Текст книги "В сложном полете"
Автор книги: Леонид Хомутов
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)
«Родимая сторона! Как давно я тебя не видал?!»
«Домой! Домой!» – тревожно стучало его сердце.
Какие-то 2—3 часа, оставшиеся до приезда в родной город, казались годами. Еще никогда в жизни он так не желал, чтобы это время пролетело мгновенно.
Иногда он, закрыв глаза, в изнеможении откидывался на спинку сиденья. Тогда было видно, как на худой коричневой шее двигался острый кадык, а из-под ресниц крупными росинками пробивались слезы. Пробежав по морщинам впалых щек, скатывались к подбородку.
Так он сидел минуту или две, затем снова прилипал к окошку. Ему очень хотелось увидеть окраины города. Ведь встреча с родным местом так же дорога, приятна и волнующа, как с родным и любимым человеком.
Прильнув щекой к стеклу, он всматривался в горизонт, надеясь еще издали увидеть трубы, а затем и корпуса Синарского магниевого завода, где работал до войны секретарем парткома.
Мимо проносились кое-где вспаханные влажные поля, березовые и сосновые перелески. Весна пришла запоздалой. Конец мая, а березы стояли обнаженные. Редко виднелись деревья, опушенные клейкой зеленью только что проклюнувшихся нежных листочков. Из-за горизонта, цепляясь за верхушки деревьев седыми космами, плыли грязные облака. Над вагоном они приподнимались, словно перепрыгивая, а на другой стороне опускались. Плакало небо, смачивая землю дождем. Капли, ударяясь о стекло, извилистыми ручейками текли наискосок вниз.
То ли от нервного напряжения, то ли от плохой погоды у него разламывалась от боли голова. Когда она сильно болела, он ничего не соображал, не запоминал и не слышал. Так было и в тот раз, когда узнал, что может ехать домой. Сотрудники посольства ему что-то говорили, жали руки, сочувственно улыбались, а он кусал губы и кивал для приличия.
Один из них – молодой, высокий – положил ему в карман какие-то бумаги, отвез на вокзал, усадил в поезд. В Москве его кто-то встретил, перевез на Казанский вокзал, посадил на другой поезд…
Разные мысли и чувства одолевали его. Бросали то в жар, то в холод. Более 20 лет назад он оставил в этом городе жену, дочь, двух сыновей. С тех пор ничего не знал о них.
«Живут ли тут?.. Живы ли?.. Наверняка, дети давно обзавелись семьями. Жива ли Даша?… 60-й ей. А может, давно вышла замуж?.. Свыклась, что погиб… Узнает ли их?.. Им не узнать!.. А братья… Григорий, Всеволод. Были ли на фронте?.. Как-то встретят воскресшего из мертвых, выходца с того света… Ведь едет оттуда.
…В августе 41-го он, командир роты, попал под город Спас-Деменск. Около месяца держали оборону, затем перешли в наступление. Вначале оно развивалось успешно. Было разгромлено 5 вражеских дивизий. Но потом немцы, подтянув силы, застопорили его и двумя одновременными ударами под горловину прорыва, окружили наши части… Трижды выходили из окружения и, наконец, кажется, вышли. Но в начале октября попали в четвертый раз. Кто знал тогда, что 30 сентября немецко-фашистские войска начнут первое генеральное наступление на Москву?.. На Смоленском направлении особенно сильные удары противник нанес 2 октября 4-й танковой группой из района восточнее Рославля на Спас-Деменск, Юхнов и 3-й танковой группой из района Духовщины и Вердино на Гжатск, Вязьму. Фашистам удалось прорвать фронт наших войск и устроить к исходу 6 октября огромный Вяземский котел, в который попали 19 и 20 армии Западного и 24 и 32 – Резервного фронтов.
Окруженные войска не сложили оружия, а мужественно дрались, сковывая крупные силы фашистов, не позволяя им развивать наступление. Они несколько раз пытались прорвать кольцо фашистских войск, но, к сожалению, все попытки оказывались безуспешными…
Раненых вывозили на самолетах. Тогда земляку своему красноармейцу Овсянникову сунул последнее письмо домой в Среднегорье.
Его предчувствия, о которых писал еще в первых письмах домой, полностью оправдались. Летом и осенью 41-го гитлеровцы, упоенные победами, были наиболее сильны за всю Отечественную войну.
Самыми крупными и ожесточенными на Западном направлении были в то время Смоленское и Вяземское сражения. Для захвата Москвы Гитлер создал к октябрю ударную группировку, состоящую из главных сил немецкой армии – 1 миллиона солдат и офицеров, 1730 танков, 14 300 орудий и минометов и 1000 боевых самолетов.
Поэтому держать оборону в начале октября под Спас-Деменском значило сражаться точно в полосе главного удара, когда 1000 танков 4-й танковой группы ринулись на Москву…
Бои были страшными. Со всех сторон на остатки армии двигались фашистские танки и мотопехота. Гудела и вздрагивала земля, как при землетрясении, покрылась бушующими смерчами. Небо почернело от дыма и копоти. С воем и визгом проносились над головами желтобрюхие самолеты, гоняясь за каждым одиночным бойцом. Ночью было светло, как днем. Горели леса, поля нескошенной пшеницы, деревни, люди, горела земля. Все пропиталось кисло-едкой пороховой гарью. Не хватало воздуха. Гремело и гудело вокруг так, что не слышно было порой даже своих команд…
Разрыв вражеского снаряда обрубил бой. Очнулся в плену, в концлагере. С бойцами своей роты, оставшимися в живых, пытались бежать… Неудачно. В 15 километрах от лагеря в стогу сена их обнаружили немецкие овчарки… И снова истязания, побои, ожидание смерти.
В конце года отправили в Германию. Новый концлагерь. Остальное все то же.
Апрель 45-го. Предатель выдал подпольную организацию, готовившую восстание. Руководителей схватили. Его били и пытали до тех пор, пока не потерял сознание…
Больница в американской зоне. Нарушены какие-то мозговые центры. Полная потеря речи, памяти. Он не знал, что была война. Кто он? Откуда?
Улица. Городские и сельские ночлежки. Случайная работа за кусок хлеба. Дворник, грузчик, сезонный рабочий, а точнее – батрак. И так год за годом…
Прояснение наступило неожиданно. От резкого рывка он свалился с прицепа, ударился головой. Когда пришел в себя – почувствовал, что не такой, как прежде. И весь окружающий мир не такой. Пелена, мраком застилавшая мозг, исчезала. Вернулась речь, видимо, стали функционировать нервные центры, прояснилась память. Постепенно начал вспоминать, что с ним было. Мыслить. И думать, думать, думать!.. Наконец понял, что в чужой стране. Что он русский! Что его родина – Россия, за которую воевал.
Вспомнил, что он Ушаков Петр Иванович, и ушел от хозяина искать Россию… Перешел границу, очутился в ГДР. Здесь впервые через столько лет встретил русских, и вот дома…
На повороте показались высокие трубы и корпуса завода. Светлые огромные здания. Сколько же их?.. Не счесть! Раньше был всего один.
Петр Иванович привстал со скамьи. «Может, это не СМЗ?.. Не Синарск?» Но вошедшая в купе пожилая женщина-проводник рассеяла сомнения.
– Дедушка, вы приехали-и, – певуче сказала. – Сейчас Синарск!
Не оборачиваясь, он продолжал глядеть на открывающийся вид громадного города.
Проводница повторила еще раз, покачала головой, положила билет на столик, вышла из купе.
…От СМЗ до Синарска всегда тянулись поля, сосновый и березовый лес. Сейчас вместо них раскинулись какие-то заводские здания. Левее – 5—6-этажные дома.
Трясущимися руками он достал из кармана брюк носовой платок, вытер вспотевший лоб.
С грохотом и гулом за окном замелькали красно-коричневые фермы моста. Речка была все такой же. Узкой, прозрачной, петлявшей меж отвесных с коричнево-серыми пятнами скал, на вершинах которых росли сосны. На берегах кудрявились кусты тальника, осыпанные зеленым пухом мелких листочков…» Каменка?!. Здравствуй, Каменка!..»
Петр Иванович часто-часто заморгал, поднес к глазам платок.
Потянулся бор. Редкий, похожий на парк, с большими просветами.
«Сосняк перед трубным, а ведь густой, дикий, сумрачный был». Поезд, казалось, врезался в груду домов, но они расступились, давая дорогу. Побежали назад – высокие, длинные, глазастые, веселые… Сколько же их? Целый город! Во всем Синарске не было столько!..
До войны тут садили картошку. Была всего одна улица – серые низенькие домишки. По ней он с сыновьями хаживал в заводскую баню. Единственную на тогдашний город. Весь трубный был слева от дороги. Завод – один цех, и поселок из нескольких жилых домов. Теперь завода не видно. Загорожен шеренгами зданий. Они перешагнули через железную дорогу, смяли старую улицу – Карла Маркса, ушли к реке…
Поезд пересек нарядную улицу со стеклянными витринами первых этажей. Вот она, новая – Карла Маркса! А в конце ее, там, за плотиной, – дом, жена, дети. Не больше километра отсюда.
Петр Иванович встал со скамьи. Немигающими глазами смотрел в окна. Поезд замедлил ход. Петр Иванович надел соломенную шляпу, перекинул через руку зеленый плащ-накидку и, взяв с полки темный чемоданчик, направился к выходу.
Держась за поручни, тяжело спустился на перрон. Сделал несколько шагов, остановился. Перед ним – массивное сероватое здание с колоннами. В центре арки над вторым этажом – приветливый глаз часов показывал 7 утра…
Где же старый вокзал?.. Грязный, приземистый, бревенчатый барак. И садик из акаций – небольшой, чахлый, пыльный. Ни одного знакомого уголка! Все новое! Словно попал в чужой, а не родной город.
Проезжая по стране, он видел десятки городов и станций с множеством новостроек. Понимал, что за эти годы страна изменилась, что перемены коснулись и его города. Но чтобы в таких размерах – не мог представить.
Растерянный, удивленный, немного подавленный, он стоял и стоял, не замечая, что мимо идут люди. И что сверху, из распластавшейся тучи, сеет теплый дождь. И взглядов некоторых прохожих, с любопытством глядевших на него. Наконец, прочитал на арке здания: «Синарск». И пошел, сам не зная куда.
Неожиданно с боку вокзала увидел открытые ворота из металлических прутьев… «Выход в город». За ними – крутая каменная лестница.
Спустившись, вышел на большую асфальтовую площадь. Снова почувствовал себя в лабиринте.
По площади, мягко шурша шинами колес, мелодично позвякивая штангами по проводам, важно плыли продолговатые светло-зеленые троллейбусы, с урчаньем катились разноцветные автобусы, стремительно сновали юркие такси…
Вокруг снова многоэтажные дома – желтые, белые, розовые – красивые и светлые, как солнечный летний день, с бесчисленными блестками окон…
Степь же была здесь! А дальше – березняк!..
Справа в сторону выплывшего из-за тучи яркого солнца, протянулся проспект, упиравшийся в поперечную улицу. Наугад пошел по нему.
Спросить, какой автобус или троллейбус идет в город, и поехать на нем – в голову не приходило. Всю жизнь до войны, выезжая в командировки, он ходил на вокзал и с вокзала пешком.
Если бы не сплошная седина на затылке, то, глядя сзади, можно было подумать, что идет подросток – узкоплечий, невысокий, худой.
Идти быстрее – не хватало сил. Да и плохо ориентировался.
Вышел на другую улицу. Напротив, через дорогу – небольшой сквер. Клены, березки, тополя. Наверное, за ним берег Каменки? Или за домами?
Он пересек улицу, вошел в сквер. В глубине – широкая и высокая стена из дымчато-шелковистого мрамора. Внизу – две ступени. На верхней – живые цветы в букетах, горшочках. Венки. Посредине розовой гранитной площадки – чугунное сопло в виде звезды. Колеблющийся огонь. По бокам ряд мраморных столбиков. На краях стены – барельефы двух женщин-матерей в траурных платках. Скорбно опустив головы, протягивают букеты цветов к золотистым столбцам фамилий, будто кладут на могилу…
Он подошел к огню. Снял шляпу. Над столбцами – крупными буквами:
«Ничто не забыто, никто не забыт».
«Не забыто, – грустно подумал он, – если известно. А кто знает и помнит о героях 41-го, жизнями остановивших фашистов?.. Их тысячи, десятки тысяч, сотни!.. Все погибли за Родину… Кто в бою, кто в плену. Без всякой надежды, что кто-то узнает о их подвигах… Отступали тогда. В лесах, на полях, в болотах оставались разбросанные тела… Несхороненные. Сгнили давно… Земля им памятник, да Россия…»
Он поднял голову, ощупал взглядом стену. Фамилии, фамилии, фамилии. Читал по порядку: Абалин К. Е., Артемов В. А., Антонов И. Н.
«Антонов Иван Николаевич?! – переступил с ноги на ногу. – Давний испытанный друг. Работали вместе в МТС в 36-м. Он – замполитом, Иван Николаевич – директором…»
И тут он стал натыкаться на знакомые имена. Он опустил чемоданчик на ступеньку, положил на него плащ, углубился в чтение…
За каждым именем вставал живой человек со своим обликом, характером, взглядами, привычками. С каждым ему, как парторгу завода, приходилось встречаться. Всякие это были люди: и веселые, жизнерадостные, и угрюмые, молчаливые, и скептики, насмешники, и злые, нехорошие. Но все они строили новую жизнь по мере своих сил и способностей, за которую и погибли. Всех их объединила одна участь.
– Вот вы где, друзья-товарищи… Вот и встретились…
Петр Иванович зябко поеживался, передергивая плечами. Вдруг стало жарко. Колокольным звоном зазвучали слова:
…Ушаков Григорий Иванович!
…Ушаков Всеволод Иванович!
…Ушаков Петр Иванович!..
Его точно оглушили. Не веря глазам, механически читал который раз. Ноги подгибались, сделались слабыми, а глаза словно припаялись к стене.
Он с трудом поднялся к ней и начал прыгающими пальцами щупать буквы. Он не помнил, сколько времени пробыл у памятника, как оторвался от него. Бредя по улице, натыкаясь на прохожих, через 7—8 шагов оборачивался назад. «Ничто не забыто, никто не забыт», – звенело в ушах.
Теперь он вспомнил – сколько памятников разных по форме видел из окна вагона, когда ехал сюда. «Вся Россия в них, вся памятник!..»
Он вышел на гористый берег реки. На другом берегу – ступеньки улиц старого Синарска. В разных местах новые многоэтажные здания среди однообразных серых домишек. В центре – двуглавый Троицкий собор, с колокольни которого прыгали с парашютом до войны. Плотина Петровских времен, пруд. Нет! Плотина другая, хотя и стоит на прежнем месте…
Рядом с плотиной раскинулся какой-то завод. Раньше тут стоял древний – чугунолитейный. Давно потухшая разрушенная домнушка и красного кирпича коробка с пустыми проемами окон…
На плотине склонился у перил, почти лег на них. Не было сил, хотя до дому каких-нибудь 300—500 метров. Прыгало сердце. По землистому лицу струился пот. Полуоткрыв рот, частыми вдохами хватал воздух.
«От жары. День разгулялся, солнечный…»
Он бездумно смотрел на зеленоватую гладь воды. Изредка легкий ветерок кое-где морщил ее и, будто вдоволь наигравшись, радостным уносился прочь. Рябь исчезала…
Отдохнув, Петр Иванович что есть мочи зашагал дальше… Вышел на улицу Ленина – главную улицу Синарска. «Ленинская! Ты совсем не изменилась, будто вчера ходил здесь… А деревья по краям тротуаров?.. А сами тротуары?.. А это?.. Это же бывший военкомат!?.»
Замедлил шаг у белого каменного здания со стрельчатыми окнами. Даже заглянул во двор… 27 июня в такой же теплый, солнечный день их – командиров запаса – на трехтонках увезли на вокзал. Народ толпился всюду. Жены с детьми. Мальчишки, словно галки, густо облепили заборы, деревья, ворота, крыши. Когда выехали со двора, у маленького сына ветром сорвало матросскую бескозырку.
«Да-а, летят годы, как один день. 24 года назад уехал отсюда 38-летним, а вернулся 63-летним стариком…»
Выше за поворотом – дом. Уже видны соседние. Он шагал все быстрей и быстрей, забыв о сердце, головной боли, ноющих костях. Обо всем на свете, кроме одного: скорей к семье! Свернул влево, пересек шоссе. Пригнувшись, нырнул под ветви деревьев и, выпрямившись, замер, словно уткнулся в невидимую преграду. Дома, его дома – не было!..
Вместо него тянулось какое-то строение с короткими трубами над остекленной крышей.
Стоял истуканом. «Вот те на!.. Где же дом-то?..» Беспомощно оглянулся, будто отыскивая, кто поможет. Удушье, тошнота подступили к горлу, кружилась голова. Чтобы не упасть, присел на чемоданчик. Печально глядел на пустое место – широкий тротуар. Целый квартал снесен, до переулка… «Что с ними? Где живут?.. Узнать надо…»
Медленно, с кряхтеньем встал, пошатываясь, направился к крайнему пятистеннику с покривившимися окошками… «Кто в нем жил?.. А если уехали?..»
Поднявшись на крыльцо, вошел в кухоньку с одним оконцем во двор.
На стук из комнаты вышла маленькая женщина с кудрявой седой головой, с коротким вздернутым носом – «седелком». Что-то знакомое в чертах ее лица. Отлегло от сердца, вздохнул свободно.
– Вам кого? – изучающе оглядывая его, спросила она грубоватым голосом.
– Не знаете, где сейчас живут Ушаковы?.. До войны жили через дом.
– Ушаковы? – словно бильярдный шар, она задвигалась по кухне от стены к стене. – Это какие Ушаковы? Которые жили в дальней половине?
– Да, да.
– А как их звали?
– Жену – Дарья Яковлевна…
– А мужа Петро Иванович?..
– Да.
– Петро Иванович пропал без вести на фронте, – затараторила она, – а они после войны уехали в Надеждинск, и где теперь живут – не знаю. Но здесь, в Синарске, осталась дочь Валя. Она вышла замуж и живет на УАЗе.
– А где? Не знаете?..
– Точно не скажу, но слышала – по улице Алюминиевой, напротив Дворца культуры.
– И как туда добраться?
– На шестерке с автобусной станции.
Поблагодарив женщину, Петр Иванович, успокоенный, вышел во двор. Уже в воротах его остановил знакомый голос:
– Постойте! Постойте, гражданин!
В окне кухни в форточке белело лицо хозяйки.
– Год назад я видела Валю. Так она говорила, что мать, вероятно, снова переедут в Синарск. Сын хлопочет о переводе. А Валя работает на СМЗ секретарем парткома! Можете позвонить!..
«Ишь ты! Меня сменила, – улыбнулся он. – Вот тебе и Котя! – вспомнил давнее. – А еще шуток не понимала…»
…Разыскав остановку «УАЗ», он присел на скамейку, ожидая автобус. От прежней площади не осталось и следа. Одна половина ее – асфальтовое кольцо станции, вторая – городской сад. Какая она была каменистая, неровная, пыльная в жару, грязная в дождь. Без единого деревца.
В праздники: 1 мая и 7 ноября – весь город собирался сюда на митинг.
Вон там, у края сада, ставили трибуну, украшенную лозунгами и флагами. Частенько и ему приходилось выступать…
Скопление людей на улицах и площади бросалось в глаза. «Сколько же их сейчас в Синарске?.. Раз в пять больше…» Прежде он многих знал в лицо. «Все молодежь. Счастливые, после войны родились… Не знают ее, беспощадную… К сожалению, ни одного знакомого. Может, не узнал. Его же не узнали…»
…Автобус ревел над Исетью. Дворец строителей, Дворец пионеров, плавательный бассейн, техникум, институт, кафе, ресторан, ателье, салон, кинотеатры – проплывали за окнами. «Да Синарск ли это?.. Ничего такого и в помине не было! И не думали, не гадали… Хотя нет, мечтали…»
Показалась молочно-голубая громадина с прямоугольными колоннами. Наверху – рабочий и крестьянка, выпускающие с ладоней вытянутых рук голубей.
– Дворец алюминщиков! – объявили остановку.
Петр Иванович, ковыльнув из автобуса, немного задержался, рассматривая здание. «Действительно дворец! Украсил бы любой город…»
Потом, повернувшись, стал отыскивать дом, где жила Валя. Он увидел его – обычный, пятиэтажный. Сквер перед ним. Разросшиеся кусты сирени, черемухи, белоствольные пятнистые березы, зеленоватые тополя. Яркая, манящая присесть трава газонов. Асфальтовые дорожки.
Он скользил взглядом по окнам. Подергивающейся рукой беспрерывно сжимал ручку чемоданчика. «Которые-то окна ее? А может, выходят на ту сторону? Во двор?.. Доченька, не подозреваешь, что твой папка приехал. Скоро, скоро тебя увижу…»
Глаза защипало, кривились губы. Сверху донесся, перекрывая шум города, низкий клокочущий гул, похожий на треск разрываемой ткани. На небе – ни облачка. Высоко-высоко – крошечный прозрачный силуэтик самолета. Точно плуг, он разваливал пополам голубое поле неба, протягивая за собой густую белую борозду…
Становилось жарко. Солнце поднялось к зениту. Словно мать ребенка, ласкало землю теплыми лучами.
Двинулся напрямую через сквер. Пройдя немного, наткнулся на памятник. Юный летчик в шлемофоне, с очками на лбу устремился вперед, будто летел над круглым постаментом.
«Это кому» – заныло сердце, вспомнился тот памятник.
…у Владимиру Петровичу
…ольцев города.
Замедлил шаг. Прочитанное не сразу дошло до сознания. Настороженно покосился на юношу. Остановился. «Владимиру Петровичу» – жгло имя.
Старшего сына тоже звали Владимир. Не спуская глаз с летчика, незаметно, боком, точно боясь чего-то, приблизился к нему на цыпочках. Нос, губы, профиль… вроде похож. Нет! Нет! Мой не успел!.. Ему же было?.. Похолодело в груди. Нет, не успел, – успокаивал себя.
Подножье усыпано цветами. Один букет – самый большой, красивый, свежий. Видимо, недавно принесенный. Ухаживают…
«У-во-ка-шу», – читал по слогам с конца, огибая постамент.
«Ну вот, не мой! – ровней забилось сердце. – Моему же было…»
Сделал два шага назад, чтобы лучше рассмотреть летчика. Пригнув голову, точно обнаружив внизу врага, тот грозно замахнулся, готовый прихлопнуть его, как муху.
«Ушакову Владимиру Петровичу!» – ослепляюще выстрелило золото слов. Он зажмурился, сжался. «Ушакову Владимиру Петровичу!» – гремело в ушах. Открыл глаза.
«Ушакову Владимиру Петровичу от комсомольцев города», – ударила надпись. «Ушакову…» – разорвалось рядом. «Уша…» Опрокинулось небо, завертелось, перемешалось с землей…
…Он сидел на скамье и глядел на скульптуру сына. Мокли от слез щеки. Ему казалось, что сын смотрит на него, прямо в глаза, и он, давясь слезами, разговаривал с ним:
– Сыночек?! Родной!.. Как?! Как ты успел туда?.. Я же пошел защищать тебя!.. Что ты наделал, мальчик мой?!.
Глухие рыдания душили его. Он встал. Сгорбленный, шаркая ногами, подошел к памятнику.
– Володя, Володенька! До свиданья, дорогой! Я схожу домой и приду к тебе. Я каждый день буду приходить. До свиданья, мальчик…
Он обогнул угол дома и по дорожке вошел во двор.
Середину его прикрывали свежей, точно лакированной листвой тонкие деревья. Между ними по песчаным дорожкам бегали, резвясь, дети. Виднелись качели, лесенки, решетчатые стенки, беседки, скамейки, ящики с песком, врытые в землю. Звонкие голоса сверлили воздух. Клумбы цветов даже у входа в подъезды.
Петр Иванович подошел к ближнему подъезду, на скамейках у которого напротив друг друга сидели две молодые женщины с младенцами в колясках.
– Вы не знаете, где живет Валентина Ушакова? – спросил он, растягивая от волнения слова.
– Ушакова? – женщины переглянулись. – В соседний подъезд в 29 квартиру недавно переехали какие-то Ушаковы.
Пересохло в горле, захотелось пить.
Он поднялся на третий этаж. Дрожащим пальцем еле попал в кнопку звонка. Тихо… Шагов за дверью не слышно. Еще, уже ладонью поймал пупырышек звонка. Вдавил. Снова тишина… Да что же это они? Неужели нет дома?.. В третий раз утопил бугорок. Давил до тех пор, пока не устал. Куда-то ушли. Придется ждать…
– Ну что, дедушка, не нашли? – окликнула его женщина в плаще, когда вышел из подъезда.
– Нашел, но их нет дома, – расстроенный, отвечал он.
– Не огорчайтесь, я их видела. Рано утром всей семьей уехали. Скоро будут…
Он прошел к детской площадке. Сел на скамеечку в тень деревца. Малыши постарше играли в прятки, в ляпки, качались на качелях, бревнах. Девочки, как всегда, прыгали в «классы», крутили и скакали через скакалки.
Он так увлекся наблюдением, что не заметил, как из-за угла дома вывернули две легковые – «Волга» и «Москвич». Прошуршали по дорожке. Остановились у подъезда. Увидел, когда застукали дверцами. Невысокий, плотный летчик, рослый мужчина и три женщины скрылись в подъезде.
Побледнев, не чувствуя ног, направился к машинам. Около них – полная девочка – лет 3—4-х, в голубеньком платьице с белыми горошинами, с алым бантом в льняных волосах. Заложив ручки за спину, выпятив животик, она носком вытянутой ножки чертила дуги на асфальте…
Сердце из груди прыгнуло куда-то в гордо, мешало дышать. Девочка удивительно напоминала младшего сына, которого он в последние ночи видел во сне. Заикаясь, спросил:
– Как тебя звать?
Девочка прекратила вертеть ножкой, внимательно поглядела на него, склонила головку на плечо.
– Таня.
– А фамилья твоя как?
– Ушакова.
Петр Иванович задохнулся.
– Таня-я! – протянул руки. – Внученька-а!
Глаза девочки округлились, рот полуоткрылся, она испуганно попятилась, круто повернулась и бросилась в подъезд. Только дверью хлопнула.
Петр Иванович – за ней.
В подъезде – тишина, полумрак. Сверху доносился топот детских ножек. Мелодичная трель звонка, скрип двери. Задыхаясь, поднялся на третий этаж. Слева – полуоткрытая дверь. Постучал, вошел в прихожую. Из ближней комнаты слышался запыхавшийся, взволнованный детский голос:
– Там, баба, во дворе… у машин деда…
– Какой деда? – низкий женский голос.
– Ну такой старый, старый. Он хотел меня поймать. Я испугалась.
– Пойдем, взглянем, что за деда?
– Нет, баба, иди одна.
Из комнаты вышла располневшая женщина в темном платье, среднего роста с длинными седыми волосами.
– Здравствуйте! – прерывистым голосом сказал Петр Иванович.
Женщина, прищурившись, пытливо вглядывалась в него. Нет, этого человека она никогда не видала.
– Здравствуйте! Вам кого? – неуверенно ответила.
Петр Иванович молчал. «Даша?! Ты ли это?.. Старушкой стала…»
– Вы кого ищете? Вам что надо? От этих слов Петр Иванович вздрогнул, словно очнулся.
– Тебя! – прошептал, делая шаг. – Не узнаешь? – обретая голос, добавил.
Сжалось и заныло сердце Дарьи Яковлевны в предчувствии чего-то необычного. Что-то давно знакомое, но забытое было в фигуре этого человека, его голосе. «Кто он? Где встречала?..» Она силилась вспомнить, но не могла.
– Даша! – еще шагнув, сказал он. – Это я… Петр… вернулся…
Глаза Дарьи Яковлевны расширились, брови поползли вверх. Она поеживалась, точно замерзла. Вяло махая рукой и тихо ойкая, отступала в комнату.
Петр Иванович снял шляпу, вышел на дневной свет.
«Нос, глаза!.. Он!»
…Каждое утро Петр Иванович и Дарья Яковлевна с внуками Таней и Вовой приходят к сыну с букетами живых цветов. И долго молча, а чаще вслух разговаривают с ним, грозно смотрящим вдаль на запад.
А дети играют у памятника под блестящей зеленью листвы вечно шепчущихся о чем-то молодых деревьев.
По вечерам, когда над городом густеют сумерки, и он покрывается переливающейся россыпью огней, а в небе мерцают разноцветные звезды, Петр Иванович всегда сидит на скамейке здесь. Любит он дышать прохладным свежим воздухом перед сном и слушать затихающие шумы города.
В эти минуты вспоминает события прожитого дня, эпизоды своей жизни.
…Иногда у памятника, обычно летом, бывает маршал авиации Вадов Виктор Викторович. Он по-прежнему носит бороду, но только уже побелевшую, закрывая ею крупные шрамы на шее – страшные следы минувшей войны.
«Дорогой, Павел Ильич!
Да, это моя мечта о дедушке, которым я очень горжусь и которого всегда любил и люблю, хотя и не видел ни разу, кроме как на фотографии.
А виновник ее появления – Вы со своими «Записками»…
Как и Вы, я тоже считаю рассказ завершением «Записок фронтовика».
Как и Вы, я тоже ничего не могу поделать с собой… Прошлое не дает покоя. Война, как блуждающий в теле осколок, постоянно и больно-больно напоминает о себе. И так, видимо, будет до конца наших дней».
notes
Примечания
1
ДА – дальняя авиация.
2
ШКАС – скорострельный авиационный конструкции Шпитального пулемет.
3
ИПМ – исходный пункт маршрута.
4
ВПП – взлетно-посадочная полоса.
5
СМУ – сложные метеоусловия.
6
НБА – навигационно-бомбардировочный автомат, Рубин – радиолокационный прицел, РСБН – радиотехническая система ближней навигации, ЗСО – звездно-солнечный ориентир.
7
ДИСС – доплеровский измеритель скорости и сноса.
8
РЛЦ – радиолокационная цель.
9
РПК – радиполукомпас.
10
ШВРС – широковещательная радиостанция.
11
РРАБ – ротативно-рассеивающая бомба.
12
ПТАБ – противотанковая авиабомба.
13
ПЛ – парашют летчика, расположен сзади. ПН – парашют наблюдателя, расположен на груди.
14
АДД – авиация дальнего действия.
15
ГВФ – Гражданский воздушный флот.
16
Форшмак – смесь старого желто-резинового творога со старой свеклой.
