Текст книги "Брайтон-Бич опера"

Автор книги: Леонид Зернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– Ну и как же они свою неразрешимую проблему peшили? – говорит Алик.

– Элбоим утверждает, что у него уже есть четыре новорожденных младенца мужского пола, – говорит Илья. – Онн живут в специально построенном для них комплексе, находящемся на значительном возвышении и не соприкасающемся с землей. Правда, сам Элбоим признает, что ему нужно девятнадцать мальчиков: во-первых, для того, чтобы дети росли в нормальном обществе своих сверстников, а во-вторых, потому, что, по иудейским законам, существует более семидесяти врожденных дефектов, из-за которых человек навсегда теряет право стать священнослужителем, а проявиться они могут только через несколько лет после рождения. Здание для воспитания будущих «коханим» построено в одном из поселений неподалёку от Иерусалима, причём архитекторы спроектировали его таким образом, что мальчикам никогда не придется ступать нa осквернённую землю. То есть ходят они только по специальному настилу, который и оберегает их от осквернения. Они проживут в полной изоляции от мира вплоть до своего тринадцатилетия, когда, согласно иудаистской традиции, они уже будут считаться взрослыми, а значит, способными совершать жертвоприношения. Без этой касты будущих священников использовать рыжую корову всё равно будет невозможно. Но в общем и целом для восстановления Храма всё уже почти готово.

– Подожди, – говорю я. – Я же был в Иерусалиме. Храм этот на горе Мория, которую сегодня Храмовой называют, стоял, верно?

– Да, – говорит Илья, – совершенно верно.

– Так там же сейчас мечеть Аль-Акса и мечеть Омара, – говорю я. – Самая древняя мечеть в мире и третья по значению святыня ислама. Мусульмане верят, что именно с этого места Магомет якобы на небо вознесся.

– Hy дa, – говорит Илья. – Именно так.

– Так кто же даст там еврейский храм строить? – говорю я. – Для этого же надо Аль-Аксу сначала снести.

– Ну, – говорит Илья, – раз надо, значит, снесут.

– Не дадут им этого сделать, – говорит Алик. – Глупость это полная. Ведь из-за этого действительно может мировая война начаться.

– Может, – говорит Илья. – Если Шарон мечеть эту бульдозерами срывать будет. А если в неё, скажем, арабская иракская ракета попадёт? Начнется война Америки с арабами, и кто-нибудь из них, как Хусейн в 1991 году, примется своими недоделанными «Скадами» в Израиль пулять. Вдруг какая-нибудь одна ракета совершенно случайно прямо в Аль-Аксу и угодит?

– Так тогда арабы сами и виноваты будут, – говорю я.

– Именно так по телевизору и скажут, – говорит Илья с едва заметной улыбкой. – Только ведь для конечного результата это безразлично. Важно место расчистить, а кто именно это сделает – уже детали.

– Не понимаю, – говорит Алик, – как тебя с такими взглядами на «Эхе столицы» держали. Там ведь их вряд ли кто-нибудь ещё разделял.

– Никто не разделял, – говорит Илья. – Но я ведь тоже не так давно всё это понял.

– Что, откровение свыше было? – говорит Алик.

– Нет, – говорит Илья. – Почему откровение? Просто подумал, что каждый всё по-своему объяснить пытается. Теорий много, а между собой они не состыковываются.

– Куда-то не туда мы забрели, – говорю я. – Ты, Илюш, вроде про смысл истории рассказать обещал, а мы тебя в сторону затащили.

– Ничего, – говорит Илья. – Расскажу ещё. Это всё связано одно с другим. Но давайте в другой раз какнибудь, ладно? А то поздно уже.

– Ладно, – говорю я. – Тогда, может, выпьем ещё? Помянем тех, кто погиб в башнях этих. Они-то за что подставилнсь?

– Выпить можно, – говорит Алик. – Можно и даже нужно. А если ты хочешь на свой вопрос ответ получить, то есть такое мнение, что американцы сами на себя эту напасть навели. Лезут повсюду. Указывают всем, как им жить. В каждой дырке тампакс. Что кому можно, что нельзя – только они решают. Вся планета теперь – зона их жизненных интересов. А чуть что не по ним – сразу война.

– Допустим, – говорю я. – Ho те, кто в ВТЦ погиб, они-то при чем?

– Понимаешь, – говорит Алик, – раз мы здесь живём, налоги платим, голосуем, то и несём коллективную ответственность за всё, что правительство нашим именем делает. Ты ведь не борешься, не протестуешь – значит, согласен. Или хотя бы молча потворствуешь. А значит – и виновен точно в такой же степени, как и те, кто авианосцы и стратегические бомбардировщики в разные точки земного шара рассылает. В качестве бесплатного приложения к открыткам «Нарру Easter!» и «Happy Ramadan!».

– Ты противоречишь сам себе, – говорит Илья. – To ты сомневался в том, что это арабы учинили, а теперь говоришь, что Америка сама их спровоцировала.

– А я же тебя предупреждал, – говорит Алик. – Я же честно признался, что наверняка ничего не знаю. Ну так что, будем пить или будем таращиться?

– Земля им, как говорится, пухом, – говорю я, взяв в руки наполненный водкой фужер и поднимаясь со своего места. всё остальные тоже встают. – Вечная память. А смерти всё равно ведь нет. Старцы говорят: насильственной смертью погибшим половина грехов сразу прощается. И у Бога все живы – и плохие, и хорошие. Так что ничего це кончается здесь, на Земле. Только начинается.

ДАМА ПИК

Своего первого школьного дня я не забуду никогда. Не того, когда я пошел в первый класс, конечно, – он-то как раз забылся уже давно и весьма основательно, а того, когда я впервые появился в школе имени Джорджа Вашингтона, которая мне сразу же очень понравилась. Некоторые говорят, что из-за массивной мрачности здания и толстых решёток на окнах она скорее на тюрьму похожа, а мне всё равно нравится. Светлые, просторные комнаты, в которых без труда размещаются классы человек по сорок– пятьдесят и даже больше. Огромные коридоры, украшенные детскими рисунками, портретами государственных деятелей и разными плакатами. Американские флаги повсюду тоже создают праздничную атмосферу, которая наверняка очень способствует процессу обучения подрастающего поколения.

К первому уроку я задал классу ознакомиться с повестью Пушкина «Пиковая дама», а также прослушать одноименную оперу Петра Ильича Чайковского, с тем чтобы потом сравнить и сопоставить их между собой.

Урок начинается с того, что я говорю:

– Итак, «Пиковая дама». История о том, что важнее: деньги или любовь. Я знаю, что вы все выполнили домашнее задание, и поэтому проверять ничего не буду. Меня не интересует простой пересказ сюжета, и даже не пытайтесь, пожалуйста, мне его предложить. Я и без вас знаю, что Германн влюбился в Лизу, но потом соблазнился тайной трех карт и решил выведать их у старой графини. Так что не надо рассказывать фабулу – не отнимайте понапрасну времени ни у меня, ни у остального класса. Впрочем, давайте начнем с самого легкого: чем опера Чайковского отличается от повести Пушкина? Дженнифер.

– Главное отличие конечно же в финале, – говорит Дженнифер. – У Пушкина Лиза выходит замуж и вполне счастлива. У Чайковского – она кончает с собой.

– Это сюжетное различие, – говорю я. – A что оно означает?

– В каком смысле? – говорит Дженнифер.

– Ну, почему Чайковскому понадобилось убить Лизу, а Пушкин посчитал возможным оставить её в живых? – говорю я.

– Я не понимаю вопроса, – говорит Дженнифер.

– Хорошо, – говорю я. – Тогда сначала закончим с различиями между повестыюо и оперой. Кто ещё хочет ответить?

– Я заметил ещё одно отличие, – говорит Мэттью. – У Пушкина Германн, оправдываясь перед Лизой, говорит, что при всём желании не мог бы убить графиню, потому что его пистолет не был заряжен. У Чайковского этих слов нет, из чего можно сделать вывод, что он пришел в дом старухи с заряженным пистолетом. И хотя выстрелить из него он не успел, сам по себе этот факт уже много значит.

– Молодец, – говорю я, потому что директор нашей школы, мистер Файнстайн, меня специфически предупредил, что я обязан хвалить всех учеников, чтобы не отбивать у них и без того слабой охоты к получению знаний. – Кто ещё? Катя.

– Я заметила всего одно отличие, – говорит Катя. – Когда Германн пытается выведать у графини три карты, у Пушкина она говорит ему, что ничего не знает, что всё это шутка. А у Чайковского не так.

– Молодец, – опять говорю я. – А какой в этом смысл?

– Не знаю, – говорит Катя.

– У Пушкина всё очень реалистично, – говорю я. – А у Чайковского больше мистики. Пушкип хотел подчеркнуть, что Германн просто сошел с ума. Что никаких трёх карт никто никогда не знал. Это была шутка, легенда. А у Чайковского остается загадка. Есть ещё одно различие, непосредствеино связанное с тайным знанием графини. Кто-нибудь заметил?

Класс молчит.

– Хорошю, – говорю я. – Я сам тогда вам скажу. Чайковский добавил в рассказ о прошлом графини слова о том, что она умрет от руки «третьего, кто, пылко, страстно любя, придёт, чтобы силой узнать у тебя три карты…». Это вызывает смех присутствующих, которые говорят, что графиие нечего опасаться, потому что в такую отталкивающую старуху вряд ли кто сможет влюбиться. Но Германн понимает, что речь идет о нём. «Что ж, разве не люблю я?» – говорит он сам себе. Тут ведь дело не во влюбленности в графиню, а в том, что третий будет «страстно влюблен». В кого именно – в данном случае не имеет принципиального значения. Есть и ещё несколько отличий. Я очень удивлен, что никто из вас не заметил превращения Лизы из воспитанницы графини в её внучку. Это было сделано для усиления драматизма. Ну, естественно, Полина, которая только один раз, походя, упоминается у Пушкина, превратилась у Чайковского в одну из главных героинь. Ей он отдает одну из самых красивых арий в истории мировой оперы, а её дуэт с Лизой сравним разве что с дуэтом Нормы и Адальджизы.

Заметив недоумение на лицах моих учеников, я понимаю, что зашел слишком далеко, и говорю:

– Ладно, этого вы не проходили, и к нашему курсу это не имеет непосредственного отношения. Теперь мне нужен итог. О чем говорят всё эти различия? Почему Чайковский вообще внёс столько изменений в повесть, которая и в его времена уже считалась классикой?

Все мои ученики дружно молчат.

– Ким, – вызываю я одетую в чёрное девушку.

– Нам учителя таких вопросов обычно не задают, – говорит она.

– А какие задают? – говорю я.

– Ну, обычно мы должны высказать свое мнение, – говорит она. – Что нам понравилось в книге, что – нет.

– Тебе понравилась «Пиковая дама»? – говорю я. – Нет, – говорит Ким. – Это всё чушь и выдумка. В жизни такого пе бывает.

– Неужели? – говорю я. – А тебе, Дженнифер, понравилось?

– Нет, – говорит Дженнифер. – Честно говоря, мне было скучно.

– Хвалю за честность, – говорю я. – А кому-нибудь вообще понравилось?

Класс молчит.

– Кому понравилась «Пиковая дама», поднимите руки, – говорю я, теряя уже последнюю надежду, и в этот момент вижу, что Илюшин Сашка робко тянет руку со своего места. Класс встречает это улюлюканьем, смехом п репликами, на русский язык не переводимыми. Я понимаю, что надо поддержать человека, и говорю: – Что именно тебе понравилось?

– То, что там про такого же «нерда», как и он сам, – говорит Дженнифер.

– Это глупо и нечестно, – говорю я. – Твое же мнение мы выслушали, хотя, как выясняется, и не все были с ним согласны.

– С моим мнением согласно большинство, – говорит Дженнифер и победно оглядывает класс.

– Значит, большинство ничего не поняло, – говорю я. – Разве вам не показалось, что «Пиковая дама» сегодня по-прежнему актуальна? Разве вы не увидели в ней параллели с вашей жизнью и с теми проблемами, которые вам самим приходится решать?

– Нет, – говорит лучшая подруга Дженнифер Глория. – всё это глупость и занудство.

Класс начинает одобрительно гудеть, а я, чувствуя, что ситуация выходит у меня из-под контроля, понимаю, что пришло время менять тактику, и говорю:

– Разве? А вот Эминем, например, так не считает.

Мои слова практически тонут в хоре голосов, но кто-то их, оказывается, всё-таки расслышал, потому что из дальнего угла раздается:

– Эминем? Да он никогда даже не слыхал ни о какой вашей даме пик, Мистер Зи.

Мистер Зи – это они меня так для удобства называть стали, чтобы с фамилией не мучиться.

– Не только слыхал, – говорю я, – но и песню о Германпе написал. |

Класс несколько удивленно затихает.

– «Rock Bottom» называется, – продолжаю я. – Помните?

Вокруг меня воцаряется мертвая тишина.

– Конечно, вы не помните, – говорю я, постепенно начиная выходить из себя. – Это ведь с его первого альбома, а вы только новинки знаете.

Я лезу в мою большую кожаную сумку и достаю оттуда плеер, с которым я, подражая моему любимому герою Даниле из балабановского «Брата», никогда не расстаюсь. В плеер как раз заряжен дебютный диск Эминема «Slim Shady» который я слушал сегодня утром по дороге в школу. Я вынимаю компакт и направляюсь к большому проигрывателю, установленному слева от доски. Весь класс изумленно и в полном молчании следит за моими движениями.

Я быстро нахожу нужную песню и говорю:

– Слушайте внимательно. И не пытайтесь меня убедить потом, что «Пиковая дама» сегодня не актуальна.

С этими словами я нажимаю кнопку «Play», и из динамиков слышится мягкий, почти что даже приторно-сладкий голос:

This song is dedicated to all the happy people.

All the happy people,

That have real nice lives,

That have no idea What it’s like

To be broke as fuck.

(Что переводится так:

"Эта песня посвящается всем счастливым людям,

Всем счастливым людям,

У которых очень хорошая жизнь

И которые не имеют ни малейшего представления о том, что такое

Сидеть без гроша в кармане.")

– Это про Германна, – успеваю сказать я, прежде чем Эминем переходит к настойчивому рэпу:

I feel like I’m walking a tight rope

Without a circus net.

I’m popping percuscet.

I'm a nervous wreck.

I deserve respect.

But I'm working sweat

For this worthless check.

("У меня такое ощущение, как будто я иду но проволоке

Без подстраховки.

Я глотаю перкусет.

Нервы мои никуда не годятся.

Я заслуживаю уважения.

Но я работаю в поте лица

За этот ничтожный чек.")

– Слышите, – говорю я и, резко увеличив громкость, обвожу класс взглядом. – А теперь ещё внимательнее слушайте. Сейчас припев будет, а в нем весь смысл.

Я ещё больше увеличиваю громкость, и из динамиков несутся слова, которых не постыдился бы сам Пушкин. Тем более что он, с его частично африканским происхождением, сегодня наверняка был бы рэпером.

– That’s Rock Bottom, – поет Эминем. – When this life makes you mad enough to kill —

That’s Rock Bottom.

When you want something bad enough to steal –

That’s Rock Bottom.

When you feel that you’ve had it up to here

‘cause you mad enough to scream

but you sad enough to tear –

That’s Rock Bottom.

("Это самое дно,

Когда эта жизнь доводит вас до такого исступления, что вы готовы убить,

Это самое дно.

Когда вы так сильно хотите чего-то, что готовы это украсть,

Это самое дно.

Когда вы уже сыты всем этим по горло,

Потому что вам хочется кричать от злости,

Но от грусти у вас льются слезы —

Это самое дно.")

– Только попробуйте сказать мне, что это не про Германна, – говорю я. – И это тоже.

Эминем поет второй куплет, который начинается словами «Му life is full of empty promises and broken dreams»(«Моя жизнь полна пустыми обещаниями и разбитыми мечтами»), а заканчивается так: «Cause all you need ts bucks to be the man» («Потому что для того, чтобы быть мужчиной, нужны только деньги»).

– Слышите? – говорю я. – «All you need is bucks to be the man» – в этом смысле с пушкинских времен ничего не изменилось. А это разве не про Германна? «I want the money, the woman, the fortune, the fame» ("Мне нужны деньги, женщина, удача, слава»). – Я нажимаю нa «Паузу» и повторяю вслед за Эминемом, чтобы подчеркнуть, что это как будто прямо о Германне написано. – Только Германн думал решить свои проблемы при помощи карт, а у героя Эминема нет ничего, кроме пистолета. Впрочем, и Германну тоже пришлось прибегнуть к помощи оружия, хотя на курок он так и не нажал. «Means I ain’t burning in hell scorching in flames» («Значит, не гореть мне в аду, корчась в огне»). А это надо с прямо противоположным знаком понимать. то есть именно так, что ему предстоит как раз в аду гореть и в огне гееннском корчиться. Потому что ключевой момент в «Пиковой даме» – это тот, когда Германн, умоляя графиню открыть ему три карты, говорит ей, что если её секрет связан с каким-то грехом, то он готов взять его на себя. Этим он решает свою судьбу, да и судьбу Лизы, кстати, тоже.

Я опять обвожу взглядом моих онемевших от изумления учеников и включаю музыку, повернув ручку громкости до предела. Снова начинается мой любимый припев:

– That’s Rock Bottom, – уже не поет, а утверждает Эминем. – When this life makes you mad enough to kill —

That’s Rock Bottom.

When you want something bad enough to steal –

That’s Rock Bottom.

When you feel that you’ve had it up to here

cause you mad enough to scream

but you sad enough to tear –

That’s Rock Bottom.

Дослушать песню до конца мы не успеваем, потому что дверь в класс с шумом распахивается и на пороге возникает директор школы мистер Файнстайн.

– Что здесь происходит? – кричит он, пытаясь заглушить им же самим недавно приобретенные новые колонки, о которых он с такой гордостью рассказывал мне в тот день, когда показывал школу и давал советы, как обращаться с учениками. – Выключите немедленно это безобразие!

Я нажимаю на кнопку «Стоп» и понимаю, что меня ждут большие неприятности.

– Привет, – вспыхивает окошко ICQ на Дашином компьютере. – Узнала меня?

– Не большая загадка, – печатает в ответ Даша. – Тут же имя твоё стоит. Сергей.

– Помнишь меня?

– Помню.

– Скучала?

– Очень. Прямо спать не могла.

– Напрасно иронизируешь. Я вот скучал.

– Сильно?

– Сильно.

– Почему?

– Ну почему люди друг по другу скучают? Хочу тебя увидеть.

– Ты же видел. Я же тебе фотку посылала.

– Это не то. Хочу живьём увидеть.

– Зачем?

– Ты красивая.

– Красивых много.

– Да, много. А такая, как ты, одна. Как жених твой поживает?

– Нормально.

– Часто встречаешься с ним?

– Не очень. Он работает. Я учусь. И работаю тоже. Времени нет совсем.

– А на меня найдешь время?

– Не знаю. Я подумать должна.

– Ну хорошо. Думай. Только не очень долго.

– Я быстро не умею.

– Хорошо. Я подожду.

– О’кей.

– Береги себя, Даша. И не бойся ничего.

– Уже подумала, – печатает Даша, но окошко ICQ гаснет.

Сергей отключился, не успев прочитать её ответа.

Смена у Игоря заканчивается в десять часов вечера. По ночам он пока всё-таки ездить боится – достаточно всякой грязи за день видит, чтобы ещё в ночные истории ввязываться. Хотя ночью, говорят, заработать больше можно – машин мало, конкуренция минимальная, да и пассажиры часто пьяные ездят, на чай хорошо дают.

Когда Игорь подъезжает к базе, где ему предстоит сдать машину и дневную выручку, он видит стоящего у входа в их «Car Services» Пола – сына Илюшиного троюродного брата Максима, с которым он познакомился в самый первый день своего пребывапия в Америке, когда прямо с аэродрома совершенно неожиданно вместе с Ильей и его семейством попал к ним в гости. Пола вообще-то родители Пашей назвали, но он в Америке себя переименовал.

Припарковав машину, Игорь вылезает из нее и говорит Полу:

– Подождешь меня? Мне надо деньги сдать.

– Никаких проблем, – говорит Пол, закуривая. – Только не тяни особенно. Они там ждать не любят.

Игорь возвращается довольно быстро – Пол даже не успевает докурить свою сигарету.

– Куда идём? – говорит Игорь.

– В «Эдем». Тут недалеко.

Вечером, с наступлением темноты, Брайтон быстро пустеет, и трудно поверить, что днем тут кипит такая бурная жизнь. Людей на улицах практически нет, только огромные горы отбросов около многочисленных продуктовых магазинов и ресторанов.

В отличие от фасадов с опущенными железными решётками и погашенными витринами, «Эдем» как раз освещён очень хорошо. Развешанные на нем к Рош-Хашане разноцветные лампочки перемигиваются друг с другом, а из-за закрытых дверей доносится какая-то удалая попсовая песня.

Игорь и Пол заходят внутрь, но направляются не в ресторанный зал, а к ведущей вниз лестнице. Около неё стоят два внушительного вида хлопчика, но Пола здесь, похоже, хорошо знают, и их никто не останавливает. ‹

Пройдя два темных пролета, они оказываются перед массивной железной дверью, в которой на стук Пола открывается небольшое окошко.

– Свои, Максимыч, открывай, – говорит Пол и, когда дверь со скрипом и лязгом распахивается перед ними, обращается к Игорю: – Знакомься, Игорек: Человек-Гора. А можно просто: Максимыч.

Стоящий перед ними человек действительно напоминает гору. Уж на что Игорь не маленького роста, но этот выше его как минимум на голову. А комплекции такой, что практически полностью закрывает своим телом дверной проем.

– Мы к Яше, Максимыч, – говорит Пол.

– Давайте, – отвечает Человек-Гора, не двигаясь, однако, с места и по-прежнему загораживая им путь. – Он тебя с самого утра спрашивал. Бабки принёс?

– Не твое дело, – говорит Пол. – Дашь пройти или мне покричать его, чтоб он сам вышел?

Максимыч медленно, как бы нехотя, отходит в сторону, и Пол с Игорем, сделав пару шагов вперед, оказываются в большом полутемном зале, уставленном многочисленными столами, за которыми идет местами спокойная, местами бурная карточная игра. Но наибольшее оживление царит вокруг расположенного в самом центре рулеточного стола. Во-первых, там и народу побольше, а во-вторых, рулетка всё-таки всегда поживее карт была.

– Посиди тут пока, – говорит Пол Игорю. – Сыграй, если хочешь.

– Я азартными играми не интересуюсь, – говорит Игорь.

– Бабки не проблема, – говорит Пол. – Я скажу сейчас, тебе фишки на мой счёт запишут.

– Не надо, – говорит Игорь. – Не в бабках дело. Heинтересно мне это. Не заводит. Да и всё равно тут выиграть невозможно.

– Не скажи, Игорёк, у меня неплохо иногда получается, – говорит Пол. – А впрочем, как хочешь. Короче, подожди меня здесь. Я мигом.

Он мгновенно исчезает за какой-то боковой дверью, а Игорь медленно направляется к рулеточному столу. Он смотрит на стремительно крутящееся колесо, на мечущийся по кромке шарик, на не отрывающих от него глаз людей и думает о том, насколько всё это ему бесконечно чуждо. Азарт этот, ставка на удачу, на случай, на везение. Вместо того чтобы элементарно продумать всё, просчитать, подготовиться и сделать то, что задумал. От шарика какого-то зависеть. Смешно.

– Ну что, не соблазнился? – звучит за спиной голос Пола, который трогает Игоря за левое плечо.

– Да я же сказал: не заводит меня это, – говорит Игорь.

– Ну-ну, – говорит Пол и тянет его за рукав. – Пойдем. Яша ждёт.

Через боковую дверь они проходят в небольшую комнату, которая, в отличие от игрового зала, освещена очень ярко. За массивным столом, уставленным выпивкой и закусками, сидит тщедушного вида мужчина с большой лысиной и трехдневной небритостью на лице. Его шелковая рубашка тёмно-зелёного цвета расстегнута почти до пояса, а рукава высоко закатаны, отчего хорошо видны покрывающие его тело довольно замысловатые татуировки.

– Привет молодёжи, – говорит Яша. – Заходите. Накатите со стариком?

Игорь делает неопределенный жест рукой, означающий, что «нет, мол, спасибо».

– Брезгуешь? – говорит Яша, а Пол бросает па Игоря недовольный взгляд.

– Нет, – говорит Игорь. – Не брезгую. Просто я не пью.

– Это плохо, что не пьёшь, – говорит Яша. – Ни одного ещё неньющего не встречал, чтобы он рано или поздно гнидой не оказался.

– Вы не поняли, – говорит Игорь. – Нельзя мне пить. Алкоголик я. Вы тут хлопнете по рюмашке-другой и по домам пойдёте. А у меня потом запой на две недели будет.

– Алкоголик, – задумчиво говорит Яша. – В твоём-то возрасте. Ценю юмор. Что, обычно верят тебе?

– Обычно верят, – говорит Игорь.

– Ладно, – говорит Яша. – Присаживайся. Я, в конце концов, не корешиться с тобой собираюсь. Бабки достал?

Игорь кивает.

– Вот и ладушки, – говорит Яша.

Открыв ящик своего стола, он вынимает оттуда завораживающей черноты пистолет и кладет его перед собой.

– «Глок», – говорит он. – Лучший ствол в мире. С ним ничто не может сравниться.

– Да? – говорит Игорь. – Я вообще-то к ТТ привык.

– Тоже хорошая пушка, но «Глок» лучше, – говорит Яша. – У меня у самого такой, и я могу честно объяснить тебе почему. Семь причин у меня есть, по которым я «Глок» ни на что не променяю. Первая причина: надёжность. Если за «Глоком» правильно ухаживать, он надёжен на сто процентов. И никому, кроме него, я свою жизнь никогда не доверю. Вторая: прочность. «Глоки» практически бессмертны. По крайней мере, по сравнению со средней продолжительностью жизни нормального человека. Третья: простота в употреблении. Это единственный полуавтоматический ствол, который даже любой профан в оружии может самостоятельно и без особых усилий разобрать. Попробуй нечто подобное с «НК», «Береттой» или «1911» проделать. Четвёртая: спусковой механизм. То, что поанглийски «trigger pull» называется. Никаких тебе переключений от «single action» к «double action». Никакого «de-cocking». He знаю, как это по-русски сказать. Пятая: репутация. И солдаты и полицейские во всем мире имепно «Глоки» юзают. А они не лохи. Шестая: вес почти никакой, потому что каркас и некоторые части из полимеров сделаны. Седьмая: семнадцать патронов девятого калибра в магазине – более чем достаточно практически в любой ситуации. И наконец, восьмая: цена. Я, конечно, могу тебе «НК», «Sig» или «1911» достать, но мне почему-то кажется, что у тебя бабла лишнего нет.

Яша замолкает, а Игорь берет пистолет со стола, пробует его на вес, сжимаст рукоятку.

– А тебе на что он вообще? – говорит Яша. – Если завалить кого собрался, то мой тебе совет: лучше профессионалам заказать. Стоить больше будет, но зато верняк.

– Не, – говорит Игорь. – Я в кар-сервисе работаю. Там опасно по ночам. Со стволом мне всё же поспокойней будет.

– Понимаю, – говорит Яша. – Сам побомбил тут вначале немного. Ну что, берешь? Полную обойму за ту же цену добавлю.

Он опять лезет в стол и вынимает оттуда заряженный магазин к «Глоку». Игорь вскидывает пустой пистолет, прицеливается куда-то в сторону, в темный угол комнаты, где никого нет, и нажимает на курок. Пистолет глухо щелкает.

– Пиф-паф, – говорит Игорь и опять нажимает на курок. – Пиф-паф. Пиф-паф. Пиф-паф. Кто не спрятался, я не виноват.

ТУТАНХАМОН ИЗ БЕНСОНХЕРСТА

– Мы взяли вас из милости и сострадания, – говорит мне директор школы мистер Файнстайн. – Мы пожалели вас и вашу несчастную семью. Нам сказали, что вы приличный, интеллигентный человек, а вы оказались любителем рэпа. Мы хотели, чтобы вы прививали детям любовь к прекрасному, а вы что делаете… Я, правда, сомневался в том, что в русской литературе есть достойные образцы, изучая которые, можно действительно развить у детей хороший вкус. Вся история России – это сплошные преступления против человечества, угнетение народов, деспотизм, кровавые погромы и антисемитизм, что в полной мере отражено в русской литературе. Вот вы представили нам план программы ваших занятий. Там указано несколько писателей – Пушкин, Гоголь, Достоевский. Я сверился с Еврейской энциклопедией, и оказалось, что все они были зоологическими антисемитами.

– При чем тут рэп? – говорю я.

– Здесь вопросы я задаю, – говорит мистер Файнстайн. – И я хочу знать, почему вы собираетесь преподавать учащимся нашей школы, большинство которых составляют евреи, произведения писателей, которые были идейными вдохновителями погромов?

– На территории самой России никогда не было ни одного погрома, – говорю я. – Это всё только на Украине, в Молдавии и в Белоруссии, а они сегодня независимые страны.

– Вы меня удивляете, – говорит мистер Файнстайн. – Всему цивилизованному миру известно, что еврейский погром – это чисто русское явление. Даже само это слово пришло во всё языки мира из русского.

– Назовите мне хотя бы один погром в русском городе, – говорю я.

– Я не специалист по истории, – говорит мистер Файнстайн. – Но одно я точно знаю. Ваша программа занятий абсолютно неприемлема. И если вы хотите работать в нашей школе, немедленно пересмотрите её на предмет исключения из плана антисемитских писателей и включения в него. шедевров еврейской литературы.

– Хорошо, – говорю я. – Я пересмотрю и включу.

Мистер Файнстайн одаривает меня ослепительной улыбкой.

– Вот и замечательно, – говорит on. – Я знал, что мы с вами найдем общий язык. А что касается рэна, то имейте в виду: прослушивание песен с нецензурной лексикой в стенах нашей школы категорически запрещено.

– Я это уже понял, – говорю я. – Я просто хотел как-то привязать творчество Пушкина к нашим дням.

– Вы выбрали плохой способ, – говорит мистер Файнстайн. – И ещё один момент: обратите, пожалуйста, внимание на ваш внешний вид.

– Что вы имеете в виду? – говорю я.

– Ну, вот наряд ваш клоунский. Или борода эта, например, – говорит он. – Какой пример вы подаете детям?

– Никакого, – говорю я. – У них борода ещё не растет, так что мне подражать они при всем своем желании не смогут.

– Мое дело вас предунредить, – говорит мистер Файнстайн. – А выводы вы сами делайте.

Когда я возвращаюсь домой, Татьяна встречает меня в коридоре и спрашивает:

– Ну и как прошел твой первый день в школе? Научился ты там чему-нибудь?

С тех пор как Игорь начал работать всерьёз, время полетело гораздо быстрее. С утра пришел на базу, проверил машину, убедился, что радио в порядке, и – вперёд. В основном поездки все местные, по Бруклину. Чаще всего в треугольникс Брайтон-Бич – Бенсонхерст – Бей-Ридж. Изучить эти районы большого труда не стоило, и буквально через пару недель Игорь стал ездить уже на чистом автоматизме. Это ему больше всего и нравится в его работе: рулишь себе но улицам, вроде деньги зарабатываешь, а на самом деле о своём думаешь. И никто тебе не мешает – ни другие водители, ни диспетчер, что всё время по радио свистит, ни пассажиры, среди которых немало попадается желающих душу излить или просто потрепаться. А трепаться, не отвлекаясь от своих мыслей, Игорь давно научился. Посерьезней бывали обстоятельства в жизни.

– Тринадцатый, ответь базе, – говорит радио. – Ты с Восьмого Вэста поднял?

– Поднял, поднял, – говорит Игорь. – И на место положил.

– Пять долларов с него, – говорит диспетчер.

– У меня купон на доллар, – говорит сидящий на заднем сиденье пожилой мужчина.

– Он говорит: у него купон, – докладывает Игорь диспетчеру.

– Заранее надо было предупредить, – немедленно реагирует радио. – Пять долларов. Как освободишься – дай знать.

Игорь смотрит в зеркальце на своего пассажира. На вид ему уже под восемьдесят, если не больше. Волосы совсем седые, редкие. Лицо всё в морщинах, но осанка не стариковская. Видно, что человек следит за собой. Вернее, старается следить, но в его возрасте это уже не очень хорошо получается.