Текст книги "Брайтон-Бич опера"

Автор книги: Леонид Зернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Мы уже четыре круга распасов отыграли – это, когда взяток брать, наоборот, нельзя. Каждая взятка не в плюс, а в минус – в гору – идёт. Первый круг был по два очка, второй – по четыре. Если теперь опять распасы будут, то уже по тридцать два. Грубо говоря, шестнадцать баксов за каждую взятку проигрываешь.

Я открываю сданные мне лысым мужиком карты. Еле-еле четыре взятки на руках, а минимум, при котором можно начинать торговаться, – шесть. В прикупе, конечно, ещё что-то может быть, но на это нельзя особенно рассчитывать. Рисковать не хочется, потому что я, когда меня ещё Алик уговаривал, сразу решил, что сегодня рисковать ни за что не буду.

– Пас, – говорю я.

– Ну и я тогда тоже пас, – говорит мужик. – Ходи.

Я, как и полагается по всем правилам, отбираю мои четыре взятки, чтобы потом уже ему ход передать. Отобрал. Восьмёркой треф – самой маленькой моей картой – хожу. А у него семёрка. Десяткой треф. А у него – девятка. Королём треф. А у него – валет. У меня остаются три пики. Хожу с нижней – с десятки. Он семёрку кладет. Это обнадёживает – может, у него туз с королем остались. Хожу вальтом. Он кладет восьмёрку. Последний ход – дама пик. Он кладет девятку и радостно улыбается. Все десять взяток мои. Сто шестьдесят долларов – за две минуты как не было.

– Не, представляете, пацаны, – говорит мужик, обращаясь к столпившимся около нашего стола зрителям. – Прикиньте. Пятый круг распасов. У меня на руках мизер чистый, без единой дырки, а этот поц «пас» говорит.

What is life? – поёт у меня в голове Эминем. —

I’m tired of life

I’m tired of backstabbing ass snakes with friendly grins,

I’m tired of committing so many sins,

Tired of always giving in when this bottle of Henny wins,

Tired of never having any ends…

(Или по-русски:

Что такое жизнь?

Я устал от жизни.

Я устал от жалящих в спину змей с дружелюбными улыбками,

Я устал от всех совершенных мною грехов,

Устал постоянно проигрывать бутылке «Хеннеси»,

Устал от постоянного отсутствия денег…)

Te, кто умеет играть в преферанс, понимают, что всё это значит. А тем, кто не умеет, – всё равно не объяснить.

Поздняя ночь. Грег останавливает свой серебристый «Лексус» возле дома Зарецких и поворачивается к сидящей рядом с ним Даше.

– Устала? – говорит он.

– Нет, – говорит она.

– А почему такая грустная?

– Ну, наверное, устала всё-таки. Немножко.

– Я тоже, – говорит он, и в машине воцаряется тишина.

– Не жалеешь, что мы пошли? – говорит Грег.

– Нет, – говорит Даша. – Не жалею.

– Надо иногда хотя бы развлекаться, – говорит Грег. – Нельзя же всё время за учебниками сидеть.

– Нельзя, – говорит Даша и опять замолкает.

– У тебя всё в порядке? – говорит Грег.

– Да, – говорит Даша. – Почему ты спрашиваешь?

– Ты какая-то слишком грустная, – говорит Грег.

– Я же сказала, что устала немного, – говорит Даша. – Шумно там было.

– Да, – говорит Грег. – Шумно. – И вдруг без всякого перехода: – Давай поженимся.

– Прямо так сразу?

– Почему сразу? Мы уже сколько встречаемся. А сейчас подготовим всё. Платье тебе пошьём. Самое красивое в мире. Ну, и поженимся. Свадьбу сыграем.

– Хорошо, – говорит Даша. – Я согласна.

– Правда?

– Правда.

Грег наклоняется к ней, обнимает за шею, целует в губы. Даша закрывает глаза.

Когда они выходят из машины, воздух кажется им неожиданно прохладным. Около самого дома они останавливаются. Грег притягивает Дашу к себе, ещё раз целует. Не отрываясь от её губ, берет обе её руки и кладет их себе на плечи.

Игорь стоит через дорогу от них, под большим деревом со свисающими вниз, густо покрытыми листвой ветвями. В одной руке у него зажженная сигарета; вторая рука в кармане – в том самом, в котором спрятан заряженный «Глок». На этой стороне дороги темно, и никто Игоря не видит, но ему самому зато хорошо видны освещённые ярким фонарем фигуры Даши и Грега. В этот момент для него больше ничего в мире не существует. Только Даша, которая прижимается к обнимающему её незнакомому парню. Только их бесконечный поцелуй. Только это. И больше ничего.

У КОГО ВСЁ ХОРОШО ?

– Hy что ты так убиваешься? – говорит мне Татьяна. – Это же только деньги всего лишь. Разве можно изхза них так расстраиваться?

– А из-за чего же ещё мне расстраиваться? – говорю я. – Тем более что так глупо всё получилось.

– Что ты имеешь в виду? – говорит Татьяна.

– Ну как что? – говорю я. – Распасы эти, конечно. Не надо было мне «пас» говорить. Ну, остался бы па шестерной без двух взяток – ничего страшного.

– Так ты из-за этого так плакал тут? – говорит Татьяна.

– Ну да, – говорю я. – Конечно. А что?

– You make me laugh,[14] – по-английски говорит Татьяна. – You really make me laugh.

Когда я подхожу к нашему районному полицейскому участку, Игорь уже ждет меня нa углу. Выглядит он ужасно – бледный, под глазами тёмные круги, длинные волосы спутались и чуть ли не в колтуны сбились.

– Что с тобой? – говорю я вместо приветствия.

– Ничего, – говорит он. – Просто не спал сегодня вообще. А с вами что?

– Ничего, – говорю я. – А что такое?

– Вы в зеркало на себя смотрели? – говорит Игорь.

– Нет, – честно признаюсь я, поскольку действительно не имею такой привычки. – А что?

– Ну как что? – говорит Игорь. – Не хотите посмотреть?

Он подводит меня к витрине какого-то магазина, и я сам теперь вижу, что по сравнению со мной Игорь выглядит ещё очень даже неплохо.

– Ну, я тоже не спал, – вынужден признаться я.

– Что, страшно было в полицию идти? – говорит Игорь.

– Нет, – говорю я. – Мне-то чего бояться? Я ничего противозаконного не сделал. Но, конечно, видок у нас с тобой – сразу сажать можно.

Я ещё раз оглядываю Игоря с головы до ног и говорю:

– А что у тебя в кармане куртки?

– В каком? – говорит он.

– Ну, в том, из которого ты почему-то руку никогда не вынимаешь?

– Ничего.

Я хватаю Игоря за рукав и вытягиваю его правую руку из кармана.

– Ничего себе ничего, – говорю я, когда вслед за рукой из кармана показывается тяжелый пистолет. – Нехилая игрушечка. Ну-ка давай её сюда.

– Ещё чего! – говорит Игорь.

– Ты что, сумасшедший? – говорю я. – Ты на допрос в полицию идёшь. А вдруг тебя обыщут? Давай-давай.

Я отбираю у Игоря пистолет и прячу его в мою чёрную кожаную сумку, которая всегда со мной.

– Вот так-то лучше, – говорю я. – Ну что, пойдем?

В участке нас встречают достаточно любезно, но выясняется, что придется подождать: следователь, который должен допрашивать Игоря, ещё не пришел. Мы садимся на вытянутую вдоль стены скамейку, и я моментально погружаюсь в тяжёлый сон. Снится мне Ужгород, поросшие ельником Карпатские горы, парное молоко с только что выпеченным чёрным хлебом. Древняя старушка в чистом белом платочке наливает в мою кружку парное молоко, протягивает её мне, а потом поднимает свое покрытое множеством морщинок лицо и, глядя мне прямо в глаза, говорит:

– And who the fuck are you?

– Что? – говорю я, а старушка повторяет, на этот раз уже низким мужским басом:

– Who the fuck are you?

Я просыпаюсь и вижу, что прямо передо мной стоят два здоровенных мужика, в которых, несмотря на их гражданскую одежду, сразу можно узнать полицейских. Один из них – тот, что постарше, – тычет носком своего ботинка мне в ногу, и, судя по всему, это его голосом говорила приснившаяся мне закарпатская бабуля.

– Неs with me, – говорит Игорь. – As an interpreter. In case I don’t understand.[15]

– He нужен тебе переводчик, – на чистейшем русском языке говорит тот полицейский, что помоложе. – Если что, я переведу.

– Нет, нет, я всё равно пойду, – говорю я. – Адвоката у Игоря нет. Ему может совет понадобиться.

Молодой полицейский переводит мои слова старшему, и тот, обращаясь ко мне, говорит:

– Are you a lawyer? You don’t look like a lawyer to me. You look like a fucking bum.[16]

И, решительно развернувшись нa каблуках своих мacсивных ботинок, которыми он мне в ногу тыкал, идёт по направлению к пропускной стойке, за которой сидят два полицейских в форме и проверяют у всех входящих удостоверения личности.

Его белобрысый коллега, пропустив Игоря вперед, идёт вслед за своим начальником, и я тоже поднимаюсь со скамейки, но вовремя замечаю, что около пропускной стойки этой установлен металлодетектор, как в аэропортах, и всех заставляют пройти через него, предварительно выгрузив из карманов все металлические предметы.

– Я передумал, – говорю я. – Я, пожалуй, всё-таки здесь подожду.

Молодой белобрысый полицейский останавливается и поворачивается ко мне.

– Это правильно, – говорит он. – Если что, я вашему приятелю помогу. Вы не волнуйтесь. Меня вообще-то Олег зовут, и я всегда тут нашим помочь стараюсь. Так что вы здесь посидите. Я потом вместе с Игорем выйду. Скорее всего, это недолго будет.

Я снова сажусь нa скамейку и обвожу взглядом помещёние. В детстве я всегда хотел стать милиционером, но теперь очень рад, что этой мечте не суждено было сбыться. Народ тут малоприятный – что по одну сторону пропускной стойки, что по другую. Сколько проходит времени, сказать трудно, и не успеваю я опять задремать, как Игорь и Олег уже трясут меня за плечо.

– Так быстро? – говорю я.

– Да, полтора часа всего, – усмехается Игорь своей характерной усмешкой.

– Главное, что всё нормально прошло, – говорит Олег. – Я же вас предупреждал, что волноваться нечего.

– А что там было-то?

– Да ничего особенного, – говорит Олег. – Просто мы хотели побеседовать с Игорем, потому что нам сказали, что они всегда с Артёмом Малашенко вместе на обед ездили. Вот мы и подумали: вдруг он расскажет что-нибудь, что поможет следствию? Но если, как Игорь говорит, в тот день, когда Артёма убили, он один обедал, то, значит, ничего интересного он нам всё равно сообщить не в состоянии.

– А чего так долго тогда сидели? – говорю я.

– Документы мои они проверяли, – говорит Игорь. – Искали, за что бы меня в обезьянник свой упрятать.

– Напрасно ты так, – говорит Олег. – Броуди этот, шеф мой, мужик, конечно, суровый, но законов он не нарушает. И потом, разве ты сам не хочешь, чтобы мы того, кто друга твоего замочил, нашли?

– Хочу, конечно, – говорит Игорь. – Только не там вы ищете.

– Очень интересно, – говорит Олег. – И где же мы, по-твоему, должны искать?

– А это вы у Ала Шаритона спросите, – говорю я. – Или боитесь с афроамериканской общиной связываться?

– Ограбление —это сейчас наша основная версия, – говорит Олег. – Именно её мы в первую очередь и отрабатываем. И никого мы не боимся. Но и другие варианты тоже ведь исключать нельзя. Так что ты, Игорь, имел в виду?

– Ладно, скажу, – говорит Игорь. – Вы ведь действительно помогли мне там, с волкодавом этим вашим. Короче, Артём в последнее время несколько раз намекал, что у него с Додиком Ринштейном непонятка какая-то вышла. Я бы на вашем месте разобрался.

– Кто такой Додик? – говорит Олег.

– Ну, они, типа, работали раньше вместе, – говорит Игорь.

– Спасибо, проверим обязательно, – говорит Олег и поворачивается ко мне: – А вы мне тоже свои координаты оставьте, пожалуйста.

– Зачем? – говорю я. – Я – законопослушный гражданин. И с Артёмом этим даже знаком не был. Хотя он у нас в «Еврейском базаре» статью одну про проклятие Тутанхамона напечатать успел. Перед самой смертью.

– Всё равно оставьте координаты, – говорит Олег. – На всякий случай.

Я вынимаю из бумажника визитную карточку и протягиваю Олегу.

– А тогда, – говорю я, – можно я у вас как-нибудь интервью для нашей газеты возьму? Интересно же, как наши в американских карательных органах карьеру делают.

– Договорились, – говорит Олег и тоже протягивает мне свою визитку. – Звоните.

Когда мы с Игорем выходим на улицу, то первые несколько кварталов проходим в полном молчании, а потом он говорит:

– Пушку-то мою вернёте?

– Конечно, верну, – не без некоторого сожаления говорю я. – Что же мне, домой её теперь нести?

Оглядевшись несколько раз по сторонам и убедившись, что нас никто не видит, я отдаю Игорю пистолет, а потом, окончательно отбросив все сомнения, говорю:

– Слушай, я давно у тебя спросить хотел. Помнишь, ты нам тогда про поле инфернальное рассказывал?

– Помню, конечно, – говорит Игорь. – И что?

– Я всё думал на эту тему, – говорю я. – Ведь у тебя как получается? Если ты прав и мы постоянно нашими мерзостями это поле только усиливаем, а потом оно, насосавшись этой энергии, и нас самих, и других людей заставляет ещё большие гадости делать, то ведь из этого заколдованного круга только один выход есть.

– Да? – говорит Игорь. – Какой?

– Ну, с собой покончить, – говорю я. – В православии это страшным грехом считается, но ведь если ты прав, то как ещё человеку перестать это поле собой кормить?

– Никак, – говорит Игорь. – Другим он ещё может помешать, а себе, кроме этого способа, никак.

– В каком смысле – другим? – говорю я.

– В прямом, – говорит Игорь. – Если живет гнида какая-нибудь и ежесекундно общую сумму инфернальной энергии в мире увеличивает, то, может, лучше сделать так, чтоб этого человека и не было больше?

Дом Зарецких на Статен-Айленде – это самый настоящий каменный дворец, трёхэтажная крепость с какими-то башенками, арками, окошечками, чуть ли не бойницами. Перед сном Антон всегда сам обходит комнаты, проверяет, всё ли в порядке, все ли двери-окна закрыты, всё ли убрано. Родные считают, что у Антона мания чистоты, потому что он требует, чтобы пол во всем доме мыли каждый день, а на кухне – вообще после каждой еды, но на самом деле ему просто нравится, когда вокруг красиво. А какая красота может быть, если повсюду пыль, грязь, немытая посуда и объедки? В Москве Марина за порядком в их квартире следила, а здесь взбунтовалась в какой-то момент, и Антон выписал домработницу с Филиппин.

Возни с этим, копечно, много было, но зато на круг гораздо дешевле получилось. Русскую они пе хотели брать – и так неприятно, когда всё время посторонний человек в доме, а филиппинка ни слова ведь не понимает и, значит, сплетничать о них не будет.

Удостоверившись в том, что на первом этаже всё в порядке и что уроженка Манилы Розита уже спит, Антон поднимается на второй этаж, тихо стучится в комнату Розалии Францевны и, не дождавшись ответа, стараясь ие шуметь, открывает дверь. Его тёща сидит около окна в большом кресле. На ней, как всегда, длинное платье с какими-то кружевами и оборками, пепельно-седые волосы уложены в замысловатую высокую прическу, делать которую каждую неделю приезжает французский парикмахер из Манхэттена, безупречно наманикюренные руки сложены на коленях. На стоящем рядом с креслом массивном столе, который, как рояль, пришлось через окно сюда поднимать, потому что он ни в одну дверь не проходил, лежит раскрытая книга и пепельница с дымящейся в ней длинной чёрной сигаретой. Но сама Розалия Францевна, похоже, спит. По крайней мере, глаза её закрыты, а дыхание ровное, как у ребёнка.

Антон на цыпочках подходит к столу, гасит сигарету, на секунду задумывается, не взять ли из рук тещи очки в золотой оправе, но потом всё-таки решает не делать этого, чтобы не разбудить. Он медленно идет к двери и уже на пороге тянется к выключателю – счета за электричество у них такие, что другая семья на эту сумму весь месяц питаться могла бы.

– Оставь свет, – раздается в этот момент резкий голос Розалии Францевны.

Антон послушно убирает руку и молча выходит в коридор. Там почти совсем темно, не считая ещё одной полоски света, выбивающегося из-под двери Дашиной комнаты. Сюда Антон входит уже без стука.

– He спишь? – говорит он сидящей перед компьютером дочери.

– Нет ещё, – говорит Даша. – Завтра тест по истории.

– Так тем более не затягивай, – говорит Антон.

– Хорошо, пап, не буду, – говорит Даша, не отрывая взгляда от монитора, а пальцев от клавиатуры, на которой она что-то быстро печатает.

– Спокойной ночи, – говорит Антон.

– Спокойной ночи, – говорит Даша.

На третьем этаже у Зарецких личные кабинеты и спальня – огромная, с зеркалами во всю стену, с гигантской кроватью, над которой висит занимающая полстены картина Целкова с людьми в виде инфернально-придурочных тушек и масок. Оригинал, естественно. Увидев входящего в комнату мужа, Марина откладывает книгу.

– Всё в порядке? – говорит она.

– Да, – говорит Антон и начинает раздеваться, аккуратно складывая одежду. – Вроде бы да.

– Ты с ней разговаривал? – говорит Марина.

– Ну как? Считай, что разговаривал, – говорит Антон, снимая с руки тяжелый «роллекс», который жена с дочкой ему подарили перед самым отъездом в Америку. – Особенно лезть тоже нельзя.

– Вот и тогда ты то же самое говорил, – говорит Марина. – А чем всё кончилось?

– Врачи советуют не лезть, – говорит Антон. – А деликатность проявлять. Осторожность.

– Врачи тебе насоветуют, – говорит Марина. – Ты их больше слушай.

– А кого мне ещё слушать? – говорит Антон. – И вообще, скоро она замуж выйдет…

– Так что, ты считаешь, это все её проблемы решит? – говорит Марина.

– Ну какие у неё проблемы? – говорит Антон. – Вот ты мне скажи: какие у неё могут быть проблемы?

– Давай не будем по сотому кругу всё крутить, – говорит Марина.

– Давай, – говорит Антон. – Давай лучше спать будем. Я только пойду душ приму.

– В третий раз сегодня? – говорит Марина. – Или уже в четвёртый?

– А что, нельзя? – говорит Антон.

– Почему нельзя? – устало говорит Марина. – Можно. всё можно. Я только ие понимаю, что ты таким образом смыть с себя надееться.

В квартире моего троюродного брата Ильи тоже не спят, несмотря на довольно позднее уже время. У них с самого начала такая традиция была, чтобы вечером всем вместе хотя бы полчаса за столом посидеть, чайку попить. Без этого они никогда не ложатся, хотя Илье этот обычай немало крови попортил, особенно когда он на «Эхе столицы» работал. Там ведь рабочий день не нормированный, мало ли какую передачу готовить надо, а тут Нина звонит и говорит, что Дима с Сашкой совсем сонные уже. И он бросал всё и мчался через весь город, чтобы семейную традицию не нарушать.

Вот и сейчас они сидят за столом, который мы с Ильей вместе с помойки притащили через пару дней после их приезда в Нью-Йорк. Стол не новый, конечно, и даже, можно сказать, весьма обшарпанный, но зато большой и не качается. В отличие от стульев, которые Илья уже без меня потом «под гарнитур» подбирал. К чаю Нина даже пирог яблочный испекла. В Москве он её неоднократно выручал, когда надо было семейству настроение поднять, но здесь это почему-то не работает. To ли яблоки не тe, то ли причины, от которых настроение портится. Впрочем, сдаваться Нина никогда не любила.

– А уменя сегодня смешиой такой случай был, – говорит она и, не дождавшись встречных вопросов, продолжает: – Эта дама, к которой я убираться пришла, спрашивает, кто я по национальности. Откуда, в смысле, приехала. Ну, я гордо так говорю: «Russian», мол, – знай наших. А она недоверчиво на меня смотрит и головой качает. «Какая же ты Russian? – говорит. – Ты вон какая высокая, волосы у тебя светлые, глаза голубые. А русские – они ведь всё небольшого роста, с чёрными курчавыми волосами или лысые. А глаза у них тёмные-тёмные. Да и носы тоже не такие, как у тебя. Зачем ты меня обманываешь?

– Она сама-то откуда? – с улыбкой говорит Илья.

– Не знаю, – говорит Нина. – Разве их тут разберешь? Но смешно, правда?

– Очень, – говорит Сашка, который за прошедшие с их приезда несколько месяцев уже стал практически неотличим от нормального американского подростка. На нем чёрная майка с портретом Мэрилина Мэнсона и джинсы, которые велики ему по меньшей мере на два размера. – Обхохочешься. Ты что, так и будешь здесь всегда в этих платьях и сарафанах ходить? Здесь же никто такого не носит, и всем сразу в глаза бросается, что ты из какой-то дыры сюда припёрлась.

– Вы как с матерью разговариваете, молодой человек? – говорит Илья как можно более строгим голосом.

– И ты тоже, – говорит Сашка. – Зачем тебе эта работа в русской газете? Там ты разве английский выучишь? Или, может, ты думаешь, что они тебе деньги нормальные когда-нибудь платить будут?

– «Честное русское слово» – это крупнейшая русскоязычная газета за пределами России, – говорит Илья. – А то, что мне сейчас немного платят, – так ведь это только начало. Но я вот тоже вам одну забавную вещь рассказать хотел. Они мне поручили из Интернета прогноз погоды по всем основным американским городам собирать. Ну, я собрал сегодня и отнес корректору. Интеллигентная дама такая, средних лет. Через некоторое время прихожу, а у неё глаза красные – вроде заплаканные. «Что случилось?» – говорю, а она мне отвечает: «Ну как же, жалко, что дожди повсюду». – «Где повсюду?» – говорю я. А она: «И в Детройте, и в Чикаго, и в Индианаполисе, и даже во Флориде тоже дожди». И опять слёзы утирает. Хотел я спросить, что ей-то до этого, но передумал. В конце концов, хорошо ведь, когда человек за других расстраивается.

– Да уж, – говорит Дима, который, в отличие от своего младшего брата, совсем почти не изменился. – Ладно, мам, пирог замечательный, конечно, но я всё же спать пойду. Завтра вставать рано.

Он поднимается из-за стола.

– Подожди, – говорит Илья. – На этом история с погодой не закончилась. Потом, когда уже на полосу всё поставили, приходит редактор и говорит: «Это что такое вы здесь понаписали? Почему повсюду дождь?» – «Я этого не писал, – говорю я. – Я не синоптик. Я, как мне и велели, из Интернета всё взял». – «Меня это не интересует, – говорит редактор. – Мы даем прогноз по двадцати крупнейшим городам Соединенных Штатов, в которых продается наша газета. Так вот, на будущее учтите, что дождь может идти только в одном, максимум в двух из них. ещё в паре мест может быть переменная облачность. В остальных же должно быть солнечно и тепло». – «Всегда?» – спрашиваю я. «Всегда, – отвечает он. – Исправьте, пожалуйста, и постарайтесь больше не повторять эту грубую ошибку».

– Исправил? – улыбается Нина.

– Исправил, – говорит Илья. – Теперь по всей Америке прекрасная погода.

Когда дети уходят к себе, Илья помогает жене убрать посуду.

– А Игорь где? – говорит он.

– Проспал весь день, – говорит Нина. – Вообще не выходил. Долго он ещё у нас будет жить?

– Знаешь, он мне тоже не очень-то нравится, – говорит Илья. – Но без его трёхсот долларов как мы за квартиру-то платить будем? И так еле-еле справляемся.

– Тоже правда, – говорит Нина и, взяв со стола стопку тарелок, идёт на кухню.

Илья перегораживает ей дорогу, обнимает, не обращая никакого внимания на упирающиеся ему в живот блюдца с остатками яблочного пирога.

– Ты не сердишься на меня? – говорит он.

– За что? – говорит Нина.

– Ну, что вытащил тебя сюда, – говорит Илья.

– Нет, конечно, – говорит Нина. – Мы же вместе, а значит, всё хорошо.

Со своим сводным братом Илюша с той самой закончившейся скандалом встречи на новой земле обетованной так и не разговаривал. Хотя Максим всё-таки человек не бедный и со связями. Можно было бы и забыть про детские обиды. Ну, не поделили они когда-то отца – подумаешь! Его ведь сейчас всё равно уже в живых нет, а помочь Максим при желании мог бы – и даже очень. Ведь и практика у него врачебная огромная, и карьеру он вроде политическую пытается делать. Тем более что он явно чувствует какую-то вину перед Ильей и наверняка нашел бы ему нормальную работу. Ну, хотя бы относительно нормальную – на первое время.

Домой Максим возвращается, как всегда, поздно, когда на улице уже темно, и можно по всему Манхэттен-Бич проехать, так и не встретив ни одного человека. Прием у него в офисе заканчивается только в девять, потом ещё бумаги всякие, счета, страховки. Неплохо было бы, конечно, сократить часы, но тогда можно потерять тех пациентов, которые днем работают, а терять никого не хочется. И не из-за денег даже, их-то уже как раз вполне достаточно накопилось. Домик замечательный с окнами прямо на океан, почти совсем рассчитались они уже за него. На колледж Пашке тоже отложили, только он всё равно учиться наотрез отказывается. На жизнь им хватаст – благо потребности не такие уж и безумные. Да и вообще, деньги – что? С собой их, как известно, взять всё равно не удастся. Не в них дело. Просто трудно представить себе жизнь без постоянной занятости, без звонков телефонных, иногда даже по ночам, а главное – без всех этих людей, которым ты так нужен. Действительно нужен, по-настоящему – не для того, чтобы потрепаться там или водки попить, а потому, что речь и вправду идет об их жизни и смерти.

Максим ставит свою новенькую «Инфинити» в гараж и уже оттуда проходит в дом. На первом этаже темно, никого нет, а со второго этажа доносятся звуки включенного чуть ли не на полную громкость телевизора.

Ирина лежит на диване. Даже в простом домашнем халатике, ненакрашенная и чуть растрёпанная, она всё равно очень красива. Красива такой красотой, которая всегда заставляет Максима застыть на мгновение и посмотреть на жену так, как будто он видит её в первый раз.

В руке у Ирины большой коньячный бокал. Рядом с диваном – наполовину пустая бутылка «Камю». Или, как любят говорить американцы, наполовину полная. Смотря с какой стороны взглянуть.

– Привет, – говорит Ирина и нажимает на кнопку дистанционного управления, чтобы убрать громкость.

– Привет-привет, – говорит Максим. – Пашка дома?

– Ты же знаешь, что он терпеть не может, когда ты его так называешь, – говорит Ирина. – Если ребёнок просит, чтобы его называли Полом, неужели так трудно ему хотя бы в этом уступить?

– Нет, – говорит Максим, – не трудно. Так дома Пол этот или нет?

– Нет, конечно, – говорит Ирина. – Ты есть хочешь? Посмотри там в холодильнике.

– Спасибо, – говорит Максим. – Я в офисе поел. А где он? р

– Ну кто же его знает, где он? – говорит Ирина. – Он ведь вроде взрослый уже, не обязан мамочке про каждый свой шаг докладывать.

– Понятно, – говорит Максим. – Ты спать собираешься?

– Нет пока, – говорит Ирина. – Ты ложись. Устал же, наверное.

– Да, конечно, – говорит Максим. – Устал. А ты когда ляжешь?

– Не знаю ещё, – говорит Ирина. – Может, ещё кино посмотрю. Ты не жди меня.

– Что, ещё недостаточно выпила? – говорит Максим.

– Недостаточно для чего?

– Разве ты сама не знаешь, для чего?

– Нет, не знаю.

– Ну, тогда подумай на эту тему как-нибудь на досуге, – говорит Максим и уходит в спальню. Завтра ему опять предстоит напряженный день, и скандалить нa ночь глядя нет ни сил, ни желания.

ИЩУ СВОЮ ПОЛОВИНКУ. НЕПОЛНУЮ

– Ну ладно, – говорит Алик, – что вы мне, собственно говоря, предлагаете делать? Должна же у меня быть какая-то личная жизнь. Я ведь большой мальчик уже. Мне ведь иногда и девочка нужна.

Мы сидим на нашей так и не отремонтированной кухне и отмечаем болышой праздник – День котлетки. Раньше, когда Татьяна посвободнее была, праздник этот по меньшей мере раз в неделю наступал (если не было никакого поста, конечно), a теперь стал большой редкостью. Настолько большой, что на радостях мы даже Алене Карпинской приехать разрешили, тем более что она с Эдуардом своим, Аполлоном Родосским, разошлась. Мы ведь с самых похорон Володи так и не виделись с ней ни разу, а теперь вроде как бы и жалко её стало. Ну, и Надя Малинина тоже пришла. Вадим-то, как всегда, «Эдемом» занят, дочка их Катя то в школе, то с «другом» своим афроамериканским где-то пропадает, а Надя скучает дома одна. Вот и получилось у нас целое застолье, что меня, по правде сказать, радует только отчасти, потому что, как прекрасно известно всем любителям котлеток, чем больше едоков, тем меньше каждому из них в итоге достанется.

– Ерунда это все, – говорит Татьяна. – Меня вот, например, мужчины нисколько не интересуют. Кроме Лёшеньки, конечно. всё остальные для меня вообще не существуют. Я их, может, и за людей-то не считаю. Причём, чем умнее мужчина, чем он серьёзнее и сильнее, тем он мне смешнее кажется. Правда.

– Это очень лестно, конечно, – говорю я, – но всё же проблема у Алика налицо.

– Или на лице, – пытается шутить Алёна, наверное, надеясь, что мы за шутки её окончательно простим.

– А ты пробовал по объявлениям звонить? – обращаюсь я к Алику.

– По каким объявлениям? – спрашивает он.

– Газетным, – говорю я. – Не пробовал?

– Нет, – говорит Алик. – А ты?

– Пробовал когда-то, – говорю я. – Когда ещё холостой был. Ничего не получилось ни разу.

– Интересно бы узнать почему, – говорит Татьяна.

– Ну, не знаю, – говорю я. – Я всегда честно, в открытую играл, а мне голову морочили.

– Что ты имеешь в виду? – говорит Алик.

– Hy, например, я, когда звонил, сразу просил, чтобы девушка иро себя рассказала, – говорю я. – В смысле, как она выглядит. И честно её предупреждал, что сам я мужчина видный и если её внешность моей не соответствует, то ей же самой потом неловко будет. Как мы на людях покажемся, если она чучело какое-нибудь?

– И дальше что? – спрашивает Алик.

– А ничего, – говорю я. – Они в ответ начинали себя расписывать. Все, как на подбор, красавицы. А потом идёшь на свидание с ней и глазам своим пе веришь. Однажды вообще цирк был – час целый простоял рядом с одной и всё равно не узнал.

– И она тебя не узнала? – говорит Татьяна.

– И она, – говорю я. – Хотя я довольно подробно ей себя описал. Ну да ладно, это всё предания старины глубокой. Давайте лучше действительно Алику кого-нибудь найдем. Вот у нас в газетах русских сколько объявлений о знакомствах печатается.

Алик пытается протестовать, но я всё равно приношу из гостиной несколько свежих русскоязычных газет и начинаю их листать в поисках брачных объявлений. Памятуя о том, что запросы у Алика немаленькие и что угодить ему будет не так-то легко, я пропускаю всё стандартное и безликое. И несмотря на то что, пока я пробегаю глазами страницу за страницей, количество выставленных Татьяной на стол котлеток стремительно уменьшается, я стараюсь не особенно из-за этого расстраиваться, а, наоборот, сосредоточиться на мысли о том, что нужно же мне хоть раз в жизни кому-нибудь помочь.

– Вот, – наконец говорю я. – Это, по-моему, то, что нужно. «Молодая, красивая, выйдет замуж за преуспевающего, обеспеченного гражданина США. Будет нежной женой и верной подругой. Возможен секс».

– Нет, это не то, – говорит Алик. – Чего это, прямо так сразу жениться? Я молодой ещё. ещё не нагулялся.

– Ну ладно, – говорю я. – Идём дальше. Вот, смотри, как интереспо. «Так тяжело всё описать. Буквально всё в одной строке. Одной мне грустно… и одиноко на душе. Хочу найти свою любовь, Любовь Навечно и всерьёз. Преодолеть и грусть, и боль от легких жизненных негрёз. Мой суженый, найди меня, ответь словами золотыми. Я буду навсегда твоя любимая и ныне».

– Нет, этого нам тоже не надо, – говорит Алик. – С поэтессами знаешь какая возня? Она ещё и меня заставит потом стихами с ней разговаривать.

– Не скажи, – говорю я. – Татьяна ведь меня рисовать не заставляет.