Текст книги "Секреты"

Автор книги: Лесли Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Позже вечером, когда Хонор в конце концов рассказала ей, что Адель переехала в Лондон, чтобы забыть Майкла, Роуз даже улыбнулась про себя. Она сама бы поступила именно так, забрала деньги и растворилась в городе. Ей казалось, что Адель не была такой примерной девочкой, какой ее хотела представить Хонор, а что она пошла в мать.

Но сейчас, пока Роуз нетерпеливо ждала возвращения Хонор, у нее было неотвязное чувство, что она могла неправильно оценить Адель. А что, если Майлс рассказал ей правду, а девочка скрыла это от бабушки, чтобы пощадить ее чувства?

Если это было правдой, то когда Хонор объявилась в больнице, рассказав, что была у Роуз, Адель вполне могла прийти в ярость. И если они вдвоем задумались, то не пройдет много времени, прежде чем они поймут, откуда у нее взялись деньги на покупку дома.

Роуз стало плохо от одной мысли об этом. Может быть, Хонор поэтому не вернулась? Потому что ей было невыносимо провести ночь в компании предательницы, которая получила тридцать пресловутых сребреников?

Вой бомбы и глухой удар совсем близко, так что свет дрогнул, бросили Роуз в дрожь. Если в дом попадет бомба, она будет похоронена под грудой кирпичей. Она никогда не любила оставаться одна – это было одной из причин, почему она хотела взять жильцов. Но сегодня никого из них не было дома.

Маржери и Соня, две молодые девушки, которые жили вдвоем в большой передней комнате на втором этаже, забегали утром переодеться. Вчера они ездили в Вест-Сайд, чтобы пройтись по магазинам, и в результате остались ночевать в бомбоубежище. Они сказали, что там было мрачно и они были напуганы до ужаса, поэтому собирались переночевать у родителей Маржери, если будет еще один налет.

Роуз встала с шезлонга и легла на матрац, натянув на себя одеяло и засунув голову под подушку, пытаясь укрыться от шума бомб. Но шум был неотвязным, как и ее мысли.

В пабе она слышала, как многие люди, с которыми она пила и которых считала друзьями, договаривались встретиться в местном бомбоубежище на случай очередного воздушного налета. Но ей никто не предложил присоединиться к ним. И Маржери с Соней не спросили, все ли с ней будет в порядке.

Она подумала о том, как ее мать хотела вчера вечером узнать обо всех жильцах – сколько им лет, откуда они родом и чем зарабатывают на жизнь. Роуз не смогла рассказать ей, потому что практически ничего ни о ком не знала. Сегодня она даже не спросила Маржери, где живут ее родители.

Роуз никогда раньше не думала, что отсутствие интереса к другим людям можно считать недостатком, но, вероятно, это было именно так. Может быть, Маржери, Соня и другие жильцы, включая бывших, рассматривали ее только как сборщика аренды, а не как одинокую женщину, которая может нуждаться в друзьях. Возможно, и все эти люди в пабе считали ее независимой женщиной, в жизни которой не было для них места.

И вдруг Роуз поняла, что у нее никогда не было настоящих друзей. У нее были десятки знакомых, она могла зайти в любой из полдюжины пабов, которые посещала в Лондоне, и встретить кого-то из знакомых. Но это не было настоящей дружбой, эти люди были просто собутыльниками. Кто будет оплакивать ее, если она умрет сегодня ночью?

Если Адель сегодня рассказала Хонор про Майкла, они бы и бровью не повели, прочитав ее имя в списках убитых. Как ни один из многих мужчин, которые были в жизни Роуз, потому что если они и помнили о ней, то вспоминали бы, как она их использовала.

– Миссис Харрис! Вы меня слышите?

Хонор услышала женский голос, прозвучавший среди сильного шума, словно она находилась на вечеринке или на вокзале. Похоже, она не могла открыть глаза и у нее болело, хотя она не могла разобрать, где именно.

– Миссис Харрис! Вы пострадали во время налета, но вы сейчас в безопасности в больнице.

«Налет! Больница!» Эти слова, похоже, что-то означали, но она не могла сконцентрироваться. Она спала? Надо вставать и выпустить Великана.

– Мне нужно выпустить Великана, – смогла она вымолвить и с трудом приоткрыла глаза, увидев яркий свет.

– Вот так лучше, – сказал голос. – Мы увидели ваше имя на конверте, миссис Харрис. Вы живете в Лондоне или по адресу в Сассексе?

Медленно Хонор начала фокусировать зрение, и расплывчатое пятно перед ней приобрело форму лица – молодого, красивого лица с темно-карими глазами. У девушки на голове была накрахмаленная шапочка, совсем как у Адель.

– Адель здесь? – вымолвила она с трудом, ее рот, казалось, был забит пылью.

– Какая Адель?

– Адель Талбот, моя внучка. Она медсестра.

– Вы бабушка Адель? – недоверчиво спросила медсестра. – Боже правый!

Хонор была уверена, что это только сон. Она закрыла глаза, потому что свет был слишком яркий, и снова погрузилась в сон.

– Бабушка!

От звука голоса Адель она немедленно проснулась.

– Адель?

Она не видела ее ясно, но узнала по прикосновению руки, сжимавшей ее руку. Ей не нужно было говорить сейчас, когда Адель была рядом, она была в безопасности, и ее снова одолел сон.

Отойдя от кровати бабушки, Адель кинулась в комнату палатной сестры. Она весь вечер ухаживала за послеоперационными пациентами и не видела многих раненых, которых доставили в больницу. Для нее была шоком новость, когда к ней подошла сестра Попл и сообщила, что среди них ее бабушка. Адель полагала, что она благополучно добралась до Хаммерсмита.

Еще хуже было увидеть ее перевязанной и услышать от сестры, что они опасаются сотрясения мозга, потому что она долгое время была без сознания.

Адель сообщила сестре Джонс, что миссис Харрис ее бабушка.

– Сестра Попл сказала, что, возможно, у нее сотрясение мозга. Это так?

– Слишком рано что-то говорить, – сказала сестра и, увидев страдальческое выражение лица молодой медсестры, сочувственно похлопала ее по плечу. – Она смогла спросить о тебе, и это отличный знак, но у нее нехорошая рана на голове и сломана нога, а по всему телу множество рваных ран.

– Она очень сильная и здоровая, – сказала Адель срывающимся от волнения голосом. – Это поможет ей, правда?

– Да, сестра, конечно, поможет, и еще поможет то, что она в твоей больнице. У нее есть муж?

– Нет, она вдова, – сказала Адель. – Она навещала кое-кого в Лондоне и оставила там собаку. Но я не знаю адреса.

Она не могла заставить себя признаться, что этот «кто-то» был ее матерью. С тех пор как Хонор сообщила ей, что оставалась на ночь у Роуз, Адель кипела от гнева, что у нее хватило наглости пытаться снова влезть в их жизнь.

Сестра объяснила, что посмотрела у Хонор в сумочке и нашла письмо.

– Разумеется, я его не читала, но думаю, вы должны его прочитать, оно может быть от того, кого она приехала навестить. Скажите, Талбот, сколько времени вы уже дежурите?

– Столько, сколько и все, – сказала Адель. – Со вчерашнего налета, не считая трех свободных часов сегодня утром. Но я не хочу сменяться сейчас, когда здесь бабушка.

Сестра Джонс посмотрела на нее испытующе.

– Я настаиваю, чтобы вы позже ушли на несколько часов, – сказала она. – Истощенные медсестры совершают ошибки. Кроме того, в состоянии миссис Харрис по меньшей мере до завтра не будет каких-либо перемен.

Когда Адель порылась в сумочке Хонор и нашла слезливое письмо от Роуз, она еще больше разгневалась на мать. Было невероятно, что у нее хватило наглости просить прощения после всех страданий, которые она причинила.

Может быть, она не ожидала, что Хонор сядет на первый поезд, но позволить ей отправиться в Ист-Энд сразу же после налета было просто преступно.

Адель знала, что хотела бы сделать: кинуться в Хаммерсмит, забрать Великана и в недвусмысленных выражениях сказать матери, что она больше никогда не желает ни видеть, ни слышать ее, Но она не могла оставить больницу и бабушку и не могла приглядывать за Великаном, пока бабушка не поправится.

Она предположила, что ей просто нужно будет попросить полицию известить Роуз о том, что произошло, и надеяться, что у нее есть хоть какие-то остатки приличий, чтобы позаботиться о Великане.

На следующее утро Роуз проснулась в одиннадцать часов от звонка в дверь. Она оставалась в подвале, пока сразу после рассвета не дали отбой, но совсем не спала, потому что была очень напугана. Она вышла с Великаном ненадолго погулять и с облегчением увидела, что бомбы не задели Хаммерсмит. Тогда она вернулась к себе в спальню и легла в постель.

Открыв дверь и увидев полицейского в форме, она подумала о худшем и плотнее завернулась в свой халатик.

– Миссис Талбот? – спросил полицейский.

– Да, – сказала Роуз, и у нее подкосились ноги.

– Простите, что принес вам плохие новости, но ваша мать вчера была ранена во время воздушного налета.

Роуз не знала, что сказать. Она просто стояла и смотрела на полицейского.

– Она в Лондонской больнице в Уайтчепел. Мы получили это известие рано утром от вашей дочери, которая, если я правильно понимаю, работает там медсестрой. Она сообщила, что у миссис Харрис довольно серьезные ранения, но ее состояние стабильное.

– Но у меня здесь ее собака, – сказала Роуз, не подумав. – И что мне делать?

Полицейский косо посмотрел на нее.

– Может быть, позаботиться о собаке, пока мать поправится? – предложил он свой ответ с легкой ноткой сарказма.

– И сколько это займет времени? – спросила она.

– Вы могли бы позвонить в больницу или зайти узнать, – сказал он резко.

Когда полицейский ушел, Роуз закрыла за ним дверь и медленно прошла к себе. Ей потребовалось несколько минут, прежде чем до нее дошли его слова, и еще какое-то время, прежде чем она поняла, что он мог расценить ее реакцию как черствость. Она стояла у задней двери, глядя на ступеньки, ведущие в сад, и рылась в кармане халата, ища сигареты. Зачем она сказала про собаку? Кажется, полицейский понял это так, что она больше беспокоилась о том, как избавиться от животного, чем о том, что ее мать в больнице.

Дрожащими руками она взяла сигарету, закурила и глубоко затянулась. Всю жизнь было именно так: ее мозг словно не имел ничего общего с ее голосовыми связками. Сколько мужчин называли ее сукой, потому что она, находясь в стрессе, говорила нечто, причиняющее сильную боль. Даже когда Роуз на самом деле пыталась проявить сочувствие, всегда почему-то выходило так, что она проявляла бездушие.

Но больше всего ей было стыдно за те слова, которые она сказала в семнадцать лет, когда мать подарила ей сшитое ею самой голубое платье.

Она наговорила ужасных вещей не из-за платья, которое было хорошим и практичным. Но она была безнадежно влюблена в Майлса, и вся ее душа просила чего-то романтичного, красивого, волшебного. Простое голубое платье было олицетворением всего, что она ненавидела: работу официанткой, жизнь на болотах, к тому же ее исключили из этого блистательного мира, который она мельком видела в гостинице.

Роуз сказала матери и ужасные слова об отце, но ее подтолкнуло сказать их глубокое разочарование, что она не в силах исправить свою судьбу, и зависть к другим, которые имели гораздо больше, чем она.

Потом она считала, что единственный выход – это сбежать. В отчаянии она взяла все ценные вещи, которые нашла, потому что была уверена не до конца, что Майлс возьмет ее с собой, как бы он ее ни хотел. Кроме того, ей пришлось наговорить ему массу лжи, чтобы он согласился, и пришлось продолжать лгать даже после того, как она приехала с ним в Лондон.

Роуз тяжело опустилась на ступеньки у задней двери и заплакала, Что она сделала со своей жизнью! Всю дорогу ей встречались перекрестки, и на каждом перекрестке, до которого она доходила, она всегда выбирала более легкую дорогу – ту, которая вела под уклон.

Прошло две недели, прежде чем Роуз собралась в больницу, чтобы увидеться с Хонор. Великана она оставила дома, поскольку не могла взять его с собой. Она звонила каждый день и с облегчением слышала от палатной сестры, что здоровье Хонор каждый день улучшалось. Именно сестра посоветовала Роуз пока не приходить, потому что Хонор только беспокоилась бы о собаке, если бы Роуз пришлось оставить ее одну.

Роуз этого и ждала. Она не любила больниц, а мысль, что она может столкнуться там с Адель, приводила ее в ужас. Она понимала ее враждебное отношение, иначе бы Адель оставила записку с номером телефона и временем, когда ее можно застать. И кроме всего прочего, была еще бомбежка. В дневное время налеты прекратились, но с наступлением ночи начинался огневой вал. Би-би-си и газеты не сообщали о последствиях и никогда не упоминали о числе пострадавших, но все знали, что в Ист-Энде не осталось камня на камне.

Вокруг Хаммерсмита было достаточно упавших бомб и пожаров, чтобы Роуз получила представление о том, каким адом может быть Ист-Энд. Каждое утро она видела новые разрушения от бомб недалеко от дома, а пока стояла в очередях за продуктами, слышала, как люди говорили о местах, где было больше всего разрушений. Похоже, работавшие в Ист-Энде или в Сити часто приезжали по утрам в офис или в магазин и обнаруживали выбитые стекла или вогнутую крышу. Темой разговоров была увиденная брешь на улице, груда камней, разноцветные телефонные провода, развевающиеся на ветру, разбитые водопроводные и газовые трубы.

Роуз была крайне удивлена, что столько людей проводили бессонные ночи в бомбоубежище, а наутро преодолевали огромные расстояния пешком, чтобы вовремя появиться на месте работы. И что многие владельцы кафе и магазинов все еще открывали свои заведения, несмотря на выбитые окна. Она подумала, что они сошли с ума – ни король, ни правительство не собирались вознаграждать людей за то, что они честно выполняли свой долг. Она же просто возвращалась домой, раздобыв немного сигарет и еды. Никто не смог бы насильно завербовать ее разливать чай в палатке или раздавать одежду тем, чьи дома разбомбило.

По прошествии двух недель Роуз уже было тошно оставаться дома каждую ночь одной с Великаном. Все ее жильцы спускались в бомбоубежище и, казалось, по-настоящему там веселились. Поэтому, когда она позвонила в больницу и сестра сказала, что Хонор уже достаточно поправилась, чтобы выехать из Лондона, у Роуз поднялось настроение. Она подумала, что как только Великана заберут, она сможет пройтись по Вест-Энду, выпить и подцепить какого-нибудь нового мужчину. Она была уже сыта по горло жизнью монашки, и, судя по всему, Вест-Энд был полон военнослужащих, которые не отказались бы повеселиться.

Пока поезд метро несся вперед, Роуз безутешно смотрела на свое отражение в оконных стеклах. Недостаток сна, беспокойство и недоедание оставили свой след, и хотя она с утра очень потрудилась над своей внешностью, все же не выглядела моложе своих лет. Но оглядев пассажиров, она ободрилась, увидев, что все они выглядят намного хуже – грязные, потрепанные, с изможденными лицами.

– Доброе утро, миссис Талбот, – строго сказала сестра Джонс, зайдя в маленькую комнату ожидания, в которой Роуз оставили более чем на час.

Роуз была в состоянии шока от увиденных в больнице сцен. Сотни людей со всеми мыслимыми и немыслимыми ранениями сидели везде, где только было место, на стульях и на полу. У одного мужчины из куртки все еще торчали осколки стекла и, когда он двигался, на пол капала кровь. На носилках принесли женщину, ее лицо было неузнаваемым от лежавшего на нем толстого мучнистого слоя пыли, и на одной ноге была серьезная рана. Здесь было достаточно зрелищ, от которых Роуз выворачивало наизнанку, но шум был еще хуже – слезы, вопли, крики и вой. Она бы наверняка убежала со всех ног, если бы сестра не завела ее в эту относительно тихую маленькую комнатку, но даже здесь находились еще шестеро убитых горем людей.

– Миссис Харрис достаточно выздоровела, чтобы переезжать, и, разумеется, нам невероятно нужны кровати, – поспешно сказала сестра безо всяких вступлений. – Она хочет поехать домой, но за ней нужен уход.

– Не смотрите на меня, – возмущенно сказала Роуз. – Мне нужно управлять пансионом.

– Сестра Талбот ожидала от вас такого ответа, – отрезала сестра. – Разумеется, она более чем готова ухаживать за бабушкой, но она нужна мне здесь, нам категорически не хватает медсестер.

– Где она? – спросила Роуз. Ей ни капли не нравился высокомерный тон женщины.

– Сейчас она с пациентом, но она знает, что вы здесь, и сейчас к вам спустится.

– Я не могу ждать целый день, – воинственно сказала Роуз. Она знала, что производит неприятное впечатление, но ничего не могла поделать. Частично это было потому, что она до смерти боялась возможности столкнуться лицом к лицу с Адель.

Сестра обожгла ее взглядом.

– Некоторые раненые здесь уже ждут по восемь часов, а кто и больше, – сказала она, махнув рукой в сторону огромной приемной за маленькой комнатой. – Они испытывают боль, отчаянно пытаются узнать о родных, и большинство из них потеряли свой дом. Я вам предлагаю подумать над тем, как вам повезло в жизни.

Она повернулась и, не добавив ни слова, умчалась из комнаты, и у Роуз осталось такое чувство, будто ее ударили по лицу.

Прошло еще больше часа, прежде чем в комнату зашла медсестра. Она была высокая, стройная и очень привлекательная, хотя ее передник был забрызган кровью. Роуз вскочила со стула.

– Я жду сестру Талбот уже целую вечность! – выпалила она. – Вы не можете ее поторопить?

– Я сестра Талбот, – холодно ответила молодая женщина. – Здравствуй, мама! Мы давно не виделись, но я ожидала, что ты узнаешь собственную дочь.

Роуз смешалась, и ей стало неловко от того, что все в комнате посмотрели на нее. Она никак не могла поверить, что эта очаровательная молодая медсестра со сверкающими волосами цвета осенних листьев и великолепными зубами – Адель. В своем воображении она рисовала некрасивую, тощую девушку с болезненным цветом лица и тусклыми каштановыми волосами.

– Я… я… я… – пробормотала она.

– Ты не предполагала, что я могла немного измениться с годами? – насмешливо спросила Адель.

Роуз плюхнулась на стул.

– Ты такая красивая, – сказала она еле слышно. – Я не ожидала.

– У нас сейчас нет времени обсуждать мою внешность, – сказала Адель с легкой ноткой язвительности. – Нам нужно принять решение по поводу бабушки. Она хочет поехать домой, и, по моему мнению, там она быстрее станет на ноги, но я могу взять только несколько выходных, чтобы устроить ее. Ты останешься с ней?

Роуз была ошарашена. Адель, которую она помнила, никогда бы не осмелилась быть такой прямой.

– Я не могу, у меня жильцы, – сказала она быстро.

– Ты наверняка можешь им доверить, чтобы они позаботились о себе сами.

– Но нужно собирать аренду и мыть лестницу и ванную.

– Мама, сейчас война, – резко сказала Адель. – Люди умирают под бомбами. Неужели такое значение имеет немного грязи на лестнице? И ты можешь нанять кого-нибудь собирать аренду. Кроме того, тебе самой в Сассексе будет безопаснее.

Роуз быстро соображала. Как бы ей ни была отвратительна идея, что придется заботиться о матери, она знала, что, если откажет, ее отрежут навсегда. И потом был еще Керлью-коттедж. Было бы неплохо спать спокойно, это будет вроде каникул.

– Какая помощь маме будет нужна? – осторожно спросила она.

– Небольшая. Она может пройти пару шагов на костылях. Ей нужно помогать мыться, одеваться и все такое. И потом еще готовить и убирать.

– Думаю, я готова попробовать, – сказала Роуз слабым голосом.

Адель свирепо уставилась на нее, и Роуз вспомнила, как много раз она заявляла, что у ее дочери глаза странного зеленовато-коричневого цвета. Сейчас в них не было ничего странного, по сути, они, обрамленные густыми темными ресницами, были очень красивым.

– Ты могла бы попробовать проявить чуть больше энтузиазма, когда увидишь бабушку, – упрекнула она мать. – Она приехала в Лондон из-за тебя, а теперь у тебя есть возможность доказать, что ты действительно имела в виду то, о чем написала в письме.

Ее тон был мягким, и в словах была нежность, тронувшая Роуз.

– Конечно, я имела это в виду, – торопливо произнесла она. – Я сейчас просто немного измотана из-за этих ночных бомбежек, к вообще сейчас все вверх дном.

– Ну, тогда мы сейчас пойдем к ней, – улыбнулась Адель. – Я уверена, что она успокоится и будет очень счастлива, что ты хочешь о ней позаботиться.

Наследующее утро, собирая чемодан, Роуз вся была на нервах. Ночью на соседней улице упала бомба, и это событие наряду с ужасными сценами, увиденными накануне в больнице и вокруг нее, где было разрушено много домов, убедило ее, что, уезжая, она поступает правильно. Миссис Арброут, соседка, согласилась позаботиться о доме, сдавать комнаты, если нужно, и собирать аренду за небольшой процент. Роуз знала, что женщине можно доверять безоговорочно, потому что она была очень религиозной, и не боялась того, что может обнаружить при возвращении.

Но она боялась Адель.

В ней не осталось и следа от маленькой девочки, которая смирялась с равнодушием и иногда с жестокостью. Взрослая Адель была спокойной и очень приятной, она ничего не сказала об обиде на мать, но у Роуз все равно было какое-то нехорошее чувство.

Для этого чувства не было оснований. Все слова Адель были логичными, даже добрыми, к тому же она была очень практична. Оказалось, что она послала телеграмму почтальону в Рай, как только Хонор ранило, и попросила его кормить кроликов и кур. Сегодня она послала еще одну телеграмму, сообщив, что они приезжают сегодня после полудня. Она организовала, чтобы кто-то забрал Роуз и Великана в девять часов утра, потом заехал за ней и Хонор и отвез их в Рай. По сути, когда она говорила о них троих, это звучало так, будто ей доставляло удовольствие, что они становятся настоящей семьей.

Может быть, Роуз было так не по себе только от нечистой совести, потому что она никак не могла до конца избавиться от мысли, что Адель намеревается когда-нибудь расправиться с ней.

С Хонор тоже не все было так просто. Ее сломанная нога была еще в гипсе, а некоторые раны будут заживать еще долго, но мозг не был поврежден, потому что она по-прежнему демонстрировала свой острый ум. Она заявила Роуз в недвусмысленных выражениях, что та может забыть о ярких тряпках, потому что они не понадобятся, а вместо этого пусть возьмет прочные туфли и теплую одежду. Она напомнила ей о талонах на еду и велела взять с собой все запасы консервов, которые у нее были. И даже ехидным тоном спросила, помнит ли та еще, как свернуть курице шею.

Прошлой ночью, когда снова бомбили, Роуз подумала о том, что в Керлью-коттедж нет ни туалета, ни электричества, и вспомнила, как далеко до ближайшего магазина. Она уже пожалела, что согласилась поехать, и знала, что ей будет отвратительна роль служанки при собственной матери, хотя она и рада уехать подальше от бомб. Но она уже не могла от этого увернуться – может быть, пройдет неделя, и найдется какой-нибудь достоверный предлог, чтобы вернуться в Лондон.

Глава двадцать третья

– Мы пойдем за хворостом, когда ты здесь закончишь, – сказала Адель, пока Роуз вытирала тарелки в судомойне. – Я утром заметило буря свалила несколько деревьев. Мы возьмем топор и сможем заготовить немного дров.

Роуз вздохнула. Это был второй день ее пребывания в коттедже, и Адель занимала ее работой с того момента, как они приехали; это было понятно, потому что нужно было многое привести в порядок, но Роуз надеялась, что во второй половине дня сможет отдохнуть.

Их привезли сюда в фургоне, Хонор поместили сзади на матраце, Адель и Великана – рядом с ней. Роуз села впереди с водителем, старым глуховатым мужчиной, который громко задавал вопросы, будто глухими были они, а не он. Всю дорогу через Южный Лондон они видели ужасные разрушения от бомб.

И все же, как только они выехали из Лондона, Роуз приободрилась, увидев деревья в осенних красках. Все выглядело таким сияющим и чистым в мягком солнечном свете, даже морозец в воздухе бодрил, и, когда они проезжали одну за другой безмятежные красочные деревушки, война начала казаться просто дурным сном.

Увидев болота, она даже почувствовала неожиданно захлестнувшую ее волну ностальгии и волнения. Трава была такой пышной и зеленой, тростник в канавах развевался на ветру и клематис на изгородях блестел паутинками, тронутыми росой, точно так же, как это было в детстве Роуз.

Перед их приездом заходил почтальон Джим затопить печку. На столе он оставил корзину яиц, кварту молока в кувшине и пирог с яблоками и черникой, который, по всей вероятности, испекла жена Джима, а в вазе стояли полевые цветы, приветствуя возвращение Хонор домой. Роуз засмеялась, когда Великан начал метаться вокруг, радостно все обнюхивая, потому что она когда-то точно так же ликовала, когда родители привозили ее сюда на выходные и каникулы много лет назад.

Но ликование быстро угасло, когда небо потемнело и полил сильный дождь, а ей пришлось бежать в туалет, чтобы вылить за Хонор из ночного горшка. Хонор возмущенно спорила с Адель по поводу необходимости горшка и смело зашагала бы сейчас под дождем на костылях, но Адель и слышать об этом не хотела. Она настаивала, что на костылях можно ходить только дома, потому что земля во дворе была неровной и скользкой. Роуз слышала, как Адель заставила Хонор пообещать, что та не возьмется за свое, когда она вернется в Лондон. Она даже добавила мрачно: «Сколько бы Роуз тебя ни уверяла, что это безопасно».

Если Роуз было отвратительно выливать за матерью из горшка и перевязывать ее раны, она не так уж возражала против того, чтобы для нее готовить и следить за домом. Что-то утешительное было в том, что она вернулась в свой старый дом, хранящий воспоминания о детстве, далеко от ночных ужасов Лондона. Она была даже тронута, увидев, что ее непокорная мать так беспомощна.

Хонор всегда отличалась своей осанкой. Она стояла с ровной спиной, распрямив грудь и подняв подбородок, и была очень сильной и мускулистой. Роуз помнила, как она ребенком наблюдала за матерью, которая поднимала тяжелые ведра с камнями, копала сад, как мужчина, и взбиралась на крышу с ловкостью обезьяны. Она никогда не поддавалась усталости – поднималась с жаворонками и работала до сумерек.

Даже когда Хонор приехала в Хаммерсмит, было явно видно, что она все еще сохранила свою бодрость. И хотя ее волосы стали седыми, а лицо покрылось морщинами, было понятно, что она из тех женщин, которые никогда не стареют.

Но сейчас, когда она сидела, положив сломанную ногу на табурет, с этой огромной повязкой на голове она выглядела на свои шестьдесят. Ее кожа была желтой от синяков. Хонор сильно похудела, отчего стали заметнее морщины, ее глаза слезились, а голос потерял свои командирские нотки. Адель накинула ей на плечи яркое вязаное одеяло, и в опущенных на нос очках для чтения она вдруг стала похожа на хрупкую бабушку с картинки в детской книжке.

Дождь перешел в настоящий ливень, и за воющим ветром и дробью дождя по крыше было едва слышно приемник. Но Роуз подумала, что это намного лучше бомб, и в ту минуту, когда ее голова коснулась подушки, она уснула.

Адель спала на кушетке в гостиной. Роуз предложила, чтобы она спала с ней, но Адель об этом и слышать не захотела. Она со смехом сказала, что вот уже две недели спит по три часа, и если она заснет в удобной кровати, то рискует вообще никогда не проснуться. Но у Роуз возникло чувство, что дочери просто невыносимо находиться так близко к ней.

Хотя Роуз знала, что Адель не собирается прижать свою заблудшую мать к груди и простить ей все, что было в прошлом, ей хотелось, чтобы дочь сказала что-нибудь, что дало бы ей надежду на будущее. Она невольно восхищалась тайком, что Адель выросла не только красивой, но и умной, уверенной в себе и очень способной. Она была такой дочерью, которой гордилась бы любая мать, но Роуз мучилась угрызениями совести от того, что Адель стала такой, несмотря на мать, а не благодаря ей.

Инстинкт подсказывал ей, что Адель не была готова ни простить, ни забыть. Она была настороже, натянуто улыбалась и разговаривала с Роуз с плохо скрываемым сарказмом.

В то утро, когда она показывала, как менять повязку на раненой голове Хонор и на одной довольно сильной ране на руке, Роуз почувствовала на себе ее внимательный взгляд. Позже, когда они кормили кроликов и кур, Адель вообще не разговаривала. Она словно замышляла что-то, сдерживая свой гнев, пока не придет момент выпустить его наружу.

– Здесь сваленное дерево, – сказала Адель, шагая впереди с коляской по направлению к Винчелси-роуд. Она свернула у ворот, открыла их и втащила через них коляску. На земле лежало два дерева, вырванных с корнями.

Пока Адель взялась с топором за одно дерево, Роуз собирала мелкие ветки вокруг, быстро наполняя ими коляску.

– Разве еще недостаточно? – спросила она Адель, продолжавшую рубить дерево. Адель скинула с себя пальто и кофту, потому что вспотела от усилий. У нее по лицу струился пот, а лиф платья покрылся влажными пятнами.

– Эта печка потребляет много дерева, – сказала Адель, приостановившись, чтобы стереть пот. – Тебе нужно будет приходить сюда каждый день и нарубить еще.

– Я не могу этого делать, – в ужасе сказала Роуз. – Я сомневаюсь, что смогу даже поднять топор. – Но когда эти слова вылетели у нее изо рта, она поняла, что должна была просто кивнуть в ответ. Адель окатила ее ледяным взглядом, будто перед ней находилось жалкое существо.

– Я попытаюсь, конечно, – поспешила сказать Роуз. – Но может быть, здесь где-нибудь найдется мужчина, который нарубит для меня дров?

Адель снова подняла топор и, держа его обеими руками, фыркнула.

– А ты ни капли не изменилась, – сказала она. – Всегда ждала, что все за тебя будут делать мужчины. Я думаю, в твоей жизни не было ни дня, чтобы ты тяжело поработала, не так ли?

– Я всегда сама заботилась о себе, – ответила Роуз, но ее голос задрожал, потому что она почувствовала, что это начало окончательного выяснения отношений, которого она ждала и боялась. – По крайней мере с тех пор, как Джим меня бросил.

– Неужели? – Брови Адель удивленно поднялись. – И ты каким-то образом заработала достаточно денег, чтобы купить дом?

– Да. Ну, во всяком случае, на депозит, – отрезала Роуз и зашагала прочь, потому что испугалась.

– Лжешь! – крикнула Адель и побежала за ней, хватая ее за руку. – Я предполагаю, откуда эти деньги. От Майлса Бэйли, так? Ты его шантажировала!

– Я не знаю, о ком ты говоришь, – упорно защищалась Роуз. – Кто такой Майлс Бэйли?

Удар по лицу был таким быстрым, что она даже не увидела, кода Адель подняла руку. Она отшатнулась назад, споткнулась об упавшую ветку и упала на спину, растянувшись во весь рост. Адель стояла над ней с топором в руке и гневно смотрела на нее.

– Ты несчастная, вероломная сука, – зашипела она на нее. – Ты еще и дура, если думаешь, что он мне не сказал! Он тоже порядочная скотина, но у него хотя бы есть остатки приличий, он пытается защитить своего сына! А ты отвратительна, у тебя не только не хватило духу прийти ко мне и рассказать, почему я не могла выйти замуж за Майкла, ты еще использовала это, чтобы выкрутить из него деньги.