесхитростного документа видно, что люди стали жертвой обмана и демагогии ловкого авантюриста, беспринципного обманщика, представлявшего себя приближённым и доверенным лицом цесаревича Павла Петровича. Большерецкий мятеж, сопровождавшийся убийством воеводы, Беньовский постарался представить как выступление в защиту попранных прав отстранённого от власти цесаревича. Очень скоро люди убедились, что Беньовский, называющий себя бароном, преследует только эгоистичные корыстные и честолюбивые цели, к товарищам по плаванию относится высокомерно и деспотично, не раз поступал с ними жестоко и вероломно. Особенно проявилось это в Макао, где Морис Август оклеветал своих людей перед губернатором, приписав им намерение захватить город. Губернатор поверил нелепой клевете и попустительствовал Беньовскому. Невинные люди были заключены в тюрьму. Особенно невзлюбил Морис Август капитана Степанова за то, что тот открыто обличал его обман и мошенничества. Поссорился он и со шведом Винбладом. Оба не избежали ареста. Беньовский пригрозил, что всех узников подвергнут пыткам и уморят в тюрьме, если они не дадут подписку о своей покорности. Запуганные люди дали подписку. Заупрямился один лишь капитан Степанов, за что и поплатился – его оставили в заключении. Нередко Беньовский позволял себе рукоприкладство, изнасильничал девку-камчадалку, работницу Чурина. Все эти бесчинства вызвали в конце концов всеобщий ропот.

Челобитная заканчивалась такими словами: «А ныне имели случай найти вас, как национального русского человека, покорнейше просим подать нам руку помощи, избавить от насилия, и мы желаем возвратиться в отечество, знаем великодушие государыни, что за нашу простоту помилует, а ежели и накажет, то нам лучше претерпеть от своей государыни, нежели от врага своего отечества». Это был крик души исстрадавшихся, отчаявшихся людей.

Кроме челобитной Рюмин и Судейкин составили список всех лиц, отправившихся с Камчатки на галиоте «Святой Пётр» в морское плавание. В списке указывалось звание каждого и где и каким случаем данное лицо выбыло или где находится к настоящему времени. Перечислялось семьдесят человек. Возможно, список был не полным и не включал некоторых пассажиров и жён упомянутых лиц. Из упоминавшихся семидесяти умерло от болезней в Макао, в пути, в госпитале города Порт-Луи на острове Маврикий и, наконец, в госпитале Лорьяна во Франции двадцать восемь человек, или сорок процентов от всей команды. Трое высажены распоряжением Беньовского на одном из пустынных островов Курильской гряды, и только счастливый случай помог всем троим выжить. Трое убиты в стычке с туземцами Формозы. Один (капитан Степанов) оставлен в тюрьме Макао. Итого, тридцать пять трагических судеб, или половина всего зловещего списка! Жертвы честолюбивых планов авантюриста.

Хотинский без промедления послал в Петербург донесение с челобитной беглецов, в которой они просили императрицу о помиловании.

Екатерина принимала Панина с докладом после завтрака в своём розовом будуаре.

   – Чем порадуешь, батюшка Никита Иванович? – спросила императрица, жестом приглашая графа в кресло. – Кофейку со сливками не желаешь ли? Сама варила.

   – Потом, матушка-государыня, можно и кофейку. Сперва доложить позволь. Депеша пришла от нашего парижского резидента.

   – Небось Станислав подбивает этого старого распутника Людовика против нас?

   – Нет. Понятовский попритих после того, как мы его припугнули.

   – И правильно поступил. Уразумел, значит, что мы вернули наши исконные белорусские земли.

   – Не дорого ли обошлось нам восстановление исторической справедливости? Какие куски пришлось бросить пруссакам и австрийцам!

   – Что поделаешь, Никита Иванович. С турками война затянулась. В Заволжье Емелька Пугач мятеж поднял. Силы наши распылены. Пришлось с Пруссией и Австрией добычей делиться. Ты же сам был творцом раздела. Но мы отвлеклись от дела. Что пишет Хотинский?

   – Морис Август Беньовский...

   – Ах, опять этот разбойник, каторжник!

   – Опять, ваше величество. Хотинскому удалось раздобыть в министерстве иностранных дел Франции ценные секретные сведения. Сей Беньовский принят на французскую военную службу в чине полковника. Назначен командиром экспедиционного корпуса, который будет направлен на завоевание заморских земель. Предположительно целью экспедиции станет остров Мадагаскар, в Индийском океане.

   – Людовику не терпится взять реванш за колониальные потери в Семилетней войне.

   – То-то и оно. А тут подвернулся услужливый авантюрист.

   – Не стоит ли, граф, сделать по этому поводу представление французскому правительству?

   – Нет, матушка-государыня, этого делать не стоит. Французы всё равно Беньовского не выдадут. А своими бесполезными протестами мы лишь поставим себя в ложное положение. Да и ссориться с Францией в такой сложной международной обстановке не стоит.

   – Согласна с тобой, Никита Иванович. Ссориться с Людовиком из-за какого-то бродяги не резон.

   – Есть и радостная новость в депеше Хотинского.

   – Что за новость?

   – Большая группа попутчиков Беньовского, поссорившись с ним, явилась в российское посольство и слёзно просит о помиловании и праве возвратиться на родину.

   – Ишь ты, помилования хотят! О чём раньше думали, голубчики?

   – К донесению резидента приложена челобитная беглецов. Любопытнейший документ. Беньовский представлен в нём вовсе не таким героем, каким он хвастливо представлял себя в парижских газетах.

   – Помню, ты докладывал.

   – В наших интересах предать сей документ гласности и тем самым показать всю суть бахвальских и клеветнических писаний сего мошенника.

   – Челобитная при тебе?

   – Так точно.

Панин протянул императрице листы бумаги, исписанные почерком Рюмина. Екатерина вооружилась лорнеткой и углубилась в чтение. Капризно нахмурилась, прочитав упоминание о Павле Петровиче. Напоминание о её сомнительных правах на престол. Разве она не отстранила от власти законного наследника, цесаревича Павла, после умерщвления мужа и не дала тем самым бойкому авантюристу повод выступать в роли защитника попранных прав Павла Петровича?

   – Что скажешь, матушка-государыня? – спросил Панин, когда Екатерина закончила чтение.

   – Предавать гласности сей документ не резон, – жёстко произнесла после некоторого раздумья императрица, – дабы не возникло неправильного истолкования моих взаимоотношений с сыном. Тебе-то, батюшка, не нужно объяснять, что взаимоотношения наши не просты, да и характерец Павла Петровича тоже трудноватый.

   – Всякий документ, матушка-государыня, можно отредактировать, вычеркнув из него неприемлемое, изменив нужные акценты.

   – А ты, граф, хитёр.

   – Не по вашей ли державной воле дипломатией занимаюсь? А всякая дипломатия требует хитрости. Можно поступить и таким образом. Пусть эти бродяги по прибытии в Россию напишут подробные воспоминания для печати, не касаясь высочайшей персоны цесаревича и сосредоточив внимание на непотребных поступках беглого каторжника Беньовского.

   – Согласна с тобой, Никита Иванович. Так и поступим. Отпиши Хотинскому в Париж. Пусть все беглецы, кои пришли с повинной, будут доставлены в Санкт-Петербург. Морем. За казённый счёт.

   – Слушаюсь, ваше величество. С беглецами поступим по закону?

   – Это уж не твоя забота, а генерал-прокурора. Проявим к беднягам милосердие. Богу, говорят, – Богово, кесарю – кесарево. Мятежным пугачёвцам – пуля и плаха. Раскаявшимся бродягам – наша милость. Пусть Европа видит, что мы можем быть и строги, и снисходительны.

   – Восхищаюсь вашей добротой и мудростью, матушка-государыня.

   – Опять льстишь, Никита Иванович, – строго сказала императрица. Графа Панина она недолюбливала за его либерализм и независимость суждений, однако терпела, так как ценила его цепкий, аналитический ум дипломата и трудолюбие. – А Хотинский молодец, – сказала Екатерина. – Похвали его.

   – Поощрить бы его следовало. Ранг полномочного министра присвоить, что ли. Или направить в Париж в звании посла кого-нибудь из титулованных. А Хотинскому в коллегии хорошую должность найдём.

   – Ну уж нет, – категорически возразила императрица, – пусть этот Хотинский в ранге резидента в Париже сидит, как сидел. Тянет свою лямку усердно, и слава Богу. На Людовика хватит и резидента. Ишь ты, беглого каторжника пригрел, к польским смутьянам своего генерала прислал. Не станем расшаркиваться перед ним.

В конце сентября 1773 года Рюмин, Судейкин, Бочаров и другие прибыли в Санкт-Петербургский порт на французском торговом корабле, следовавшем из Руана. Екатерина препроводила генерал-прокурору князю Вяземскому письмо-указ о беглецах. Вот его доподлинный текст:

«Семнадцать человек из тех, кои бездельником Беньовским были обмануты и увезены, по моему соизволению, ныне сюда возвратились и им от меня прощение обещано, которое им и дать надлежит, ибо довольно за свои грехи наказаны были, претерпев долгое время и получив свой живот в море и на сухом пути, но видно, что русак любит свою Русь, а надежда их на меня и милосердие моё не может сердцу моему не быть чувствительно. Итак, чтоб судьбину их решить поскорее и доставить им спокойное житьё, не мешкав извольте их требовать от графа Панина, ибо они теперь в ведомстве иностранной коллегии, которая им нанимает квартиру, приведите их вновь к присяге верности и спросите у каждого из них, куда они желают впредь своё пребывание иметь, окроме двух столиц и, отобрав у них желание, отправьте каждого в то место, куда сам изберёт. Если же все желали ехать паки в Камчатку, тем бы и лучше, ибо их судьба была такова, что прочих удержать от подобных предприятий может, что же им денег и кормовых на дорогу издержите, то сие возьмите из суммы тайной экспедиции».

Из этого интересного исторического документа наглядно видно, что Екатерина обошлась с возвратившимися беглецами достаточно милостиво. Никто из них не подвергался заключению или другим репрессиям. Их содержали за государственный счёт. Всем им разрешили выбрать по собственному желанию дальнейшее место проживания. Обращает на себя внимание, что в письме-указе императрицы названы «семнадцать человек из тех, кои бездельником Беньовским были обмануты и увезены». Почему семнадцать, а не четырнадцать? Мы помним, что у ворот российского дипломатического представительства в Париже появилось четырнадцать русских скитальцев, тринадцать мужчин и одна женщина. Откуда взялись ещё трое? Ответ может быть только один. Уже после встречи Хотинского с основной группой возвращенцев и отправки им донесения в Санкт-Петербург к нему пришли ещё трое ходатаев. Это были работные Береснев и Семичев, самовольно покинувшие до этого Лорьян и скитавшиеся где-то, и, по всей видимости, Облупин, выздоровевший на Маврикии и прибывший с попутным судном во Францию. Рюмин в своём списке не называет его ни в составе команды Беньовского, ни среди тех, кто выразил желание вернуться в Россию. По-видимому, Козьма Облупин занимал тогда выжидательную позицию и после мучительных размышлений всё же примкнул к возвращенцам.

Итак, в Россию возвратились семнадцать человек. Судьба их определилась следующим образом. Судейкин и Рюмин с женой были устроены в Тобольске. Оба канцеляриста получили возможность продолжать службу. Штурманский ученик Бочаров поселился в Иркутске. Ляпин и Береснев опять поступили на службу в Охотском порту. Матрос Софронов получил отставку и остался на жительство в том же Охотске. Там же поселились камчадал Попов и коряк Брехов. Остальные, работные Холодилова, остались в Иркутске на службе у местных купцов.

Дальнейшее следствие по делу большерецкого бунта было прекращено, как и прекратились допросы и преследования всех, кто прямо или косвенно оказался соучастником мятежников или потворствовал им своей беспечностью и нерадением.

Ознакомившись с донесением Хотинского о том, что французское правительство намерено поставить Беньовского во главе военной экспедиции, направляемой на завоевание заморских земель, Екатерина направила новому главному командиру Камчатки генерал-майору Бему секретную инструкцию. В ней предписывалось принять всяческие меры предосторожности на тот случай, если бы сей Беньовский попытался предпринять какие-либо враждебные действия против Камчатки. Таковых, слава Богу, не последовало. Морис Август был занят своими мадагаскарскими делами.

Ещё будучи в Петербурге, Иван Рюмин написал подробные записки о всех приключениях и злоключениях экипажа галиота «Святой Пётр». По каким-то причинам Екатерина не дала согласия на их публикацию. «Записки канцеляриста Рюмина о приключениях его с Беньовским» увидели свет только к концу царствования Александра I, когда Мориса Августа давно уже не было на свете. Отдадим должное канцеляристу. Его сочинение объективно и правдиво рисует весьма неприглядный образ честолюбивого авантюриста Беньовского и описывает страдания и злоключения, которые пришлось пережить его спутникам.

Глава пятнадцатая

После возвращения Мориса Августа в Париж в жизни его произошли два крупных события. Во-первых, приехала его супруга Фредерика, и не одна, а с младшей сестрицей Марысей и горничной Христей. Беньовский никак не ожидал, что Фредерика так быстро откликнется на его зов. Видать, надоело сидеть в литовской лесной глуши. Незадолго до того он снял подобающую его полковничьему чину просторную квартиру в центре города, обставленную тяжёлой дубовой мебелью. Обзавёлся камердинером и поваром, оставшимся ему в наследство от прежнего жильца, разорившегося нормандского дворянина. Тот решил покинуть Париж и попытать счастья в далёких заморских владениях.

Приезду жены Морис Август был рад, давно испытывая тоску по молодому женскому телу и женским ласкам. Скоропалительных случайных знакомств с парижскими красотками он избегал, боясь неприятных последствий от неразборчивых связей. Иногда к нему наведывалась Каролина, вдовушка не первой молодости, не отличавшаяся красотой. Дарила ему любовь скупо, деловито. Морис Август в знак благодарности подносил ей скромные подарки. Он никогда не был щедр с женщинами. Каролина была из простой семьи и служила прежде экономкой у нормандского дворянина, уехавшего служить за океан, на Гаити. Беньовскии решил обходиться без экономки, но чистенькая, аккуратная Каролина приглянулась ему, и он воспользовался её альковными услугами. Но, конечно, бывшая экономка не шла ни в какое сравнение со статной, миловидной Фредерикой, с которой не стыдно было показаться в большом свете.

Радость от приезда жены была несколько испорчена появлением свояченицы, .невыносимо болтливой и недалёкой девицы. Беньовский решил, что она будет лишней в добром семейном доме. Оказалось, что это Фредерика надоумила младшую сестру сопровождать её в Париж, чтобы развеять горькие думы и забыть о недавних неприятностях.

   – Очень хорошо надумала, – сдержанно сказал Беньовский жене. – Что ещё за неприятности у Марыси?

Сёстры стали наперебой рассказывать, утомительно подробно, что в дом Генских зачастил сосед, молодой помещик. Вся семья смотрела на него как на возможного жениха. Год тому назад состоялась свадьба Зоей. Теперь бы и Марысин черёд. Полгода продолжались визиты. Сосед стал позволять себе всякие маленькие вольности е девушкой. Это не ускользнуло от зоркого внимания стариков родителей. Пан Болеслав Генский решил со свойственной ему прямотой без обиняков потолковать с молодым человеком. Какие у него дальнейшие намерения? Постоянные визиты к Генским и уединённые прогулки с девушкой кое к чему обязывают благородного и порядочного человека. Сосед смутился и ответил пану Болеславу что-то невнятное, невразумительное и больше в имении Генских никогда не появлялся. Через некоторое время семья узнала, что предполагаемый жених уехал в Варшаву и там поступил на королевскую службу. Марыся, разумеется, плакала и проклинала коварного обманщика.

   – Надеемся, дорогой Морис, что ты непременно познакомишь девочку с достойным человеком, – сказала Фредерика. – У тебя в Париже, конечно, большой круг знакомств.

   – Ты права, коханочка. Круг моих знакомств обширен, – ответил Беньовский и в душе чертыхнулся. Свалилась на его голову свояченица! Ещё не хватало – подыскивать жениха болтливой дуре! Однако возражать своенравной и упрямой жене он не стал. Знал, что это было бесполезно. Он окинул оценивающим взглядом Марысю и убедился, что по красоте она не уступает Фредерике и средней сестре Зосе. Пышные белокурые волосы и большие зелёные, как у всех сестёр, глаза выдавали в ней породу Генских.

   – Это же прекрасно, – не унималась Фредерика. – Мы устроим грандиозный приём по случаю нашего с Марысей приезда. И ты пригласишь всех своих парижских друзей.

   – Но... Может быть, повременим? В настоящее время я в стеснительном положении. Эта квартира мне обошлась... Владелец потребовал плату за несколько месяцев вперёд.

   – Всё понимаю, дорогой. Но неужели ты поскупишься и не доставишь удовольствие твоей Фредерике? Деньги можно и занять.

И супруга настояла на своём. Морис Август пригласил Анджея Коханского и ещё одного из польских эмигрантов, Мечислава Ковача, двух военных чиновников из морского министерства с жёнами и Люсьена Бове. Приглашая племянника влиятельного Шарля Бове, Беньовский хотел польстить финансисту, выказать ему свою признательность. Послал он приглашение и послу конфедератов Вельгорскому. Посол на приём не пришёл, а прислал вместо себя секретаря, самого младшего.

   – Ну и чёрт с ним, с послом, – сказал с чувством обиды Беньовский жене. – Подумаешь, обидчивая цаца! Конфедерация – это вчерашний день Польши.

Фредерика привезла с собой в Париж несколько сундуков нарядов. Долго перетряхивала она с помощью Христи весь свой гардероб и наконец остановила свой выбор на атласном платье вишнёвого цвета с горностаевой оторочкой. Из драгоценностей выбрала жемчужные серьги и тяжёлый золотой кулон на цепочке. Марысе посоветовала надеть платье из розового атласа с золотым шитьём.

   – Ты у меня прямо королева, – сказал Морис Август, искренне восхищаясь женой и пытаясь обнять её.

   – Помнёшь платье. Ласки потом, – ответила Фредерика, отстраняясь.

   – Будешь королевой. Королевой Мадагаскара.

Провели вечер с гостями непринуждённо. Предварительно Беньовский договорился с владельцем отеля «Белая лилия», в котором прежде квартировал, и тот предоставил взаимообразно необходимый комплект лучшей посуды, прислал вина и изысканные закуски, а также двух вышколенных слуг в парадных ливреях. Жёны военных чиновников восхищались нарядными платьями хозяйки и её сестры, мужчины пустились в рассуждения об их тонком вкусе. Люсьен порадовал Мориса Августа приятной новостью. Дядя узнал, что герцог д’Эгильон имел продолжительную беседу с королём Людовиком и убедил его дать деньги на снаряжение экспедиционного корпуса. Король дал указание министру финансов изыскать необходимые средства. Барон может ожидать приглашения к герцогу в ближайшие дни.

   – Виват будущему правителю Мадагаскара! – воскликнул захмелевший Корач. Он собирался вступить волонтёром в корпус Беньовского.

В центре застольной беседы была предстоящая экспедиция на далёкий остров в Индийском океане. Морис Август раскрывал перед гостями свои грандиозные планы, восхищавшие слушателей. Коханский подсел к Марысе и расспрашивал её о Польше, о том, дают ли о себе знать отряды конфедератов у них на Виленщине. Прожекты Беньовского мало интересовали его, Анджей всерьёз задумал возвращаться на родину.

Про конфедератов Марыся ничего определённого сказать не могла. Давно не появлялись в их краях конфедератские отряды. Возможно, все разбежались по домам. Ни с того ни с сего она вспомнила вдруг про свадьбу Зоей, какое было на ней подвенечное платье.

   – А я решил возвращаться в Польшу. Одобряете, Марыся? – перебил её Анджей. Подвенечное платье Зоей его не интересовало.

   – Коли решили, возвращайтесь, – ответила Марыся. – Говорят, что власти не трогают тех конфедератов, которые выходят из леса и складывают оружие.

   – Наше движение выдохлось, – с горечью сказал Коханский не столько Марысе, сколько самому себе.

   – Папа считает, конфедераты должны были договориться со Станиславом и не прятаться по лесам.

   – Видать, умный старик ваш папа. Хотите, Марыся, я покажу вам Париж, Лувр, Нотр-Дам, мосты через Сену?

   – Конечно, хочу.

   – Тогда завтра зайду за вами.

В последующие дни Фредерика наносила ответные визиты жёнам военных чиновников из морского министерства. Французским языком благодаря гувернантке-француженке она, как и её сестра, владела сносно. Поэтому поддерживать светскую беседу с парижскими дамами могла. Марыся, сопровождаемая Анджеем Коханским, знакомилась с достопримечательностями Парижа. Прогулки по городу завершались посещением уютного недорогого кабачка, где неизменный бродячий скрипач исполнял для посетителей задорные мелодии. А Морис Август с нетерпением ожидал приглашения к герцогу д’Эгильону. Владелец «Белой лилии» прислал ему внушительный счёт, заставивший Беньовского невольно охнуть. Таких денег у него не было. А ещё он хотел порадовать жену подарками, какими-нибудь парижскими диковинками. А это требовало расходов, и немалых.

Фредерика стала раздобревшей зрелой женщиной, мало – похожей на ту юную провинциальную девочку, с которой он повстречался в доме соседей Генских.

   – Марыся призналась мне, что ей нравится Анджей. Он, кажется, ухаживает за ней, – сказала Фредерика, когда они, утомлённые бурными ласками, лежали на широком супружеском ложе.

   – Или домогается девчонки, – уточнил Морис Август.

   – Фи, какой ты циник, Морис. Анджей производит впечатление Порядочного шляхтича.

   – По правде говоря, я мало его знаю. Кажется, из мелкопоместных. В армии конфедератов был поручиком.

   – Дай-то Бог девочке счастья.

   – Поедешь со мной в экспедицию, моя коханочка?

   – Куда же я без тебя? Горжусь тобой, Морис Август.

   – Ещё бы ты не гордилась мною. Сам король Франции поручает мне великую миссию. Моё имя войдёт в историю.

   – А ты самоуверен.

   – Знаю себе цену.

И вот второе крупное событие в жизни Мориса Августа Беньовского после его возвращения в Париж из Лорьяна. За ним прислана карета герцога д’Эгильона.

   – Свершилось! – произносит Морис Август. – Фредерика, пожелай мне удачи. Перекрести меня.

Уже находясь в карете, Морис Август предался размышлениям. Сейчас он предстанет перед герцогом, улыбчивым, любезным человеком отменных светских манер, от которого теперь во многом зависит его дальнейшая судьба. В морском министерстве Беньовский с живым интересом прислушивался к разговорам чиновников, касающимся высокой персоны герцога д’Эгильона. Его часто упоминали и знакомые поляки-эмигранты, постигавшие перипетии политической жизни Франции. Однажды высказал своё мнение о герцоге и Люсьен Бове. Оценки всесильного царедворца были нелицеприятны.

Пятидесятидвухлетний Арман Виньеро д’Эгильон Дюплесси Ришелье принадлежал к знатнейшему аристократическому роду Франции. Свою политическую карьеру он начал с поста губернатора Бретани. Управлял вверенной ему провинцией самовластно и деспотично, мало считаясь с буквой закона, занимался безудержным казнокрадством, не делая разницы между государственной казной и собственным карманом. И губернатор заслужил всеобщую ненависть и осуждение. Парламент обвинил герцога в растрате общественных сумм и настоял на его отзыве. Но тучи, нависшие было над казнокрадом, быстро рассеялись благодаря заступничеству Дюбарри. По её протекции Арман д’Эгильон был назначен командиром всей лёгкой кавалерии французской армии и участвовал во многих военных кампаниях. Попытки парламента затеять против герцога процесс, дабы пригвоздить казнокрада к позорному столбу, оказались тщетными. По инициативе канцлера Мопу парламент был распущен и наиболее рьяные недруги д’Эгильона были удалены с политической арены. Герцог же, никак не прославивший себя на кавалерийском поприще, получил новое высокое назначение. Он стал министром иностранных дел, ведавшим и военными делами, фактически первым министром в правительственном кабинете. По меткому выражению Люсьена, Францией, по сути дела, управлял триумвират, состоящий из герцога д’Эгильона, канцлера Мопу и мадам Дюбарри. Пожалуй, среди крупных европейских держав трудно было найти другую с подобным политическим режимом, который отличался бы такой степенью продажности, развращённостью, фаворитизмом. Сам Арман д’Эгильон вёл жизнь, во многом подражая королю: содержал фавориток, окружал себя роскошью, украшал свой дворец полотнами виднейших мастеров.

Карета остановилась перед величественным фасадом. Два услужливых лакея проворно раскрыли дверцы кареты и помогли Морису Августу выйти. Поднимаясь по широкой мраморной лестнице, застланной ковром, Беньовский подытоживал свои дорожные размышления. Конечно, этот д’Эгильон большая каналья. Но ему благоволит. И на том спасибо.

Как и ожидал Беньовский, министр встретил его самой приветливой улыбкой.

   – Дорогой полковник, как вам идёт униформа офицера французской армии! Надеюсь когда-нибудь увидеть вас и в генеральском мундире.

   – Если на то будет Божья воля и доброе расположение моего короля, – скромно ответил Морис Август на комплимент герцога.

   – Порадую вас. Мне удалось убедить его величество, что было бы неблагоразумно не воспользоваться обширными познаниями, приобретёнными смелым путешественником в странах азиатского Востока. Человек такого практического опыта и таких познаний мог бы с успехом осуществить идею колонизации и экономического использования Мадагаскара.

   – Тронут добрым расположением ко мне вашего сиятельства.

   – Дело не в моём расположении, а в государственных интересах Франции. Его величество сперва заколебался. Короля смущала большая сумма расходов, которую требует экспедиция. Но мы с вами неожиданно обрели союзника, вернее, союзницу, в лице мадам Дюбарри. Графиня оказалась невольной свидетельницей нашего разговора с Людовиком и горячо вступилась за вас.

   – Передайте, ваше сиятельство, мою нижайшую признательность графине Дюбарри за участие.

   – Графиня заслуживает всяческой признательности. Но почему бы вам не отблагодарить вашу добрую фею лично? Дюбарри любит общаться с интересными людьми, писателями, музыкантами, учёными, покровительствует им. Уверен, что отважный путешественник её также заинтересует. Салон графини открыт для гостей каждый четверг. В один из прошлых четвергов наш знаменитый поэт и драматург Жан Расин[50]50
  Расин Жан (1639—1699) – французский драматург, классицист. Автор трагедий «Британию», «Береника», «Фёдра», «Ифигения» и др.


[Закрыть] читал свою новую поэму.

   – Непременно воспользуюсь вашим добрым советом, герцог.

   – И не прогадаете. Вам величайше предписано приступить к формированию корпуса волонтёров и по прибытии на Мадагаскар мирно внедряться в туземные территории и постепенно расширять французские владения, приводить туземцев под высокую руку нашего всемилостивейшего короля и обеспечить рынок для французских товаров. Это самая общая программа вашей деятельности. Более конкретные инструкции получите от морского министра.

Поддержав ещё короткий светский разговор с полковником, министр дал понять, что более не задерживает его.

   – Навестите графиню Дюбарри, – сказал герцог напоследок. – И не забудьте – графиня принимает по четвергам.

С морским министром был более обстоятельный разговор. Граф де Бойн начал с того, что спросил Беньовского, какого размера жалованье ему было положено. За множеством дел министр этого не помнил.

   – Жалованье мне было определено в восемь тысяч ливров в год, – ответил Беньовский и подумал, что при дороговизне парижской жизни, расходах на престижную квартиру, необходимость поддерживать реноме светского человека сумма не так уж велика. А тут ещё приезд Фредерики со свояченицей, затраты на подарки, приём гостей.

   – Теперь ваше жалованье увеличится до девятнадцати тысяч ливров.

   – Благодарю вас, граф.

Беньовский был несказанно обрадован приятной новостью. Теперь он сможет разделаться с долгами, обретёнными с приездом жены, и главное – выплатить задолженность владельцу «Белой лилии».

Говорили о формировании корпуса волонтёров. Его штатная численность была определена в двести пятьдесят человек. Волонтёры по мере их вербовки должны были сосредоточиваться в Лорьяне. Беньовский получил согласие министра привлечь поляка-эмигранта Мечислава Ковача в качестве своего заместителя. Ковач мог рассчитывать на получение звания капитана французской армии.

Потом де Бойн вручил Морису Августу письменную инструкцию и предложил здесь же ознакомиться с ней. Если у командира корпуса возникнут какие-либо вопросы или неясности, то их можно разрешить тотчас же. Инструкция была краткой и умещалась на нескольких листах. Она показалась Беньовскому туманной, неопределённой. Неясным был вопрос о его подчинённости. Согласно инструкции он вроде бы подчинялся губернатору Иль-де-Франса, островных владений в Индийском океане, охватывавших острова Маврикий и Реюньон. Но в то же время командир экспедиционного корпуса был фактически предоставлен сам себе, получая право непосредственно сноситься с морским министерством, отчитываться перед ним в расходах, а у властей Иль-де-Франса требовать необходимых для экспедиции припасов и денежных сумм. Беньовский не стал обращать внимание министра на противоречивую неопределённость инструкции в этом пункте. Он даже подумал, что эта неопределённость даёт ему свои преимущества и позволит создать себе на Мадагаскаре независимое положение, избежать какой-либо зависимости от губернатора Иль-де-Франса.