355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лесли Пирс » Секреты » Текст книги (страница 25)
Секреты
  • Текст добавлен: 20 апреля 2017, 21:00

Текст книги "Секреты"


Автор книги: Лесли Пирс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

– Я этого не делала! – бурно настаивала Роуз, зная, что у Адель нет доказательств. – Я не брала денег. Я только пошла к нему, потому что не могла вернуться в твою жизнь и рассказать это сама.

– Я уже выросла! – бросила ей в лицо Адель. – Я вспоминала все те мерзости, которые ты делала и говорила мне намеренно, и поняла, отчего это. Я уверена, что за одну неделю думала о тебе больше, чем ты обо мне за все двадцать лет. Ты обращалась со мной хуже, чем с бродячей кошкой! Ты обвинила меня в смерти Памелы, ты заставила меня думать, что запила по моей вине, и даже родившись, я причинила тебе зло. После всего этого ты меня уже не сможешь одурачить. Ты просто шлюха, лгунья, и ты совершенное ничтожество как человек.

Роуз была ошеломлена жестокими словами Адель, и ей казалось невероятным, что она копила в себе эти два дня столько яда, ожидая нужного момента, чтобы выплюнуть его.

Она лежала на траве, оцепенев и не сводя глаз с топора в руке Адель. Она была уверена, что Адель набросится на нее с топором. – Прости, Адель, – захныкала она. – Я была больна, у меня было не все в порядке с головой, ты же знаешь. Спроси у бабушки. Она расскажет.

– Я ни о чем не буду бабушку спрашивать, – сказала Адель. Ее глаза горели и голос охрип от волнения. – Она уже достаточно из-за тебя настрадалась. Тебе было мало, что ты разбила ее сердце? Зачем тебе нужно было возвращаться – чтобы разрушить еще и мою жизнь и жизнь Майкла?

– Я никогда не хотела причинить маме боль, я была молодой и глупой, – рыдая, вымолвила Роуз. – Ни тебе, ни Майклу, но я же должна была что-то сделать. Если бы вы поженились и у вас родились дети, они могли бы быть слабоумными.

– Может быть, я поверила бы, если бы ты пришла ко мне и рассказала всю правду, – заорала на нее Адель. – Но ты пошла к нему, ты увидела в этом прекрасную возможность нажиться.

– Если ты так плохо обо мне думаешь, почему ты заставила меня приехать сюда и ухаживать за мамой? – выкрикнула Роуз.

– Может быть, потому, что я хотела заманить тебя сюда и убить!

К ужасу Роуз, Адель взялась за топор обеими руками, подняла его и быстро опустила, остановившись лишь в нескольких дюймах от головы Роуз.

– Ты когда-то пыталась убить меня, или ты уже забыла? А я тебе ничего не сделала.

– Я была больна и вне себя от горя из-за смерти Памелы! – заверещала Роуз, отчаянно пытаясь выкрутиться, потому что Адель махала топором, каждый раз все приближая его к лицу Роуз. – Я тебе никогда не объясняла. Майлс меня бросил, когда я была беременна тобой. Я его обожала, а он меня просто бросил на произвол судьбы, я могла кончить в работном доме. Ты не знаешь, через что я прошла. Пожалуйста, Адель, не убивай меня.

– Сколько денег ты из него вытянула? – выкрикнула Адель и ближе придвинулась к Роуз, снова опасно приближая топор к ее лицу. – Говори мне быстро или получишь топором!

Роуз поняла, что бессмысленно продолжать отрицать, что она взяла деньги у Майлса, у нее было такое чувство, что Адель итак все знала.

– Тысячу фунтов, – прохрипела она. – Но он был мне должен, после того что он сделал со мной.

Адель снова замахнулась топором. Роуз закричала и закрыла лицо руками, невольно описавшись. Лезвие прошло так близко, что почти коснулось ее щеки, и вошло в траву прямо возле ее уха.

– Ты мне отвратительна, – с презрением бросила Адель. – Посмотри на себя, ты просто в ужасе от ребенка, которого все время колотила! Ты заслуживаешь страданий за то, что сделала со мной, но я подумала о чем-то более конструктивном, чем убить тебя или изуродовать.

– Я сделаю все, что ты скажешь, – захныкала Роуз. Она была напугана и думала, что даже не в состоянии будет подняться с земли. – Послушай, я продам дом и отдам деньги маме.

– Ты думаешь, она захочет твоих чертовых денег? – снова заорала Адель. – Ты думаешь, я когда-нибудь позволю ей узнать, насколько порочна ее единственная дочь?

– Так чего же ты хочешь? – выкрикнула Роуз.

– Я хочу, чтобы она жила долго и была счастлива, и это все, – ответила Адель срывающимся голосом. – Я хочу, чтобы она ни дня в жизни больше не беспокоилась. Я хочу, чтобы она думала, что они с Фрэнком воспитали хорошего, порядочного человека. Даже если это неправда.

Роуз продолжала дрожать от страха.

– Ты готова дать ей это, чего бы это ни стоило? – прошипела ей Адель. – Готова?

Роуз кивнула. Она знала, что должна согласиться, другого выбора у нее не было.

– Тогда сядь, – приказала ей Адель. – И слушай внимательно, потому что повторять я не буду.

Роуз села и попыталась рукавом стереть слезы с лица.

– Хорошо! – сказала Адель. – Я дам тебе только один шанс искупить свою вину, и это будет для тебя нелегко. Тебе придется добровольно ухаживать за бабушкой, выливать из ее горшка, мыть ее, кормить и следить за коттеджем, за садом и за животными. Ты станешь любящей дочерью, которой она заслуживает.

– Я сделаю это, – в отчаянии согласилась Роуз. – Я обещаю, я сделаю.

– Так-то лучше, – сказала Адель и ухмыльнулась. – Я знаю, что через полчаса после моего отъезда ты начнешь разрабатывать план, как выбраться отсюда и вернуться к своему пьянству и грязной жизни. Только попробуй! Одно неверное движение – и я буду знать об этом. И я буду стоять у тебя над душой. Обещаю, что не дам тебе второго шанса.

Роуз заглянула в зеленовато-коричневые глаза дочери, и они вдруг до боли напомнили ей о Майлсе. Он посмотрел на нее точно так же незадолго до того, как бросил ее. Это был такой проницательный взгляд, словно он посмотрел ей прямо в душу и ему не понравилось то, что он там увидел.

Наверное, он раскрыл всю ее ложь и мошенничество точно так же, как это сделала Адель. Похоже было, что Адель пошла в отца, а не в мать.

– Я должна кое-что рассказать тебе о твоем отце, – начала Роуз, потому что вдруг почувствовала непреодолимое желание облегчить душу.

– Я не хочу это слушать. Я терпеть не могу его, так же как и тебя, – оборвала Адель. – Эти поленья ты должна отвезти домой. Успокойся, потом обойди коттедж сзади, войди через заднюю дверь и умойся, прежде чем бабушка увидит тебя.

Роуз в недоуменном молчании наблюдала, как Адель спокойно подошла к коляске, полной хвороста, свалила сверху поленья и рядом с ними топор и подтолкнула коляску к воротам, будто ничего не произошло.

Роуз поднялась, нашарила в кармане сигарету, затем швырнула в коляску остатки упавшего дерева и глубоко затянулась, пытаясь унять дрожь.

Адель была не права, считая, что она все эти годы никогда о ней не думала. Она думала. Но никогда не упрекала себя за то, что так плохо с ней обходилась. Даже когда Хонор отругала ее за то, что она плохая мать, она до конца не осознала, сколько страданий принесла дочери.

Но сейчас она увидела это. Когда она столкнулась лицом к лицу с такой яростью и ненавистью, разрушилась вся ее тщательно выстраиваемая годами защита. Она не могла оправдаться, потому что была тем, кем назвала ее Адель, – лгуньей, шлюхой и мошенницей.

Роуз разрыдалась, будто что-то внутри нее сломалось, и вместе со слезами появилось отвращение к себе. Она всегда использовала людей, возможно, бессознательно, но сейчас, когда она подумала об этом, то поняла, что всегда приживалась у тех, кто мог что-то дать. Она когда-нибудь поступала по доброте, из щедрости или альтруизма?

Хотя она часто и раскаивалась в обмане, бессердечности, алчности и манипулировании людьми, но всегда находила какое-то оправдание для себя.

Роуз закрыла лицо руками, вдруг так отчаянно устыдившись себя самой, что ей захотелось умереть, лишь бы не встречаться снова с Адель или Хонор.

Она оставалась во дворе, пока не сгустились сумерки, потому что не могла прекратить плакать, эти слезы были словно рекой сожалений. Только сейчас она поняла значение поговорки «Что посеешь, то и пожнешь». Как она могла ожидать любви, доброты или понимания, если сама никогда никому этого не дала?

Ей до смерти хотелось просто сбежать отсюда, найти паб и напиться до забытья. Именно так она обычно поступала в кризисных ситуациях. Но на этот раз она этого не сделает. Она будет точно следовать указаниям Адель. Вероятно, этого всегда будет недостаточно ни для ее матери, ни для ее дочери. Но нужно было попытаться.

Через две недели Хонор сидела в кресле у печки и смотрела на ногу в гипсе, которую положила на табурет. Гипс был грязным, потому что Великан забегал в дом со двора и отряхивал рядом с ней свою грязную и мокрую шерсть. Серый носок, который она натянула на ногу, нужно было заштопать, в дырке виднелся фиолетового цвета палец, и нога зудела под гипсом. Она невероятно устала оттого, что не могла свободно передвигаться, ей ужасно надоело сидеть взаперти, но она понимала, что ей еще повезло.

Ей повезло, что она осталась жива, и она должна быть рада, что все остальные раны так быстро зажили. Даже рана на голове уже почти затянулась, и через несколько дней можно будет снять повязку.

Роуз ощипывала курицу в судомойне и чихала каждый раз, когда перышки попадали ей в нос, и каждый раз при этом Хонор невольно улыбалась.

Роуз не была предназначена для деревенской жизни. Ее руки были слишком нежными для грубой работы, в ней не было выносливости, и она была привередливой. Если бы все было так, как она хотела, они бы каждый вечер ели рыбу с жареной картошкой, она покупала бы хлеб и, вероятно, предпочла бы работать на фабрике боеприпасов и платить кому-нибудь, чтобы ухаживали за ее матерью. Но что удивительно, она ни разу не пожаловалась с тех пор, как уехала Адель.

Хонор знала, что между ними произошла какая-то стычка. Они, как могли, пытались скрыть это, но она ощущала это по испуганному молчанию дочери. Роуз внимательно слушала, когда Адель инструктировала ее насчет лекарств для Хонор, насчет того, как часто нужно менять повязку и как распознать, нет ли инфекции. Она кротко согласилась ходить к телефонной будке каждую неделю в условленное время и звонить Адель в больницу с отчетом о здоровье Хонор.

Было крайне удивительно, что Роуз не огрызнулась на Адель, когда она твердила, что нужно держать в запасе ведра с водой, иметь в доме песок и огнетушитель под рукой на случай зажигательных бомб. В конце концов, Роуз видела последствия бомбежек и читала все инструкции правительства о том, как тушить пожары.

Но она вела себя так, будто была просто прислугой, боялась слово сказать против. А это, как помнила Хонор, было крайне нетипично для Роуз, которая всегда была склочной и самоуверенной.

И еще более нетипично для нее было подниматься в шесть часов, ворошить золу в печке и снова затапливать ее, потом через час приносить Хонор чашку чая и спрашивать, нужен ли ей уже горшок.

Хонор была уверена, что такое покорное поведение не продержится и пару дней, но этого не произошло. Роуз кормила кроликов и кур, собирала хворост, стирала и убирала в доме. Кроме того, она удивительно хорошо готовила. Похоже, она обучилась некоторым секретам ремесла, работая в ресторане, потому что суп, который она варила, был намного вкуснее, чем все, что умела готовить Хонор. И она была очень терпеливой, меняя повязки и помогая Хонор мыться и одеваться.

Она не могла убить курицу или кролика, и Хонор сомневалась, что она когда-нибудь сможет это сделать, но это не имело значения – почтальон Джим всегда был рад услужить при необходимости. Но больше всего Хонор удивило, что Роуз могла быть приятной в общении. Она любила те же самые программы по приемнику, и они обе смеялись до упаду над некоторыми передачами. Она хорошо играла в карты и научила Хонор нескольким новым играм.

Много раз она была холодной или выглядела очень скучающей и, когда ходила в Рай по поручению, задерживалась там дольше, чем требовалось. Это заставляло Хонор подозревать, что она делала остановку в пабе. Но с ней было легко, потому что она не болтала впустую, как многие женщины, которых знала Хонор.

Жизнь превратилась в приятную череду домашних дел, и хотя Хонор раздражала неспособность Роуз к физическому труду, она была за многое ей благодарна, особенно за то, что дочь вернулась к ней.

Один или два раза она чуть не сказала ей о своих чувствах, но было слишком рано и у нее все еще были подозрения. Роуз была загадкой: она до сих пор не рассказала о том, что произошло между ее побегом из дома и психиатрической больницей. Не призналась и в том, кто отец Адель. Временами Хонор думала, что такое поведение может быть следствием лечения в психиатрической больнице. Но если это так, то казалось странным, что она вспоминала всякие происшествия из своего детства и, похоже, ей нравилось разговаривать о них.

Еще она задавала множество вопросов об Адель, особенно о ее пребывании в «Пихтах», о том, как она осваивалась в коттедже и когда познакомилась с Майклом Бэйли. По мнению Хонор, она считала, что если составит все кусочки из жизни своей дочери в то время, когда ее не было рядом, то каким-то образом добьется прощения Адель.

– Наконец-то я разобралась с курицей, – сказала вдруг Роуз с порога в судомойню, отчего Хонор вздрогнула.

– Отлично, – сказала Хонор, борясь с искушением добавить: «давно пора» или «ты все перья положила в мешок?».

– Да, мама, – устало произнесла Роуз, будто предвидела дальнейшие вопросы. – И пол подмела, если хочешь знать. Выпьем по чашечке чая?

– Я сама могу сделать чай, – сказала Хонор, двумя руками поднимая ногу в гипсе и ставя ее на пол. – Пора мне уже немного поупражняться. Ты иди садись, уже наработалась за день.

Роуз сняла с себя передник и вошла в гостиную. Хонор вылезла из кресла и стала на здоровую ногу, потянувшись к костылю, чтобы опереться на него.

– По-моему, к тому времени, когда снимут гипс, мышцы просто разучатся работать, – сказала она, передвигаясь к печке, чтобы поставить чайник. – Очень надеюсь, что мне не придется хромать до конца жизни.

– Хромать лучше, чем прыгать на одной ноге, – сказала Роуз, садясь.

Это замечание заставило Хонор вспомнить о Фрэнке. Он всегда говорил в том же духе. Она повернулась к дочери и увидела то же задумчивое выражение, какое часто бывало у Фрэнка.

– Что-то не так, Роуз? – спросила она, открывая буфет, где хранилась чайная посуда.

– Ничего такого, – сказала Роуз. – Я думала об Адель, когда ощипывала курицу. Не могу представить, как она выдерживает и день за днем смотрит на кровь и вывороченные кишки. Одно дело работать медсестрой в мирное время, но сейчас… В ее возрасте она должна ходить на танцы и веселиться.

– Война не будет длиться вечно, – сказала Хонор, зацепив две чашки одним пальцем и ставя их на стол. – Когда она кончится, будет время и для танцев. В ее возрасте у нас уже были дети.

– М-м-да, – пробормотала Роуз. – Я тогда была беременна Памелой.

Хонор не решилась повернуться и посмотреть на дочь, потому что она впервые упомянула о Памеле с тех пор, как приехала сюда.

– Что ты чувствовала, когда забеременела во второй раз? – осторожно спросила она.

– Сначала я была в ужасе, – ответила Роуз тихо. – Но Джим был так доволен, и я была вроде как рада, что сделала его счастливым. Я хотела быть как другие женщины, знаешь, такие веселые и улыбчивые, и души не чают в младенцах. Это вполне нормально, правда?

– Я не знаю, – сказала Хонор. – Не могу сказать, что я была такой. У меня никогда не было желания приласкать чужого малыша.

– Правда? – У Роуз был удивленный голос. – Мне всегда казалось, что ты хотела много детей.

Хонор хмыкнула.

– Вот уж точно нет. Ты мне очень нравилась, но я каждый месяц с облегчением констатировала, что не залетела снова.

– Боже мой! – воскликнула Роуз. – Жаль, что я не знала.

– А какая разница?

– Ну, может быть, я бы не чувствовала себя такой ненормальной, что не хотела детей.

Вода закипела, и Хонор заварила чай. Отставив его на край печки, она снова села.

– У тебя появилась Адель при других обстоятельствах, – сказала она. – Ты была обеспокоена, испугана, и я думаю, любая женщина в таких обстоятельствах не считала бы появление ребенка радостью.

– Я никогда не думала ни о ком, кроме себя самой, – призналась Роуз. – Я винила ее за то, что мое тело стало безобразным, за боль и за то, что она мешала мне спать. Другие матери не делают этого.

– Может быть, и делают, но не признаются в этом, – сказала Хонор. – Мой свекор нанял мне няню-горничную. Если бы не ее помощь, я вполне могла бы найти много поводов для недовольства.

– Но ты полюбила меня, правда? – спросила Роуз.

Хонор нахмурилась.

– Я полюбила тебя с той минуты, когда тебя положили мне в руки, – сказала она. – Но ты ведь и сама это знаешь?

Ответа не последовало, и Хонор обернулась посмотреть на дочь. Роуз с озабоченным видом теребила пуговицы на кофте.

– Ты ведь не думаешь иначе? – спросила Хонор.

– Дети не думают о таких вещах, – сказала Роуз. – Они просто принимают все. Но когда папа ушел на войну, я чувствовала, что у тебя для меня не было времени.

– Не было времени для тебя? – недоверчиво переспросила Хонор.

– Ну, ты всегда закрывалась в своей комнате, ходила сама гулять. Это было ужасно, ты словно не замечала меня, – выпалила Роуз.

– Я была расстроена Я ужасно скучала по нему и боялась, что его убьют, – сказала Хонор, но ее вдруг кольнуло чувство вины, потому что она помнила, как старалась уединяться. Она даже иногда обижалась на Роуз, что той все время что-то было от нее нужно.

– Я тоже так себя чувствовала, – сказала Роуз. – Но ты, похоже, не замечала этого.

– Тогда прости меня. Я думаю, что слишком ушла в себя тогда, – печально сказала Хонор.

– Мне было только тринадцать лет, мама. – Голос Роуз поднялся на тон выше. – Я чувствовала себя так, словно потеряла обоих родителей. Ты редко говорила со мной, никогда не интересовалась, как у меня дела в школе, есть ли у меня друзья – ничего. Наверное, неудивительно, что я не могла полюбить Адель?

– Ну ладно, – резко сказала Хонор, вдруг испугавшись, что Роуз пытается манипулировать ею. – Возможно, у меня был нехороший период, но я не забросила тебя и не причиняла тебе вреда.

– Давай оставим эту тему, – согласилась Роуз, махнув головой. – Не хочу ворошить прошлое.

Хонор взглянула на дочь, увидела, что она смотрит себе под ноги, и вспомнила, как часто Роуз вела себя точно так же, когда была ребенком. Она поднимала разговор о какой-то своей обиде, потом вдруг замолкала, словно была не в состоянии или боялась продолжать. Это всегда раздражало Хонор и сейчас возымело такой же эффект.

– Ради бога, давай выкладывай и покончим с этим! – воскликнула Хонор. – Если ты думаешь, что я причинила тебе вред, скажи об этом.

– Ты не совсем причинила мне вред, хотя и была несправедливой, – тихо сказала Роуз. – Но мне больно не от того, что было в прошлом, больно от того, какой ты представила меня Адель.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Хонор. – Я тебя ей никак не «представляла». Все ее представление о тебе основано на твоих собственных действиях.

– Ты ей когда-нибудь рассказывала, что с четырнадцати лет я работала как лошадь в этом отеле и отдавала тебе заработанное до последнего пенни? – спросила Роуз. – Ты ей рассказала, что зимой я уходила прежде, чем начинало светать, и возвращалась домой через четырнадцать часов в дождь и в снег?

– Я рассказывала ей, что ты работала в отеле, – возмущенно сказала Хонор.

– Ручаюсь, она подумала, что я работала официанткой каких-нибудь пару часов, – горько сказала Роуз. – Я разжигала огонь, выливала из горшков, чистила серебро и натирала полы. Я растирала руки в кровь, и у меня болело все тело задолго до того, как я добиралась до положения официантки, надев форму и обслуживая стариков и старух в ресторане, которые обращались со мной как с грязью. А после этого я мыла посуду. И только когда все было убрано, могла уходить домой.

– Я не понимаю, к чему ты ведешь? – строго сказала Хонор. – В чем суть?

– Суть в том, что Адель считает, что ты была идеальной матерью, а я такая плохая, потому что сбежала из дому и оставила вас, – категорично сказала Роуз. – Ей никогда не говорили, что подтолкнуло меня к этому.

– Я и сама не знаю, что тебя подтолкнуло, – вздохнула Хонор. – Может, ты мне скажешь?

– Я содержала всю семью в четырнадцать лет. Когда я возвращалась домой, такая уставшая, что едва волочила ноги, ты всегда жаловалась, как тебе одиноко, – резко ответила Роуз. – Потом наконец папа вернулся домой, и он был для меня пугающе чужим человеком. Ты нянчилась с ним, но ни разу не поблагодарила меня за то, что я зарабатываю деньги на его лекарства и дополнительную еду. Ты даже ничего никогда мне не объясняла.

Хонор почувствовала, как словно поднялся занавес над той частью ее жизни, на которую она решила не оглядываться.

– Я не думала об этом, – сказала она нерешительно.

– Нет, не думала, – с горечью продолжала Роуз. – Единственным днем, когда у меня была возможность не вскакивать с утра, было воскресенье, и однажды в воскресенье утром ты разбудила меня на рассвете, чтобы я пошла собрать хвороста для печки, несмотря на то что я пришла домой с работы в начале третьего. Отец крепко спал, и ты сама могла пойти за хворостом, но нет, ты вытащила меня из постели. Ты Адель об этом рассказывала?

– Это были тяжелые времена для всех, – сказала Хонор вызывающе.

– Да, тяжелые, – согласилась Роуз. – И ты помешалась на отце и, вероятно, плохо спала. Но ты обращалась со мной как с прислугой. У меня было такое чувство, что ты меня используешь.

Хонор забыла многое из того, что произошло за эти годы, но слова Роуз пробуждали в ней воспоминания.

– Прости меня, – сказала она.

– О, не надо мне извинений, – устало произнесла Роуз. – Просто я хочу, чтобы тебе были понятны причины моего ухода. Я не была настолько плохой, и думаю, Адель тоже нужно это знать.

Несколько секунд Хонор молчала. Слова Роуз словно бросили свет на темное пятно. Она действительно была виновата во всем, в чем обвиняла ее дочь. Она представляла себе годы между уходом Фрэнка на войну и побегом Роуз со своей собственной точки зрения. Она не смогла оценить по достоинству роль, которую сыграла дочь, более того, до настоящего момента она вообще не считала, что Роуз играла какую-то роль.

– Ты права, – сказала она после некоторого молчания. – Я не ценила тебя, а должна была бы. Я готова признать это и рассказать Адель. Но если ты хочешь помириться с ней, тебе нужно быть честной с ней по поводу всего, что произошло потом. Здесь я не смогу помочь.

Роуз встала и молча налила чай в чашки. Она дала Хонор чашку, потом села со своей.

– Я не хотела начинать все эти разговоры, – сказала она наконец тихим и извиняющимся голосом. – У меня случайно вырвалось.

– Наверное, это к лучшему, – сказала Хонор и, потянувшись, сжала руку дочери. – У моей мамы было выражение: «Нельзя положить новое варенье в грязные банки». Может быть, сейчас мы отмыли наши банки.

Роуз слабо улыбнулась.

– Мне почему-то думается, что Адель никогда не захочет даже постараться понять меня.

Хонор вздохнула.

– Не суди других по собственным меркам. Она умная девочка с большим сердцем. Время и горести войны могут заставить ее изменить мнение.

Великан подошел к Роуз и положил голову ей на колени. Она почесала ему голову и погладила его.

– Если бы люди были хоть немного похожи на собак, – сказала она. – Они не носят в себе обиды, не требуют объяснений.

– Может быть, и так, – улыбнулась Хонор. – Но они дают нам столько внимания и любви, сколько мы даем им. А в этом отношении люди не сильно отличаются. Великан тебя полюбил, и Адель со временем полюбит, если увидит, что ты этого стоишь.

* * *

Майкл чуть переместился на сиденье, пошевелив затекшей ногой, и взглянул на «ланкастер», бомбардировщик, летевший рядом с ним, управлял которым его австралийский друг Джо Спайерс. Майкл ненавидел летать по ночам, особенно в январе, когда стоял мороз и облака заслоняли луну, но небольшим утешением было то, что Джо был в небе рядом с ним.

Когда нога чуть отошла, Майкл улыбнулся сам себе. Несколько дней назад один из летчиков на базе назвал его «старик Бэйли», потому что он хромал, выбравшись из «спитфайра». И он действительно чувствовал себя стариком в свои двадцать три. Большинству ребят в эскадрилье было девятнадцать или двадцать, все лица были новыми, а его старые товарищи практически все погибли.

Иногда он позволял себе думать о том, что когда-нибудь подстрелят и его. Ему казалось невероятным, что он может выжить, он был не лучшим и не худшим пилотом, чем остальные. Но в другие моменты он считал себя непобедимым, и это в какой-то мере было еще более опасно.

Сейчас он направлялся к Германии с приказом сопровождать бомбардировщики. Было не так жутко, как в дни воздушных боев в Битве за Англию, но у ночных полетов были свои сложности, и не годилось быть самоуверенным.

Он подумал, что, какая бы опасность ему ни грозила, лучше быть в небе, чем застрять на штабной работе в Лондоне. «Блицкриг» продолжался уже три месяца, и число жителей в Ист-Энде уменьшилось в десять раз от еженощных бомбежек. Но эти кокни были отважным народом, по ночам они спускались в бомбоубежища, а утром выходили наверх и обнаруживали целые улицы в руинах. И несмотря на это, шли на работу, часто даже не имея возможности умыться или выпить чашку чая.

Майкл сам был вынужден оказаться в бомбоубежище в Новый год. Он был достаточно глуп и позволил Джо уговорить себя встретить Новый год за пределами базы. Он готов был бежать сломя голову, когда до него донесся запах уборных. Этого запаха было достаточно, чтобы стошнило кого угодно, и он решил, что лучше рискнуть быть убитым на улице, чем провести ночь в этой вони. Но он, конечно, остался – как сказал Джо, осторожность – это важная часть отваги. И даже получил удовольствие, несмотря на запах и на то, что людей было как сардин в бочке. Они обратили ситуацию в свою пользу, поудобнее устроившись в своем маленьком пространстве и заботясь друг о друге. Один старик играл на аккордеоне, и все пели вместе с ним.

В ту ночь рядом были люди всех социальных слоев: простые местные, которые спускались сюда каждую ночь и которые организовали это место; франты в куртках в компании леди, сверкающих бриллиантами, и уличные девки из Сохо, помогавшие женщинам с грудными и маленькими детьми; среднего возраста домохозяйки из пригорода, которых застала сирена прежде, чем они успели добраться домой; сморщенные старики, веселые молодые машинистки и продавщицы и приличная группка мужчин в военной форме.

Они с Джо познакомились с двумя девушками из Йоркшира. Обе были сестрами запаса в больнице в Южном Лондоне и, как и Майкл с Джо, приехали в Вест-Энд встречать Новый год. Майклу очень понравилась Джун, хорошенькая темноволосая девушка. Она была живой и забавной, и он подумал, что может позвонить ей и договориться о свидании, как только у него будет увольнительная.

Джо все время говорил, что лучший способ забыть о девушке – это найти другую, и в этом Майкл был согласен с ним. Джун совсем не напоминала ему Адель – она была маленькой, приятной полноты, и у нее все время не закрывался рот. Было далеко за полночь, когда он поцеловал ее, и она с готовностью ответила. Это было как раз то, чего он хотел, – простая девушка, которая не думает слишком много. Кто-то, кто не сможет тронуть его душу, как это сделала Адель.

Начал идти снег, и Майкл проклял все. Хотя в снежную погоду было легче долететь до цели незамеченными, однако было труднее увидеть вражеские самолеты. Еще пять минут, и они будут на месте, а если им улыбнется удача, еще через десять минут они повернут домой.

Вспышки огня по самолетам противника осветили на мгновение летное поле и ангары, к которым они направлялись. Майкл и два других «спитфайра» поднялись вверх, чтобы подпустить три «ланкастера» ближе к их цели. Когда была сброшена первая бомба, Майкл услышал звук ее удара и, посмотрев вниз, увидел, что занялся пожар.

– Да! – заорал он с ликованием, потому что это явно был полевой склад боеприпасов и цистерны с топливом.

Его ликование возрастало после каждой бомбы, потому что он уже ясно видел летное поле в огне пожара, они попали в самолеты и сровняли здания с землей.

Когда работа была сделана, все самолеты рассыпались в разные стороны, чтобы поворачивать домой, и Майкл ликующе загоготал, забыв о холоде и о коловшей ноге, и даже о том, что нужно следить за бомбардировщиками.

От треска и сильной вибрации с правой стороны самолета он вздрогнул. Резко обернувшись, он увидел рядом с собой «мессер-шмитт» и красные огоньки его орудий. Майкл автоматически выстрелил, но немецкий самолет нырнул, уклонившись от выстрела, и, прежде чем Майкл успел подумать о том, чтобы набрать высоту, кинулся на него снизу с быстротой молнии и снова выстрелил, попав «спитфайру» в нос.

На лобовое стекло брызнула охлаждающая жидкость двигателя, заслонив Майклу поле зрения, и только тогда он увидел, что его самолет горит.

– Боже правый! – воскликнул он, потому что такого конца он боялся больше всего. Он почувствовал внезапную волну жара – еще несколько секунд, и он сгорит заживо. Он ничего не видел впереди, потому что из-за снега охлаждающая жидкость прилипла к лобовому стеклу. Все, что он видел, это были оранжевые и алые огоньки справа от него, и ему ничего не оставалось, как перевернуться и катапультироваться.

Он был обучен этому. Теоретически кабина должна была открыться от нажатия, и он бы вылетел, как пробка из бутылки. Но самолет перевернулся, весь в огне, и кабина не хотела открываться.

На мгновение он увидел Адель. Она бежала к нему, и волосы развевались за ней, как флаг.

– Господи, помоги мне, – произнес он охрипшим голосом, приготовясь к смерти.

Глава двадцать четвертая

1941

Хонор открыла входную дверь и увидела, как Джим, только что положивший письмо в ящик, удаляется по дороге.

– Возвращайся, согреешься чашкой чая, – позвала она.

Был морозный январский день со шквалистым ветром. Небо было черным, и Хонор подумала, что к вечеру пойдет снег. Ей сняли гипс с ноги как раз перед Рождеством, но, к ее разочарованию, ей все еще приходилось опираться на палку, потому что нога ослабела от долгого бездействия. Роуз позволяла ей только немного погулять по саду, а сейчас не разрешила и этого из-за скользкого льда, поэтому она подумала, что компания Джима будет приятной и рассеет ее скуку.

Джим повернулся, и его широкая улыбка подтвердила, что он рад ее приглашению.

– Я так замерз, что превратился в настоящий кусок льда, но не постучал, потому что подумал, что ты захочешь спокойно почитать письмо.

Хонор рассмеялась.

– Ты же отлично знаешь: у меня столько свободного времени, что я не знаю, что с ним делать, – сказала она. – Письмо от Адель может подождать. Ну, заходи.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю