Текст книги "Брайтон-Бич опера"

Автор книги: Леонид Зернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Это не территории, – говорит Татьяна. – Это резервации.

– Какая разница, как называется? – говорю я. – Налогов всё равно ведь не платят. Казино им разрешают там открывать, сигаретами торговать. А это знаешь какие деньги немереные? И вообще, помощь им огромную оказывают. Добровольцы там работают. Учат их. Лечат. Живи – не хочу. Они же полные дикари были, а теперь могут пользоваться всеми благами цивилизации самой развитой страны в мире.

– Ты откуда это всё взял? – говорит Алик.

– Что значит – откуда? – говорю я. – По телевизору видел. «Discovery Channel», «National Geographic».

– Чушь это полная, – говорит Алик. – У индейцев была высокоразвитая культура. Они строили города, прокладываи в Андах дороги, которые выкладывали мозаичными плитами. Ты представляешь, какая технология для этого нужна? У них была своя живопись, скульптура. Сотни оригинальных языков, некоторые из которых по лексическому богатству и образности намного превосходили европейские. Они занимались астрономией, а их медицина находилась на таком уровне, что современному человеку остаётся только мечтать о том, чтобы когда-нибудь постичь всё её секреты.

– И всё равно они были дикарями, – говорю я. – А теперь получили возможность открывать необлагаемые налогами казино и торговать сигаретами.

– Ты специальное что-нибудь об истории индейцев читал когда-нибудь? – говорит Илья.

– Нет, – говорю я. – Не приходилось.

– Ну ладно, специальное – это, может, правда слишком, – говорит Илья. – Но вот вполне популярная книжка есть. Говард Зинн написал. «Народная история Соединенных Штатов» называется. Так там история освоения. американского континента несколько по-другому описана.

– Да? – говорю я. – Как, интересно?

– Ну, иначе чуть-чуть, – говорит Илья. – Во-первых, надо сказать, что Европа того времени была адом, в котором царили нищета, голод, болезни и совершенно дикие нравы. Когда же Колумб прибыл на остров, который он назвал Эспаньола, то, что он увидел там, поразило его воображение. Из его же собственных записей мы знаем, что это был самый настоящий рай на земле, а обитатели острова – таины – казались полной противоположностью европейцам. Они были необыкновенно приветливы и дружелюбны и выражали готовность с радостью отдать гостям любую понравившуюся тем вещь. Колумб сам писал о них в своем дневнике: «Индейцы настолько наивны, что никто, не видевший их собственными глазами, никогда в это не поверит. Что бы вы у них ни попросили, они никогда не говорят «нет». Наоборот, они сами предлагают поделиться с вами всем, что у них есть. Из этих людей получатся замечательные слуги… С пятьюдесятью солдатами мы легко подчиним их всех и заставим их делать всё, что мы захотим».

Для второй экспедиции Колумбу дали уже семнадцать кораблей и 1200 солдат. Перед ним была поставлена вполне конкретная цель: золото, украшения из которого он видел на таинах, и рабы. Проблема состояла в том, что аристократы и богатые еврейские купцы, профинансировавшие путешествия Колумба, требовали дивидендов. Золотых россыпей, которые были им обещаны, найти не удалось, и поэтому в Европу начали посылать полные корабли рабов. Большинство из них, правда, умирало в пути, но зато остальных успешно продавали на рынках Мадрида и Севильи. Колумб же продолжал искать золото. Каждый индеец в возрасте старше 13 лет должен был раз в три месяца принести наперсток золотого песка. За это ему на нею вешали медную бляху с датой сдачи нормы. Так он покупал себе жизнь ещё на три месяца. Индейцам, пойманным с просроченной бляхой или вообще без таковой, отрубали руки, вешали их на шею и оставляли умирать от потери крови. Только за первые два года деятельности Колумба на Эспаньоле была уничтожена половина её двухсотпятидесятитысячного населения. К 1515 году оно сократилось уже до пятидесяти тысяч, к 1550 – до пятисот человек, а в 1650 году на острове не было уже ни одного таина, о которых Колумб писал, что «лучше и ласковей людей нет на свете». Так начался геноцид индейского населения в Новом Свете, в ходе которого были уничтожены десятки миллионов коренных жителей этого континента.

– Ты чего? – говорю я. – Америка была практически необитаемой.

– Это миф, – говорит Илья. – Сегодня разработаны новые методы подсчёта населения. Например, берется площадь сельскохозяйственных угодий и рассчитывается, сколько людей нужно было для того, чтобы её обрабатывать. Раскопки городов и поселений позволяют достаточно точно установить число их жителей. Так вот, на основe этих и многих других современных данных учёные установили, что в конце пятнадцатого века население Северной и Южной Америк составляло от ста до ста сорока пяти миллионов человек. Всего за два века после «открытия» этого континента Колумбом оно сократилось на девяносто процентов. К сегодняшнему дню те индейские племена, которым, так сказать, повезло, сохранили около пяти процентов от своей первоначальной численности.

– Это невозможно, – говорю я.

– Очень даже возможно, – говорит Илья. – В общей сложности по обеим Америкам европейцы только к концу шестнадцатого века уничтожили от шестидесяти до восьмидесяти миллионов индейцев.

– Но как же они могли это сделать? – говорю я. – Оружия массового поражения тогда ведь ещё не было. Да и огнестрельное даже было весьма примитивным.

– Началось всё с карательных экспедиций, – говорит Илья. – Индейцы даже железа не знали, а европейцы имели на вооружении пушки. Лошадей в Америке тоже не было, а ядро европейских армий составляла именно кавалерия. Но дело даже не в этом. Колумб начал с того, что поставил всё население Эспаньолы, Кубы и Ямайки на учет в качестве частной собственности, которая должна была приносить прибыль. Вот тогда-то он и придумал эти жетоны с трёхмесячным сроком, которые стали причиной того, что местные жители должны были перестать выращивать пищу и оставить все остальные свои дела ради добычи золота. Начался голод, в результате которого ослабленные индейцы становились лёгкой добычей завезенных испанцами заболеваний, каковых, по самым скромным подсчётам, насчитывалось от 60 до 70 видов. Ho ещё больше людей погибло от рук европейцев.

– Так это на всякой войне бывает, – говорю я.

– Да, – говорит Илья. – Бывает. Но покорение Нового Света сопровождалось совершенно иррациональиым садизмом в массовых масштабах. Очевидцы писали, что испанские колонисты вешали индейцев, зажаривали их па вертелах, сжигали на кострах. Детей разрубали на куски и скармливали псам или нанизывали их на длииные мечи одного за другим. Конкистадоры бились об заклад, кто сможет одним ударом рассечь человска надвое или отрубить ему голову. Любимым развлечением было проверять на людях степень заточенности меча, отрезая от человека куски мяса или методично, одну за другой, обрубая ему конечности.

Это в общем-то всё известные факты, но меня когда-то особенно впечатлил один пассаж из «Истории Индий» Лас Касаса, где написано, что больше всего в белых людях индейцев поразила не их жестокость и даже не их жадность и странное отношение к собственности, а скорее их холод, душевная чёрствость и отсутствие в них любви. Представляешь – отсутствие в них любви!

– Но это же всё испанцы, – говорю я. – К Северной Америке это не имеет никакого отношения.

– Ну конечно, – говорит Илья. – Здесь индейцы сами по себе вымерли. Никто им в этом не помог. Думаешь, арапахо, апачи, ирокезы, семинолы, сиу, кайова, навахо, виннебаго, дакоты, алгонкины, арикары и почти четыреста других североамериканских индейских племён, имевших свою культуру, искусство, языки, самобытный уклад жизни, просто так исчезли с лица земли? Нет, конечно. Всё здесь с самого начала делалось точно так же, как и в Южной Америке. Но англичане не смогли поработить индейцев и поэтому начали ввозить черных рабов из Африки, а коренное население решили просто-напросто уничтожить. Тактика заключалась в том, чтобы поначалу предложить индейцам мир, дождаться, пока они высадят кукурузу, а перед самым сбором урожая напасть на них, перебить всех, кого только возможно, и сжечь посевы. Такие карательные экспедиции с убийством женщин и детей проводились для того, чтобы деморализовать индейских воинов, подавить их боевой дух, лишить возможности продолжать сопротивление. Очень часто поселенцы умышленно избегали открытых сражений, вместо этого вырезая целые деревни мирных жителей и сжигая их дотла.

– Откуда тебе это известно? – говорю я.

– Современники воспоминания оставили, – говорит Илья. – Вот, например, Уильям Бредфорд описал один такой рейд на поселение племени пекотов: «Те, кому удавалось избежать огня, гибли от мечей, некоторых разрубали на куски. Спастись удалось немногим. Но нашим подсчётам, мы сожгли 400 вигвамов. Страшно было смотреть на людей, горящих в огне, и на текущие повсюду потоки крови, но вкус победы был прекрасен, и мы возблагодарили Господа, который даровал её нам таким чудесным образом над таким опасным врагом». По официальным данным, в 1972 году на территории штата Коннектикут индейцев из племени пекот осталось 20 человек. Раньше их здесь были десятки тысяч.

– Ну хорошо, – говорю я. – Что за пекоты? Я даже не слышал никогда про таких.

– Потому и не слышал, – говорит Илья, – что нет их больше. Но и остальные племена постигла не лучшая участь.

– А откуда же тогда это всё известно? – говорю я.

– Были люди, которые, попав в плен к индейцам, оставались жить среди них, – говорит Илья. – Некоторые из них вели дневники. Другие, как, например, Шульц, вернулись под конец жизни в мир белых и начали писать книги о быте и культуре индейцев. Оттуда и известно. Тем, кто интересуется, конечно.

– Но индейцы же тоже убивали белых, – говорю я. – И отличались страшной жестокостью.

– Это ты откуда взял? – говорит Илья. – Из Фенимора Купера и Майн Рида? Или из фильмов голливудских? Но там тебе разве расскажут, что это англичане придумали скальпы с убитых снимать? Ведь за каждого убитого индейца полагалась награда, а как ещё можно было доказать властям, что ты действительно убил врага? Причем за скальпы мужчин, женщин, детей по разным расценкам платили. Использовалось и самое настоящее бактериологическое оружие в виде раздачи индейцам зараженных оспой одеял. Первым такую гуманитарную помощь начал оказывать генерал Джеффри Амхерст – в его честь потом город назвали. Несмотря на всё это, подчинить индейцев никак не удавалось, так как они продолжали отчаянно сопротивляться. В конечном итоге в 1763 году было подписано соглашение, по условиям которого англичане обязались не покушаться на индейские территории, находившиеся к западу от Аппалачей. Но этот договор подписали представители британской короны, и сразу же после революции он был аннулирован. А принятая в 1787 году конституция их прав вообще не учитывала. Ты не поверишь, но им американское гражданство дали только знаешь когда?

– Когда? – говорю я.

– В тысяча девятьсот тридцать четвертом году, – говорит Илья. – А тогда, сразу же после окончания войны с Англией, начался совершенно беспрецедентный захват богатейших земель, лежавших на запад от Аппалачей. В 1800 году 700 000 белых переселенцев заняли Огайо, Иллинойс, Индиану на севере и Алабаму и Миссисипи на юге. Индейцев племен криков и чероки, которые честно пытались приспособиться к образу жизни белых, обзавелись домами, собственностью и даже своей газетой, разгромили и выселили в Оклахому. Их земли объявлялись собственностью того, кто сумел их захватить. То, что не удавалось отнять силой, белые получали обманом, вымогательством и угрозами. Тех, кто не хотел уходить добровольно, вырезали целыми племенами.

Президент Эндрю Джексон, который был крупным спекулянтом недвижимостью и работорговцем, принял закон, разрешавший индейцам владеть землёй. Это было роковым событием в их истории, так как оно уничтожило их традиционное общинное землевладение. При этом каким-то индейцам достались большие наделы, в то время как другие остались вообще без ничего. Но тем, кто хоть что-то получил, начали навязывать денежные займы под залог их земель, а потом, когда они были не в состоянии выплачивать проценты, конфисковывали земельные участки в пользу государства и тут же продавали их переселенцам. Ещё один излюбленный метод заключался в том, чтобы дать белым возможность поселиться на индейских территориях, а потом объявить вождям племён, что правительство не в силах согнать новых жильцов и поэтому индейцам надо либо уступить эти земли, либо примириться с тем, что их уничтожат. Тебе это, кстати, ничего из событий сегодняшнего дня не напоминает?

– Нет, – говорю я.

– Ну ладно, – говорит Илья. – Не напоминает и не надо. Но каждый раз при этом подписывались новые договоры, обещавшие, что все оставшиеся в собственности у индейцев земли отныне будут неприкосновенными. Однако проходило какое-то небольшое время, и всё начиналось сначала. Как говорил Джон Итон представителям племени криков в Алабаме: «Это делает не ваш Великий Отец, президент, но законы страны, которым он, как и каждый её житель, вынужден повиноваться». А тот же Джексон обещал племенам, жившим в штате Миссисипи, что, если они переселятся на запад, то получат землю, «которой они будут владеть, пока растет трава и текут реки». Эту фразу потом вспоминали многие поколения индейцев. Вспоминали со слезами. Вот так вот их убивали, спаивали, обманывали, грабили, истребляли оружием, «огненной водой» и болезнями, вырезали целыми племенами, целенаправленно уничтожали их естественную среду обитания.

– Да, я у Льва Гумилева читал, – говорит Алик, – что в Америке тогда совершенно другая природа была. Не такая, как сейчас. Какие-то совершенно райские растения здесь росли. Удивительная флора и фауна была. Куда всё это делось?

– Уничтожили всё, чтобы индейцев выдавить, – говорит Илья. – Возьмите хоть бизонов, которые были главным объектом охоты индейцев и которых просто вырезали. Численность этих уникальных по своему миролюбию животных составляла когда-то 30—40 миллионов голов, а сегодня их только в заповедниках встретить можно. И ведь даже не ради мяса убивали и не ради шкур, а только чтобы индейцев голодом уморить. Известно ведь, что отстреливали целые стада, а туши оставляли гнить в прериях, которые были буквально усеяны ими. Вся Великая равнина превратилась тогда в одно сплошное бизонье кладбище. Да и вообще повсеместно белые разрушали вигвамы, сжигали леса и поля, уничтожали дичь, лишая таким образом индейцев пропитания, подкупали и запугивали вождей, а тех, кто всё же упорствовал, сажали в тюрьму, избивали или убивали. Когда же некоторые племена согласились наконец переехать, правительство, обещавшее помочь им в переходе на новые земли, отдало всё в руки частных подрядчиков, которые разворовали выделенные для этой цели средства, и практически все отправившиеся в далекий путь семьи скончались от голода, холода и многочисленных начавшихся болезней.

Так оно и продолжалось, пока практически всех индейцев ие выжили в пустыню, где их остатки и добили уже во второй половине XIX века. По подсчетам современных историков, а это тот же Зинн, Антон Баумгартен и многие другие, до появления в Америке белых к северу от Мексики проживало более 15 миллионов человек. Сегодня индейцев осталось около миллиона. Причем в начале ХХ века их было всего 200 тысяч. Это когда они уже не опасны стали, им позволили размножаться и льготы всякие предоставлять начали. А раньше за людей не считали и истребляли, как скот. Вот такая грустная арифметика. Что тут ещё говорить? Неужели ещё что-то неясно?

– Нет, наоборот, всё ясно и понятно, – говорит Игорь. – Как всегда и бывает в жизни, сильные выигрывают и получают всё, что хотели, а слабые проигрывают и лишаются всего, что у них было. Больше же всего страдают доверчивые дураки. Впрочем, так им и надо. Нечего лохами быть. Если тебя накололи один раз, выводы соответствующие делать надо, а не уши развепгивать.

– Подожди, – говорю я. – То есть ты, Илюш, что хочешь сказать? Что нечего нам День благодарения отмечать, что ли? А зачем ты тогда в гости нас позвал?

– Ну как же? – говорит Илья. – Каждому из нас есть за что быть благодарными судьбе или Богу – это уж кто во что верит. Но связывать это с традициями европейских переселенцев, по-моему, глупо. И нечестно по отношению к индейцам, которых попросту уничтожили в ходе самого настоящего геноцида, унесшего как минимум 70 миллионов жизней и потому не имеющего аналогов в мировой истории.

– А по-моему, нечестно людям праздник портить, – говорю я. – При чем тут я? Я никого не убивал, не мучил. Скальпы ни с кого не снимал. Одеяла, зараженные оспой, никому не раздавал. Я приехал сюда по абсолютно законному статусу беженца.

– Ну хорошо, – говорит Илья. – Давайте тогда, чтобы не ссориться, будем считать, что мы в этот день благодарим друг друга. Просто за то, что мы такие хорошие, и за то, что мы есть на свете.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Давайте.

Сама по себе Илюшипа идея мне нравится, по настроение у меня уже всё равно нe то, и даже индейка, приготовленная Ниной, кажется не такой вкуспой, как раньше. Короче говоря, любимый праздник испорчен окончательно и бесповоротно.

– Дашенька, – говорит Розалия Францевна. – Дашенька, открой, пожалуйста. Мне с тобой поговорить надо.

– Сейчас! – кричит из-за запертой двери Даша. – Минуточку.

Она ещё раз смотрит на себя в зеркало, в котором отражается красивая девушка с высокой, старомодной прической, но обнаженная по пояс, в черных чулках, пристегнутых к поясу, и в туфлях на высоченном каблуке. – Какая же ты всё-таки шлюха, – говорит Даша зеркалу и, набросив халатик, идет открывать бабушке.

Розалия Францевна входит в комнату и, оглядев её всю критическим взором, опускается в стоящее около письменного стола кресло.

– На бал собралась? – говорит она, показывая глазами на Дашины туфли.

– Просто примерила, – говорит Даша. – Сейчас тапочки надену.

– Подожди, – говорит Розалия Францевна. – Сядь-ка сюда. У меня правда серьёзный разговор к тебе.

Даша садится на кровать, застегивая попутно халатик на всё пуговицы, чтобы он случайно не распахнулся.

– О чём? – говорит она.

– О нём, – говорит Розалия Францевна.

– О ком, бабушка? – говорит Даша.

– Ты сама знаешь, Дашенька, – говорит Розалия Францевна.

– Так что теперь говорить-то? – говорит Даша. – Сколько уже говорили. Мы в результате здесь, а он – там. О чём говорить-то?

– Ты уверена, что он там? – говорит Розалия Францевна.

– Естественно, – говорит Даша. – Откуда ему здесь взяться? Кто его сюда с судимостью пустит? Вы же не напрасно все так постарались тогда.

– Мы для тебя старались, – говорит Розалия Францевна. – И ты же сама сказала, что он тебя изнасиловать пытался.

– Бабушка, – говорит Даша. – Мне пятнадцать лет было. Что я ещё могла вам сказать?

– Ну, в общем, статья эта не очень серьёзная, – говорит Розалия Францевна. – Только попытка. Да и в России сегодняшней любые пятна в биографии подправить можно. Если нужных людей знать или денег иметь достаточно. Раньше не так всё было. Когда за порядком следили.

– Зачем вы вообще всё это устроили? – говорит Даша.

– Ради тебя, – говорит Розалия Францевна. – Для твоего же блага.

– Что значит – ради меня? – говорит Даша. – Вы же у меня не спросили.

– Ты ещё маленькая, Дашенька, – говорит Розалия Францевна. – Ты ещё не знаешь, что на свете такие люди бывают, от которых лучше всего как можно дальше держаться.

– И Игорь как раз такой человек? – говорит Даша.

– Да, как раз такой, – говорит Розалия Францевна. – И он от тебя не отстанет никогда. Пока всю жизнь твою не искалечит, не успокоится. И ещё мне почему-то кажется, что он уже здесь, в Нью-Йорке.

– Да с чего ты взяла? – говорит Даша.

– Долго объяснять, – говорит Розалия Францевна. – Но меня такие предчувствия никогда ещё не обманывали.

– Но даже если так, я-то что могу сделать? – говорит Даша.

– Ты многое можешь, – говорит Розалия Фраицевна. – Во-первых, ты должна помнить всё, что я тебе говорила о нём. Не верить ни одному сго слову. Не давать ему заморочить тебе голову, увлечь тебя опять. Ты должна помнить, что, если ты ему позволишь, он разрушит всю твою жизнь. И жизнь всей нашей семьи тоже.

– А во-вторых? – говорит Даша.

– А во-вторых, – говорит Розалия Францевна, – я хочу, чтобы ты немедленно сообщила мне, как только оп появится.

– Хорошо, – говорит Даша. – Немедленно сообщу.

– А он не появлялся ещё? – говорит Розалия Францевна. – Не пытался встретиться с тобой? Не звонил?

– Нет, – говорит Даша.

– Точно? – говорит Розалия Францевна. – И в глаза мне смотри, пожалуйста.

– Да нет его в Нью-Йорке, бабушка, – говорит Даша.

– Есть, Дашенька, – говорит Розалия Францевна. – В Нью-Йорке он. В Нью-Йорке. И присхал он сюда за тобой. Только имей в виду: живая ты ему уже не нужна.

– Это ещё почему? – говорит Даша.

– Потому что живая ты ему всегда будешь напоминать о том, как его бросили, – говорит Розалия Францевна. – Как бросили, разлюбили и предали. Как он слабаком оказался. В его понимании – ничтожеством. А этого он тебе никогда не простит. Никогда.

...– Ну что ты хочешь от меня? – говорит Игорь. – Что ты хочешь? Чего тебе надо? Сколько ещё будет продолжаться это? Откуда ты взялся вообще? Я тебя не звал. Я в твоих советах нe нуждаюсь. Помощи у тебя не прошу. Никаких обещаний слушаться тебя не давал никогда. Почему ты мне всё время указываешь, как мне жить, что делать, что говорить даже? Кто тебе такое право давал? Откуда оно у тебя? И почему вообще ты так уверен, что я тебя слушаться буду? С чего ты это взял? Да, я знаю, что те, кто увеличивает зло на земле, должны быть наказаны. Я знаю. Но я не могу, не могу. Я, наверное, совсем не тот человек, который тебе нужен. Я не могу.

Игорь замолкает и откидывается на спинку стула. Глаза его закрыты, а в комнате, кроме него, никого нет.

– Кто ты такой? – говорит Игорь. – Что ты хочешь от меня? Что я тебе сделал? Зачем тебе все это нужно?

Он опять замолкает и какое-то время просто смотрит закрытыми глазами прямо перед собой на стол, где лежит «Глок». Когда он снова начинает говорить, голос у него уже дрожит, а потом вообще срывается на крик:

– Ну что ты от меня хочешь? Что? Что? Что?

И потом – уже гораздо спокойнее и тише:

– А если я сделаю то, что ты хочешь, ты оставишь меня в покое?

ЛЮБИТ – НЕ ЛЮБИТ

– В молодости, – говорит Татьяна, – я больше всего ценила в мужчине ум. И всегда была уверена, что дурака полюбить просто невозможно. По крайней мере, я бы не смогла.

– Да нет, – говорит Алёна, – с головой у Додика всё в порядке. Просто он себя здесь найти не может. В Москве журналистом был. На «Эхе столицы» работал, вот Илюша знает. А здесь ничего не получилось. Потыкался по газетам разным и понял, что на этом не забогатеешь. Так и оказался за баранкой.

– Я не про то, как человек себе на жизнь зарабатывает, – говорит Татьяна. – Это мне безразлично. У меня почти все знакомые поэты и художники дворниками или сторожами работали. И это нормально считалось. Никто внимания не обращал.

– Но здесь-то обращают, – говорит Алёна.

– А ты не обращай, – говорит Татьяна.

– Я стараюсь, – говорит Алёна. – Не получается.

– Скажи спасибо, что он хоть по-русски говорит, – говорит Мила.

– Спасибо, конечно, – говорит Алепа. – Но у твоего Кена русский тоже вроде свободный.

– Лучше бы он у него был занятой, – говорит Мила.

– Почему? – говорит Алёна.

– Знаешь, – говорит Мила, – поначалу мне его акцент даже симпатичным казался. Что-то было в нём такое. Привлекательное. И даже сексапильное. А теперь только раздражает. Особенно когда он начинает слова сленговые вставлять. Он виртуозно, конечно, русский знает, но нюансов-то всё равно не чувствует. Такая глупость получается. А если вдруг матом что-нибудь… Ты слышала, как матерные выражения звучат, когда хотя бы небольшой акцент есть?

– Да, – говорит Алёна. – Слышала. У меня третий муж был американец. Я его русскому учила. Вот он, например, говорил…

– Ой, не надо! – говорит Татьяна. – Не при мне, пожалуйста.

– Сорри, ваше величество, – говорит Алёна. – My bad.

– Так ты ему просто скажи, чтобы он нецензурных слов не употреблял, – говорит Татьяна.

– Сама скажи, – говорит Мила. – Если ему только намекпуть, что у него с русским несовершенство полное, он такое устраивает!

– Мелочи это всё, – говорит Татьяна. – Профессия. Акцент. Матом он, видите ли, нормально ругнуться не может. Как говорила моя бабушка, не сидели вы у моря без воды.

– Ну вот, – говорит Алёна. – Сейчас опять лекция будет. На тему о полезной и здоровой жизни.

– Не бойся, – говорит Татьяна. – Не будет лекции. И ничего вообще не будет.

– Ладно, – говорю я, чтобы увести разговор в менее взрывоопасную сторону. – Новогодние планы-то какие? Решили что-нибудь? Кто к Зарецким идёт?

– А что у них? – говорит Илья, в квартире которого мы все и сидим. |

– Дашка замуж выходит, – говорю я. – Они вас не звали разве?

– Нет, – говорит Нина. – Нас-то им с какой стати звать?

– Ну, значит, и мы не пойдём, – говорю я и поворачиваюсь к Татьяне: – Да?

– Давай сменим тему, – говорит Татьяна.

– А что такое? – говорю я. – Это же так романтично – Новый год со свадьбой совместить. Такое редко у кого бывает. И примета, считается, хорошая.

– Ты о чём-нибудь другом можешь поговорить? – говорит Татьяна и глазами показывает на открытую дверь в кухню. Но там темно, и я не понимаю, в чём дело.

– А что я такого сказал? – говорю я и поднимаюсь из-за стола. – Нин, давай я тебе помогу чай поставить.

Я иду на кухню и, включив свет, вижу сидящего возле окна Игоря.

– Ты чего тут в темноте сидишь? – говорю я.

– Ничего, – говорит он. – Просто так.

– А чего голову побрил? – говорю я. – На зону готовишься?

– Шуточки у вас, – говорит Игорь. – Вы в цирке выступать не пробовали?

– Нет, – говорю я. – Много чего в жизни было, а этого ещё не пробовал.

– Ну и зря, что не пробовали, – говорит Игорь. – Вы попробуйте. У вас хорошо получиться должно.

...– Вот козлы! – говорит Пол, вываливая на пол содержимое очередного ящика. Комната его родителей и так уже представляет собой нечто совершенно невообразимое. Постельное бельё, одежда, обувь – всё выброшено из шкафов и разбросано повсюду, но Пол упорно продолжает перетряхивать каждую тряпку.

– Я же знаю, что где-то здесь должно быть, – говорит он. – где-то здесь они заначки свои держат. Куда перепрятали, козлы?

Он смотрит на стоящие возле зеркала фотографии. На одной из них Максим и Ирина запечатлены в день свадьбы. На другой – уже с новорожденным сыном па руках. На третьей – они вдвоем провожают его в первый класс. Форму эту идиотскую нацепили на него. Воротничок накрахмалили так, что он себе всю шею в кровь стёр. Букет цветов в руки сунули. Как придурку последнему. На следующей фотографии – отец в день получения американского врачебного диплома. Довольный такой. А мать пьяная вдрабадан. Даже на фотке видно, что едва на ногах держится. Но всё равно улыбается, как будто её щекочет кто.

– Риск! – говорит Пол и одним резким движением смахивает фотографии с трюмо. Те рамки, что со стёклами, разбиваются, а одну, которой каким-то удивительным образом удалось уцелеть, Пол добивает ударом каблука.

Затем поиски денег продолжаются в других комнатах, где Пол учиняет точно такой же разгром и с тем же самым нулевым результатом. Наконец он добирается до кухни. Вся посуда летит вон из шкафов, а вместе с ней банки, пакеты какие-то, мешочки, коробочки. Тарелки, чашки, блюдца, рюмки, фужеры и стаканы из дорогих сервизов постепенно превращаются в груду битого стекла, пересыпанного сахаром, мукой, солью, гречневой крупой и овсяными хлопьями. Но денег нигде нет.

Пол оглядывается вокруг и замечает мусорный бачок в углу возле раковины – он единственный остался тут не тронутым. Понятно, что там никто ничего прятать не будет, но Пол всё равно поднимает его высоко в воздух и переворачивает вверх дном. Из бачка сыпятся остатки еды, рваная бумага, окурки, гадость всякая. Поворошив всю эту кучу ногой, Пол видит скомканные черные чулки на поясе с резинками и прозрачный пеньюар.

– Совсем охренели! – говорит он, поддевая пеньюар носком ботинка. – Козлы!

– Не знаю, – говорит Дима. – Ничего не понимаю уже. Полный облом вокруг. Куда ни сунусь – везде одно и то же.

– А чего ты учиться не идёшь? – говорит Оля, в чьей старой «Тойоте» они сидят.

– Не до учёбы сейчас, – говорит Дима. – И так нам еле-еле хватает. Работать надо. А потом, на кого учиться? Я сначала думал на курсы программистские пойти, но сейчас ведь знаешь ситуация какая. А на колледж денег нет. Да и терять четыре года тоже неохота.

– А как же все остальные? – говорит Оля.

– Ну как? – говорит Дима. – Либо у них родители работают и за всё платят, либо по бедности их государство учит. А у нас всё как-то посредине. Ни то ни сё.

Он жестом, который должен показаться небрежным, кладет руку на Олино плечо и продолжает говорить:

– А потом, здесь образование не нужно. Здесь диплом никто и не спрашивает никогда. Здесь важно, чтобы голова на плечах была и чтобы человек деньги делать умел.

– Да? – говорит Оля, сбрасывая его руку со своего плеча. – Это тебе кто сказал?

– Сам вижу, – говорит Дима и второй попытки обнять её уже не предпринимает. – Достаточно только внимательно посмотреть вокруг, и сразу всё понятно становится. Ведь всё друг друга как оценивают? Разве по дипломам? Нет, конечно. Смотрят, у кого какая машина, какой дом, какие часы па руке. Билл Гейтс вон вообще никакого высшего образовапия не имеет, а самый богатый человек в мире. И ничего, не жалуется, наверное, что его неучем дразнят.

– Ну да, – говорит Оля, – и Бродский всего восемь классов с трудом закончил.

– Вот именно, – говорит Дима. – Подожди секундочку. Я сейчас.

Он выходит из машины и направляется к своему подъезду, из которого только что вышел Игорь.

– Ты куда? – говорит Дима.

– Не знаю ещё, – говорит Игорь. – Пройдусь просто.

– В такой дождь? – говорит Дима.

– Не могу я дома сидеть, – говорит Игорь. – Да и этот паноптикум там весь в сборе. Во главе с главным фриком.[22]

– Я с тобой тогда пойду, – говорит Дима.

– Зачем? – говорит Игорь.

– За компанию, – говорит Дима. – Так лучше будет.

– В каком смысле – лучше? – говорит Игорь.

– В смысле веселее, – говорит Дима. – И глупостей меньше.

– Ну давай, – говорит Игорь. – Если простудиться не боишься, то давай.

– Я сейчас, – говорит Дима. – Попрощаюсь только.

– Не торопись, – говорит Игорь. – Времени полно.

Дима возвращается к Олиной «Тойоте» и открывает дверцу.

– Sorry, – говорит он. – Мне надо идти.

– Дождь ведь, – говорит Оля.

– Всё равно падо, – говорит Дима. – Sorry.