Текст книги "Секреты"

Автор книги: Лесли Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

Старшая сестра двинулась к Джоан Марлин, чтобы дать ей значок, пояс и точно так же предупредить насчет замужества. Позже все восемь сестер, которые прошли выпускные экзамены, получат новые платья в бело-голубую полоску и накрахмаленную шапочку более сложной формы. Им увеличат зарплату, и они переедут на второй этаж общежития для медсестер в чуть бОльшие комнаты, но лучше всего было то, что они уже не были практикантками. Они получили квалификацию.

Адель широко улыбнулась Джоан. Сегодня они пойдут праздновать, выпьют пару стаканчиков, а потом будут танцевать. Это был долгий путь, но они справились. Теперь Адель поняла, как чувствовал себя Майкл, когда получил первые знаки отличия.

Было 12 мая. Через два месяца Адель исполнится двадцать один год. Война пока что не сильно затронула гражданскую жизнь. Они называли ее Ложной Войной. В январе начали выдавать по карточкам сахар, масло и ветчину, некоторые продукты редко появлялись в магазинах, а вдоль пляжей на многие мили протянули колючую проволоку и заминировали сами пляжи на случай вторжения. Основной причиной для недовольства было неудобство, причиняемое затемнением. Всех раздражало, что нельзя ходить свободно после наступления темноты, и все обижались на патрули, которые дежурили на улицах, высматривая щелочки света за шторами. Это был абсурд, потому что половина людей, доставлявшихся в травматологию по ночам, просто неудачно падали или натыкались на фонарные столбы в темноте. И лондонские больницы были не так заняты, поскольку в них лечили только в экстренных случаях, – людей, чьи операции планировались заранее, вывозили в больницы за городом.

Мужчины и женщины в форме, которые были везде, были таким ж напоминанием серьезности войны, как и списки погибших в газетах, но для большинства обычных людей это была все еще далекая реальность, которая пока что не коснулась их жизни.

В апреле немцы вторглись в Данию и Норвегию, потом через два месяца их армия вошла в Голландию, Бельгию и Люксембург. В тот же день Уинстон Черчилль стал главой коалиционного правительства вместо Невилла Чемберлена, который подал в отставку за несколько дней до того.

И все же, как бы мирно ни было сейчас дома, взволнованные речи Черчилля по радиоприемнику не оставляли ни у кого сомнений, что на британских островах очень скоро всех призовут на реальную войну – в воздухе, на море и на земле. В атмосфере было какое-то волнение и даже напряжение. Большинство людей придерживались той точки зрения, что чем скорее этот момент наступит, тем скорее все окончится.

– Вот так! Это я называю справедливым, – заявила с ликованием Джоан, когда они с Адель окончили дежурство и получили новую комнату на втором этаже. Адель уже давно выехала из своей комнаты и переехала в комнату на двоих с Джоан. Эта новая комната была в задней части общежития, и поскольку она выходила во двор и весь вид состоял из мрачных крыш домов и нескольких низкорослых деревьев, здесь было намного тише. Кроме того, она была гораздо больше, здесь был собственный умывальник и даже место для двух мягких кресел.

– Кровати такие же жесткие, – сказала Адель, попрыгав на кровати, проверяя ее. – Но это просто супер, что у нас, наконец, есть место для себя. А тебе придется быть поаккуратнее. Мне до смерти надоело за тобой подбирать.

Две подруги переехали в одну комнату вскоре после объявления войны и сразу после первой поездки Адель домой к бабушке. Возвращение домой словно очистило ее. Хотя ее бомбардировали горькие воспоминания о Майкле, погрузившись в домашнюю рутину – собирая хворост, кормя кур и кроликов, готовя и убирая, – она смогла взять себя в руки. Она поняла, что была сильной как физически, так и морально, у нее появилось больше решительности, и она была почти уверена в том, что именно благодаря испытаниям, через которые прошла в детстве, она стала хорошей медсестрой. Первое, что она сделала, вернувшись в Уайтчепел, – это отказалась от своей одноместной комнаты, и в компании такой шумной и заводной подруги по комнате, как Джоан, Адель скоро обнаружила, что у нее остается не много времени, чтобы размышлять о прошлом.

– По-моему, ты думаешь, что ты идеальная, – возразила Джоан. – Как насчет всех тех раз, когда ты будила меня своими чертовыми кошмарами?

Адель вспыхнула. Когда она бодрствовала, все было отлично, но она не могла помешать Майклу врываться в ее сны. Она сказала Джоан, что не помнит, о чем были ее кошмары, но по сути, сон всегда был один и тот же, и он был таким явным, что она не могла забыть его.

В этом сне она шла по болотам и подняла голову, чтобы посмотреть на летевший над ней самолет. Она знала, что это Майкл, потому что самолет махнул крылом точно так, как описала бабушка. Он все кружил над ее головой, круг за кругом, словно это был цирковой трюк, а она смеялась и махала ему руками. Потом вдруг раздался звук выстрела, и самолет вошел в спираль. Вспыхнуло пламя, и она услышала перекрикивавший шум его голос: это были крики о помощи.

Ей часто снились кошмары с тех пор, как она сбежала из Гастингса, но этот начался через несколько дней после объявления войны, Она подумала, что причина, вероятно, в том, что она прочитала в газетах о гибели молодого стажера в Биггинг-хилле, когда он в первый раз поднимался в воздух на своем «спитфайре». С тех пор она много раз слышала о гибели пилотов – как под вражеским обстрелом над территорией Франции, так и по причине несчастных случаев вовремя тренировочных полетов. Она раньше в отчаянии и страхе проглядывала газеты каждое утро. Но сейчас она заставила себя прекратить это, потому что знала, что такие навязчивые мысли только вредят здоровью.

– Я думаю, мне снятся кошмары, потому что приходится делить комнату с тобой, – отрезала она подруге в ответ.

Джоан рассмеялась, и Адель в который раз подумала, как ей повезло, что у нее такая подруга. Джоан вся сияла и освещала ре самый мрачный день. Ее симпатичное веснушчатое лицо, грива непокорных рыжих волос и танцующие зеленые глаза, а также ее умение смеяться над самой собой привлекали к ней и остальных медсестер и пациенток. Но больше всего Адель ценила в ней ее цельность и простоту. Если она решала, что кто-то ее друг, то она принимала этого человека целиком, со всеми недостатками. Сколько раз она забиралась к Адель в постель, когда той снились кошмары, и просто крепко обнимала ее – она не вмешивалась, не анализировала, не поучала.

Адель очень хорошо знала, что, если она расскажет Джоан о Майкле, та не разболтает ни одной живой душе. Но она не рассказала ей, это была единственная из ее тайн, которую она хотела унести с собой в могилу.

– Так что мы сегодня вечером наденем? – спросила Джоан, как всегда, переключаясь на тему, которую она считала по-настоящему важной. – Как ты думаешь, со мной ничего не случится, если я снова буду в этом изумрудно-зеленом? Или все будут думать, что у меня только одно платье?

– Ну, мне свое полосатое придется надеть в сотый раз, поскольку это моя единственная более-менее приличная вещь, – сказала Адель. – Так что вполне можешь надевать свое изумрудное.

У них не было денег на новую одежду. Джоан отдавала часть своей зарплаты матери, а Адель посылала деньги бабушке.

– Давай попробуем заманить парочку стоящих парней вечером, – предложила Джоан. – Если нас будут водить в кино каждую неделю, вместо того чтобы мы сами платили за билеты, возможно, мы сможем отложить денег на покупку летнего платья на базаре.

Адель откинулась назад, ложась на свою новую кровать, и рассмеялась.

– Ну и что смешного? – спросила Джоан.

– Ты, Джоан, смешная, – сказала Адель сквозь смех. Она отлично знала, что Джоан изо всех сил пыталась найти ей бойфренда, потому что за последние несколько месяцев она много раз то уговорами, то хитростью пыталась заинтересовать Адель. Но такой способ превзошел все остальные. – Ты действительно считаешь, что я достаточно хладнокровная, чтобы заставлять мужчину каждую неделю водить меня в кино, только чтобы сэкономить пару шиллингов?

– О, черт возьми, ты действительно не такая, – сказала обидчиво Джоан. – Ты, вероятно, сама за него заплатишь, а потом купишь ему рыбы с жареной картошкой, потому что наверняка будешь считать неполноценным каждого парня, кто захочет пойти с тобой на свидание.

– Ах, вот ты какой меня считаешь? – недоверчиво спросила Адель.

– Я не просто считаю, я это знаю, – сказала Джоан. – Я за тобой наблюдаю, ты не думай. Парень с тобой заговаривает, а ты с ним не флиртуешь и вообще, задаешь ему вопросы и расспрашиваешь о его жизни и проблемах. Держу пари, что если бы он сказал, что у него на боку фурункул, ты бы предложила его вскрыть. Адель, так ты мужика не заполучишь. Ты чертовски вежлива.

Адель не знала, что сказать в ответ. Это было правдой, что она не флиртовала, потому что, прежде всего, она не знала, как это делается, и в любом случае это казалось ей бессмысленным делом, если только, конечно, кто-нибудь не понравился по-настоящему. Ей нравились многие мужчины, которых она видела с Джоан, но это было не то. Так зачем же притворяться?

– Это что, вредит твоей репутации, если я не флиртую с кем-нибудь, пока ты ходишь на свидания? – спросила она.

– Конечно нет, – горячилась Джоан. – Я горжусь тем, что ты моя подруга, у тебя есть шарм, с чем у меня самой негусто. Я просто беспокоюсь о тебе, вот и все. Ты могла бы выбрать любого парня, но, я догадываюсь, ты все еще помешана на том летчике.

– Может быть, – сказала Адель, которая сама была не в состоянии дать вразумительный ответ, «да» или «нет». – А может быть, я просто жду того единственного.

Джоан скорчила рожу.

– Ну почему бы нам пока что между делом не поиграть с парочкой неединственных?

Адель встала с кровати и подошла к куче одежды, которую они свалили на стул.

– Мистер неединственный обойдется платьем в полоску, – сказала она с усмешкой. – А ты так мила в своем изумрудно-зеленом, что на других девушек никто и смотреть не захочет.

Словно с большого расстояния, Майкл услышал голос Стена Бреннера, говорившего ему, что пора подниматься и что он принес ему чашку чая. Он заставил себя открыть глаза и увидел терпеливо стоявшего возле его постели своего ординарца. Майкл не мог поверить, что было уже четыре часа, ему казалось, что он только закрыл глаза.

– Ну хорошо, – сказал он. Он был не в состоянии ничего добавить, у него сильно обложило язык, и во рту стоял вкус виски от предыдущей ночи.

Он откинул одеяло и выбрался из кровати, протирая глаза, потом с благодарностью выпил горячий сладкий чай. Бреннер ушел, удовлетворенный, что тот наконец окончательно проснулся.

За десять минут Майкл помылся, побрился и собрался в столовую на завтрак. Он не хотел завтракать, в желудке, как обычно, крутило, но он знал по опыту, что его страх пройдет, как только оно кажется в кабине, и потом, вероятно, у него нескоро появится возможность что-нибудь съесть.

Остальные ребята из эскадрильи были уже в столовой, воздух был густым от сигаретного дыма, но они поприветствовали его только кивками. В такой ранний час никто не разговаривал. Майкл понимал, что, как и он, здесь каждый пытается взять себя в руки, зная, что сегодня будет еще один день, и старается не думать, сколько из них не вернется до вечера.

Было 28 мая, и сегодня, вероятно, повторится вчерашний день, они будут летать над Францией, пытаясь перехватить немецких бомбардировщиков, намеревающихся разбить английские и французские войска, отступающие к Дюнкерку.

Вчера Майкл сбил Me-109, но это был самый ужасный, один бог знает какой кошмарный день. Достаточно неприятное зрелище являли собой беспорядочные ряды солдат, пытавшихся дойти до пляжей Дюнкерка, откуда их должны были доставить домой, но внутри страны он видел огромные толпы людей, убегавших от немцев: женщины с младенцами на руках, малыши, хватающиеся за материнские юбки, мужчины, толкающие впереди себя тележки с пожитками. Им приходилось пробираться через изуродованные тела, сгоревшие машины, повозки и трупы животных, и Майкл был готов убить немецких пилотов, которые открывали огонь по невинным мирным жителям.

У «спитфайра» хватало топлива максимум на полтора часа. Двадцать минут до Франции, двадцать минут назад, и теоретически оставалось пятьдесят минут на то, чтобы атаковать немецкие самолеты. Но единственный способ разбить этих подонков был, если лететь на максимальной скорости более 300 миль в час, подобраться близко, расстрелять все боеприпасы, а затем стремглав умчаться, как летучая мышь из ада. Но на максимальной скорости двигатель Merlin буквально жрал топливо, и Майкл должен был учитывать, что должен оставить его достаточно для возвращения домой.

Четвертый вылет за день вчера был самым худшим. Небо было ясным, а в следующую минуту враги налетели отовсюду, было похоже, будто он влетел в рой ос Майкл погнался за одним самолетом, который был вдалеке от основной кучи, облетая его с разных сторон, чтобы сбить. Но вдруг его окружили – сверху, снизу и с обеих сторон. Он забыл надеть свой шелковый платок, и шею растерло в кровь, пока он пытался крутить головой, держась настороже. Он выстрелил в 109-й, который находился справа от него, и в другой, который был снизу, и быстро нырнул, чтобы ускользнуть от них. Он почувствовал резкую встряску, когда в него попали, и на несколько секунд подумал, что ему конец. Но было задето только левое крыло, и он умудрился взять себя в руки, ушел, сделав «бочку», и помчался назад в Англию. Он чудом умудрился дотянуть, планируя несколько последних миль, чтобы сэкономить топливо, а солнце так жарило кабину, что пот заливал глаза и он почти ничего не видел перед собой. Он был на волосок от смерти.

После чая и ломтика тоста Майкл присоединился к остальным. Их отвезли на летное поле, и у каждого в руках был парашют. Холодный, серый рассвет на летном поле. Тишина, но поле не было пустым – механики стояли наготове. Многие из них всю ночь провели за починкой и пригонкой самолетов.

Майкл много раз видел одну и ту же сцену, но она никогда не переставала волновать его. Ряд крепких маленьких «спитфайров» в утренней дымке был похож на свору собак, готовых к охоте. Сейчас стояла убийственная тишина, но через минуту, когда оживут и взвоют мощные двигатели и воздух пропитается запахом бензина и машинного масла, летное поле совершенно преобразится.

Самолет Майкла починили, и он вспрыгнул на крыло, положил парашют, скользнул в кабину и завел двигатель. Как только он садился на свое место, страх обычно проходил, и сегодняшний день не был исключением. Он проверил приборную доску и индикаторы радио, топлива и охлаждающей жидкости и поднял большой палец вверх, обозначив механикам, что все отлично. Затем, выключив двигатель, он выбрался из самолета и поплелся к палатке на запасном аэродроме ждать с остальными ребятами приказа подниматься в воздух.

Это время Майкл не любил больше всего. Ему не терпелось взлететь, и он не хотел болтаться вокруг, имея время думать. Некоторые читали, другие играли в шахматы, некоторые лежали на раскладушках и спали, а другие молча курили, передавая одну сигарету по цепочке.

Но Майкл неизменно думал об Адель. С тех пор как она его отвергла, он испытал все возможные эмоции. Недоверие, гнев, жалость, ненависть и глубокую, глубокую тоску. Он ломая себе голову, пытаясь понять, что он сделал не так, и время от времени говорил себе, что хорошо, что отделался от нее. Он пытался убедить себя, что она изменяла ему, даже пытался уговорить себя, что она сошла с ума. Но с какой бы стороны он ни смотрел на это, он всегда возвращался к одному и тому же. Наверняка в те выходные к ней вернулись приютские кошмары. Все остальное казалось нелогичным.

И все же, если дело было в этом, Майкл чувствовал, что ей сейчас нужно, чтобы ее любили, более чем когда-либо. И его чувство одиночества было, вероятно, ничтожным по сравнению с тем, что происходило у нее в голове.

Он больше не возвращался в Винчелси, это было для него невыносимо. Если мать хотела видеть его, она приезжала в Лондон, и он встречался с ней там. Отца он сначала отказывался видеть, считая его по меньшей мере частично виноватым, поскольку он не одобрял Адель. Но когда он однажды объявился в Биггинг-Хилле вскоре после объявления войны, Майкл не мог отказать ему во встрече, потому что его товарищи увидели бы, что они как чужие.

К его удивлению, отец извинялся за свою жесткость в отношении Адель. И хотя он говорил все то, чего Майкл ожидал, что, вероятно, их разрыв был к лучшему, он все же признал за Адель некоторые качества, достойные восхищения. Он также проявил необычную чувствительность. Он прямо-таки обнял Майкла и сказал, что первая любовь всегда приносит боль и что он сочувствует ему.

– Не хочешь поиграть в карты, Майкл?

Вопрос Джона Чэпмена резко вывел Майкла из его грез. Джон был самым близким его другом в эскадроне, и хотя они принадлежали к разным социальным слоям, они быстро стали закадычными друзьями, когда он прибыл в Биггинг-Хилл около семи месяцев назад.

Джону не был еще двадцати, и он выглядел еще моложе со своим круглым лицом, светлыми волосами и невинными большими глазами. Он воспитывался на ферме в Шропшире, ходил в местную среднюю классическую школу и работал в гараже, где и ощутил впервые вкус к самолетам. Он рассказал Майклу, что его попросили поехать на летное поле в десяти минутах от места, где он работал, чтобы доставить некоторые детали, и пока он там был, ему предложили прокатиться на биплане. Пилот прокатил его так, что у него волосы встали дыбом, но, как бы Джон ни был перепуган, он понял, что самолеты – его призвание, и поэтому подал заявление на вступление в ВВС, готовый стать членом наземной команды, если не пройдет как пилот. Но, похоже, экзаменационной комиссии понравилось то, что они увидели, и ему позволили пройти ускоренные курсы подготовки.

Майкл согласился поиграть в карты, зная, что это отвлечет его от мыслей об Адель и ожидания приказа подниматься в воздух. Джон раздал карты, но прежде чем заглянуть в свои, он сурово посмотрел на Майкла.

– Если со мной сегодня что-то случится, ты сообщишь моим старикам? – спросил он.

– Конечно, – ответил Майкл. – А ты моим?

Джон кивнул, и они начали играть, будто поговорили о чем-то совершенно несерьезном вроде того, куда потом пойдут пить пиво.

Приказ подниматься в воздух был отдан в семь тридцать.

– Чтобы оно провалилось, – хмыкнул Джон, поспешно надевая спасательный жилет с парашютом. – Я так надеялся, что мы в восемь нормально позавтракаем.

Майкл завязал шелковый платок, подбегая к самолету, прикрепил парашют на место у сиденья и завел мотор. Страх и тревога оставили его, потому что он знал, что пилот, который не напряжен и летит, доверяясь инстинкту, имеет больше шансов выжить, чем тот, кто слишком много думает о том, что с ним сейчас случится. У него в голове была лишь одна мысль, когда его самолет заковылял, как старый гусь, по направлению к взлетной полосе: сбить хотя бы один самолет и благополучно вернуться домой.

Когда эскадрилья, летящая впритык, приблизилась к Ла-Маншу, Майкл поднял вверх большой палец Джону, летящему справа от него. Была отличная летная погода, легкий ветер и лишь несколько пушистых белых облаков, и видимость была такая хорошая, что он увидел группку детей внизу, которые подняли головы, прикрыв ладонями глаза от солнца, чтобы рассмотреть летящие над ними самолеты.

Через считанные секунды они пролетели над утесами, и вот уже под ними было только море. Оно выглядело таким чистым, голубым и манящим, залитым солнечным светом, и заставило его вспомнить о счастливых моментах, когда он купался в море с Адель. Но Ла-Манш был для пилотов таким же врагом, как и немцы. Если бы пришлось над ним катапультироваться, шансы на выживание были бы невелики. Ему было интересно, вытащили ли вовремя пилота, которому пришлось вчера спрыгнуть с парашютом с «урагана».

По радио передали предупреждение, что по меньшей мере дюжина Me-109 направляется к Дюнкерку, и почти сразу после этого сообщения Майкл заметил их вдали. Еще он заметил столбы черного дыма, подымавшиеся с побережья Франции, и приготовился к тому, что, подлетев ближе, увидит разрушенный бомбами берег.

Небо вдруг стало темным от вражеских самолетов, летевших на него, и их серебристые кресты зловеще поблескивали на солнце. Он поднялся вверх, уходя от них, и увидел, что то же сделал Джон справа от него. Но поднимаясь вверх через слой облаков, он столкнулся еще с двумя самолетами, которые раньше не были в его поле зрения. Он пролетел точно между ними, открыв огонь, и ему показалось, что он попал в левый, поэтому сделал «бочку», чтобы догнать его и добить.

Он потерял из виду Джона и предположил, что тот снова нырнул, Но когда он вышел из «бочки», снова готовый напасть, то краем глаза увидел вспыхнувший огонь. У него не было времени проверить, в чем дело, он догонял бомбардировщик, в который попал, и должен был сконцентрироваться на том, чтобы найти хорошую позицию для нового выстрела. Его добыча пыталась ускользнуть, но предыдущее попадание затормозило его. Майкл подошел так близко, что отчетливо видел немецкого пилота, и, выстрелив, попал в нос самолета и увидел, как взорвалась охлаждающая жидкость над стеклом кабины. Набирая скорость, чтобы уйти, он удовлетворенно увидел падавший как камень самолет, оставлявший за собой след из черного дыма.

Небо вдруг стало пустым, и, посмотрев на свой счетчик топлива, Майкл вдруг понял, что залетел дальше, чем намеревался, и отбился от эскадрильи. Он резко развернулся по направлению домой и тут увидел перевернувшийся «спитфайр» Джона. Его хвост был в огне – очевидно, именно эту вспышку он увидел раньше – и хотя Джон находился в правильном положении, из которого можно было катапультироваться, было похоже, что он не может открыть кабину.

У Майкла по лицу заструился пот, и его бросило в дрожь. Он уже потерял четырех хороших друзей в эскадрилье и слышал, что полегла еще дюжина, которых он знал. Но хотя он испытывал боль за каждого из них и сочувствовал их семьям, это был первый раз, когда он фактически был свидетелем фатального исхода.

– Открой кабину! – заорал он инстинктивно. Но в тот момент, когда у него вырвались эти слова, он осознал их бесполезность, потому что единственным человеком, который мог их слышать, был оператор радио.

Майкл плакал всю дорогу домой. Джон был таким невинным – только пару дней назад он признался, что никогда не спал с девушкой. Мама передавала ему домашний пирог чуть ли не каждую неделю, а отец посылал еженедельные отчеты об играх местных футбольных команд. Они так гордились, что их единственного сына приняли в пилоты.

Это было чертовски несправедливо. Джон был первоклассным пилотом и хорошим парнем во всех отношениях, и все любили его. Он столько раз выводил Майкла из хандры своими шутками и добродушным характером. Он был таким открытым. Почему он?

* * *

Хонор стояла в саду, прикрыв глаза от солнца, и наблюдала за сражением самолетов в небе. Она была рада, что сегодня это происходило над Данджнессом, потому что в случае, если бы один из них упал, внизу не было бы домов.

Она уже потеряла счет числу таких воздушных сражений, свидетельницей которых была за последние полтора месяца с момента эвакуации Дюнкерка. Уинстон Черчилль окрестил эту войну в воздухе «Битвой за Англию», и Хонор казалось невероятным, что средний возраст пилотов, которые сражались с таким умением, отвагой и суровой решительностью, был двадцать лет.

Даже когда она не видела самолетов над головой, она знала, что где-нибудь идет сражение, потому что гул вылетавших «спитфайров» и «ураганов» будил ее почти каждое утро. Она обычно выглядывала из окна и наблюдала, как они отважно вылетают слаженной группой, беря курс на Францию, возвращаясь через два-три часа. Сначала Хонор пыталась вести счет, проверяя, все ли вернулись, но прекратила, так как впадала в большее уныние, когда недосчитывалась самолетов.

Дважды она видела, как упали самолеты; пилот одного в целости спустился на парашюте, но другой сгорел живьем. Но она, можно сказать, не видела ничего, потому что на юге Англии погибшим пилотам не было числа. Бомбардировщики залетали незаметно, сбрасывая свой смертельный груз на летные поля, убивая наземные команды и гражданское население. Что же касается бомбардировщиков, которые не долетали до намеченной цели, они беспощадно сбрасывали свой груз в любом месте, не беспокоясь, куда он попадет: в больницы, школы, деревни или города.

Полтора месяца назад Хонор набралась решимости посмотреть, как обычные люди садились на сотни маленьких лодок, чтобы спасти солдат, застрявших в Дюнкерке. Она верила, что никому не удастся покорить Англию, если ее подданные так отважны и решительны. Но сейчас, видя этих молодых военных летчиков в действии день за днем и читая списки погибших, которые с каждым днем становились все больше, она очень боялась, что у Англии не хватит людей или оружия, чтобы выиграть войну.

Она ложилась спать, исполненная беспокойства, и просыпалась с тем же чувством. Сначала она молилась только о безопасности Адель и Майкла, но потом почувствовала, что неправильно переживать только за тех, кого любишь. Каждый солдат, каждый моряк, каждый пилот был чьим-то внуком, сыном, мужем, любимым или братом. Она переживала за каждого.

– От того, что будешь смотреть на небо, сорняки сами не вылезут, – весело крикнул почтальон Джим, опуская велосипед на землю на дороге, чтобы занести ей почту.

– Конечно, не вылезут, – с улыбкой сожаления сказала Хонор, обрадованная, что ее отвлекли от мрачных мыслей. Джим ей нравился. Ему было шестьдесят семь лет, и у него была копна седых волос и самые кривые ноги, которые она когда-либо видела. Он сражался в Первой мировой войне, и хотя его здоровье оставляло желать лучшего, он заступил на место почтальона вместо сына, которого призвали в армию. Он сказал, что от этого чувствует себя нужным и физическая нагрузка полезна для него. – Но сорняки могут подождать еще, если выпьешь чашечку чая.

– Я надеялся, что ты предложишь, у меня пересохло в горле, – признался он. – И сегодня твой день. Красный день календаря. Сдается, это письмо от твоей внучки. На нем лондонский штемпель.

Джим уселся на скамью у двери, пока Хонор зашла в дом сделать чаю. Ожидая, пока закипит чайник, она быстро пробежала письмо глазами.

«Дорогая бабушка!

У меня мало новостей, здесь пока что достаточно тихо, только безотлагательные случаи, потому что остальных высылают из Лондона. Все палаты на верхнем этаже закрыты, а в цокольном этаже оборудовали новые из соображений безопасности на случай воздушного налета. Я приспособилась вязать в ночную смену, потому что работы мало, и почти закончила спинку кофты. Ужасно, что Париж взяли немцы, правда? Я иногда думаю: а смогут ли наши мужчины действительно их остановить?

Как бы мне хотелось поехать домой в отпуск. В Лондоне ужасно летом, и еда здесь кошмарная. Я предполагаю, что с едой станет намного хуже еще до того, как кончится война, потому что сейчас категорически не хватает почти всего.

Я не раз ходила на танцы с Джоан и несколькими другими медсестрами в последнее время. Забавно, как люди настроены веселиться еще больше, чем они это делали в мирное время. Можно подумать, что все они напуганы и подавлены. Но в Вест-Энде по-настоящему весело по вечерам, несмотря на затемнение, хот «Эрос» заколотили досками. Мы однажды остались там допоздна, и на улице тьма, хоть глаз выколи. Но от этого люди еще больше разговаривают друг с другом и помогают друг другу. А как мне надоело таскать противогазовую маску за собой!

В Лондон сейчас вернулось еще больше детей, я считаю, что со стороны матерей было безрассудством вернуть их, как бы они ни скучали по ним. В прошлую ночь я первый раз в жизни помогала при родах с кесаревым сечением, у матери были схватки дома два дня, пока в конце концов соседи не вызвали «скорую». Это было невероятным зрелищем, и после этого меня еще больше заинтересовало акушерство. С ребенком, маленьким мальчиком, было все отлично, но матери все еще неважно. Ее муж в армии, и ей нужно заботиться еще о троих детях. Некоторым женщинам приходится очень тяжело, правда?

Боюсь, у меня нет других новостей. Так мало пациентов, нам просто скучно. Как Великан? Я так рада, что он теперь у тебя есть, если на тебя с неба упадет немец, я уверена, что он разорвет его на куски, защищая тебя!

Позаботься о себе и не перенапрягайся, выращивая овощи. Просто подлизывайся к кроликам, чтобы у них было больше малышей. Обними за меня Дымку и погладь Великана. Береги себя.

Люблю,

Адель».

Хонор улыбнулась и засунула письмо в карман передника, чтобы позже перечитать его. Она очень беспокоилась за Адель, но каждый раз, когда приходило письмо, ей на время становилось легче.

В полдень, как раз когда Хонор пропалывала огород, в Лондоне Роуз привстала с кровати, чтобы дотянуться до сигареты.

– Черт, – пробормотала она, обнаружив, что пачка пуста, и повалилась обратно на подушки.

Прошел год и пять месяцев с тех пор, как она получила тысячу фунтов от Майлса Бэйли, и в тот момент она думала, что устроила свою жизнь. Но потом разразилась война, и ее планы расстроились.

Какое-то время все было так хорошо, ей даже не хотелось много пить. Последовав совету одного бизнесмена, часто обедавшего в ресторане, где Роуз работала, она купила очень дешевый дом с восемью комнатами в Хаммерсмите. Он сказал, что она сможет иметь больше денег, если будет сдавать комнаты. Это показалось ей хорошим советом, и хотя она с большим трудом нашла водопроводчика, чтобы сделать еще одну кухню и ванную для жильцов, она в конце концов сделала их и обставила.

Роуз обходила магазины подержанных вещей и торговалась за стоимость предметов, которые хотела купить, и как только собрала все, она впервые в своей жизни почувствовала, что куда-то продвинулась.

Было блаженством иметь свой собственный дом, ванную, которая принадлежала только ей, и достаточно денег, чтобы тратить и на одежду, духи и походы в парикмахерскую. Первые жильцы же были идеальными. Две семейные пары в двух больших комнатах и два пожилых бизнесмена в двух меньших. Все они аккуратно платили аренду каждую неделю, женщины убирали их комнаты, кухню и ванную. Бизнесмены уезжали домой к женам на выходные и даже не пользовались кухней.

В доме была совершенная гармония и покой – самым большим шумом, который Роуз слышала, был смех и болтовня двух сшей, которые успели подружиться. Роуз наивно полагала, что все они останутся здесь навсегда – у двоих пожилых мужчин уже прошел возраст для призыва, один из молодых людей был пожарным, а второй был занят где-то на гражданской службе, что освобождало его от армии. Но Роуз не учла, что начало войны затронет и гражданское население.