Текст книги "В сложном полете"

Автор книги: Леонид Хомутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Вот так-то, друг, искал отца – нашел дядю. Скажи кому – не поверят.

– А помнишь, как о нас в городской газете писали? – воскликнул я, вскакивая.

– Ну, помню.

– Так газета у меня и сейчас есть! – я склонился к чемодану, стоявшему у стола. – Все документы вожу с собой. Вот она!..

Выпрямился сияющий, держа над головой, точно флаг, вчетверо сложенный пожелтевший лист.

– Наш родной «Синарский рабочий»!

Владимир осторожно развернул потрепанную газету. Наверняка, вспомнил, как в тот вечер пришел с работы домой.

– Ну что задумался? – заглядывал я в глаза и обнимал за плечи. – Домой небось захотелось?.. Да если бы ты сейчас заявился в школу в этом блестящем виде, уверяю, все бы, особенно девчонки, от зависти и восхищения с ног попадали!..

– А знаешь, – сказал Владимир с гордостью. – Получил недавно письмо от братана. Интересуется авиацией. Каков чертенок?!

– Пусть поступает! – солидно отвечал я. – Не прогадает! Училище недавно наградили орденом Красного Знамени!.. И в мирное время профессия нужная… А знаешь, вслед за тобой половина наших ребят в армию ушла. Полдухового оркестра! И сейчас его нет. Распался!.. Оставшиеся на заводах вкалывают. Привет тебе передают!..

– Спасибо.

– А знаешь, Мишка Мирон тоже в училище курсантом. Встретился перед моим отъездом и говорит:

«Обскакали вы меня, ханурики. Особенно Адмирал. Если увидишь – передай: Мирон тоже скоро на фронте будет! Вовчик еще услышит обо мне, а не только я о нём!»

– Ну, ну, – улыбнулся Владимир. – Рад буду. Хорошо, что Мирон за ум взялся.

– Сейчас все мало-мальски честные люди, если не предатели-подонки, за ум взялись. Такая война идёт. Кто же будет защищать Родину?!

– Это верно, – вздохнул Владимир, – поэтому мы здесь.

…Первые недели пребывания на фронте мы изучали район полётов, оперативную, климатометеорологическую и навигационную обстановки; матчасть, на которой предстояло летать.

После сдачи зачетов выполнили несколько ознакомительных, тренировочных и проверочных полётов. И все это организовал, да и многое другое наш штурман Владимир Ушаков. Во всяком случае, по его инициативе это было проведено. Нас, зелёных, неопытных, не спешили сунуть в пекло, где бы мы сразу сгорели. А готовили к боевым вылетам обстоятельно, умно, передавая по крупицам ценнейший боевой опыт, позволявший успешно выполнить боевое задание и вернуться домой. Вот тогда и были проведены методические сборы летного состава полка, где лучшие асы-ветераны, делясь своим опытом, учили нас побеждать. Сами Вадов, Панкратов, Ушаков рассказывали о своих вылетах, своих приемах. Больше того, еще до нашего прибытия в полку уже действовали по инициативе комсомольцев секции бокса, самбо, немецкого языка, вождения автомашины, ориентировки и выживания в лесу, борьбы с преследующими овчарками. И всё это на случай, когда будешь сбит и будешь пробираться к своим. Разумеется, Владимиру это было легко организовать, ибо сам Вадов его во всём поддерживал, как родного сына.

Вот так мы и служили по приезде, пока, наконец, не настал наш черёд…

ВЛАДИМИР УШАКОВ

Задание было необычным: отыскать и осветить Степной – стратегически важный железнодорожный узел. Свыше недели наша авиация непрерывно бомбила его, но каждый раз по-настоящему разбомбить не могла. А через узел день и ночь шли эшелоны на фронт…

Перед вылетом на стоянке у самолёта экипаж осветителя напутствовал сам командир полка.

– От вас зависит весь успех операции, – негромким баском говорил полковник, вглядываясь в каждого члена экипажа. – Особенно от тебя, Володя. – Вадов коснулся рукой моего плеча. – Возможно, наши соседи бомбили ложный узел, а настоящий, замаскированный стоит целёхонек в стороне.

Взлетели, когда солнце скрылось за горизонтом. Почти до самой линии фронта набирали высоту. Расчет был прост: в целях безопасности перевалить линию фронта на максимальной высоте. Затем, убрав газ, приглушив моторы, почти планируя, неслышно выйти на Степной. Отыскать его и развесить «люстры»…

До цели оставалось минут двадцать лёту, когда я увидел берег Азовского моря. Ночь хотя и безлунная, но море резко отличалось от суши. Безбрежная серо-стальная гладь уходила вдаль в темноту… Сориентировавшись и уточнив курс, дал его пилотам. Через 15 минут – цель. Главное вовремя заметить длинный языкообразный залив, врезающийся в сушу Крымского полуострова. В семи километрах от залива – узел…

Внизу тихо. В самолёте ещё тише, хотя монотонно урчат моторы. Все молчат, охваченные нервным напряжением, которое испытывает каждый в ожидании боя. Чем ближе схватка, тем сильнее оно, а наивысшая точка всегда совпадает с последней минутой перед боем.

Упершись руками в остекление кабины, я неотрывно наблюдал за черневшей сушей и матово отливающей водной поверхностью. Изредка подносил к глазам карту. На этом, самом ответственном, участке маршрута вёл самолёт визуально по земным ориентирам. Они, к счастью, просматривались сносно – внизу не было ни облачности, ни тумана, ни дымки.

Нажав на переключатель переговорного устройства, громко сказал:

– Прошу всех вести тщательную ориентировку. О каждом замеченном огоньке, характерном ориентире докладывайте мне.

– Хорошо-о, – отозвался Васильев.

Второй пилот Родионов – полковой насмешник, поэт, певец и художник с непонятным хохотком выпалил:

– Будь спок, флагман! Если не надеешься на себя, мы поможем! У меня глаза кошачьи…

Васильев почти совсем убрал газ, урчанье двигателей сменилось мягким шипеньем. Самолёт, планируя, летел по-совиному: беззвучно и незаметно.

Пять минут до цели! Перед глазами – тёмные очертания берегов. По-прежнему всюду тишина и спокойствие. Похоже, немцы проворонили самолёт. На земле – ни одной светлой точки. Кажется, враг спит, укрытый темнотой, словно толстым одеялом. Впереди, чуть правее, блеснуло что-то, похоже на огонёк.

Я замер. Опять проблеск… Нет, вспышка, едва заметная… Движется…

– Вон он! Вон справа! Вон справа Степной! – торжественно заголосил Родионов. – Видите огоньки?..

– Да, видим. Не кричи! – не выдержал я.

Но Родионов не унимался:

– Это я! Я первый обнаружил Степной! Запомните, все! И ты, командир!..

– Запомним, – не то серьёзно, не то насмешливо пробасил Васильев.

Я поглядел на часы. Должен быть Степной… Отчетливо видны два движущихся неярких огонька. «Автомашина? Или паровоз?..» Рукой провёл по глазам. Вытер ладонью вспотевший лоб.

Темнеют квадраты каких-то строений. Населённый пункт? Степной?.. Степной, выходит, под самолётом. Рука невольно потянулась к рукоятке открытия бомболюков.

– Бросай, штурман, САБ! – кричал Родионов. – Цель под нами! Чего медлишь?

– Не мешай! Без тебя знаю.

– Кидай, говорю! Время точно совпало! – настаивал Александр. – Или тебя заело, что не ты первый обнаружил цель?..

Он, видимо, все еще не забыл, как с месяц назад тоже ночью первым обнаружил неизвестный аэродром. Но, приняв на себя командование, хотя умирающий командир передал его мне, не рискнул штурмовать вражеские самолёты. «Зато уж сейчас не упущу своего. Докажу всем, каков летчик Родионов!» – бормотал он под нос, и я слышал это в наушниках.

Я продолжал тщательно изучать цель, огромная ответственность легла на меня. Понимал, что значит осветить ложную цель. Ведь целый полк мог ударить по ней, да ещё впустую, и потери при этом понести немалые. Раскрасневшийся, с мокрыми прилипшими ко лбу волосами, буквально не отрывался от остекления, напряженно всматриваясь в темень.

– Встать в круг! – срывающимся голосом приказал. – Крен 30!

– Ты что?! – возмутился Александр. – Хочешь быть сбитым?.. Командир, прикажи ему сбросить «свечи»! – обратился он за помощью.

Сейчас, когда ожидание боя достигло предела, Родионов чувствовал себя, как на электрическом стуле. Он мучительно ждал удара врага и удивлялся его медлительности. Он и не догадывался, что немцы, хотя и поздно, всё же обнаружили нас. Но решили раньше времени не обнаруживать себя. Мало ли куда ночью мог лететь одиночный самолёт? Да и какая от него угроза?..

– Прикажи, командир! Что он, на самом деле испытывает наше терпение? Скоро подойдет первый эшелон полка!..

Васильев поглядел на часы.

– Да-а, – с растягом выдохнул, стараясь не показать нервную дрожь, – должен…

Было непонятно, то ли поддерживает он Родионова, то ли нет.

Васильев колебался, не зная, что предпринять. Он тоже видел огни. Засёк – самолет вышел точно в расчетное время на них. Знал – остались считанные минуты до подхода полка. Всё это требовало отдать приказ сбросить САБы, но он не мог этого сделать, потому что верил мне как штурману больше, чем себе. Да и как не верить, если на моём счету больше сотни боевых вылетов, и мне верил, как себе, сам командир полка Герой Советского Союза Вадов!..

– Не торопи его. Пусть ищет, – с паузами ответил Васильев Родионову.

А я медлил не случайно. Именно та легкость, с которой даже Родионов обнаружил цель, и настораживала. Ведь соседние полки не раз бомбили узел, а он до сих пор действует. Выходит, не настоящий бомбили – ложный. И наверняка этот, который легко находили. Но где же действительный Степной? Должен быть где-то здесь, рядышком. Иначе с первых же налётов был бы замечен обман… Не перенесли же фашисты целый город по воздуху в другое место, как всесильные джинны в сказке!..

И я с прежней настойчивостью продолжал просматривать местность по ходу разворота бомбардировщика. И когда уже совсем разуверился в том, что отыщу цель, впереди увидел что-то похожее на лес. «Откуда же ему быть здесь? Тут же степь, степь!..» Для уверенности взглянул на карту. Так и есть. Никакого леса. И заливчик точно сбоку.

– Прямая! Курс 180! – скомандовал, решив подробнее рассмотреть странный лесок. Или это село, поросшее зеленью?.. Но вблизи не должно быть крупных сёл!..

Подозрение всё больше овладевало мной. Взглянул на часы. До подхода первого эшелона полка оставалось минуты три.

– Командир! Сбрасываю одну САБ здесь! Если не обнаружим, другие сбросим там!

– Давай! Давай! Тебе видней…

– Притихли, замаскировались, сволочи! – шептал я, открывая бомболюки. – Сейчас проснетесь! Думаете, не знаем, где вы?.. Получайте! – и с силой нажал кнопку.

Через несколько секунд под самолётом чуть сзади – ослепительный взрыв, разорвавший темноту. Бомба, плавно покачиваясь, словно горящий маятник, осветила местность вокруг на несколько километров. В ту же секунду из разных точек ударили лучи прожекторов. Закачались, обыскивая небо.

– Смотрите! Вот Степной! Сбрасываю вторую!..

Внизу в ярко-молочном свете САБ виднелось утопающее в зелени село, расположенное между невысокими холмами.

«Холмы?! А-а, маскировочными сетками укрылись…»

– Угости-ка их бомбами! – сказал Васильев, разворачивая самолёт.

– Боевой!

– Есть боевой!

В этот момент открыли огонь немецкие зенитки. Вокруг самолёта запрыгали барашки разрывов. Самолёт затрясло, точно автомобиль на ухабах. Подобно гигантским ножкам циркуля, два прожекторных луча скрестились на бомбардировщике, ослепив экипаж. Затем к ним присоединился третий луч, четвертый. Бомбардировщик оказался в ловушке.

Хотя я и не видел командира в те секунды, но представляю, как Васильев, склонившись к приборам, парировал штурвалом воздушные толчки близко разорвавшихся снарядов, удерживая машину на боевом курсе.

Родионов, не выдержав, бросил штурвал и, закрыв глаза руками, в отчаянии приговаривал:

– Куда попали! Куда попали! Говорил! Предупреждал!

Тем временем зенитный огонь нарастал. Он стал настолько плотным и частым, что дым, не успевая рассеиваться, слился около самолёта в сплошное белое облако, в котором то тут, то там сверкали ослепительные молнии. Глухо, с «чаханьем» рвались снаряды. Наверняка, Васильев впервые за всю войну видел такую интенсивность огня. Представляю: его раскрасневшееся лицо блестело, вены на руках вздулись, маленькие «жучки» – глазёшки округлились и часто-часто мигали. Он непрестанно лизал губы. Секунды боевого пути казались годами, которым нет конца. Когда он, измучившись от ожидания смерти, хотел швырнуть самолёт вниз, в наушниках раздался спасительный голос:

– Бомбы сброшены! Разворот!..

Васильев, резко отжав и повернув штурвал, одним рывком хотел выскочить из ослепляющих объятий прожекторов. Но лучи вцепились в машину и не выпускали её. Васильев стал бросать самолёт из стороны в сторону. И это не помогло. Тогда, введя машину почти в пике и меняя курс, он выскользнул из лучей и скрылся в темноте…

ПАВЕЛ ЗАСЫПКИН

Ил-4 – в нем один пилот старший лейтенант Хаммихин – идёт по маршруту.

– Штурман, сколько еще до цели?

– Пять минут, товарищ командир!

Хаммихин себе под нос: «Пора задержаться…» Поворачивает штурвал, разворачивает самолёт.

– Товарищ командир! Почему разворот? Мы же точно шли? – недоумевая, спросил я.

Хаммихин недовольно:

– Моторы греются. Масло из радиаторов бьёт. Надо сделать площадку.

– Но мы же опоздаем?! Не выполним задание!..

Хаммихин ласково:

– Не беспокойся, Паша. Все будет в порядке. Для тебя же лучше делаю! Для дела! Масло выбьет – врежемся в землю! А сейчас не шуми и вообще не болтай лишнего!

Становится в круг…

К цели с минутными интервалами подходили бомбардировщики полка. Немцы, стремясь защитить Степной, пустили в ход всю артиллерию. Подняли в воздух два полка истребителей. Включили все световые поля, насчитывающие десятки прожекторов… На огромном пространстве наступил день, исчезли звезды. Казалось, земля вспыхнула огнём, исторгавшимся из её недр.

Один за другим наши бомбардировщики выскакивали из чёрного месива ночи, попадали в губительное море света и, выполняя противозенитный маневр, устремлялись к горящей цели. Но дойти до неё было трудно. Намного труднее, чем в то время, когда шел экипаж Васильева. Кольцо огня опоясывало Степной. Бурлило разрывами небо, похожее на гигантский кратер извергающегося вулкана. И первый же самолёт, шедший вслед за Васильевым, оказался подбитым в начале боевого пути…

– Запомни! Никогда первым не лезь на цель!.. Первые, как правило, всегда гибнут! – говорил негромко Хаммихин.

– А если прикажут?..

– Твое дело – сбросить бомбы, сфотографировать разрывы, а каким ты сбросишь их, разве это важно? Да и кто об этом узнает? Особенно ночью. Летим-то не в сомкнутом строю!

– А ведь верно!..

– Я с самого начала войны летаю и кое-чему научился за это время. Вон, гляди! – кивает на освещенный край неба. – Кто-то уже сунулся на цель! Представляешь, как жарко ему сейчас?.. Ба! Подбили его! Факелом горит!.. Жаль парня!.. Считай – погиб! Уразумел, что было бы с тобой, если б движки не подвели?..

– А может, пора и нам на цель?

– Подожди, пропустим двух-трех, подавят зенитки, да и моторы поостынут, потом и ударим.

Продолжает виражить…

Второй бомбардировщик, попав в световое поле, заметался в нем, ослепший, из стороны в сторону. Потом, не выдержав зенитного огня, на развороте беспорядочно сбросил бомбы, резко сменил курс и со снижением скрылся в темноте.

Третий бомбардировщик… Разрывом снаряда ему снесло хвостовое оперение, и он, кувыркаясь, плашмя ударился о землю.

ВЛАДИМИР УШАКОВ

И для экипажа осветителя бешеный огонь немецких батарей не прошел бесследно. Васильева осколком ранило в плечо.

Я, перебравшись по лазу в кабину пилотов, расстегнул комбинезон командира и спешно бинтовал рану. Откинув голову на спинку кресла, закрыв глаза и закусив нижнюю губу, Васильев стонал. Иногда он открывал глаза и наблюдал за налетом полка.

– Гады! Что делают! – скрипел он зубами.

– Давят нас, как мух! – поддакивал Родионов. – Я уже с жизнью прощался, когда попали в лучи! Идем домой, командир! Горючка на исходе!..

Васильев болезненно скривился, с досадой ответил:

– Погоди-и, успеем. Видишь, что делается?..

– А что делается? – прикинувшись простачком, заворковал Сашка. – Фрицы стреляют, наши бомбят, как и должно быть. А вы ранены, вам нужней уход и покой. Так ведь, Володя?

– Замри! – прервал его Васильев. – Балабон!.. Стрелок! Стрелок! – позвал он. – Ты слышишь меня, Ваня? Слышишь?.. Радист! Коля!..

– Я! – отозвался радист. – У меня все в порядке. Наблюдаю за воздухом!

– Узнай, что со стрелком?

Васильев обернулся ко мне:

– Ну, штурман! Что будем делать?..

– Помочь надо ребятам.

– И я так думаю.

Взволнованный голос радиста, раздавшийся в наушниках, прервал разговор.

– Командир! Ивана убили! Ивана убили!

Круто повернувшись, выпучив глаза, так что вздулась на лбу темная вена, Сашка закричал:

– Стрелка убило! Идем домой, пока не кокнули!

– Не ори! – рявкнул Васильев.

– Как это не ори!? Я не хочу умирать зря! Из-за вашей прихоти! – вопил Сашка.

– А они зря по нашей прихоти умирают?! – показал я в сторону Степного.

В этот момент в световом поле появилось одновременно два самолета. С разных направлений на разных высотах устремились они к цели, пытаясь обмануть врага. Но фашисты вновь поставили стену многоярусного огня. От прямого попадания один самолет взорвался, другой – горящий – врезался в землю. Наступил критический момент боя.

– Сволочи! Прожекторы губят нас! – зло сказал Васильев. – Надо потушить их!

Вздрогнув, словно от удара плетью, Сашка злобно обрушился на него.

– Чем потушишь?! Стрелок убит!

– Пулеметами! – вмешался я.

– Верно, штурман! – Васильев одной рукой повернул штурвал, повел машину к Степному.

– Командир-р! Опомнись! Там смерть! – бесновался Сашка.

– Молчать! – взревел Васильев. – Струсил?! В первый и последний раз летишь со мной!

Сашка, затравленно озираясь, полуоткрыв рот и ерзая на сиденье, умолк.

– Лезь в переднюю кабину к пулемету! Дам сигнал – откроешь огонь. Все равно от тебя здесь мало толку! А ты, штурман, садись на его место! Помоги пилотировать!..

Ощетинившись дрожащими жальцами пулеметных огоньков, разбрасывая пунктиры очередей, мчался бомбардировщик. Снова вокруг бушевал огонь. Снова беззвучно шныряли трассы огненных шаров. Цветные пунктиры трассирующих пуль прошивали небо. Скрещивались, расходились веером и снова и снова неслись к самолету…

Сашка с Колей, прильнув к пулеметам, очередь за очередью посылали по прожекторным установкам, и те гасли одна за другой.

Васильев, склонившись к прицелу, с силой давил здоровой рукой электроспуск носовых пулеметов.

…Третья! Четвертая! Пятая!..

Огонь многих батарей сосредоточился на машине Васильева. Это и нужно было нашим летчикам. С разных сторон ринулись к цели несколько самолетов – все, кто подошел к Степному. Полетели вниз бомбы. Вздыбилась земля от тяжелых разрывов. Косматыми гривами взметнулось пламя многочисленных пожаров… Седьмая!.. Восьмая!.. И тут от разорвавшегося поблизости снаряда вспыхнул мотор.

Первым пожар заметил Сашка. В диком отчаянии он завопил:

– Пожар! Пожар! Падлы! Сволочи! Из-за вас умирать приходится!..

Я повернулся к Васильеву. Тот сидел как-то странно, точно застыл, уткнувшись лицом в штурвал, безжизненно свесив до пола руки. Не выпуская штурвала, я левой рукой прислонил его к спинке, заглянул в лицо и невольно отшатнулся… «Что же делать?! Попробую тушить!..»

Быстро выключив мотор, перекрыл подачу топлива, привел в действие противопожарное устройство. Но двигатель горел… Тогда решил сбить пламя скольжением и пикированием. Наконец, убедившись в бесполезности своих усилий, когда пламя перекинулось на плоскость и фюзеляж, и в самолёте оставаться стало опасно, приказал:

– Всем прыгать! Всем прыгать!..

ПАВЕЛ ЗАСЫПКИН

– Ну, Паша, готовься! Идем на цель! – выходя из виража, наконец, сказал Хаммихин.

– Я давно готов! Прицельные данные определил и установил!

– Ну то-то. Теперь понял, для чего я задержался ещё перед целью? Чтоб ты, садовая голова, успел определить ветер и снос в районе цели и точно отбомбился! Эх! Молодёжь! Молодёжь! Все учить вас надо! И всё даром! И всё же люблю летать с вами!..

Бомбардировщик Хаммихина приближался к цели.

– Боевой! – командует Хаммихин, хотя обычно эту команду пилоту подает штурман.

– Есть боевой! – ответил я и склонился над прицелом.

Появляются разрывы снарядов около самолёта. Хаммихин, потея, елозит на сиденье.

– Штурман! Скоро ты сбросишь бомбы?

– Сейчас!

– Кидай скорей, пока не сшибли!

Разрывов всё больше и больше. Хаммихин, не дожидаясь, когда я сброшу прицельно бомбы, кидает самолёт вниз и кладет в разворот.

ВЛАДИМИР УШАКОВ

После раскрытия парашюта я огляделся. Где остальные? Но сколько ни вглядывался в темноту – никого не видел. «А может, ребята уже на земле? Наверняка, выпрыгнули раньше…» Перевёл взгляд вниз и… замер от неожиданности. Всюду, насколько хватало глаз, расстилалось море.

Поглощенный борьбой с пожаром, я машинально горящий самолет вел все-таки домой, на северо-восток… На миг охватило отчаяние. «Ну что за злосчастье?! Из каких только переплетов не выкручивался – и утонуть в море!.. Ну, нет. Бывало же хуже. Главное как можно дольше продержаться».

Стал лихорадочно раздеваться. Освободился от ремня с кобурой. Расстегнул одну за другой все пуговицы и застежки комбинезона. Потом, усевшись поглубже в подвесной системе парашюта, стянул с ног и выкинул в море сапоги. Расстегнул грудной и ножные обхваты и, когда до водной поверхности осталось чуть-чуть, скользнул вниз.

Вынырнув, освободился от комбинезона. Затем от гимнастерки. Намокшие, плотно обхватывающие икры ног галифе словно приклеились и никак не стягивались. Пока снял, четыре или пять раз уходил под воду… Наконец свободен! Можно плыть! Но куда?.. «А прожекторы!» – закрутился на одном месте, словно попал в воронку. Но так и не увидел светлой части неба. «Далеко улетели», – ещё повертел головой и поплыл, сам не зная куда, лишь бы плыть…

Стоял сентябрь, море было ещё теплым, и я мог, не боясь замерзнуть, плыть, пока хватит сил. Одно пугало – не вернуться бы назад, к берегам Крыма, занятого немцами. «А если кричать? Бывают же на море какие-нибудь суда или рыбачьи лодки?.. Может, кто услышит и подберёт?» Широко было открыл рот, но тут же закрыл без звука. «А если подберут немцы?..»

Я не знал точно, в каком месте Азовского моря находился. Ближе к берегам Крыма или к материку? Прикинул, выходило, в 20—30 километрах от нашего берега. Если так, то можно добраться. Главное – распределить правильно силы. Вспомнил, как в детстве плавал с мальчишками по родной Каменке вдаль, на выносливость. От плотины в центре города проплывали по 5—6 километров. Когда подросли, перешли на Исеть, плавали по 8—10 километров.

Прошло около часа, когда, устав, решил отдохнуть. Перевернувшись на спину, замер и даже закрыл глаза. Кругом стояла плотная тишина, какая бывает на море в штиль вдали от берегов. Ни звука, ни всплеска. Видно, рыба – и та спала… «Где ребята?.. Вероятно плывут также… И может, близко». Подняв голову, прислушался. По-прежнему ни звука. Я не знал, что ребят в этот час уже не было в живых. Открыв глаза, увидел над собой кусок неба, свободный от пленки облаков. Посредине – опрокинутый ковш Медведицы. Над ним – призывно мерцающая звезда. «Полярная… Север! Север!» – догадался. «Как же раньше не сообразил? Там! Там наш берег! Наши…» Выругался с досады. «Столько сил, времени потерял… Может, был бы уже на берегу… Хотя небо-то было затянуто…»

Ободренный, поглядывая на небо, поплыл дальше. Затем опять отдыхал и снова плыл, отдыхал и плыл, и так без конца. Постепенно силы убывали. Отдыхать приходилось все чаще. Держаться на поверхности становилось труднее и труднее. С каждой минутой тело наливалось усталостью, точно свинцом, и неудержимо тянуло вглубь… Помимо усталости появилась другая опасность. Сперва онемели пальцы правой руки, потом левой. Теперь очередь дошла до пальцев ног. «Только бы руки и ноги слушались, иначе конец!.. Продержаться до рассвета. Легче будет… Берег увижу… доску или бревно…»

Сверху донесся знакомый рокот моторов. «Разведчик, наверное?.. Счастливчики, домой идут… А может, мерещится?.. «Не вернулся с задания», – напишут в журнале боевых действий полка… Снова прислушался – рокот исчез. Собрав остатки сил, огромным усилием воли заставил себя плыть дальше. И тут ко всем прежним бедам прибавилась новая. Звезды почему-то стали двоиться, троиться, прыгать и кружиться. Тогда перестал глядеть на них. И только шевелил губами, повторяя: «Полярная… Полярная…» Каким-то чудом, сам не понимая как, держался на воде. Ни моря, ни неба толком уже не различал. Все слилось в какой-то радужный шар. Надо было что-то делать. И я решился. Сколько было сил – закричал.

– Помоги-и-и-те-е!.. Спаси-и-и-те-е!..

Сейчас мне уже было все равно, кто услышит – свои или враги. Я знал – скоро утону, выбирать не приходилось.

– Спаси-и-и-те!.. Помоги-и-и-те!..

Но крик тонул вдали, точно камень в воде, не возвращаясь даже эхом. Порой чудился рокот моторки. И я различал ее контуры невдалеке. И тогда вновь начинал кричать, но каждый раз все глуше и слабее. От сознания неотвратимости гибели было заплакал в голос, как когда-то в детстве. Но даже и плакать не пришлось. В полуоткрытый рот плеснула волна и, проглотив изрядную порцию горько-соленой влаги, я замолчал…

Наконец, силы совсем иссякли. Вода залила подбородок, рот, нос, и только глаза остались на секунду над поверхностью. Но вот и их залила вода. Море сомкнулось над головой. И только, вероятно, два-три небольших круга расходились в стороны в том месте.

Тонул плашмя, раскинув руки и ноги, медленно опускаясь на дно. Инстинктивно затаил дыхание на какие-то мгновения и так со сжатыми губами опускался в глубину.

Но что это?.. Я вовсе не в море, а дома, на мягкой постели… Откуда-то издалека приближается мать. Она, старенькая, худая, плачущая, садится на край кровати и ласково гладит по голове:

– Ну, вот, сынок, мы и встретились. Знал бы ты, как я тебя ждала.

Открываю рот, чтобы ответить, и вижу, как откуда-то сверху обрушивается поток. Все исчезает. Вскакиваю с постели и чувствую, что ноги, подогнувшись, уперлись в пол. Вода давит со всех сторон, прижимает к полу. Собрав все силы, стараюсь распрямиться… Еще! Еще одно усилие!

Вода куда-то исчезает… Я вновь вижу небо и звезды…

«Бред», – шепчу, но постепенно возвращаются силы, проясняется сознание. Надышавшись вдоволь, кое-как придя в себя, огляделся… Непонятно?.. Вода по грудь, а берега не видно… «Мель! Мель! Их же много здесь в… Сиваше…»

Когда утром взошло красноватое солнце, то на песке косы, саблей врезавшейся далеко в море, были видны отпечатки босых ног, терявшихся вдали…

17

КОМАНДИР ПОЛКА ВАДОВ

…Володя вернулся в часть на пятые сутки.

Я, выслушав рассказ о его злоключениях, распорядился:

– А сейчас передай командиру звена управления мой приказ. Пусть немедленно доставит тебя на По-2 в армейский дом отдыха «Авиатор». Отдыхать там неделю. Понял?.. И без моего личного вызова в полк не являться…

– Товарищ полковник, капитан Ушаков по вашему приказанию прибыл!

Я сидел за столом, сколоченным из необструганных досок (полк только что перебазировался на новый аэродром), рассматривал какую-то бумагу.

– Вот и хорошо!

Легко поднявшись, подошел к Володе, обнял за плечи, провел к окну.

– Ну, здравствуй! – оценивающе осмотрел его. – Как здоровье?.. Чувствуешь себя?..

Володя улыбнулся.

– Нормально.

– Не обижаешься, что вызвал раньше?

– Нет.

– Отдыхать будем после. А сейчас, брат, некогда. Людей не хватает. Да ты садись…

Володя опустился на краешек табурета.

– Ну как, снится море?

Володя замялся.

– Да, иногда…

– Пройдет. По себе знаю. Пройдет! У всех бывает… А теперь новая у нас задача…

И, глядя Володе в глаза, тихо добавил:

– Надо лететь сдаваться в плен.

Володя даже привстал от изумления, с опаской взглянул на меня.

– Куда?.. В плен?..

– Да! Да! Не удивляйся!..

Я шагнул к столу, взял с него лист, протянул Владимиру.

– Читай! Немецкая листовка. Вопросы потом, – и, круто повернувшись, вышел из кабинета.

Знаю, как Володя недоуменно рассматривал листовку. На одной стороне ее было крупно напечатано по-русски: «Пропуск». На другой – схема района полетов. На вытянутой петле реки – жирный крест, похожий на отметку места самолета, который ставят летчики на картах в полете.

«Русские летчики! Вы проиграли войну! Пора подумать о спасении! В новой Европе, которую мы строим по указанию великого фюрера, и для вас найдется место под солнцем наших побед. Пока не поздно – сдавайтесь в плен. Переходите или перелетайте к нам. Вам гарантируется жизнь, гуманное обращение и солидный пост в новой России…

В любой час светлого времени выходите на указанный ориентир на высоте 1000 метров. Выпустите шасси, встаньте в круг и ждите наших истребителей, которые заведут вас на посадку…

Одумайтесь, пока не поздно! Вся Европа и половина России в наших руках. Прекратите бессмысленное сопротивление. Иначе смерть! От нового чудо-оружия, которое мы скоро применим.

Немецкое командование».

Володя дочитывал листовку (или перечитывал), когда я вернулся.

– Ну, как, согласен? – прикрывая дверь, спросил.

Володя рассмеялся, пожал плечами.

– Если вы согласны, то мне ничего не остается, как согласиться…

– Отлично! Пойдешь со мной. Вылет завтра.

Достав карту из висевшего на стене планшета и расстелив ее, предложил:

– А теперь давай обмозгуем, как это лучше сделать. И уговор, – я погрозил пальцем, – чтоб ни одна живая душа не знала…

Вылетели под вечер, когда до захода солнца оставалось минут сорок, не больше. В этом тоже был расчет.

Стоял октябрь: сухой, теплый. Бабье лето необычно затянулось в этом году. Дни были солнечными, прозрачными, с густым голубым небом, с неслышно летающей в воздухе паутиной, с крепкими ароматами увядающих трав. Лиственные леса, подернутые багрянцем, облитые лучами закатного солнца, казалось, вспыхнули и горели ровным, нежарким огнем.

Володя сидел в носовой кабине. Вел визуальную ориентировку и был захвачен открывшейся красотой природы. Обычно он летал ночью, а днем отдыхал или готовился к полету. И теперь яркие разнообразные краски осени завладели им и отвлекали на какие-то секунды от дела.

– Володя! Уснул?.. Чем занимаешься?..

Он, услышав в наушниках мой голос, поспешно ответил:

– Да нет. Просто наблюдаю. Какая красота кругом. Вот бы описать!

Я рассмеялся.

– Тоже мне, писатель нашелся. Усиль-ка лучше наблюдение, осмотрительность. Скоро цель?..

– Через одиннадцать минут.

– То-то ж! Чтоб были вовремя над ней! А описывать будешь после победы!

– Будем! – уверенно ответил Володя. – Можете не беспокоиться. Днем летать – не ночью!..

Прошли над болотом, раскинувшимся серо-коричневой шкурой у линии фронта. Впереди заблестела петля реки.

– Снижаюсь! – скомандовал я. – Усилить наблюдение!..

Извиваясь, поблескивала под самолетом река. Стрелки высотомера замерли на цифре 1000 метров. Самолет вздрогнул. Послышался скрежет, щелчок – я выпустил шасси. Стрелка указателя скорости сползла до отметки 250.