Текст книги "Брайтон-Бич опера"

Автор книги: Леонид Зернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Пообещали, – говорит она столь же громким голосом, как и раньше. – Ищут пожарные, ищет полиция…

– А Петрович что? – говорю я.

– А ничего Петрович твой! – опять кричит на весь «Золотой ключик» Алла. – Лежит на диване и «Бандитский Петербург» по двадцать пятому разу смотрит.

– Ну а что ему ещё делать? – пытаюсь заступиться я. – Что, он сам должен свой «мерс» искать?

– Да там и искать нечего, – вдруг переходит на шепот Алла. – Я и так знаю, кто его угнал.

Когда мне было семь лет, со мной произошел пренеприятнейший случай. У нас в школе была такая традиция – в день своего рождения каждый должен был приносить конфеты и угощать ими весь класс. Марина Щербакова (никогда нс забуду её имени) принесла на всех «Белочки», а для учительницы нашей, Ольги Карловны, моего любимого «Мишку косолапого». Конфета эта лежала у неё на столе, и во время перемены, когда учительницы в классе не было, я её взял и съел.

Пропажа была обнаружена сразу же после начала следующего урока. Ольга Карловна устроила нам самый пастоящий допрос, вызывая всех но очереди к доске и, сверля нас насквозь своим проницательтым взглядом, спрашивала, где её конфета. Когда очередь дошла до меня, я отпирался, как только мог. Ольга Карловиа несколько раз переспросила меня, пс брал ли я её «Косоланого мишку», и каждый раз я все более и более нагло отвечал, что нет, мол, не брал.

Обман раскрылся очень скоро, и вот каким образом. Главной валютой в нашем классе были обертки от шоколадных конфет. Их складывали особым образом в такие квадратики с кармашками (что само по себе было целым искусством), а потом, на переменах, играли в игру, суть которой состояла в том, чтобы, щелкнув по своему фантику, перекрыть им фантик противника, который, в случае успеха, и доставался победителю. Естественно, в тот день у всех были фантики от «Белочек», и только у меня одного вдруг обнаружился очень высоко котировавшийся «Мишка».

Скандал был страшный. Ольга Карловна вызвала в школу моих родителей, предрекала, что я закончу жизнь в тюрьме (вопрос о том, насколько она была права, все ещё, кстати, остается открытым), а потом сообщила, что с самого начала знала, кто украл её конфету. Оказывается, когда меня вызвали к доске для допроса, я ужасно покраснел и до самого конца урока просидел совершенно пунцовый. Оказывается, мне всё-таки было стыдно, хотя, признаться честно, сам я не отдавал себе в этом отчета.

Принято считать, что в Союзе каждый тащил с работы всё, что только можно. Достояние-то было общее, так что вроде бы и не воруешь ни у кого, а государство, как мы все свято верили, и так перед нами в неоплатном долгу.

Некоторые видят в этом особенность менталитета советского человека, но я на собственном опыте убедился в обратном. Ни мои родители, ни друзья, ни знакомые ничего ни у кого не воровали. Когда же я работал программистом в большой американской компании, то мои сотрудники – в большинстве своем чистокровные, между прочим, воспы [2] , – наоборот, тащили со службы домой бумагу, ручки, карандаши, дыроколы, скоросшиватели, блокноты, фломастеры – то есть всё, что только можно было вынести незаметно и без риска быть уволенным с позором. И все это, заметьте, были программисты – с довольно высокими по обычным меркам зарплатами.

Конечно, воровать в магазине или у знакомых решится не каждый (хотя есть и клептоманы, которые просто не могут справиться со своей самой настоящей болезнью), но если речь идет не о грошовой шариковой ручке и не о завалившейся за стол десятке, а о чём-то более серьезном?

Не будем далеко ходить за примерами. Не будем брать людей, которых на воровство толкает нужда, или тех, кто ничего не ворует исключительно из страха быть пойманным. Забудем на минуту об уголовниках, для которых это ремесло. Вспомним только руководство «Энрона» – людей уже не с программистскими, а с многомиллионными окладами, которые украли миллиарды. Они полностью разворовали пенсионный фонд своих сотрудников, ограбили вкладчиков, доверчиво покупавших акции их компании, на сотни миллионов недоплатили налоги государству.

И это далеко не единичный случай. Откройте любую американскую газету, и вы обязательно прочтёте там о взятках, растратах, аферах, махинациях, которыми занимаются не бандиты какиенибудь, а вполне законопослушные на первый взгляд американские граждане. Врачи, военные, полицейские, государственные служащие, владельцы самых разнообразных бизнесов. К тому же история «Энрона» получила столь громкую огласку только из-за запредельного уже масштаба хищений, а сколько ворюг и воришек помельче вообще не попадаются никогда?

Поэтому мне так грустно становится, когда я слышу, что «все русские – воры, обманщики и мошенники». Я, например, ни одного русского вора в жизни своей пе встречал, хотя, с другой стороны, я и сам вор, потому что украл у Ольги Карловны конфетку, а потом, когда мне было уже лет двадцать и я работал сторожем в типографии АПН, из страха ни разу не остановил здоровенных бугаев, проносивших через проходную огромные рулоны бумаги.

И даже если есть люди, никогда не укравшие ничего сознательно, неужели они ни разу не забыли вернуть взятую на пару недель книгу или одолженную до получки трёшку? Неужели не было такого случая, чтобы они позавидовали кому-нибудь? Не пожелали в мыслях, мечтах и фантазиях чего-то, что им не принадлежит? Может быть, такие люди и есть на свете, но не знаю, как вы, а я лично им ужасно завидую. То есть уже мысленно краду у них их добродетели.

– Кто? – тоже шепотом спрашиваю я у Аллы. – Кто угнал ваш «Мерседес»?

– Пуэрториканец этот, который в соседнем доме живет. Супера сынок. Полный подонок.

– А вы в полицию сообщили об этом?

– Конечно, сообщила. Дружок твой Петрович не давал мне звонить, телефон из рук вырывал. Так я с улицы позвонила. Из автомата.

– И что они сказали?

– Чтo сказали… Ищут пожарные, ищет полиция…

…Мы сидим с Петровичем на бордвоке [3] и смотрим на тёмно-красный закат. В Нью-Йорке наступило лето, и скоро начнётся такая жара, что даже вечером выходить на раскаленную улицу без особой на то причины не захочется. Судя по зловещему цвету постепенно скрывающегося за линией горизонта солнца, больше таких прохладных дней у нас может не быть аж до октября.

Мы наслаждаемся прохладой и обсуждаем текущие события – разгул футбольных фанатов в Москве (Петpoвич считает, что народ просто довели до ручки), назревающую атомную войну между Индией и Пакистаном (Петрович уверен, что её не будет), отсутствие хороших программ по «НТВ Интернэшнл» (тут мы с ним полностью солидарны). Про «Мерседес» мы не вспоминаем. Как будто и не было его никогда. Я знаю, что его так и не нашли, но самому заводить разговор на эту тему мне как-то неловко. Зачем, думаю я, сыпать человеку соль на рану?

– Мою бабушку, Царствие ей Небесное, однажды обокрали, – вдруг, совершенно не к месту, говорит Петрович. – Всё из дома вынесли, что хоть малейшую ценность представляло. А она в деревне жила, там каждая вещь каторжным трудом доставалась.

– Поймали их? – с деланным равнодушием спрашиваю я.

– Нет, не поймали, – отвечает Петрович. – Ho бабушка долго потом мне говорила, что если у тебя стащили что-нибудь, а ты нисколько об этом не жалеешь – совсем нисколько, ни капельки, – то считай, что вор часть твоих грехов у тебя украл и на себя взял. Бабушка моя верующая была. Не то что я. Правда, теперь у всех застраховано всё, так что этот закон, наверное, и не работает больше.

Я смотрю на последние лучи багрового, почти пунцового от неумолимо надвигающейся летней жары солнца и думаю о том, что «Мишка косолапый» всё-таки гораздо вкуснее «Белочки».

АПОЛЛОН ПО ИМЕНИ ЭДИК

– Он на Аполлона похож, – говорит Алёна и закуривает новую сигарету.

– В каком смысле похож? – спрашивает Татьяна.

– В смысле вылитый Аполлон, – говорит Алёна. – Родосский.

– Родосский колосс был, – говорит Алик. – Он что, гигант какой-нибудь, типа Володьки нашего?

– Нет, нормальный, – отвечает Алёна задумчиво. – Может, чуть повыше тебя.

– А зовут этого Аполлона как? – спрашиваю я.

– Эдиком, – после очередной затяжки отвечает Алёна и тут же поправляется: – Эдуардом.

– А как же муж? – обранаясь даже не к Алене, а как бы к самой себе, говорит Аликова жена Мила.

Муж у Алены действительно есть – Саша Певзнер, но мы его видим чрезвычайно редко – исключительно у неё на днях рождения, где он появляется в обществе загадочной и довольно изысканной блондинки. Про неё известно только то, что её зовут Наташа Карди, что муж её какой-то египетский миллионер, проживающий то ли в Германии, то ли в Италии, и что сама она поэтому тоже, мягко говоря, не бедствует. Алёна всегда отзывается о ней с уваженисм и в самых положительных тонах, что вообще-то ей не свойственно, и поэтому мы тоже относимся к Наташе соответственно, хотя и не можем никак разобраться в их отношениях. Поначалу мы все страшчо любопытствовали,что там нa самом деле происходит, a потом перестали, поняв, что Алёна на все вопросы все равно будет многозначительно улыбаться или в лучшем случае хихикать. Однажды, когда мы в очередной раз провели весь вечер, обсуждая эту загадочную любовно-геометрическую фигуру, Алик после нескольких часов, посвященных захватывающим сплетням и досужим домыслам, философски заметил: «А впрочем, дамы и господа, всё это нас совершенно не касается», и больше мы к этой теме – вплоть до самого появления Аполлона по имени Эдик – не возвращались.

– При чем тут муж? – говорит Надя. – Скажи лучше, кто он по профессии.

Алёна делает глубокую затяжку, задерживает дым в себе, гасит сигарету и молчит.

– Давай, Карпинская, колись, – не отступает Надя. – Всё равно ведь мы узнаем. Говори, чем твой Аполлон занимается.

– Эзотерикой, – медленно говорит Алёна. Наверное, это она у Милы научилась так слова растягивать, по слогам их произносить, чтобы не одно слово получалось, а несколько. Только Миле как действительно писаной красавице (она в Союзе даже диктором была на телевидении) это идет, а Алёне, невысокой, толстенькой и даже немного мужеподобной, – как-то не очень.

Услышав иностранное слово, Алик заметно оживляется.

– Какой эзотерикой? – говорит он. – По руке, что ли, дамочкам предзакатным гадает?

– Он санскрит изучал, – говорит Алёна, которая все у Милы копирует, даже неспособность скрыть, насколько Алик её раздражает. – В Питере он главный специалист по санскриту был. Потом в Индии три года жил. Потом на Тибете. Он специалист высочайшего класса. Его далай-лама принимал. Консультировался с ним.

Мы все помним, что рукопись «Мастера и Маргариты» Алене дала сама вдова Булгакова и что Ахматова, качая её в колыбели, читала ей «Поэму без героя», так что ко всем её упоминаниям знаменитых имён мы относимся с пониманием.

– Это всё прекрасно, – говорит Надя. – Но деньги-то он чем зарабатывает?

– Он составляет натальные карты и радиксы. Полные матрицы на всю жизнь и на каждый данный момент. По европейской системс и по ведической.

– Что? Что? – чуть ли не хором говорим мы все, кроме Алика, который совершенно невозмутимо отвечает за Алену:

– Гороскопы это. Астролог он, значит.

От Аполлона у Эдика были только кучерявые светлые волосы, и на этом их сходство, честно говоря, заканчивалось. Впрочем, и волосы скорее были похожи не на шевелюру древнегреческого покровителя муз, а на шкурку молодого барашка. Был он приземистым, плотно сложенным, скорее напоминал Карлсона, но между собой мы его всё равно называли только Аполлоном.

Первое наше знакомство состоялось у Зарецких. Они приходились какими-то дальними родственниками моим друзьям Вадиму и Наде Малининым и с самого своего приезда в Нью-Йорк упорно пытались вписаться в нашу компанию. В тот вечер Антон и Марина Зарецкие отмечали вторую годовщину своего пребывания в Америке. Их первые шаги в Нью-Йорке мало напоминали тот ад, через который пришлось пройти почти всем остальным. Зарецкие привезли из Москвы понастоящему большие деньги, которых хватило и на покупку роскошного трехэтажного дома в Стейтен-Айленде, и на антикварную итальянскую мебель, и на две новые машины, и даже на приобретение доли в ресторане Малининых «Эдем». Откуда у них были такие средства, никто не знал – спрашивать было неудобно, а сами они на эту тему распространяться не желали. Однажды на мой прямой вопрос Антон ответил, что они квартиру свою в Москве выгодно продали и дачу в Кратове. И хотя у меня по математике в школе «двойка» была, а сегодняшние российские цены мне известны только приблизительно, я как-то интуитивно почувствовал, что некоторые арифметические правила тут определенно нарушаются.

Семья Зарецких состоит из самих Антона и Марины, их почти по-картинному красивой, молчаливой, прекрасно воспитанной, серьёзной и всем своим видом показывающей, что она очень «правильная» девушка, дочери Даши и престарелой Марининой матери Розалии Францевны. Это очень оригинальная старушка, вся скрюченная артритом и ещё какими-то неведомыми болезнями, но при этом всегда одетая в старомодные длинные платья с явно недешевыми и столь же явно не вчера сработанными ювелириыми украшениями, а также до полного умопомрачения накрашенная. Розалия Францевна имеет обыкновение присутствовать на всех сборищах у Зарецких, хотя сама она, сидя за столом, ничего не ест, не пьёт и никогда не произносит ни единого слова. Даже не здоровается ни с кем и не прощается никогда. По-моему, я и голоса её ни разу вообще не слышал.

Короче, я бы к Зарецким в жизни не пошел, но, поскольку заранее было известно, что Алёна приведет туда своего Аполлона, соблазн посмотреть на это новое чудо света оказался сильнее моей врожденной лени и благоприобретенной нелюбви к хождению в гости. Тем более что и нелюбовь-то это скорее так – нелюбвишка.

За столом (огромным, из цельного куска черного мрамора, уставленным роскошной посудой, антикварными серебряными подсвечниками и конечно же самыми разнообразными деликатесами и напитками) Эдик держался скромно, но с достоинством, в общем разговоре участия ие принимал. Понимал, конечно, что к нему присматриваются. Из-за этого и вся обстановка была поначалу какой-то не такой, как обычно. Мы старались казаться естественными и ноэтому чувствовали себя скованно. Нам падо было делать вид, что мы не разглядываем Аполлона, не оцениваем cro. Нам надо было притворяться, что ничего из ряда вон выходящего не происходит, но при этом не упускать ни одного его жеста.

В общем, дурацкая была обстановка, и разговор шел дурацкий до тех пор, пока наш новый знакомый не опрокинул на себя только что налитый ему Аликом полный фужер водки. Потянулся через стол за салатом «оливье» и рукавом задел. Залил свой новый костюм, который, как мы уже знали от Алёны, она сама ему купила в подарок на всеамериканский праздник – День отца. «Нет, ты не думай, детей у него нет, – сказала она по телефону Татьяне, – но мне так хотелось ему что-нибудь подарить, а у него как раз ничего приличного надеть не было».

Наши дамы сразу захлопотали вокруг Эдика, начали стряхивать с него водку, предлагать салфетки, соль. А он, как вскочил из-за стола, когда перевернулся фужер, так и остался стоять – с растопыренными руками. Вроде бы даже покраснел немного, но лёд, как говорится, был уже сломлен. По крайней мере, лучшая половина присутствующих уже точно прониклась к нему самыми теплыми чувствами, а Марина даже принесла какие-то мужнины брюки, чтобы гость мог переодеться.

– Он очень умный мужик, – наклонившись ко мне, сказал в этот момент Алик.

– Почему ты так думаешь? – спросил я.

– Потому что он специально это сделал. Чтобы его пожалели. Нестандартный ход. Далай-лама, наверное, научил.

Судя по тому, каким тоном это было сказано, я понял, что добром вечер у Зарецких ие закончится.

..– Нет, вот ты как специалист мне скажи, – говорит Алик, – как же можно всерьёз о гороскопах этих рассуждать, когда известно, что все они составлялись в древности, чуть ли не в Шумере ещё, так как египтянам они уже точно были известны. А с тех пор все эти знаки зодиака сместились на тридцать градусов…

– Да, о прецессии древние астрономы не знали, – совершенно спокойно говорит Эдуард. Именно так он нам представился.

– О чем? – спрашиваю я. – О рецессии?

– Прецессия – это колебание земной оси, – поясняет Алик и продолжает развивать свою мысль. – Изначально двенадцать знаков зодиака соответствовали двенадцати одноимённым созвездиям, но из-за уже упомянутого смещения созвездие Тельца сегодня соответствует знаку Близнецов, созвездие Близнецов – знаку Рака и так далее. Получается, что, если человек появился на свет, скажем, первого апреля – в международный день дурака, – астрологи говорят, что он родился «под знаком Овна», а на самом деле солнце находится в этот день в созвездии Тельца. Я понятно излагаю?

– Не совсем, – говорю я.

– У тебя же не первого апреля день рождения, – говорит Татьяна. – Что ты так волнуешься?

– А когда? – спрашивает Эдуард.

– Что когда? День рождения? Двадцать первого октября, – говорю я.

– Все ясно, – говорит Эдуард.

– Что ясно? – усмехается Алик. – Ну что из этого может быть ясно?

– Весы, – говорит Эдуард. – Знак Венеры. Эти люди хотят нравиться и иметь признание, но при этом никогда не откажутся от своих принципов ради аплодисментов.

– Но это же прямо противоположные качества, – ехидно замечает Алик.

– Ничего подобного, – говорит Эдуард и обращается ко мне: – Разве я не прав, Алексей?

– Меня можно Лёшей называть, – говорю я. – А вообще-то я думаю, что вы правы и что эти качества вполне могут уживаться в одном человеке.

– Весы – очень интересные люди, – продолжает воодушевленный моей поддержкой наш новый знакомый. – Они живут в настоящем времени и очень предприимчивы. Активность у Весов невысокая, им необходимо сотрудничество с другими людьми. Им нужны партнеры, потому что в одиночку они никогда не могут закончить начатое дело. Правда, партнер должен быть такой, который позволяет им сохранить индивидуальность.

– Так предприимчивые или с низкой активностью? – опять усмехается Алик.

– Подожди ты, не мешай человеку, – говорю я, так как все больше и больше начинаю узнавать в рисуемом Эдуардом словесном портрете самого себя.

– Весы – очень творческие натуры, – говорит, не обращая на нас никакого внимания, он. – И вопреки мнению многих астрологов, они вовсе не ленивы. Особенно интенсивной их деятельность становится после 29 лет, так как тут вступает в силу цикл Сатурна. Весы – знак Воздуха. У них высокий интеллект, они постоянно в поиске знаний и новых идей. Очень интересуются психологией, человеческими отношениями. Умеют советовать, помогать людям в решении личных вопросов. Редко дают выход раздражению, но если вдруг вспылят, то сразу же выскажут все, что у них накопилось. Они и через пятьдесят лет помнят нанесенные им обиды и постоянно напоминают об этом. Правда, гнев их быстро улетучивается, и остается одна подавленность.

– А что, Лёш, действительно похоже на тебя, – говорит Володя, который, не считая Алика, знает меня из всей этой компании лучше всех.

– Да там в каждой фразе противоречие, – опять не выдерживает Алик. – Они все специально так говорят, чтобы, во-первых, человеку приятно было, а во-вторых, чтобы, благодаря набору прямо противоположных черт характера, узнать себя мог бы практически каждый.

– А вот Алику вы можете гороскоп составить? – вмешивается в разговор Мила. – У него тридцатого марта день рождения.

– Только если вы знаете, во сколько точно он родился, – говорит Эдуард.

– Знаю. Около девяти утра, – говорит Мила. – Его мама мне рассказывала, что навсегда запомнила этот час, потому что чуть не умерла тогда от боли.

Судя по интонации, с которой это произносится, благополучный исход родов Мила, похоже, оценивает далеко не однозначно.

– В каком году это было?

– В пятьдесят восьмом.

– В Москве?

– Нет, она к родителям уехала рожать, в Энск.

– Алёнушка, – говорит Эдуард, – ты не могла бы принести из машины мой лэптоп?

К нашему невероятному изумлению, Алёна покорно поднимается из-за стола и идет выполнять эту просьбу, которая, несмотря на ласковую интонацию, всё же скорее звучит как приказание.

– Мне нужно точное время рождения и географические координаты, чтобы получить полную картину характера и судьбы вашего мужа, – обращается Эдуард к Миле, но Алик его тут же перебивает:

– А если бы я за Полярным кругом родился, что бы ты сейчас сказал? Ведь там солица большую часть года вообще нет, а зодиакальные созвездия чаще всего попросту не видны. Что же бедным астрологам делать с чукчей каким-нибудь или с лопарём? Или на них звезды никакого влияния не оказывают?

– Но вы же не чукча, – говорит Эдуард.

– Алик, правда, перестань, надоело уже, – говорит Мила. – Что ты прицепился к человеку? Давай посмотрим, что он скажет.

– Сразу могу сказать, что вы родились под знаком Овна, и ваши главные качества – это инициатива, активность и предпрнимчивость, – говорит Эдуард. – Овен, будучи кардинальным знаком, постоянно ставит перед собой новые задачи. Овны испытывают внутреннюю нотребность активно действовать, активно утверждать себя в жизни. Им недостаточно разговоров о мелочах, о быте, о повседневном – такие вещи их не интересуют и не удовлетворяют. Овен может очень многого достичь, но импульсивность и неспособность слушать других нередко заводят cro в трудные и неприятные ситуации.

– Опять же сплошные противоречия, – начинает Алик, но мы все, как один, поворачиваемся в его сторону и смотрим на него так выразительно, что он замолкает.

В этот момент в комнату возвращается Алёна. Эдуард включает свой компьютер, нажимает какие-то кнопки на клавиатуре, но при этом продолжает говорить:

– Будучи честолюбивым, Овен везде хочет быть первым и лучшим. Овен – прирожденный вождь, лидер. Слава и признание для него важнеё, чем деньги и удобства. Но, стремясь к авторитету, он может прибегнуть и к насилию, стать агрессивным. Овну надо учиться любезности, приветливости, хотя многие Овны обладают колоссальной силой воли, уверены в себе, имеют незаурядные духовные способности.

В комнате воцаряется гробовое молчание. Мы все хорошо знаем Алика, но ведь Эдуард видит его впервые в жизни и при этом довольно верно обрисовал его характер. С определёнными оговорками, конечно, но для первого знакомства достаточно близко. Просто даже поразительно близко.

– Это всё только общие черты, – продолжает Эдуард, быстро печатая что-то на своём компьютере. – А вот сейчас моя замечательная программка, которую, не буду скромничать, я сам составил, выдаст мне полную натальную карту, и я смогу перейти к подробностям.

– Не надо подробностей, – говорит Алик. – Чушь это все собачья. Давай только самое главное скажи. Но не общее для всех твоих Овнов, а то, что в моей судьбе индивидуально. Общее в любой «Астрология для чайников» вычитать можно. А вот ты что-нибудь такое скажи, что только про меня будет. Самое главное, что в моей жизни есть.

Я замираю в предвкушении того, как сейчас будет посрамлён Алёнин Аполлон. Остальные, похоже, испытывают схожие чувства. В наступившей тишине слышно только ленивое жужжание компьютера и постукивание клавиш.

– Самое главное? – невозмутимо говорит Эдуард. – Секунду. Сейчас у меня будет полное расположение планет по домам, и тогда я легко смогу выполнить вашу просьбу.

Компьютер жужжит. Алёна достает из пачки сигарету. Вопросительно смотрит на меня, я киваю, и она перебрасывает пачку мне через стол. Я чиркаю зажигалкой, мы оба по очереди прикуриваем. Я глубоко затягиваюсь и окидываю взглядом всю сидящую за столом компанию. Надо сказать, что такими заинтригованными я своих друзей давно уже не видел.

– Неужели скажет? – говорит Володя, который вообще смотрит на манипуляции Эдуарда с компьютером как загипнотизированный.

– Сказать-то он обязательно что-нибудь скажет, – говорит Алик, кажется немного теряя свою обычную уверенность. – Сказать – язык не отвалится. Скажет что-нибудь, а потом тут же что-нибудь прямо противоположное добавит. Но так, чтобы и то, и другое было мне очень лестио, и чтобы я с удовольствием признал, что именно это самое главное в моей жизни и есть. Ты, Нострадамус, не забыл ещё, что мы с тобой на самое главное забились, а не на лажу какую-нибудь?

– Нет, не забыл, – не отрываясь от экрана, говорит Эдуард.

– Самое главное должен сказать. – Голос Алика снова становится прежним – сильным и звенящим. – Самое-самое, что-то такое, важнее чего в моей жизпи ничего нет и быть не может.

– Готово, – перебивает его Эдуард и буквально впивается глазами в экран своего компьютера. – Очень интересная картинка вырисовывается. Мелочи всякие типа незаурядных интеллектуальных способностей опустим – по просьбе клиента.

– Ну, я же говорил, – победно смотрит на нас Алик.

«Неужели занервничал всё-таки?» – думаю я, но тут же гоню от себя эту мысль.

– В Первом доме восходящий Юпитер. Да ещё Меркурием усиленный – потрясающий потенциал самореализации, давно такого не видел, – продолжает Эдуард. – Правда, Луна тут мешает немножко, но это не беда. Это мелочи.

– Ладно, ребят, все понятно, – уже с полным облегчением говорит Алик. – Накатим на посошок? – И он тянется к последней оставшейся недопитой бутылке водки.

– Почему на посошок? – говорит хозяйка дома Марина. – Не торопитесь так. Время детское ещё.

– He, завтра на работу, – говорит Алик и начинаст разливать водку по нашим фужерам. – Некоторым реально работать приходится, а не далайлам консультировать.

– Во Втором доме, который за материальное благополучие и врожденные таланты отвечаст, тоже всё прекрасно, – He обращая на него ровным счётом никакого внимания, продолжает Эдуард. – В Третьем – это коммуникабельность – скверная ситуация, но о ней мы уже говорили.

– Ты что, нас тут за полных чудаков на букву «м» держишь? – В голосе Алика начинает звучать неподдельное раздражение. – Все прекрасно знают, что астрология твоя – туфта. Два близнеца рождаются с промежутком в несколько минут. С точки зрения расположения планет это несущественно. Гороскоп у них, значит, один и тот же. А судьбы и характеры могут совершенно разными оказаться. Иногда полярно противоположными. Что по этому поводу твоя наука говорит?

– Четвёртый дом нейтральный, – не останавливается Эдуард. – Это воспитание, предки, родители, земля, недвижимость. Пятый дом – тоже. Шестой – хороший. На работе вас всегда ценили, ценят и будут ценить.

– Ну, посмотрите, ничего его не берёт, – говорит Алик, обращаясь ко всем нам и поднимая свой фужер. – Хорошо, ещё один вопрос тебе задам, Нострадамус. Шестого августа тысяча девятьсот сорок пятого года американцы сбросили на Хиросиму атомную бомбу. Восемьдесят тысяч сразу накрылись, в один миг. У них что, у всех гороскопы одинаковые были? А когда извержение вулкана происходит? Или другое какое-нибудь стихийное бедствие? Ладно, Нострадамус, расслабься. Ну, не получилось у тебя – не страшно. В другой раз получится. С лохами какими-нибудь. А сейчас давай лучше выпьем на посошок – и по домам. Ну, не можешь ты мне главного про меня сказать – так это ничаво. Я же тебе все равно налил. И в будущем ещё наливать буду.

– Почему вы решили, что не могу? – Эдуард резко отрывает взгляд от своёго компьютера. – Как раз наоборот, могу. Вот оно, главное, в Седьмом доме.

– Да ты что, правда? – говорит Алик. – Не знаю я никакого седьмого дома. Мне бы за первый дом мортгидж [4] выплатить. При всех моих врождённых способностях никак не хватает.

Эдуард молчит, и Алик как бы вынужден продолжить:

– Ну, чего замолчал? Раз уж начал – говори теперь.

– Вы уверены, что хотите это услышать? – спраитивает Эдуард, и в его голосе звучит что-то такое, что все за столом, уже было начавшие опять о чемто трепаться, снова смолкают.

– Уверен, уверен, – говорит Алик. – Только если это не будет самым главным, я тебе штрафной фужер налью. Согласен? Будет это самым главным или нет? Отвечай.

– Будет, – говорит Эдуард и вдруг тяжело вздыхает. – Ну ладно, раз вы настаиваете, то я скажу. В Седьмом доме у вас Плутон восходящий, в самой силе своей, а это очень неблагоприятная планета. Очень зловредная. Мало того, тут же мы видим ретроградную Венеру, причем здорово ретроградную. Такая нечасто встречается.

– Ну и что это значит? Что я ретроград? Так я этого и не скрываю. – Алик подносит к губам свой наполненный до краев водкой фужер, но выпить так и не успевает.

– Нет, – говорит Эдуард. – Никакой вы не ретроград. Венера – это планета любви. Её движение вспять означает, что самое главное в вашей жизни – это большая неразделённая любовь. Настоящая. Не каждый человек может похвастаться, что у него такая была. Такой любви все в жизни подчинено. Всё без исключения. Седьмой же дом связан с браком и с партнёром по браку. А у вас тут, как я уже говорил, Плутон-злодей, да ещё убойной силы. Вот это и есть самое главное в вашей жизни, Алик. Только это, и больше ничего. Все остальное, как вы сами совершенно верно заметили, – мелочи, попросту не достойные упоминания.

– Очень интересно, Эдуард, – говорит Розалия Францевна, и, несмотря на то что мы знакомы с ней уже почти два года, я, кажется, впервые слышу её резкий, скрипучий, звучащий, как будто из могилы, голос. – Позвоните мне, пожалуйста, завтра с утра – у меня есть к вам предложение, которое, я думаю, могло бы вас заинтересовать.

В этот момент Даша, которая так же, как и её бабушка, не проронила за весь вечер ни слова, вскакивает из-за стола и, опрокинув антикварный стул с высокой спинкой, выбегает из комнаты. Ей вослед громко хлопает огромная резная дверь, которую, как я совершенно точно знаю, Зарецкие выписали из Франции. Эту дверь там с одного средневекового замка сняли. Барон ещё какой-то французский, говорят, чуть было из-за неё не удавился.

ДАМА С БОЛЯЧКОЙ

Хоть что-нибудь у Розалии Францевны болит всегда. Голова раскалывается от непреходящей мигрени, сердце колет и работает в сбивчивом ритме, в почках камни, в желчном пузыре – тоже, печень функционирует исключительно благодаря регулярно привозимому из России аллохолу, измученные артритом суставы ломит до, после и во время дождя, а желудок то отказывается переваривать пищу, то сводит с ума обострением язвы двенадцатиперстной кишки. Добавьте к этому такие мелочи, как сниженное почти что до уровня неодушевленной материи давление и временами не прощупывающийся пульс, и вы поймете, почему в доме Зарецких жизнь всей семьи подчинена самочувствию Марининой мамы. Отчасти считается, что и в Америку они уехали только для того, чтобы обеспечить ей самое современное и эффективное лечение, хотя и в Москве она пользовалась услугами самых лучших в городе врачей, включая персопал ЦКБ, а лекарства в последние годы принимала исключительно заграничные.