Текст книги "Брайтон-Бич опера"

Автор книги: Леонид Зернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Жалуется на здоровье Розалия Францевна постоянно. Марина утверждает, что это вообще чуть ли не единственная тема, на которую её ещё можно разговорить, но от Даши мы знаем, что это не совсем так. Даша ходит в студию моей жены на уроки рисунка и живописи, и хотя от природы она очень застенчива и молчалива, именно от неё мы и узнали всю историю семьи Зарецких, о которой сами Марина и Антон распространяться не любят. Мы с Татьяной, естественно, всегда делаем вид, что ничего ведать не ведаем, но после сцены у них за столом мы сразу же поняли, что Розалия Францевна решила использовать астрологические и эзотерические познания Эдуарда в чисто утилитарных целях.

– Неужели она и вправду надеется, что он её от всех болячек вылечит? – говорит Татьяна, поднимаясь впереди меня по лестнице к нашей квартире, из-за двери которой уже доносится мяуканье голодного и наверняка чувствующего себя брошенным Мурзика.

– А с чего ты взяла, что она именно из-за этого его позвонить просила? – говорю я. – Может, она просто гороскоп составить хочет? Себе или Даше.

– Конечно, – говорит Татьяна, открывая дверь. – Даша потому и психанула так. Судя по тому, что она мне рассказывала, что у них это не в первый раз. Ещё в Москве все время дома гадалки какие-то крутились, экстрасенсы, йоги, последователи Порфирия Иванова и хасида-индуиста Бхагвана. Да и со здоровьем у неё, похоже, действительно труба. Она и так постоянно на что-нибудь жалуется, а тут ещё шарлатан какой-то вмешиваться будет.

– Почему шарлатан? – говорю я и наклоняюсь, чтобы погладить Мурзика, который уже улегся на спину и подставляет пушистый животик, чтобы его приласкали. Видно, действительно скучал тут без нас. – Он же Алику все правильно сказал.

– Какой же ты у меня… – Татьяна поворачивается ко мне и замолкает, подбирая наиболее точное, на её взгляд, слово, – наивный. Неужели ты думаешь, что он это всё в гороскопе его увидел?

– А как же он узнал тогда, что Алик всю жизнь Милку любит, а она его – нет? Это ведь только мы, друзья, знаем.

– Вот именно, – говорит Татьяна, насыпая в миску Мурзика сухой кошачий корм, который я лично ни за что в жизни есть бы не стал, а он любит больше всего на свете. – Все это знают. И Алёна в том числе.

– Алёна-то тут при чём? – говорю я и смотрю, как Мурзик начинает есть, прихрюкивая от удовольствия. Наверное, мы его всё-таки неправильно назвали. Хрюка он, а не Мурзик. Самая настоящая Хрюка. Или в крайнем случае Хрюкин.

– Ты что, Алену не знаешь? – терпеливо объясняет мне Татьяна. – Да она давным-давно своему Аполлону про всех нас всё рассказала.

– Это-то я понимаю, – говорю я. – Но согласись, всё равно удивительно, как он, в первый раз увидев человека, только по дате и месту рождения смог так точно его характер обрисовать. И ведь действительно самое главное назвал.

– Пойдем спать, – говорит Татьяна. – Я устала страшно.

– Может, он так и Розалию эту вылечит, – продолжаю я. – Представляешь, как здорово будет.

– Сомневаюсь, – говорит Татьяна. – И вообще, меня, честно говоря, во всей этой ситуации гораздо больше Володя твой беспокоит.

– А он что? Он здоров как бык, – говорю я.

– Да, но ты видел, как он на всё смотрел? Видел, какое впечатление на него там всё произвело? Ты бы по старой дружбе объяснил ему, что это такое, как это делается и на кого рассчитано. Он тебя уважает. Может, послушается, чтобы глупостей каких не натворить.

– Не натворит, – говорю я. – На глупости у него теперь уже совсем денег не осталось. Да и не послушает он меня.

– Предупреди всё-таки, – говорит Татьяна и, взяв Мурзика на руки, начинает гладнть его за ушком.

Довольное мурчанье наевшегося котёнка постепенно сменяется совершенно отчётливым похрюкиваньем.

Володя звонит мне сам, прямо с утра.

– Слушай, у тебя телефон Алены есть? – говорит он, как всегда не здороваясь.

– Есть, конечно, – говорю я. – А что?

– Можешь дать?

– 5951326, – говорю я.

– Ну, у тебя голова, – говорит Володя. – Ты все телсфоны так помнишь?

– Все, – отвечаю я довольно резко в надежде, что он сейчас положит трубку и я смогу досмотреть замечательный сон, в котором я, одетый в пиджак и брюки, залез под душ и никак не мог понять, почему мне так дискомфортно. Когда же я наконец догадался сделать воду чуть потеплее, как раз зазвонил телефон.

– Ну ладно, пока. Спасибо, – говорит Володя, и я с облегчением вешаю трубку.

В следующий раз я просыпаюсь от того, что Мурзик тычется мордочкой мне прямо в лицо и лижет нос. На часах уже половина второго, и мне пора вставать, хотя делать этого ужасно не хочется. Кажется, спал бы всегда – пусть даже без того сна, который из-за Володи я так и не смог досмотреть до конца. Но вставать все же надо, потому что завтра я должен сдавать отцу работу, которую мы вместе с ним делаем, а я за свою часть ещё и не брался.. Работа эта – сложнейший перевод инструкции по использованию какого-то прибора, о предназначении и функционировании которого я имею весьма смутное представление. Впрочем, мне разбираться в таких мелочах и не нужно, потому что отец переводит эту инструкцию, наговаривает текст на диктофон, а я всё это потом перепечатываю на компьютере. Он говорит, что так у него гораздо быстрее получается.

С трудом освободившись от назойливых приставаний Мурзика, я отправляюсь на кухню, насыпаю в привезенную ещё из Грузии турку две ложки сахара и две ложки моего любимого кофе с орешками, заливаю всё это холодной водой, зажигаю газ и иду в большую комнату включать компьютер. За пару минут я успеваю запустить интернетовскую программу, и от сводки последних новостей меня отрывает только шум выкипающего на плиту кофе.

Обычное моё утро. Обычный день, ничем не отличающийся от многих-многих других, счёт которым давно уже мною потерян[ ещё один день бесконечного, совершенно не заслуженного мною счастья.

За ужином Татьяна говорит:

– Звонила Зарецкая. Очень просила нас прийти к ним завтра вечером.

– Зачем? – спрашиваю я, с большим неудовольствием отрываясь от котлет с жареной картошкой, которые, как всегда, получились у Татьяны просто замечательно.

– К ним опять придут Эдуард с Аленой, и Марина сказала, что с нами ей будет спокойнее.

– В каком смысле опять? – говорю я. – В смысле после вчерашнего?

– Нет, они и сегодня уже у них были, – отвечает Татьяна. – Созвонились с Розалией Францевной и тут же подъехали. Час просидели с ней, о жизни говорили. Она просила ей гороскоп составить, но не простой, а медицинский. Эдуард сказал, что это очень кропотливое и сложное дело, хотя именно медицинские гороскопы являются его главной специальностью и что он даже диссертацию но ним защищал. Я, конечно, спросила у Марины, показал ли он им хоть диплом какой-нибудь, и она ответила, что да – продемонстрировал, причём не один, а целых два – из Санкт-Петербургской астрологической академии и из какой-то закрытой тибетской школы, куда, как Алёна тут же объяснила, только по рекомендации далай-ламы берут. В общем, договорились, что сам гороскоп с диагнозом будет стоить полторы тысячи, а если Розалия Францевна захочет, чтобы Эдуард порекомендовал ей лечение, то за это придется платить отдельно. По его словам, он ни с кого так мало не берёт, но Алёниным друзьям всегда готов сделать скидку.

– Это очень благородно с его стороны, – говорю я.

– А ты с Володей разговаривал? – спрашивает Татьяна, как будто не расслышав моей реплики.

– Утром ещё, – отвечаю я.

– Ну вот и замечательно, – говорит она. – Умница. ещё котлетку хочешь?

– С паршивой овцы… – говорит отец, когда я приношу ему распечатанный перевод, но я знаю, что это он так шутит, и поэтому не обижаюсь. Да и некогда мне сейчас обижаться, потому что в «Гамбринусе» меня ждут Алик с Володей. Я и так уже опаздываю, но работа важнее, да и деньги отец всегда сразу даёт. Много, конечно, на этом не наваришь, но на пару чего-нибудь импортного и холодного я точно с надиктованной им плёнки понапечатал.

Как я и предполагал, когда я вхожу в «Гамбринус», мои друзья уже сидят за столиком, уставленным кружками и всякой снедью.

– Лёш, мы чешское взяли, тёмное, – говорит Володя. – Нормально?

– Конечно, – отвечаю я. – Что лучше чешского может быть? В Москве за ним когда-то по два часа в очереди стоять приходилось. Если ещё удавалось найти. В «Парке культуры», помнишь?

– Да, недостаточно мы, видно, в братьев-славян нефти залили, что их пиво в таком дефиците было, – говорит Алик. – Танкер небось целый на бутылку выменивали. А то и на кружку. Нет, всё-таки Сталин большую ошибку совершил. Хоть и умный он был мужик, но иногда всё же сильно ошибался – по доверчивости своей и мягкости.

– Смеёшься? – говорю я, отхлёбывая приятно леденящий горло напиток.

– Какой тут смех, – говорит Алик. – He хрен было освобождать всю эту шелупонь. На границе надо было в сорок четвертом году остановиться, с генералами какими-нибудь немецкими здравомыслящими сепаратный мир заключить, и всё. Знаешь, сколько там народа за пивко это легло? Если с умом подойти, то они и так бы нам всё отдали – за нефть ту же. И тогда немцы у них захватчиками считались бы, а не мы. Мы бы в лучших друзьях ходили, а так ходим в круглых дураках.

– Ну почему мы ходим в круглых дураках? – говорю я, хотя спорить с Аликом мне совершенно не хочется. И не потому, что я с ним согласен, а потому что креветки в «Гамбринусе» уж больно хорошие. Почти такие же, как когда-то в «Сайгоне» у Киевского вокзала были.

– Мы-то точно в дураках, – говорит Алик. – Вон на друга своего посмотри. Он просто клинический дегенерат какой-то.

Я вопросительно перевожу взгляд на Володю, а он улыбается своей добрейшей улыбкой, которая вообще свойственна людям такого же, как и он, огромного роста.

– Ну давай, расскажи Лёшке, зачем ты нас сюда вызвал, – говорит Алик. – Ты же его тоже в долю хочешь взять. Расскажи ему, какой ты подвиг сегодня совершил.

– Ты не объективен, – говорит Володя, – и поэтому твоё мнение нельзя принимать всерьёз. Ты Эдуарду этого вечера никогда в жизни уже пе простишь, хотя ты сам нарвался. Подкалывать всех ты любишь, а правду слушать – нет. Да и вообще, я тебе по дружбе рассказал, чтобы ты за мортгидж свой рассчитался наконец, a ты как Фома неверующий. Впрочем, как хочешь. Никто ведь тебя не заставляет.

– Вы объясните, наконец, в чем дело, или нет? – говорю я, хотя, если по-честному, мне не очень-то и интересно.

– Твой дружок закадычный ездил сегодня на прием к нашему Нострадамусу, – говорит Алик. – Тот офис собственный открыл – прямо у Алены в квартире. «Аполлон и сыновья» называется. Двести вечнозеленых американских президентов за визит берет.

– Ну и что он тебе рассказал? – спрашиваю я Володю. – У тебя-то там в Седьмом доме всё в порядке, надеюсь?

– А я про себя ничего и не спрашивал, – говорит Володя всё с той же улыбкой.

– А про что же? – говорю я, допивая из кружки последние капли.

– Про себя он и так всё знает, – говорит Алик. – Он ездил гороскоп уолл-стритовских компаний составлять.

– Я давно уже про это читал, – перебивает его Володя. – Гороскоп ведь не только на людей, но и на всё, что угодно, составить можно. На любую фирму, на организацию, даже на целую страну.

– Ну и что? – говорю я, придвигая к себе вторую кружку.

– Я выбрал десять самых солидных американских компаний, чьи акции продаются на бирже, и попросил Эдуарда составить их прогнозы на самое ближайшее будущее. Ну, кто из них вверх пойдёт, кто вниз. Он потрясающий парень, сказал, что как раз по бизнес-гороскопам в Англии специализировался и что с меня – как с друга Алёниного – он всего штуку за всё про всё возьмет, включая оплату визита. То есть двести баксов я сразу отбил.

– И что дальше? – спрашиваю я.

– Он потрясающе всё разложил. Как настоящий эксперт, – говорит Володя. – Американская экономика, говорит, в полных кренделях. Все акции только падать будут. Это я, правда, и без него знаю, но таким образом я его на вшивость проверил. Я ведь этими акциями долбаными сколько лет уже занимаюсь, а он не специалист никакой, и – в самую точку. Но там в моем списке одна компания была – я уже больше месяца к ней присматриваюсь. Им большой контракт правительственный светит, об этом даже В «Нью-Йорк таймс» писали, но Эдуард-то её не отслеживал, а сразу определил, что «UComm» – единственная из всего списка, кто резко поднимется – причём очень скоро. Он всё, конечно, планетами какими-то там объяснил, домами и углами, но мне ведь это до одного места, сам понимаешь.

– Сколько ты купил? – спрашиваю я.

– Брось, Лёш, – говорит Володя. – Я не лох. И потом, ты же знаешь, у меня сейчас взрослых денег и не осталось вообще. Купил всего штучку по шестнадцать баксов с копейками. Как удвоится, продам. Хотя Эдуард говорит, что там сейчас угол такой, что и в пять раз может вырасти, и в десять. Я вам по дружбе только старой всё это рассказываю, а там делайте что хотите. Дело ваше.

– Я вот, например, точно знаю, чего я хочу, – говорит Алик и подзывает официанта. – Пиво без водки, как известно, – деньги на ветер.

Как я в тот вечер добрался до Зарецких, я, честно говоря, помню смутно. Ещё более смутное воспоминание осталось у меня от всего, что произошло у них.

Помню только, что к моменту моего появления все уже в сборе и внимательнейшим образом слушают разливающегося соловьём Эдуарда. Сделав невероятное усилие, я начинаю постепенно разбирать, что он проводит подробнейший анализ состояния здоровья Розалии Францевны, которая буквально на каждую его фразу одобрительно кивает головой, подтверждая тем самым точность поставленного им диагноза. Исходя из каких-то одному ему ведомых тонкостей расположения звезд и планет, а также сложнейших взаимосвязей, возникающих в результате образуемых этими небесными телами геометрических фигур, Эдуард довольно точно устанавливает, что у его пациентки врожденный порок сердца, расшатанная нервная система, камни в почках и в желчном пузыре, хроническая гипотония, сопровождаемая острыми приступами мигрени, запущенный артрит и медленно прогрессирующая катаракта.

– Все? – выдыхает Розалия Францевна, когда Эдуард останавливается.

– К сожалению, нет, – говорит он. – Я ещё не коснулся дыхательных путей, потому что именно они у вас в самом плачевном состоянии. Обе части дыхательной системы – как верхняя, то есть трахея и гортань, так и нижняя, лёгкие, – находятся под Близнецами, а этот знак у вас поражён, причём очень сильно. У вас там Марс, да ещё в квадратуре с Луной вдобавок. К тому же в астрологии известно, что, когда планета-управитель Шестого, Восьмого или Двенадцатого домов попадает в другой дом, это указывает на серьёзные проблемы со здоровьем. У вас, к сожалению, сейчас самая тяжелая комбинация – управитель Шестого дома недавно вошел в Двенадцатый, а это прямое указание на то, что больниц и операций вам не избежать. С учетом сказанного выше о прискорбном состоянии Близнецов, я думаю, что у вас в лёгких опухоль, и в довольно запущенной стадии.

– Американские врачи – это сборище придурков и шарлатанов, – говорит Розалия Францевна своим скрипучим, замогильным голосом. – Два года уже лечат меня, а самое главное всё равно проморгали. Я так и знала, что смертельно больна, и очень благодарна вам, Эдуард, за то, что вы сказали мне правду.

– Да, положение действительно очень серьёзное, – говорит Эдуард. – Метастазы могут пойти в любой момент. Простите, что говорю вам такие неприятные вещи, но это мой долг. Как наследника, так сказать, одновременно Птолемея и Гиппократа.

– Дело не в этом, – говорит Розалия Францевна. – Ведь если я пойду к врачам, они тут же уложат меня на операционный стол. Будут торопиться, чтобы содрать со страховки побольше денег. На трупе моем им ведь ничего уже не заработать. Они тут всегда так: чуть что – сразу резать. Сколько раз я отказывалась уже. Может, потому только и жива до сих пор.

– Американская медицина очень несовершенна, – говорит Эдуард. – Для них это в первую очередь бизнес, и конечно же они стремятся побыстрее отправить человека в больницу или прописать ему самые дорогие лекарства. Желательно экспериментальные, чтобы их на нем опробовать, а потом статью научную на эту тему в журнальчик какой-нибудь тиснуть. Но в вашем конкретном случае операции можно избежать. На Востоке есть совершенно иные методы лечения.

– Я знаю, – говорит Розалия Францевна. – Поэтому я к вам и обратилась.

– Мама, ты что, серьёзно? – чуть не плача, говорит Марина. – Ну откуда у тебя опухоль может быть?

– Марина, я понимаю ваш скепсис, – говорит Эдуард, – и уважаю ваше мнение. Так что, если вы готовы рискнуть здоровьем, а скорее всего, и жизнью вашей матери, окончательное решение, естественно, всегда за вами.

– Она, может быть, и готова рискнуть, – говорит Розалия Францевна, – но я не готова. Продолжайте, пожалуйста. Что вы говорили о восточных методах лечения?

– В вашем случае, – говорит Эдуард, – я бы прописал интенсивный курс сингхартии. Это разновидность мумиё, которое собирают в Непале. На занаде оно практически не известно, хотя более действенного средства от злокачественных новообразований пока нет. Побочных эффектов оно, кстати, не имеет. Или, скажем, почти не имеет.

– Я согласна, – говорит Розалия Францевна. – Вы заслужили мое доверие своей прямотой и профессионализмом, и я согласна. Сколько я должна буду вам заплатить?

– Я ничем не торгую, – несколько обиженным голосом говорит Эдуард. – Вы меня за кого-то не того принимаете.

– Hет, нет, – начинает протестовать Розалия Францевна. – Простите, пожалуйста. Я вовсе не это хотела сказать…

Она замолкает, а Эдуард, выдержав длинную паузу и как бы сменив в конце концов гнев на милость, говорит:

– Эзотерика и торговля – вещи несовместные. Но у меня действительно есть знакомый, который мог бы достать нужное количество сингхартии за разумную цену. Это очень серьёзный человек, глубоко порядочный и совершенно бескорыстный. Он прожил много лет в Непале, заплатил там за это лекарство целое состояние и продает по себестоимости только из сострадания к болезням близких. Его, кстати, Жора зовут.

– Деньги не имеют значения, когда речь идет о жизни и смерти, – говорит Розалия Францевна. – Но всё же сколько примерно это может стоить?

– Ну, я думаю, что за полный курс лечения запущенной опухоли с метастазами речь пойдёт о сумме тысяч в десять-пятнадцать, не больше.

– Бабушка, – робко подает голос Даша, – может, сначала надо всё-таки с врачами посоветоваться? Если в лёгких опухоль, то её ведь любой рентген сразу покажет.

– Покажет, – соглашается Розалия Францевна. – Но они ведь тогда меня сразу резать захотят. Нет уж, лучше не надо. А десять тысяч для нас же не проблема, правда, Марина?

Марина растерянно разводит руками, Алёна с умным видом кивает головой, Даша в отчаянии смотрит то на свою бабушку, то на Татьяну, а в моем категорически отказывающемся трезветь мозгу все их лица и голоса сливаются в одно сплошное марево, и я не могу думать ни о чём, кроме того, что хорошо бы побыстрее добраться до дома.

На следующее утро Татьяна, которая не выносит пьяных, но тем не менее после того, как я долго прошу прощения, великодушно прощает меня за то, что я так безобразно нахрюкался накануне, рассказывает, что Розалия Францевна согласилась на курс лечения сингхартией и что мы должны немедленно что-то по этому поводу предпринять.

Что тут можно предпринять, я не знаю и, включив Интернет, первым делом смотрю, как продаются сегодня акции «UComm». Оказывается, что со вчерашнего дня их цена выросла уже на целых два доллара. И каждый раз, когда я нажимаю на соответствующую кнопку, она становится всё больше и больше.

Тут как раз звонит телефон, и, даже не успев ещё снять трубку, я понимаю, что мне предстоит очень интересный разговор с Володей.

ПОЛЕ ЧУДЕС

– Биржа – это сердце мира, – говорит Эдуард и тянется за очередной котлетой: Татьяна успела пожарить их перед уходом на работу. Она, правда, рассчитывала, что мы их на ужин съедим, и никак не могла предположить, какая судьба ожидает эти маленькие шедевры, для приготовления которых, как она однажды подсчитала, требуется четырнадцать ингредиентов – мякиш белого хлеба, молоко, свиной фарш, говяжий фарш, тертый лук, тертая морковь, яйца, майонез, вода, тертый чеснок, соль, молотый перец, сливочное масло и панировочные сухари, в которых эти котлетки жарятся. Но давайте лучше всё по порядку.

День начинается с того, что мне звонит Владимир Владимирович Путин. Сначала он интересуется моим здоровьем и общим ходом дел на Брайтоне, а потом спрашивает, нет ли у меня каких-нибудь предложений по спасению развалившейся российской экономики. Я скромно, но с достоинством отвечаю, что некоторые наработки в этом направлении действительно есть, и начинаю по пунктам излагать давно уже до последних мелочей продуманную мною программу. Путин слушает очень внимательно, записывает каждое слово, а во время возникающих иногда пауз отдает премьер-министру Касьянову соответствующие приказы по немедленному претворению в жизнь моих рекомендаций.

«Благодарю вас, господин Зернов, – говорит президент, когда я наконец замолкаю. – ещё я хотел бы узнать ваше мнение по поводу намечаемой реформы вооруженных сил Российской Федерации, если таковое у вас, конечно, имеется».

Мнение у меня, естественно, имеется, но поделиться им с Путиным я не успеваю, потому что в этот момент раздается звонок в дверь. Открывать мне не хочется. Я вообще, надо сказать, дверь никогда не открываю, если только заранее с кем-нибудь не договорился, но звонить продолжают всё наглее и настойчивее, а потом с лестничной клетки доносится голос Алика:

– Лёш, а Лёш, я же знаю, что ты дома. Давай просыпайся, поговорить надо.

Я с огромным неудовольствием открываю глаза и, поднявшись с постели, ковыляю в прихожую. Открыв дверь, я вижу Алика с огромным полиэтиленовым пакетом в руках. В пакете что-то звенит и булькает, от чего я окончательно просыпаюсь, но никакой радости по этому поводу почему-то не испытываю. Незавершенный разговор с Путиным оставил на душе неприятный осадок, так что Алика я теперь слушаю безо всякого удовольствия.

– А меня с работы выгнали, – говорит он. – Отметить бы надо. Свобода всё-таки.

– За что выгнали? – спрашиваю я, доставая из шкафа тарелки и фужеры.

– Да ни за что, – говорит он. – Контракт у меня кончился, а возобновлять его не стали. Сейчас всё программисты без работы. Особенно хорошие.

– Ну и что ты делать будешь? – опять спрашиваю я, хотя мои мысли по-прежнему заняты тем, что в нынешней экономической ситуации переводить российскую армию на контрактную основу – это чистейшей воды безумие.

– А ничего, – говорит он. – Надоело мне это всё. Мы ведь как думали когда-то? Вот на Западе, не то, что в Совке, работящего и инициативного человека ценят. Работай в свое удовольствие. Ни тебе планов никаких пятилетних, ни парткомов, ни волокиты бумажной, ни начальников-дураков. А оказалось, что здесь ещё хуже все. Во-первых, здесь работа – это всего лишь разновидность добровольного рабства. Пожизненная кабала, за которую ещё благодарить надо. Опутают сначала закладными всякими, счетами, кредитами, а потом попробуй только не поработай. И они это знают и до последней капли всё выкачать из тебя норовят. причём делают это так, как будто величайшее благодеяние оказывают.

– А во-вторых? – спрашиваю я.

– А во-вторых, ты знаешь, я готов поклясться, что тот же самый Борис Аркадьевич, который в моем НИИ сидел и орал на меня каждый раз, как я на десять минут опаздывал, теперь в «Мэррил-Линче» программистским отделом заведует. Только вместо матерного русского он на чистейшем английском выражаться выучился и улыбается всё время, как полный дебил. Да ещё тот Борис Аркадьевич меня уволить ис мог, и поэтому я на его крики самую драгоценную часть моего организма забивал, а этот всё может.

– Так это он с тобой контракта не возобновил? – говорю я.

– Ну да, – говорит Алик. – Но мне это по барабану маленькому и до зелёной дудочки. Со мной этот номер больше не пройдет. Я больше на них пахать не буду. Пусть сами свои программы пишут – посмотрим, как у них получится.

Он замолкает на секунду, а потом добавляет:

– Да, кстати, я Володьку тоже пригласил отмечать моё освобождение. А он сказал, что у него Эдуард сидит и что без него он с места двинуться не может. Так что они оба сейчас подтянутся. И ещё какой-то пацан там с ними. Брокер он на бирже, что ли. Или ещё чем-то столь же важным и общественно полезным занимается.

– Биржа – это сердце мира, – повторяет Эдуард, откусывая большой кусок от котлеты. – Пламенный мотор, который всех нас везет и весь мир на себе тащит. Без биржи мы бы ещё жили при феодализме и натуральном товарообмене. Смастерил ты, например, ведро – пойди обменяй его на огурец или на батон хлеба.

– Я бы тогда точно с голода помер, – говорю я. – Мне ведро никогда не сделать. У меня в школе по труду твердая двойка была. Наш трудовик говорил, что он таких, как я, вообще никогда в жизни не видел. А повидал он на своем веку, судя по его лицу, немало.

– Ты бы переводом занимался, – старается утешить меня Володя.

– Hy да, переводом слепых через дорогу, a они бы тебя за это огурцами кормили, – говорит Алик.

– Господа, вы же сами просили про биржу рассказать, – говорит Эдуард. – Вот я и Стива специально для этого от дел оторвал.

Стива, как я впоследствии узнал, на самом деле зовут Семёном, но для солидности и для более успешной адаптации к условиям жизни на исторической американской родине он переименовал себя на местный манер. Так что, когда Стив только прибыл в Нью-Йорк, здешние коренные жители никак не могли взять в толк, почему носитель столь старинного англосаксонского имени не в состоянии даже поздороваться правильно на языке своих предков. И, только узнав, что на самом деле перед ними Семён и что идишем он владеет вполне сносно, успокаивались.

– Да ладно, Эдуард, чего там, – говорит Стив-Семён. – Для общего же дела стараемся.

– Ну так ты и рассказывай им, – говорит Эдуард. – Кто из нас трехмесячные курсы брокеров только что закончил – я или ты?

– На самом деле всё очень просто, – оживляется тот, кого я для простоты повествования буду всё-таки называть Стивом. В конце концов, именно так он и просил, чтобы мы его называли. – Возьмем, действительно, Лёшин случай. Ничего, кроме переводов, ты, насколько я понял, делать не умеешь, правильно?

– Правильно, – отвечаю я. – Но зато переводчик я классный. Вот недавно мы с отцом такую сложную инструкцию перевели…

– Это не важно, – довольно бесцеремонно перебивает меня Стив. – Важно другое. Пока ты просто переводами занимаешься, ты в лучшем случае на огурец себе заработаешь. А вот если создать корпорацию и выпустить её акции на рынок, то это уже совершенно другой коленкор будет.

– «Лёша инкорпорэйтид», – говорит Алик.

– Хорошее название, – говорю я, не обращая внимания на явно звучащую в его голосе иронию. – Но зачем мне акции выпускать? Разве от этого у меня переводов прибавится или за них лучше платить будут?

– Ты зациклен на старомодной ерунде, – говорит Стив. – Когда ты выпустишь акции, тебе уже больше переводить вообще не надо будет. Никогда.

– Почему это? – спрашиваю я.

– Ну, сам прикинь, – говорит Стив. – Выпустил ты, допустим, миллион акций по цене десять долларов за штуку. Вот тебе уже десять лимонов.

– А кто их у меня купит? – говорю я, с ужасом наблюдая, как Эдуард берет со сковородки последнюю котлету.

– Я могу купить. Целую штуку. По старой дружбе, – говорит Алик. – Что мне, для лучшего друга десять тонн зелени жалко, что ли?

– Кончай, Алик, – говорит Володя. – Тебе как безработному это особенно полезно послушать. А то вот сколько лет уже вкалываешь здесь, а до сих пор даже за дом не выплатил. Послушай умного человека хоть раз в жизни. Может, научишься чему полезному для разнообразия.

– Володя прав, – говорит Стив. – Единственная возможность по-настоящему разбогатеть в Америке – это биржа. Но прав и Лёша – если компания неперспективная, то её акции никто покупать не будет.

– Ещё как будут, если им правильно голову заморочить и пообещать, что Лёшка, который сегодня еле-еле страницу в день переводит, скоро начнет переводить две, и его доходы удвоятся, – не унимается Алик. – А если им пообещать, что он сто страниц в день переведет, то его акции уже не десятку, а штуку стоить будут, и я на мои несчастные десять тысяч получу уже целый лимончик. Правильно я излагаю?

– Правильно, – говорит Стив. – Только это уже будет называться обманом инвесторов, а за такое можно и присесть на секундочку. Солидные компании такими вещами не занимаются.

– «Энрон», например, да? – говорит Алик.

– «Энрон» – это исключение, – невозмутимо отвечает Стив. – Там уже на правительственном уровне расследование ведется, и все виновные понесут наказание.

– Обязательно понесут, – говорит Алик. – По три года условно получат плюс штраф символический. А десятки миллионов, которые они совершенно легально у своих вкладчиков и сотрудников скрысили, у них на офшорных счетах так и останутся.

– Посмотрим, – говорит Стив. – В любом случае для нас это не принципиально, поскольку играть можно как на повышение курса, так и на понижение. Главное – знать, куда данная компания пойдёт.

– Если Лёшка всё-таки свои акции выпустит, я только на понижение играть буду, – говорит Алик. – Только как это сделать?

– Очень просто, – отвечает Стив. – Вместо того чтобы купить тысячу акций компании «Лёша инкорпорэйтид», ты их продашь.

– Но у него же их ещё не будет, – говорю я.

– Вот именно, – говорит Стив. – Он продаст те акции, которых у него нет. По их сегодняшней цене – то есть по десятке за каждую. Вернее, его брокер одолжит ему эти акции и продаст за него. На счете у Алика появится десять тысяч долларов и так называемая «короткая» позиция – по-английски «шорт», которую он обязан в какой-то момент закрыть. И если цена действительно упадет, скажем, до семи долларов, то он купит тысячу акций уже по этой цене, чтобы закрыть свой шорт и вернуть одолженное у брокера, но при этом останется с чистой прибылью в размере трёх тысяч баксов. Поди, хреново? Три тысячи американских рубликов за пятнадцать минут paботы, а?

– А если цена всё-таки пойдет вверх? – спрашиваю я, хотя по многолетисму опыту я прекрасно знаю, что я и страницу-то перевода не во всякий погожий день могу осилить. – Вдруг я правда начну по две переводить?

– Тогда надо либо ждать, пока цена опять опустится, либо закрываться с потерей, – говорит Стив. – Но самое интересное даже не это. Это всё мелочи. Детские игры. Взрослые мужчины играют совсем по-другому. Котлеты кончились, что ли?