Текст книги "В сложном полете"

Автор книги: Леонид Хомутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

В ПАРТБЮРО

Я сидел за письменным столом в партбюро батальона, оформлял комсомольскую документацию, когда открылась дверь и в комнату вошел старший лейтенант Толстов. Чернобровый, с орлиным взглядом и носом, он прошел к окну, к столу Шмелева.

– Как с докладом?

– Пишу, – поднял голову Елиферий.

Толстов, повернувшись, взглянул на меня, потом прошел за Шмелева, склонился над столом, открывая ящик.

– Ушаков! Возьми-ка на память, – и протянул тетрадный лист и фотокарточку.

Вернувшись на место, я рассмотрел их. Лист оказался черновиком письма, которое получила мама. А с фотографии рисовался портрет ротным художником.

…Толстов подсел к Шмелеву.

– И что надумал?

– А что думать? Пока не поздно, надо ложиться в госпиталь.

– Сейчас нельзя, попозже ляжешь.

– Когда позже-то? Вот-вот начнутся годовые зачеты, да заключительные полеты. А там и госэкзамены!..

– Все равно нельзя.

Дрогнувшим голосом Елиферий сказал возмущенно:

– Вы что, хотите, чтоб я без ног остался? Я и так едва до аэродрома бреду. Давно ли из лазарета?..

Вот так новость?! Елиферий, оказывается, сильно болен, а я и не знаю. Хотя видел, как его под руки вели двое курсантов в санчасть, а он еле переставлял ноги, спускаясь по лестнице. Но я не придал этому значения.

– Но ты же секретарь! Не был бы им – ложись, пожалуйста.

– Здорово живешь! Да что я, незаменимый, что ли? В бюро девять человек, а мне подлечиться нельзя!

– Но кем заменить? Действительно некем.

– Да тем же Ушаковым!.. Молодой, энергичный, инициативный, с интересными идеями. Да и замсекретаря!

– Ушаковым? – оторопело-разочарованно протянул Толстов. Так, что я, похолодев, сжался.

– Или только на бумаге замом числится? А не на деле? – не успокаивался Шмелев. – Кстати, за перестройку. Поговорите-ка с ним – удивитесь.

– А мы что… против? – оживился Толстов.

– Выходит так – раз не видим подлинных борцов.

– Ушаковым? – разочарованно протянул Толстов и так поглядел, что мне стало неудобно за него и за себя.

Вот она, откровенная оценка и отношение. Не с трибуны и без громких дежурно-штампованных фраз… Но ведь стою этого, не сравнить же с Шмелевым. Да и не потяну, не справлюсь с работой…

Видимо, поняв мое состояние, Толстов изменил тон:

– Ушаков – хороший курсант, передовик, отличник, но-о, – развел руками, – но-о… но…

И так захотелось подсказать: «Не справится», – что едва сдержался. Знакомое чувство растерянности, оцепенения и скованности, вызванное потрясением открытия правды, лишило речи. Да и не умею разговаривать с начальством, как-то волнуюсь, да боюсь…

От Любы опять письмо. Вострик только головой вертит, да крякает, поглядывая на него, лежащее на койке.

«Боря! Я все еще не могу поверить, что ты не будешь писать. Если Петр запрещает, так, прошу, не слушай его. Пиши отдельно…»

Юрка Киселев прижился в 24-м. Ни одного нарушения, ни одного взыскания. Валерка Чертищев не забывает друга, ходит в гости.

Вот сидят на табуретках, беседуют. Юрка, поглядывая по сторонам, жалуется другу:

– Скоро праздник – День авиации, хоть бы благодарность кинули. Все взыскания давно сняты, двоек не имею, троек – одну, а кто видит?

– И у меня так же, – поддакивает Валерка.

– Что это за служба – за полтора года ни одного поощрения? У нас как приклеят ярлык разгильдяя-нарушителя за грехи молодости – когти сдерешь – не от-царапаешь…

Я задержался у тумбочки, доставая дневник, в который давно уже ничего не записывал. Все некогда.

А что, они, пожалуй, правы. Мне поощрения сыплются, как капли дождя, а другим?.. Вряд ли. Наверняка, есть курсанты – незаметные середнячки, которые за время службы не получили ни одного взыскания и ни одного поощрения. Разве это справедливо?.. Каждый служит, как может и как умеет. Но одно то, что не нарушает дисциплину и честно несет службу, – уже достижение и достойно похвалы… Где-то слышал или читал – каждый ученик, даже закоренелый двоечник раз в году, да должен получить пятерку. Может, такое поощрение – событие в жизни – послужит толчком к новым успехам. Придаст силы и уверенность, привьет вкус к хорошему. Что греха таить, сам был двоечником, сам на себе испытал и прочувствовал. Надо будет с Умаркиным поговорить, на бюро с командирами посоветоваться. Интересно, сколько же в роте таких середнячков?.. Узнать у командиров. И про Киселева с Чертищевым не забыть…

Снова письмо с среднегорским штампом:

«Борис! Решай, если нужно я прекращу писать Вострику…»

Красноречивая смелость. Но мы же не виделись никогда?! А если не понравимся друг другу? Но это еще хорошо – оба не будем переживать. А если она понравится, а я ей нет? Или наоборот?.. Тогда снова муки и терзания неразделенного чувства?.. Хватит школьных, сыт по горло, жизнь и так не сахар, скорей горчица.

Сую письмо в карман, чтобы на улице выкинуть в урну. Ни к чему Вострику видеть его…

ИСПЫТАНИЕ

* * *

– Дежурный… роты курсант Пекольский! – выводит меня из полудремы надоедливый голос. – Что? Что?.. Есть! Будет выполнено!

В «спалке» появляется Аттила (так зовет его Потеев) и направляется ко мне.

– Слышь, секлетарь! Снова тебя! На этот раз в политотдел к семнадцати!.. Ой, что только тебе будет?! Е-е – мое-е! Не только из курсачей, из комсомола выпрут! А может, и под трибунаху отдадут! Не посмотрят, что секлетарь! Это тебе не надо мной вы-е… каблучиваться!

– А ну, заткнись! – зло говорю я.

– Что? Что-о? – кривя рожу и презрительно сощурясь, переспрашивает Аттик.

– Заткнись, говорю! И не подходи ко мне больше!

– Что-о? Ты кому это говоришь «заткнись»?! Кому?! Здесь не бюро, начальства нет. Я так тебе заткну! Всю жизнь не разоткнешь!

Он нагло подходит. Из двух пальцев делает «вилку» и, отведя руку, целит ударить в глаза.

Я прикрываю ладонью лицо, поставив ее ребром, и неожиданно бью его резко и коротко ударом «под ложечку».

Аттик всхлипывает и застывает. Только глаза округляются и выкатываются еще больше. Потом, скрестив руки, сгибается и падает на кровать.

Вот ведь второй раз за сутки приходится драться. Второй раз кончаю схватку одним ударом.

– Ты-ы что-о? – шипит Аттик, словно проткнутый футбольный мяч. – Я-я ве-едь п-п-о-ошу-у-ти-ил!

– Я тоже.

– А еще секретарь, – на этот раз выговорил правильно, без издевки. – В бюро жаловаться буду. Знаешь, что будет за избиение комсомольцев?.. Он тихонько поднимается с постели и бредет к выходу.

Я снова опускаюсь на табурет. Гад! Помешал только. А так хорошо дремалось.

– Дневальный по роте слушает! – доносится из прихожей. – Рота на парашютных прыжках!.. Звоните позже! Не на испытаниях, а на прыжках!..

* * *

И тогда… был день испытаний – парашютные прыжки…

С неделю уже ходим в парашютный класс на укладку и тренировку. Группами влазим в подвесные системы, закрепленные на потолке, крутимся, имитируя посадку на лес, кустарник, пашню, воду, крышу или стену здания. Вытягиваем ноги, тянем передние или задние стропы, отрабатывая скольжение и быстрый спуск, раскрытие запасного парашюта, при скрутившемся и перехлестнутом основном.

Сегодня даже спали плохо. Хоть и верим в парашют, и запасной будет, но беспокойно на душе. Не испугаемся ли выпрыгнуть и, самое главное, раскроется ли купол?..

Немногие «смельчаки-рационалисты» авторитетно заявляют:

– Я не хочу доверять свою жизнь куску материи, тряпке. Она у меня одна. Прижмет – прыгнешь без тренировки.

И уже давно сходили в санчасть, запаслись освобождениями от прыжков. А большинство с тревожным возбуждением готовилось к ним. Как не прыгать, раз выбрал летную профессию? Да и это же целая область неизведанного, захватывающего, новых чувств и впечатлений на всю жизнь!

Еще в далеком детстве в родном Синарске я – пятилетний малыш, раскрыв рот, наблюдал, как отчаянные парни прыгали на лыжах с высоченного трамплина. Еще с тех пор хотелось прыгнуть. Испытать себя на храбрость. Узнать, что я за человек?..

В квадрате, где рядами стоят на попа парашюты, мы сидим тесным кругом, смотрим вверх на голубое чистое небо, в котором, как жук, ползает Ан-2. Смотрим и чуточку дрожим, но вида не подаем.

Вот «жук», притихнув, приподнял хвост. Сейчас начнется выброска! И действительно, из фюзеляжа посыпались черные точки. Белыми галстуками вспыхнули над ними один за другим купола парашютов, раздулись, закачались.

Лесенка куполов поплыла вниз, а самолет, резко опустив нос, пошел на посадку.

– Вторая смена, надеть парашюты!

Моя очередь. А вдруг последние минуты живу на земле? А если разобьюсь? Таки случаи бывали в училище, но они же редки. И на улице гибнут пешеходы. Прочь плохие мысли! Все будет хорошо. У меня же два парашюта, и я натренирован.

Словно хомуты, надеваем друг на друга парашюты. Клацаем карабинами и замками. Щупаем красные кольца. Готовы рвануть их, точно уже падаем.

– В одну шеренгу станови-ись!

Беременными горбуньями стоим перед инструктором, осматривающим в последний раз шпильки вытяжных тросиков.

– Напра-а-во! К самолету шагом марш!

Поворачиваемся и видим – Ан-2 уже рулит к нам. Когда только успел сесть?.. Не заметили.

Рокочет с хрипотцой двигатель, трепещет трава, прижатая к земле горячим шквалом. Влезаем в самолет и садимся вдоль бортов. Со стуком захлопываются двери и… рулим на старт.

У многих серьезные сосредоточенные лица, у некоторых глупые улыбки. Напряженные тела, скованные позы. Все ближе и ближе миг, когда откроется дверь и придется выпрыгивать… Не опозориться бы! Я слышал и в кино видел – не все это могут…

Последний поворот, и сразу команда:

– Встать! Приготовиться к прыжку! Руки на кольца!

Стерло улыбки, застучали откидные сиденья. Вцепились пальцы в вытяжные кольца, приварились. Друг за другом вплотную стоим в кабине, которая враз наполнилась оглушающим ревом двигателя (будто его перенесли на хвост), воем и свистом потока – открыли дверь.

Инструктор высунул голову, отыскивая Т.

– Подойти ближе! – махнул рукой. – Еще ближе! – командует задний инструктор.

Переступив два шага, замерли у двери. В проем глядеть страшно. Я прыгаю вторым, и хорошо, что не вижу земли – перед носом парашют Шамкова. Ознобом колотит тело, полузакрыв глаза твержу как во сне: дернуть через паузу, дернуть через паузу.

– Поше-ел! – стреляет в голову, лишая сознания а сил. Спина исчезла, открылась далекая, ужасающе далекая земля. И в эту бездну я должен выпасть?

Закрыв глаза, в полубессознательном состоянии усилием воли заставляю себя оттолкнуться от порога, валюсь наружу. Бьет в уши грохочущий шквал, рвет рот и нос и вмиг, крутанув, пропадает. Внезапно наступившая тишина тоже оглушает. Как в дурном сне, падаю в пропасть ни жив ни мертв, только считаю про себя: два… три и дергаю что есть силы кольцо. И жду, жду, когда же раскроется парашют?.. А он почему-то мучительно долго не открывается, и еще раз хочется рвануть кольцо, да так, чтобы совсем выдернуть. Но вот наконец-то такой толчок, что голова чуть не отрывается. Клацают зубы, ножные обхваты врезаются в пах. Невольно открываю глаза. Осмотреть купол!.. Задираю голову.

Ба! Да какая красотища! Огромный, ослепительно снежный, покачивается, крутится надо мной. Белыми струнами протянулись стропы.

Взгляд вниз – и холодею от страха, от жуткой высоты. Стоит не выдержать карабинам, как выпаду из подвесной и уж ничто не спасет!

Хватаюсь за лямки над головой, вцепляюсь что есть силы. Не удержусь, если лопнут карабины! Срочно забраться и сесть на круговую лямку подвесной!.. Но где она? Где-то на спине…

Держась правой рукой за лямку, левой нащупываю круговую. Тяну под себя, пытаясь сесть. Но это не удается – лямка чуть-чуть подается вниз. Снова тяну и еще подаю под себя. Отпуститься от верхней лямки, повиснув над бездной на грудном и ножном обхватах, чтобы обеими руками подвести круговую под зад, не хватает мужества. А враз откроются?..

Наконец после нескольких усилий взбираюсь на лямку и усаживаюсь, как в кресле. Теперь можно оглядеться – страхи позади. И вдруг слышу крики откуда-то сверху. То кричат товарищи от переполняющей их радости. Я тоже закричал:

– Митька?! Ты слышишь меня? Слышишь?

– Слышу-у! – донеслось снизу.

Митькин купол в стороне, метрах в ста. Сверху прекрасно видно, как он медленно поворачивается.

– А видишь меня?

– Вижу-у!

– У тебя все в порядке?

– Все-е!

– У меня тоже-е! – И тут я запел, сам не зная что. Взглянул вниз, в стороны и умолк. Вид-то какой потрясающий?!.. Чуть левее подо мной – металлургический завод с огнедышащими жерлами вулканов-печей.

Бр-р! По спине забегали мурашки. Не приведи, господи, туда опуститься! Десятки цехов и железнодорожно-шоссейных путей видны, как на макете. А вот и прямоугольные квадраты соцгорода – скопище бело-розовых зданий, разделенных серо-черными линейками дорог.

Извивается петлей река с коричневой водой от заводских стоков. По берегу протянулось шоссе с ползущими коробочками машин. Сюда тоже неохота садиться!

Прямо подо мной – городок, утопающий в зелени скверов и леса. Мощным квадратом возвышается коробочка, крестом пересекаются шоссейки.

Сюда тоже не надо приземляться. Хотя, говорят, были такие случаи. Опускались и во двор, и на крышу.

А вот стоянки самолетов. Зеленые бутылки крыластых Е-7, серые – А-44 и двухвостые крестики «гончих». И сюда приземлялись. Никакого желания.

Точно под ногами – огромное поле аэродрома. Зелененькое, ровненькое и, может, мягкое. А вот и парашютный квадрат, где сидят ребята. Очередная смена двинулась на посадку в самолет. В стороне – полотняное Т, куда мы должны, по расчету, приземлиться. Там уже бегают люди и что-то кричат…

Здорово же смотреть на землю из поднебесья! Захватывающе! Ого?! Горизонт-то стремительно сужается. Взглянул на завод, а он отодвинулся к горизонту.

Ноги! Высота мала! Ноги!.. Сдвигаю их вместе, полусогнутые в коленках, выравниваю ступни параллельно земле.

Куда несет? Землю встретить «лицом», иначе можно сломать ноги… Ага, кажется, скольжу левым боком. Скрещиваю над головой руки, тяну лямки, разворачиваюсь немного. Как легко все делалось в классе на тренажере и как плохо сейчас. Тяну еще, успею ли?.. Земля, секунду назад бывшая так далеко, уже рядом, стремительно надвигается. Тяну, тяну и еще доворачиваю влево.

– Ноги! – доносится снизу.

Удар должен быть равномерным. Только бы ровная площадка, а не бугорок, не ямка. Со страхом гляжу на мчащуюся навстречу землю. Кто сказал, что на ПД опускаешься со скоростью 5 метров в секунду? Да тут все десять!

Удар!.. Не такой уж и сильный, будто спрыгнул с забора. Валюсь на бок, как учили. И совсем не так страшен черт, как его…

Немного ошеломленный встаю, улыбаюсь. И с ногами все в порядке, и с телом. Рядом гаснет купол парашюта, огромной ромашкой распластавшийся на траве.

Неподалеку возится со своим парашютом Митька Шамков. Около него один за другим, словно на громадных одуванчиках, приземляются парни. Падают, тут же вскакивают и, оглядевшись, начинают складывать парашюты.

Я тоже отстегиваю запасной, освобождаюсь от подвесной системы, достаю сумку и запихиваю туда стропы.

Идущий мимо Митька улыбается и машет рукой.

– С воздушным крещением тебя!

– Тебя тоже!

– Помочь?

– Не откажусь!

С сумкой на спине подходит Вострик. Глаза горят, весело улыбается.

– Привет королям воздуха! Понравилось прыгать?

– Еще бы?! – смеется Митька.

– Еще бы разок! – добавляю я и нисколечко не вру. Радость переполняет, и я готов прыгнуть раза три кряду, лишь бы разрешили.

– Знаю я вас, чертей! Ничем не испугаешь! С такими орлами хоть сейчас в бой!..

Мы идем вместе в квадрат, высоко подняв головы, и громко смеемся. По пути присоединяются Середин и Казанцев, Козолупов и Абрасимов. И тоже весело хохочут, вспоминая свои прошедшие страхи и воздушные кульбиты. Мы идем одной шеренгой, уверенно, широко, как и подобает боевым товарищам и друзьям. И пусть нам присущи известные недостатки, но их, на мой взгляд, становится все меньше и меньше. А спаянность, взаимовыручка и взаимоуважение растут изо дня в день.

НА ПОЛИГОНЕ

До выпуска остаются считанные месяцы. Сейчас самое интересное – работать ночью на полигоне визуально, а не с «Рубином» по РЛЦ^[8]. Даже негласно соревнуемся.

В кабине темно, только фосфорически холодно светят приборы. Вдали прямо по курсу полыхает желто-багровое огненное кольцо, с огненным крестом посредине. Склоняемся к коллиматору прицела (специальному стеклу), командами доворачиваем машину так, чтобы едва заметная золотистая сетка легла на цель, и держим цель чуть выше перекрестия.

Все ближе и ближе подплывает кольцо. Уже отчетливо видно, как трепещет на ветру пламя десятков факелов-плошек, расставленных по окружности, и каждому хочется попасть в крест, чтобы потушить его вместе с кольцом. И-и вот… сброс: самолет точно вздрогнул – чушка пошла вниз. И неожиданно через секунды из ее хвоста вырывается пламя – сработал трассер – и теперь она хвостатой кометой, описывая дугу, мчится к цели. И приблизительно видно, попадет или не попадет в нее.

Перед самой землей пламя исчезает и снова величественно и одиноко горит уплывшее под хвост машины кольцо. И вдруг красно-желтое облако взрыва выбрасывается из него. Тухнет часть факелов, но потом снова вспыхивает. И опять колеблется пламя на ветру, притягивая к себе «гончих»…

Никому еще не удавалось потушить цель, а так хочется…

25 сентября в день 60-летия училища больше полроты получили поощрения от командования.

Юрка Киселев – веселый, довольный – встретился во дворе коробочки после завтрака. Хитровато посмотрел, подмигнул:

– Слышь, Борька? Впервые благодарность кинули. Твоя работа?..

– Неважно, чья. Важно, что справедливость восторжествовала! – тоже хитровато улыбаюсь я.

– А верно, служить хочется, когда тебя замечают.

…С неделю назад я был у комроты Умаркина. Вытащил список фамилий тихих незаметных курсантов и бывших нарушителей, с которых давно сняты взыскания.

Беседовали. Умаркин под конец сказал:

– Оставь списки, подумаем, посоветуемся…

Приятно, когда к тебе прислушиваются…

Интересный разговор произошел в партбюро со старшим лейтенантом Толстовым об улучшении комсомольской работы в роте. (Меня все-таки избрали секретарем, как ни противился: Елиферий в госпитале).

– Где ты был раньше? – сказал Толстов, выслушав меня. – Год назад это надо было провести. А сейчас какой смысл огород городить? До выпуска-то всего полтора месяца.

– Два и пять дней до госэкзаменов, – краснея, уточнил.

– Ну два, – усмехнулся Толстов, – подумаешь, разница…

Видя мое недоумение, то ли ободрил, то ли добил:

– В следующий раз, когда выберут секретарем, осуществишь свои планы.

– Следующего раза может не быть, – возразил.

– Может, – согласился Толстов и сочувственно улыбнулся. – Да ты не огорчайся! На твой век комсомольской работы хватит. Или вновь Вострик бузит?

– Нет, он дисциплинированный стал.

– Тогда кто-нибудь другой?

– Не-ет.

– Или новый Апрыкин-Гущин объявился?..

– Нет, но есть не лучше их, и тоже ждет расплата, только наедине.

– Не можем же мы сменить всех командиров, а с Желтовым я поговорю. Выходит, не так уж плохи дела, секретарь? Наоборот, улучшаются.

– Так скоро же выпуск…

– А знаешь, что говорят курсанты про вас? – захохотал Толстов. – Шмелев начал с взысканий, а Ушаков – с поощрений!

Толкнув дружески в плечо, закончил:

– Ладно, иди, беспокойная душа. Пиши комсомольские характеристики, да помогай ребятам готовиться к госэкзаменам.

ГЛАВНЫЙ ОРИЕНТИР

Осенью, когда работаем в первую смену, в пять ноль-ноль завтракаем в безлюдной, полутемной столовой. Потом переодеваемся и не спеша, ротной колонной идем на аэродром.

В этот момент солнышко только-только встает. Красное, нахмуренное вылезает оно из-за горизонта и, словно стыдясь опоздания «на работу», робко освещает росистую, дремлющую землю.

Мы приходим на аэродром всегда первыми. И, не расходясь, напротив штаба полка, ожидаем летный состав. Затем в парашютной на втором этаже получаем парашюты и, сгибаясь под их тяжестью, – по 4—5 приходится на брата – идем на стоянку.

А там, в кабинах самолетов уже хлопочут трудяги-техники. Снимая чехлы, ползают муравьям по крыльям и фюзеляжам мотористы и механики.

Зарядив парашюты и разложив их по кабинам, мы выпрыгиваем из самолета и идем сгружать только что привезенные чушки…

И вот уже разносятся по стоянке гулкие хлопки – выстрелы. Вырываются из выхлопных труб и сопел голубоватые облачка дыма. Чих! Чах!.. А затем ровный мощный басовитый рев заполняет пространство, враз оглушая людей. В этот момент, нахлобучив пилотки на головы, и, придерживая их, чтоб не сдуло струей воздуха, наклонившись в сторону работающего двигателя, курсанты бросаются к люкам и скрываются в них. Влезаем снова в кабины и проверяем навигационную аппаратуру под током.

После пробы двигателей, открываем створки люков и начинаем подвешивать чушки. Трудная это работа. До пота. Конечно, есть лебедка, но с ней дольше возиться.

Наконец-то люки закрыты. Все сделано и готово к вылету. Осталось только доложить командиру, получить последние указания на построении и марш-марш на взлет, навстречу солнцу и ветру…

Недолго мне пришлось быть в радостно-тревожном настроении.

Перед запуском и выруливанием на старт около самолета в сопровождении инструктора Левы Шитова появился гроза курсантов – штурман полка майор Рахов.

Дурная слава идет о нем среди нас. Некоторых он отстранил от полетов, других наказал, третьим поставил двойки. Летевший с ним мог заранее считать себя обреченным. После посадки он проводил двух-трехчасовые разборы-разносы. Естественно, с ним боялись летать.

Сухощавый, выше среднего роста, с впалыми землистыми щеками и тонкими губами, он цепко и холодно оглядел меня.

– Покажите документацию.

Я поспешно раскрыл портфель, достал карту, план полета, бортовой журнал.

Майор внимательно просмотрел документы и, возвращая, сказал:

– Почему не записаны время полета и путевые углы в плане?

Я недоуменно поглядел на него.

– А разве это обязательно?

Глаза Рахова на мгновение округлились, брови вскинулись вверх.

– Да! – жестко прозвучал ответ.

– Товарищ майор, но ни в одном руководящем документе не сказано, чтобы эти данные были в плане…

Инструктор Шитов неожиданно громко раскашлялся.

– К тому же я их знаю на память.

– Тогда перечислите по этапам.

Хоть я и здорово волновался, но ответил без запинки. Майор продолжительно посмотрел на меня.

– Как вы учитесь?

Неизвестно, что меня удержало от прямого ответа, «еще посчитает, что хвалюсь», поэтому протянул неопределенно:

– Ну-у, как все.

– Плохо? Хорошо? Средне?

– Отлично.

– А как летает? – вопрос Шитову.

– Тоже отлично.

– Ну, ну, посмотрим. Я полечу с вами, товарищ курсант… Ставлю вводную: в результате атаки истребителя F-16 и взрыва выпущенной по вам ракеты вышло из строя все электронно-навигационное оборудование. Самолетовождение выполните только по радиокомпасу, секстанту, магнитному компасу и указателю скорости. Все остальные приборы будут зачехлены. Ясна задача?

– Так точно.

…После взлета мое волнение исчезло. Некогда – надо работать, да и привычный рокот двигателей успокаивает. А ощущение полета захватывает, наполняет горделивой силой. Даже петь хочется!

Внизу земля, точно огромная географическая карта, раскинувшаяся во все стороны вплоть до горизонта. Поблескивают в лучах солнца извилистые прожилки рек. Ртутными лужицами расплескана водная гладь бесчисленных озер. Густой темно-зеленой щетиной встают хвойные леса. Светлой, нежной зеленью кудрявятся лиственные. Черными, желтыми, коричневыми паутинками тянутся шоссейные дороги к населенным пунктам – скоплениям игрушечных зданий и домиков…

Я сижу в носу остекленной кабины и мне порой чудится – парю над землей. Даже немного страшно. Вдруг стекло не выдержит и я вывалюсь.

Надо мной – темно-голубое, вернее, фиолетовое небо. Густое и близкое. Подернутый дымкой горизонт виден плохо. Поражает перспектива, открывшаяся взору. Кажется, вся страна лежит под тобой. Город за городом виднеются вдали. А ведь до них добрая сотня километров и более. С высоты полета ощутимо, что земля шар, хоть и гигантский.

Проверяющий за моей спиной, на сиденье у стенки кабины. Непрерывно пишет что-то в блокноте на планшете.

Пишите, пишите, увидите, как летают!..

У меня сегодня все, как никогда, отлично получается. Самолет идет строго по линии заданного пути. «Как по нитке!» – говорят курсанты.

В расчетное время под самолетом маленькое озеро – поворотный пункт маршрута.

– Разворот! – командую и сообщаю командиру курс, скорость, высоту на новый этап. Оборачиваюсь и победно гляжу на майора. Жду каких-либо указаний или замечаний. А втайне надеюсь на одобрение.

Рахов по-прежнему что-то записывает и меня совсем не замечает.

Как хотите, думаю, немного обиженно и быстро рассчитываю время прибытия на второй поворотный.

– В 8.02 будем над Вихревкой, – докладываю командиру. Меряю снос, уточняю курс. Ну, а сейчас можно определить место самолета радиотехническими и астрономическими приборами.

Настроив радиокомпас на радиостанцию, беру секстант. Наблюдая через светофильтры за солнцем, загоняю желтое пятнышко в центр черного пузырька. Через одну-две минуты, закончив расчеты, прокладываю на карте линии. Они пересекаются на озере Светлом. Перевожу взгляд на землю. Вон оно, озеро. Позади. Здорово же я определился!.. Как Дмитриев или Жередин!… Улыбаюсь. Чуть хвост не отрубил пеленгами! Эх, кто бы только видел! И похвалиться некому!.. Инструктор на земле, а проверяющий не в счет. Машина!..

– Так какое время прибытия на поворотный? – слышу над ухом голос майора.

– Восемь ноль две. А что? Неправильно? – забеспокоился я.

– Да нет, ничего, работайте, – бесстрастно ответил Рахов.

На всякий случай уточняю время прибытия. Все верно. Гляжу на часы. Без двух минут восемь. Пора. Смотрю вниз, отыскивая Вихревку.

Шли точно по маршруту, значит, она строго по курсу должна быть.

Вглядываюсь вдаль, но пока что ничего приметного не вижу. Какие-то однообразные, поросшие травой мелкие озера.

Минуты летят, как секунды. Должна быть Вихревка. А ее почему-то нет и нет. 8.02 – отстукали часы.

– Штурман! Где поворотный? – раздается в наушниках голос командира. – Время вышло, что делать?

– Идти с прежним курсом! – отвечаю, а сам чувствую – пламенем охватывает лицо. Что же это такое? Неужели заблудился? И в такую погоду, когда видимость «миллион на миллион»! Не может быть! Стыд-то какой! А еще хотел показать класс полета…

В это время впереди замечаю населенный пункт – Вихревка?!.. Да! Она! Посредине – озеро. На берегу – церковь. Севернее – большое сердцеобразное озеро Соленое… Южнее лес. Все точно, как на карте. Вот только время не совпало с расчетным. Выходит, скорость неточно определил. А если это не поворотный?..

Еще раз вглядываюсь в карту и местность. Нет, он. Прочь сомнения! Командую разворот и сообщаю летчикам новый курс.

– Что? Что? – переспрашивает командир, Михаил Сергеевич.

– Разворот! – повторяю.

– А не рано?

– Нет-нет.

Самолет, «упираясь» крылом в землю, плавно описывает дугу. Затем резко выравнивается.

Скверно на душе, будто только что оскорбили. Лицо все еще жгуче горит. Сил нет повернуться назад и встретиться с насмешливо-торжествующим взглядом майора. А как все шло прекрасно. И на тебе! Словно затмение наступило. До сих пор непонятно, что получилось? Почему не вышел вовремя? И главное – это и сейчас плохо – нет твердой уверенности, что развернулись там, где нужно… Но стоп! Работать! Не отвлекаться! Впереди самое сложное – выход на полигон.

Я рассчитываю время выхода, измеряю снос самолета и начинаю отыскивать железную дорогу, которую должны скоро пересечь. На ней я детально сориентируюсь, определю путевую, ветер и прицельные величины.

Что за черт! Опять какая-то напасть! Напряженно смотрю вперед, но «железки» нет и нет, будто провалилась. Хотя еще 5 минут лету, – успокаиваю себя, – можно и не увидеть. И тут же чувствую, что сам себе лгу. Допустим, она незаметна, – разоблачает чей-то голос, – но города-то уже отчетливо должны быть видны: Шахтерск, Бирюзовск, Крутоярск.

Слышу:

– Где летим?

Вот оно началось! Невольно голова втягивается в плечи, точно в ожидании удара. А тело, пронизанное мелким ознобом, сжимается в комок.

Оборачиваюсь и, стараясь не поднимать глаз, карандашом очерчиваю на карте район перед железной дорогой.

– Вот здесь.

Рахов опять отодвигается вглубь кабины.

«Наврал! Наврал! Позор! – слышу чей-то голос и хочется крикнуть в ответ: – А может, не наврал! Скоро все будет ясно…»

Время вышло. Внизу бескрайняя степь и бесчисленные глаза озер. Я сижу ни жив ни мертв, не чувствуя своего тела, убитый горем и стыдом. Как бурав, сверлит меня насквозь: «Потерял ориентировку! Потерял ориентировку! Потерял…»

– Где летим, товарищ курсант? – откуда-то издалека слышится голос майора, выводя из оцепенения.

Где летим?.. Если бы я только знал… Что делать? Признаться?.. Опозориться перед всеми. Попросить помощи?.. Расписаться в собственном убожестве… Нет! Ни за что! Не может быть, чтобы не восстановил. Район-то знаю…

– Подождите, сориентируюсь.

– Ну, ну, – вроде даже довольно соглашается Рахов.

Я всматриваюсь в карту и местность. Ни одного знакомого ориентира! Просто удивительно, будто сроду здесь не летал!..

Снова какие-то безвестные озера, мелкие неприметные деревнешки. И как назло – ничего характерного! Не за что глазу уцепиться!.. А может, давно проскочили «железку», а я не заметил? Поворотный-то прошли позже!.. Спокойно!.. Основное – не дрожать и рассуждать логически.

– Товарищ курсант, где находимся? – снова голос майора.

– Подождите еще, – как можно спокойней отвечаю. – Только бы не вышел из себя Рахов, да не раскричался. Когда на меня кричат – совсем не соображаю.

Но проверяющий и на этот раз мирно уселся на свое место. В любом месте, где бы ни был, я должен видеть уже Надеждинск – крупный город с заводскими трубами. Но и его не вижу, хотя обшарил весь горизонт, аж шея заболела. Уверен, знаю, чувствую – здесь где-то он, перед самым носом, но пока что не найду…

Внезапно в поле зрения попадает большое круглое озеро с песчаной косой посредине. Айсакуль?! Неужели оно?! Но в нашем районе полетов оно единственное, неповторимое и перепутать с другими невозможно…

Отыскиваю на карте. Трудно поверить, что так уклонились! А вон северная железная дорога! Игрушечный электровозик тянет змейку крошечных вагончиков. А вон! Вон! Левее Надеждинск! Прикрылся дымом, как груздь травой, попробуй разыщи! И совсем не там, где я его искал. Выходит, мы не дошли до поворотного. Развернулись раньше. А почему?.. Но это потом…

– Разворот влево! Курс 270! – командую и, улыбаясь радостно-виновато, оборачиваюсь к майору. Тот придвигается.

Я показываю карандашом озеро, город, место самолета. Майор согласно кивает головой и тоже – даже удивительно! – улыбается.