Текст книги "Брайтон-Бич опера"

Автор книги: Леонид Зернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– А я тоже сегодня на работу устраиваться ходил, – говорит Димка. – Не знаю ещё, правда, возьмут ли. Магазин один прикольный. Компакт-дисками и видео торгуют. Ребята там такие молодые работают. Да и музыку с кино я очень люблю.

– Ну, вот и славно, – говорю я. – Пока человек здесь трудиться не начал, он Америки и не нюхал ещё. Постояннос место жительства с первой работы начинается. До этого вы ещё в гостях. А вот как на работу выйдете – считайте, всё, уже приехали.

… «Показалось, – шепчет Даша, укрываясь с головой цветным пледом, который они с родителями купили в прошлом году, когда ездили на экскурсию в индейскую резерванию. – Показалось. Его ни за что не впустили бы сюда. Он одинокий, молодой, да ещё с таким прошлым. Таких в американском посольстве сразу же заворачивают. Боятся, что они останутся здесь. А кому они тут нужны? Там, в посольстве, опытные люди сидят, они каждый фокус по тысяче раз уже видели. Их не проведёшь. Не обманешь».

Несмотря на то что солнце уже давно зашло, жара на улице не просто не спадает, но и, как кажется, с наступлением ночи только усиливается. Может быть, это потому, что раскаленные каменные здания начинают отдавать накопленное за день тепло и нагревают воздух ещё больше. Жарко ужасно. Настолько, что даже уютно жужжащий кондиционер не спасает. Очень жарко. И все равно под пледом лучше, чем без него. Надёжнее. Спокойнее. Под пледом не страшно. Вернее, страшно, но не так.

«Что значат эти слова? – думает Даша. – Если он говорит: «Я тебя люблю», что это значит? Не вообще, а для него. Именно для него. Что он хочет этим сказать? Глупо звучит, но по-другому не получается. Игорь тоже говорил, что любит, но в этом был какой-то другой смысл. Не такой, как у Грега. И я ему говорила: «Я тебя люблю», а что это значило? Разве я знала? «Я» – понятно. «Тебя» – тоже. А «люблю» – что это такое? Я собаку нашу Леди любила, но она умерла, когда я в пятом классе училась. Родители меня любят. И бабушка. Добра мне хотят. Чтобы у меня жизнь нормальная была. Как у всех. А я? Я кого люблю? Да и они, может, просто так говорят. Потому что так положено. Или надеются, что, когда состарятся, я о них заботиться буду. Нельзя, наверное, про них так думать. Они хорошие все. Но на работу эту я всё равно пойду. Грег считает, что мне не надо работать, что он достаточно получает. И бабушка говорит, что деньги нам не нужны. А я всё равно пойду. Назло им всем».

Даша протягивает руку к лежащему рядом с кроватью плееру, надевает наушники, нажимает кнопку «Play». Билли Холлидей что-нибудь знала о любви? Понимала, о чем она поёт? Или опять – просто слова? Красивые, конечно, но без всякого смысла и содержания? Все кого-то любят, и я должна. А что это значит? Что я хочу всю жизнь с ним прожить, детей ему родить, дом купить совместными усилиями, в пенсионный фонд регулярные отчисления делать? Или что я умереть за него готова? A он за меня? Вот тогда это настоящая любовь. И если кто-то из нас eё предал, то достоин смерти. А что значит – предал? И почему смерти обязательно? Когда Игорь так говорил, он не мог ведь буквально это понимать. Он же не сумасшедший всё-таки. Что бы там мама с бабушкой ни говорили, он же не сумасшедший.

Даша опять натягивает плед и сворачивается под ним калачиком. «Показалось, – уговаривает она себя. – Показалосъ. Надо заснуть. Надо постараться заснуть. Побыстрее заснуть бы. Показалось. Конечно, показалось».

СКОВАННЫЕ ОДНОЙ СЕТЬЮ

– Брайтон, Брайтон, кто тебя усеял потными телами? – говорит Алик, раздеваясь до плавок и сбрасывая свою одежду на большой плед, который мы с Татьяной принесли из дома.

Суббота, жара страшная, и наш знаменитый пляж действительно забит так, что по нему невозможно пройти, не наступив кому-нибуль нa руку или голову. Летом в выходные, да ещё в такую погоду, сюда съезжается практически весь Бруклин – то есть все те, кому по тем или иным причинам не удаётся вырваться из города. При повальной, казалось бы, автомобилизации населения таких людей оказывается на удивление много. Причем не только наших, которые, конечно, преобладают, но и американцев с их включенными на полную громкость радиоприёмниками и магнитофонами, из которых доносится совершенно адская – как по громкости, так и по ритмам – музыка.

Алик с Татьяной направляются к океану, а я, поскольку сильно в детстве перекупался и с тех пор ненавижу всё мокрое, остаюсь сторожить наши вещи и разглядывать окружающих. Зрелище это, надо прямо сказать, не для слабонервных. Особенно колоритны наши непосредственные соседки, судя по всему, представляющие три поколения прекрасной половины одной семьи – то есть бабушка, дочка и внучка. Самая старшая из них – довольно полная, можно даже сказать, тучная женщина – наверное, недавно вышла из воды, потому что она стоит, возвышаясь над плоским пляжным пейзажем, завёрнутая в большое махровое полотенце, раскрашенное в цвета американского флага. Задрапированная этим звёздно-полосатым узором, её массивная фигура производит очень сильное впечатление и в какой-то степени даже символична. Её дочка, наоборот, невысокого роста и худенькая, похожая на шуплую мышку, с завитыми, жидкими, давно и совершенно бесповоротно вытравленными волосами и столь же выразительным лицом, – возится с маленькой, лет двух или трёх, девочкой, снимая с нее детский купальничек. Судя по всему, отношения между двумя старшими женщинами находятся не в самой лучшей своей фазе, потому что разговор между ними ведется на весьма повышенных тонах.

– Он из тебя в Америке старуху сделал, – говорит старшая. – Он тебя чёлки лишил. Посмотри, на кого ты стала похожа. А теперь он же тебя замухрышкой называет.

– Мама, при чем тут он? – говорит та женщина, которая помоложе. – Я от чёлки сама отказалась, когда беременная была, чтобы причёску всю сменить. Чтобы стричься не надо было.

– Ты во всём ему подчиняешься, – говорит её мать. – Совсем индивидуальность потеряла. А так нельзя. Я по собственному опыту знаю.

– Мама, ну у меня же тоже свои недостатки есть, – говорит похожая на мышку женщина. – Он же с ними мирится. Я тоже не всегда и приготовить успеваю, и убрать.

– Недостатки недостаткам рознь, – говорит вторая, снимая с себя полотенце и начиная вытирать им свою внучку. – Если он уже сейчас критикует твою внешность или то, как ты одеваешься, – дальше ещё хуже будет. Это я тебе точно говорю. По собственному опыту знаю.

– Ну что же мне теперь, бросить его?

– Поступай как хочешь. Мне это абсолютно безразлично.

Растерев внучку досуха и завернув её в своё звёздно-полосатое полотенце, женщина ложится рядом и в знак того, что разговор закончен, закрывает глаза, подставляя лицо жарким лучам августовского солнца.

– Это неправда, – говорит её дочь. – Я знаю, что это неправда. Тебе не безразлично. Ты специально хочешь мне всю жизнь разбить. Чтобы я такой же несчастной, как и ты, была.

Маленькая девочка, по всей видимости, утомлённая бесконечной перепалкой мамы и бабушки, начинает хныкать, и в этот момент к нам подходят вылезшие из воды Алик с Татьяной. Оглядев мой наряд, состоящий, как всегда, из чёрных брюк, чёрной рубашки с длинными рукавами и чёрного же пиджака, Алик говорит:

– Лёш, ты не слишком легко оделся? Не холодно тебе? И вообще, почему ты всегда в чёрном?

– Как сказала одна чеховская героиня, это траур по моей неудавшейся жизни, – говорю я. – Вот я «Чайку» перечитал недавно и аж поразился. Вот он всю жизнь против пошлости боролся, а сам при этом такой пошляк был.

– Слова героя комедии – это не слова самого автора, – говорит Татьяна. – И вообще, тебе не кажется, что ты со своей критикой всех и вся уже перегнул немного?

– В том-то и проблема, что он «Чайку» комедией считал, – говорю я. – И всё ему в людях смешно было. Поэтому и получалось всё так приземлённо и примитивно. Тараканий такой взгляд на жизнь, причем таракана очень самодовольного и самоуверенного.

– В отличие от некоторых наших знакомых, которые такие скромные и самокритичные, – говорит Татьяна.

Алик устраивается на нашем пледе и достает из сумки бутылку «Балтики» и смятую газету.

– «Чайка» – это удивительное произведение, – говорит Алик. – Оно всё о несчастной любви. Там каждый герой влюблён не в того, в кого надо. Как у Окуджавы, помните? «Что касается меня, то я опять гляжу на вас, а вы глядите на него, а он глядит в пространство».

– И Окуджава такой же пошляк был, – говорю я. – Это сходство ты правильно отметил. Всё «комиссаров в пыльных шлемах» воспевал, а когда в 1993 году танки Верховный совет расстреливали, кричал: «Добейте их! Чтобы ни один не ушёл!» Вот вам и революционная романтика.

– Это ещё что, – говорит Алик. – Вот я новость вчера прочитал. Сейчас дословно процитирую, чтобы суть не потерялась.

Он расправляет газету, открывает бутылку, отпивает прямо из горлышка большой глоток пива и читает:

– Египетская полиция арестовала человека, который выполнял операции на головном мозге, не имея при этом даже начального школьного образования. По сообщению судебных властей, 40-летний «доктор» принимал до 200 пациентов в неделю в городе Эль-Файюм, недалеко от Каира, а операция на головном мозге обходилась пациенту приблизительно в пять долларов.

– Ну вот, – говорит Татьяна, которая тоже уже лежит на пледе и загорает. – А мы всё Лёшеньку бедненького ругаем. Смеемся над ним. А на свете, оказывается, и поумнее люди есть.

– Как у тебя с работой-то? – говорю я, обращаясь к Алику. – Устроился?

– Нет, – говорит он. – То, что обещали, сорвалось. И вообще я понял: я – жертва краха мировой системы империализма. Лес, как говорится, рубят – щепки летят.

– Брось, – говорю я. – Пройдет этот кризис. А без программистов все равно теперь не обойтись. Кто-то ведь должен все эти мириады компьютеров обслуживать и программами начинять.

– Программист – это совершенно бесперспективная профессия, – говорит Алик. – Это чуть ли не единственная область человеческой деятельности, где опыт ничего не стоит. Все развивается с такой скоростью, что человек, проработавший профессионально года два-три, ничем в принципе не хуже того, кто занимается этим двадцать лет. К тому же новое поколение подрастает. А для них компьютер – это уже вообще естественное продолжение их тела. Как рука или нога. Кто может с ними конкурировать? Пиво будешь?

– Нет, – говорит Татьяна, – не будет.

– А чего еще в газетах пишут? – спрашиваю я, чтобы сменить тему разговора.

– Ну что пишут, – говорит Алик, делая еще один большой глоток из горлышка. – Вот Путин опять палки в колеса российско-белорусскому союзу вставляет. Может, он завербованный, а? Может, его ещё в Германии, когда он там разведчиком был, завербовали?

– Кто его знает? – говорю я. – Нам ведь всё равно не расскажут.

– А с другой стороны, – говорит Алик, – на кой болт, спрашивается, белорусам такая Россия нужна? Ну, объединятся они. Ну, приведут законодательства к единой базе. Так ведь первым делом их всё приватизировать заставят. И достанется Минский тракторный завод Чубайсу, а всё остальное разорится и закроется. Вот и весь результат объединения будет.

– Чушь это всё, – говорю я. – Россия без Белоруссии – это всё равно как человек, которому ногу отрезали.

– Ну знаешь, – говорит Алик, – если мы сейчас все бывшие союзные республики с частями тела сравнивать начнём, это нас далеко заведет. Допустим, Белоруссия – это нога, которую нам отрезали. Украина – рука. А Киргизия тогда что? А Грузия?

Наши соседки опять начинают переругиваться, а их девочка, которая так и сидит полностью завёрнутая в полотенце, хнычет всё громче и громче.

– Мишелка, перестань немедленно, а то я тебя сейчас дяде отдам, – говорит ее мышинообразная мама и показывает на меня. – Смотри, какой дядя страшный. Вот заберет тебя сейчас – тогда будешь знать.

Я изображаю на своём лице жалкое подобие улыбки. Девочка с испугом смотрит на меня и замолкает.

– А какая у вас в «Русском базаре» на этой неделе тема? – говорит Алик. – Мне вообще нравится, что вы теперь тематические номера делать стали. Берётся какая-то проблема и освещается со всех сторон. Очень занимательно получается.

– Опасности Интернета, – говорю я. – Надо что-то писать, а что – не знаю.

– Про себя и напиши, – говорит Татьяна. – У тебя же самая настоящая Интернет-зависимость. От компьютера не отходишь. А если выйдешь из дома, то, как вернёшься, первым делом бросаешься почту проверять. Кто тебе пишет-то?

– Никто, – говорю я. – Но все равно ведь проверять нужно. Вдруг напишет кто-нибудь?

– Кто? – говорит Алик.

– Не знаю, – говорю я. – Мало ли кто. Да и рекламы полно приходит. Еле стирать успеваю. Тоже ведь нужное дело.

– Конечно, – говорит Алик. – Жизненно необходимое. Но вообще-то я тут тоже на одном форуме завис. Три дня так возле компьютера и просидел.

– А что такое форум? – говорит Татьяна, которая совершенно справедливо считает всё, связанное с электроникой, изобретением никому не нужным и явно обременительным в нашей и без того перегруженной разными бытовыми электроприборами жизни.

– По Интернету можно несколькими способами общаться, – начинает с увлечением объяснять ей Алик. – Можно просто письма друг другу писать – это электронной почтой называется. Но этот способ только для общения с друзьями, сослуживцами и родственниками подходит. Если, конечно, не рассылать письма свои по всей «Сети» наугад. А вот если хочешь новые знакомства завести, для этого существуют форумы и так называемые «chat rooms». Наши соотечественники их «чатами» называют с соответствующим производным глаголом «чататься».

– А «чат» и «форум» – это разве не одно и то же? – спрашивает Татьяна.

– Нет, – говорит Алик. – Форум – это практически та же почта, но только письмо твоё не отправляется какому-то одному адресату, а вывешивается для всеобщего, так сказать, обозрения, и кто угодно может на него ответить. И ответа этого иногда днями ждать приходится.

– И что в этом такого интересного, что ты три дня, вместо того чтобы работу искать, свои письма для всеобщего обозрения вывешивал? – говорит Татьяна.

– Это невероятно увлекательное занятие, – говорит Алик. – Во-первых, знакомишься с новыми людьми, вступаешь с ними в разговоры всякие. А во-вторых, общение совершенно другое получается. В глаза человеку обычно трудно сказать, что он козёл, – вдруг он тебе в ответ табло начистит? А в сети в этом смысле можно совершенно безопасно свои мнения по любому поводу высказывать. Ну, напишут тебе что-нибудь нецензурное. Ты в ответ что-нибудь ещё позабористее. Вот и получится у вас дискуссия. Только по-интеллигентному всё. Без мордобоя.

– А «чаты»? – говорит Татьяна.

– «Чаты» по-своему даже ещё интереснее, – говорит Алик. – Там всё вообще в реальном времени происходит. Несколько человек подключаются одновременно к одной так называемой «комнате» и болтают там друг с другом. Что ни скажешь – ответ моментально приходит. Там теперь все и женихов-невест себе ищут. А ещё системы «instant messages» есть. Самая популярная – ICQ – в народе «аськой» называется.

– Представляю, – говорит Татьяна. – Заходишь ты в такую «комнату». Знакомишься там с кем-нибудь. Она говорит, что ей двадцать шесть лет. Что она блондинка с длинными ногами и формами девяносто – шестьдесят – девяносто. Договариваетесь о встрече. Ты приходишь и видишь перед собой каракатицу на кривых ножках в предпенсионном возрасте. Или вообще мужика какого-нибудь лысого. Вот тебе и жених с невестой.

– Да, в сети всё бывает, – говорит Алик. – Но всё равно на неё подсаживаются, как на иглу, или ещё хуже. Вон даже Илья ваш. Вы ему только что компьютер подарили, а он уже как приклеился к нему. Да и все семейство его тоже. Вместе с Игорем этим ненормальным, который почему-то так и живет у них. Днем работает, а по ночам у компа сидит. Вы же сами мне рассказывали, что Илья жалуется. И вообще, почему он до сих пор там живёт?

– Откуда я знаю? – говорю я. – Он им за одну комнату платит. И им так легче, и ему.

– И всё же я не понимаю, – говорит Татьяна, обращаясь к Алику. – Что ты во всем в этом находишь?

– Напрасно не понимаешь, – говорит Алик. – Там же такая иллюзия свободы. Ты можешь быть кем угодно. Что угодно о себе рассказывать. Взять, например, фотографию Тома Круза и рассылать её всем, уверяя, что это ты. Ну, не Тома Круза, конечно, а кого-нибудь менее знаменитого, но столь же для женского глаза привлекательного. И всегда найдутся такие, которые тебе поверят.

– А смысл какой? – говорит Татьяна. – Если ты и снимешь там кого-нибудь, то при первом же реальном знакомстве обман всё равно ведь раскроется.

– Это когда ещё он раскроется, – говорит Алик. – А пока можно себя Томом Крузом представлять. И говорить всем, что ты крупный банкир, на «Ламборгини» ездишь, в пентхаузе с окнами на Центральный парк живёшь. Игра такая, понимаешь? Только ты не сам с собой в неё играешь, а с другими, что в миллион раз интереснее.

Мне становится скучно, и я невольно опять прислушиваюсь к разговору наших соседок. Тем более что происходит он снова на тонах несколько повышенных.

– Ну, к кому я от него уйду, мама? – говорит та женщина, которая помоложе. – Ты сначала найди мне кого-нибудь, а потом уйти предлагай.

– Да к кому угодно уходи. Хоть вот к этому, – говорит её мать и, полагая, что я их не слышу, кивает головой в мою сторону. – Даже с таким лучше будет, чем с твоим.

– Ты что, мам, смеёшься? Ты что, смерти моей хочешь?

В этот момент её собственная дочурка опять начинает хныкать, причем гораздо громче, чем в прошлый раз.

– Мишелка, прекрати, – говорит молодая женщина, но девочка не слушает. Хныканье постепенно переходит в плач, заглушающий даже голос Алика, который так и продолжает расписывать Татьяне все прелести общения через компьютер.

– Мишелка, замолчи сейчас же! – кричит её мама. – Вот дяде тебя сейчас отдам.

Во второй раз этот приём не срабатывает, и несчастная девочка продолжает заливаться слезами и надрывать лёгкие.

– Прекрати немедленно!

– Да что ты орёшь-то нa нeё ? – вступает та женщина, что постарше. – Кто так обращается с ребёнком? Ты посмотри – она же мокрая вся.

Мать разворачивает полотенце, в которое, как в кокон, была завернута Мишелка, и даже мне с моего места видно, что с ней произошел несчастный случай. Причём если по запаху судить, то по полной программе – в самом центре полотенца красуется огромное коричпевое пятно. Теперь ясно, чего она так заливалась. Кому такое понравится? Я бы в её ситуации, может, ещё громче кричал бы. Впрочем, мне и без всякой нa то причины иногда заорать хочется. Просто так. Как сказала бы Татьяпа, от большого ума.

…Поздняя ночь. Родители и бабушка уже давно спят, а Даше заснуть сегодня так и не удалось. Она сидит перед экраном компьютера и собирает материалы к курсовой по своему любимому Караваджо. Всё-таки с появлением Интернета такие задачи значительно облегчились, особенно для тех, кто владеет несколькими языками. А итальянский Даша, как будущий специалист по эпохе Возрождения, просто обязана была выучить. Она рассматривает новый каталог, размещённый на интернет-странице Римской академии искусств, как вдруг в правом верхнем углу экрана загорается окошечко ICQ и некто, чьё «экранное имя» Сергей, спрашивает:

– Привет. Давай познакомимся.

Можно, конечно, сразу закрыть это окошко, ни к чему такие знакомства не ведут – все это мы уже проходили, причём не один раз. Но уж больно имя красивое, и здесь, в Америке, не так часто встречается.

– А ты кто? – печатает в ответ Даша.

– Я – Сергей. А тебя правда Даша Зарецкая зовут? Или ты это для «аськи» придумала?

Дура, какая дура. Ну кто же свое настоящее имя использует? Правда, когда ей эту программу устанавливали, она ещё не знала про Интернет ничего. Поставила, чтобы с подружками, оставшимися в Москве, общаться. Чтобы им легче её найти было. Но и врать теперь тоже как-то глупо.

– А что? – печатает она.

– Ничего. Просто Даша – мое любимое имя. Вот я тут его и искал. Я в Нью-Йорке живу. А ты?

– И я тоже, – печатает Даша.

– Ну, значит, мне опять повезло. А сколько тебе лет?

– 20. А тебе?

– 26. А как ты выглядишь?

– Нормально.

– У каждого свои представления о норме.

– Какая разница, как я выгляжу?

– В принципе никакой. Просто легче общаться с человеком, если хотя бы приблизительно представляешь себе его внешность.

– А ты как выглядишь?

– Высокий. Волосы тёмные. Глаза карие. Спортом занимаюсь. А ты?

– А я спортом ие занимаюсь.

– Я не об этом. Как ты выглядишь?

– Как девушка.

– Это уже хорошю. У тебя есть фотка?

– Есть. А у тебя?

– Тоже есть. Давай посмотрим друг на друга.

– Зачем?

– Ни за чем. Просто так.

– Ну давай. Только ты первый присылай. А я тебе отвечу.

– Куда присылать-то?

– Dasha_Z@aol.com.

– Хорошо. Сейчас пришлю. Не уходи.

Странный парень. Настырный такой. Правда, ей всегда именно такие и нравились. Ладно, сейчас посмотрим, какой он высокий.

Проходит несколько минут, и в окошечке появляется новая фраза:

– Проверь почту.

Практически одновременно с этим компьютер противным голосом говорит ей: «You got mail». Действительно, пришло письмо. С обратным адресом Serega@hotmail.com. Она открывает его и нажимает на кнопку «Downloads», чтобы скачать фотографию. На это уходит минуты две, в течение которых экран заполняется изображением симпатичного молодого человека. Правда, высокий вроде. И волосы тёмные. И глаза карие.

– Получила? – появляется в окошечке ICQ.

– Да.

– Hy u как?

– Not bad.

– Свою пошлёшь?

– А зачем?

– Ты же обещала.

– Ну ладно. Подожди.

Фотографий у неё много. Родители цифровой фотоаппарат, как приехали, сразу вместе с компьютером купили. Правда, они им пользоваться не умеют. Но зато Грег обожает её фотографировать. Какую послать? Надо такую, чтобы с самого начала никаких иллюзий не было.

Она нажимает на кнопку «Reply» и присоединяет к письму тот снимок, где они с Грегом на праздновании пятилетия «Эдема» запечатлены. Это кто-то из друзей делал. Не очень хорошо вышло, но всё равно другой вместе с ним у неё нет.

«Зачем я это делаю? – думает она. – Может, нажать на «Cancel», пока не поздно?».

Нет, уже поздно. Письмо отправлено. Ответ в окошечке появляется через минуту.

– Ты очень красивая. У тебя правда волосы такие чёрные или красишь?

– Нет, не крашу.

– А причёску всегда такую взрослую носишь?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, такую старомодную немного. Высокую. С локонами.

– Сам ты старомодный. Так теперь все носят. У кого волосы длинные, конечно.

– А глаза у тебя какого цвета? На фотке не очень видно.

– Серые.

– А вот то, какие ресницы пушистые и длинные, очень хорошо видно.

– :), – печатает Даша общепринятый на Интернете знак, обозначающий улыбку. – А что ещё видно?

– Видно, что ты не такая, как все. Необычная.

– В каком смысле?

– Во всех. Видно, что в тебе загадка есть, которую никто ещё не смог разгадать.

– Это у тебя стандартная pickup line такая? И что, работает?

– Нет, не pickup line. Я серьёзно.

– И я тоже.

– А кто это рядом с тобой? Брат, я надеюсь.

– Нет, жених.

– Жалко. Ты его любишь?

– Тебе не кажется, что ты задаешь слишком личные вопросы?

– Значит, не любишь.

– С чего ты взял?

– Догадался. А что ты любишь?

– Музыку люблю.

– Какую?

– Разную. А ты?

– И я тоже разную. Рок люблю.

– Русский или американский?

– Русский. А ты, наверное, кого-нибудь вроде Билли Холлидей предпочитаешь.

– Это вопрос? Ты вопросительного знака в конце фразы не поставил.

– Нет, не вопрос. Потому и не поставил.

– А как ты догадался?

– Вот так. «Good morning, heartache» – знаешь такую песню?

– Да.

– А ты любила когда-нибудь?

– Ты опять личные вопросы задаешь?

– Ты права. Глупый вопрос. Конечно, любила. А где он сейчас?

– Кто?

– Тот, которого ты любила?

– Я моего жениха люблю.

– :)

– Что здесь смешного?

– Ничего. Просто не верю.

– Почему?

– Потому.

– Ну и как хочешь.

– Знаешь, Даша, – появляется в окошечке после некоторого перерыва, – я тебя очень давно искал. Очень давно. И это хорошо, что я тебя нашел, как ты считаешь?

– Никак не считаю. У меня в школе по арифметике «тройка» была. А почему это хорошо?

– Я думаю, что смогу разгадать твою загадку.

Пока Даша думает, что ответить, в окошечке возникает новая фраза:

– Я тебе напишу ещё. Не бойся ничего.

– А чего я должна бояться? – начинает печатать Даша, но окошко показывает, что её собеседник уже вышел из ICQ.

Даша откидывается на спинку кресла и резким движением выключает компьютер.

НАЗАД – В ШКОЛУ

– Апчхи, – говорит Алик. – Апчхи, апчхи, апчхи.

Это его реакция на моё сообщение о том, что в связи с воцарившейся безработицей я решил вернуться к моей основной специальности и устроиться в школу учителем. Собственно говоря, специальность эту я выбрал когда-то в молодости по чистому недоразумению, так как детей не выношу и боюсь с детства, да и диплома об окончании МГПИ имени Ленина я тоже, признаться, не получил, поскольку выгнали меня оттуда за безобразное поведение и тотальную неуспеваемость, по всем дисциплинам – особенно тем, которые так илн иначе были связаны с педагогикой.

Каплей, переполнившей терпение деканата, была моя практика в пионерском лагере, где я сразу же после завтрака запирался в своей комнате и делал вид, что умер, – сначала до обеда, а потом и до ужина. С порученным мне отрядом я договорился следующим образом: они не выходят за территорию лагеря и регулярно являются на все линейки, а я за это позволяю им целыми днями предаваться их любимому занятию – копошиться в огромной луже, которая находилась у нас прямо за столовой. Подходить к этому главному лагерному аттракциону дирекция категорически запрещала, и поэтому мое разрешение имело особую ценность. Правда, один раз, когда меня вконец уже замучила совесть, я решил вывести детей на природу. Закончилось это плачевно. Стоило нам углубиться в лес, как весь мой отряд, состоявший из мальчиков и девочек лет 12—13, моментально разбежался. Мне удалось поймать только барабанщика, которого я ремнём привязал к какому-то дереву на поляне и заставил изо всех сил колотить палочками на манер виденного мною в раннем детстве зайца из Уголка Дурова. Мои попытки собрать остальных успехом не увенчались. Пойманных я отводил к барабанщику, но, как только я уходил на поиски оставшихся, найденные ранее тут же снова бросались врассыпную. Так бы и поели нас всех серые волки, если бы дети сами не вернулись на звук барабана ближе к вечеру. Проголодались, наверное. Больше я таких попыток не предпринимал, и весь мой педагогический опыт этим казусом так и ограничился. Вирочем, всё это совершенно отдельная история, и Алику я её рассказывать не собираюсь.

– Должен же я в конце концов сделать что-нибудь общественно полезное, – говорю я. – Посеять, как говорится, что-нибудь если и не вечное, то хотя бы разумное и доброе.

– Разумное особенно хорошо у тебя должно получиться, – говорит Татьяна.

– Должен, – пропускает её реплику мимо ушей Алик. – Но ты не представляешь себе, что такое сегодняшняя американская школа. Если ты думаешь, что она хотя бы отдалённо напоминает те учебные заведения, в которых некогда учились мы, тебя ждёт большой сюрприз.

– В каком смысле? – говорю я.

– Сам увидишь, – говорит Алик. – Я тебе только один пример приведу. Когда мы только приехали, нашему малому семь лет было. Ну, ты сам знаешь, он мальчик замкнутый, необщительный, и мы очень беспокоились, как эта эмиграция на нём скажется. Поэтому постарались его в хорошую школу устроить – большая иешива[10] нa Шипсхед-бэй, знаешь?

– Знаю, – говорю я.