Текст книги "В сложном полете"

Автор книги: Леонид Хомутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Папка пришел с работы в полдень. Забрав повестку, снова ушел на завод, где работал в парткоме.

Утро 24 июня я не забуду никогда. Мы с Владимиром встали рано, но папка с мамой уже были на ногах. Папка в начищенных до блеска хромовых сапогах, в темно-синих галифе, в белой нательной рубашке со вздернутыми до локтей рукавами брился перед настенным зеркалом.

Мама скорбно, по-старушечьи поджав губы, складывала в чемоданчик, лежавший на кровати, немудреные солдатские пожитки.

Завтракали спешно и молча. Так, как никогда прежде. Еще позавчера утром завтрак для нас был праздником, полным удовольствия и надежд. А сегодня, сейчас кусок хлеба не лез в рот. Приходилось его чуть ли не силой запихивать туда. Отхлебывая горячий чай мелкими глотками из блюдец, мы поглядывали на отца. Он пил из стакана, глядел прямо перед собой погруженный в свои думы…

Он первый решительно встал из-за стола, оправил гимнастерку и сломавшимся голосом сказал:

– Ну! Давайте прощаться!

От этих слов мама, словно подрубленная, откинулась вбок и, закрыв ладонями лицо, громко зарыдала.

– Не плачь, мамочка. Иди ко мне, – каким-то чужим голосом говорил отец.

Мама, мотая головой и размазывая по лицу слезы, поднялась со стула. Обняв ее и целуя в щеки, глаза, губы, он прерывисто говорил:

– Береги детей, себя… Жди меня…

Мы стояли вокруг, глядели на отца и моргали полными слез глазами. Потом он обнял Валю, поцеловал несколько раз, погладил по волосам: – Ну вот, Котинька. Никто теперь не назовет тебя так. Ведь я люблю тебя, а ты сердишься. Пока есть возможность, поступай в институт… Повернувшись к Владимиру, крепко прижал к себе, поцеловал в губы, заглянул в глаза:

– Ты старший сын. Если что… ты вместо меня. Заканчивай школу, а там видно будет… Только никуда не торопись.

Наконец, моя очередь:

– Маленький сынок! – Он обхватил мои щеки и, притиснув к себе, покрыл лицо садкими поцелуями. Я ощутил на щеке его слезы. И от этого тоже заревел. Как же так? Мой суровый, малоразговорчивый отец, у которого я ни разу в жизни не видел слез, сейчас плакал.

– Ты мое продолжение. Мое я. Не забывай никогда своего отца! – вздрагивал он, сильно-сильно тиская меня. Уже оторвавшись от меня и, вытирая носовым платком слезы, твердо сказал:

– Довольно реветь. Умойтесь. Чтоб на улице никто не видел слез. Только улыбки!..

Мы вышли из дому. Перегородив тротуар, бодро шагали вниз по Ленинской к военкомату. Впереди отец с матерью. Сзади на шаг мы: Валя, Владимир, я.

Папка, как и подобает командиру Красной Армии, в зеленой гимнастерке с белоснежной полоской свежего подворотничка, подтянутый, стройный, любо посмотреть!

Поглядывая на него, я невольно разбухал от гордости. Да! Именно такие, как он, раздавят фашистов, спасут Россию, родину!..

Прохожие на тротуарах, увидев нас, замедляли шаги. Некоторые останавливались, подолгу глядели вслед.

У белого здания военкомата толпа провожающих. Как же? Ведь командиры запаса самые первые из города уезжали в армию, а может, и сразу на фронт сражаться с фашистами.

Пройдя мимо расступившихся людей, вошли во двор. Тут было сравнительно свободно. Посредине группа уезжавших. Человек 20—30, не больше. Все в гимнастерках, в галифе, в поблескивающих сапогах.

– А вот и Петр Иванович! – чей-то возглас. – Иди к нам!..

Папка, подойдя к товарищам, поздоровался. Потом скрылся в дверях военкомата.

Около ворот, вдоль стен и заборов группами стояли семьи. Шумела толпа на улице. Во дворе было потише. Знакомые и незнакомые жены, матери, сестры негромко переговаривались, украдкой смахивая выкатившуюся слезу. Грустные, серьезные лица, точно на похоронах.

Посреди двора появились две зеленые, прямоугольные трехтонки.

Вышедший из здания сотрудник громко объявил:

– Товарищи командиры и члены семьи! Можете садиться в машины! Через несколько минут отправляемся!..

В кузов первыми сели женщины и дети. Потом залезли туда мы, мужчины. Места хватило на всех. Правда, было тесновато. Я присел в самом углу в стыке бортов. Пронзительно сигналя, трехтонки с ворчливым урчанием выбрались на улицу и, подпрыгивая на булыжниках, покатились вниз к Каменке.

Ветер зашумел в ушах. Порывом его с моей головы сорвало матросскую бескозырку. Она блином улетела за борт, упала ребром и колесом покатилась по мостовой. Кто-то из толпы, выбежав, поймал ее и замахал вслед. И, словно по команде, провожающие дружно замахали руками.

– Возвращайтесь с Победой! – донеслись крики. – Скорее! Ждем вас!..

На станции мы пробыли недолго. То ли не оказалось поезда, то ли по какой другой причине, но командиров запаса не увезли в этот день.

Не уехали они и на следующий, и 26-го. И каждое утро наша семья в полном составе дружно шагала в военкомат.

И вот настало 27 июня, когда, проснувшись часов в девять, я увидел, что нахожусь дома один. «Ушли и меня не взяли, – горестно размышлял я, сидя в кровати. – Но почему? А если я больше никогда не увижу своего папку?..»

Вскоре пришли старшие – мама, Валя, Владимир. Хмурые, печальные. На мои упреки мама устало ответила:

– Он запретил тебя будить. Поглядел, как сладко спишь, поцеловал и сказал: «Пусть спит, маленький сынок. И так эти дни вставал рано».

Так много раз провожая, я и не проводил своего отца…

5

В первые дни войны в нашем городе на воротах райисполкома наклеивались сводки Главного командования Красной Армии. Напечатанные на грубой коричнево-серой бумаге, они были заметны издалека. Около них всегда толпился народ. Тем более, что содержание их было тревожным и даже ошеломляющим. Затем вместо сводок появились сообщения Советского информбюро. Потом наклейки с ворот исчезли…

После отъезда отца горвоенкомат с утра и до вечера осаждали здоровенные парни со значками «ГТО» и «Ворошиловский стрелок» на груди, требуя зачисления их в армию и отправки на фронт… Что ж! Я их понимал. Каждому хотелось поколошматить фашистов. Будь я взрослым, я бы действовал так же!..

В эти же дни – конца июня, начала июля – начались массовые мобилизации в городе и районе. Пунктом сбора стала наша 6-я школа и прилегающая к ней пыльная, каменистая площадь. Гул, плач, выкрики, команды стояли здесь. Сотни крепких, здоровых мужчин выстраивались на площади в длинные колонны и под потрясающую мелодию марша «Прощанье славянки» отправлялись пешком на станцию. Толпы горожан и сельчан собирались у школы проводить в армию своих отцов и братьев. За все годы войны я не видел большего скопления людей, чем в те памятные дни.

Во главе колонны – духовой оркестр. За ним по 6—8 человек в шеренге мобилизованные. Колонна обычно растягивалась на километр-полтора. Голова ее, перейдя мост через Каменку, уже поднималась на Вороняцкую гору, а последние шеренги только еще трогались с места.

С узелками, сундучками, фанерными чемоданами, мешками в руках и за спиной устало шагали мужики, понурив головы. Почерневшие от многолетней работы на полях, с мозолистыми руками, вчерашние колхозники, комбайнеры, трактористы, кузнецы, рабочие сегодня становились солдатами и шли защищать Родину. Слитен и тяжел был их мерный шаг. Едким запахом пота несло от колонны. Серая пыль взвихривалась вверх.

По бокам колонны, по обочинам и тротуарам шли жены и матери призванных. Некоторые несли на руках грудных младенцев. Держась за длинные юбки и подолы платьев матерей, семенили дети постарше.

Мы – мальчуганы – шагали всегда вровень с головой колонны до самой станции. Рыдал оркестр, выводя «Прощанье», рыдал баритон Володи, четко и красиво ведя мелодию и выделяясь своим «голосом» из всех звуков. Рыдал альт неразлучного Павла Засыпкина, пришедшего в оркестр вслед за другом. Рыдали женщины, не стесняясь никого. То одна, то другая, обезумев от горя, падали в пыль дороги и катались в ней, крича и причитая, пока кто-нибудь не поднимал их.

А на станции мобилизованных уже ждали красные товарные вагоны. Паровоз, дважды пронзительно свистнув, тяжело с шипом трогал с места и, набирая плавно скорость, увозил новое пополнение Красной Армии подальше от дому…

По 3—5 колонн отправляли за день. Володя приходил домой поздно вечером. Усталый, осунувшийся, с распухшими, «выдавленными» мундштуком баритона губами…

В начале июля мы получили от отца первое письмо. С того дня до самого конца и даже после конца войны ждали их каждый день. Мама складывала письма в серую папку с надписью «Режим дошкольника» и хранила ее в ящике посудного шкафа.

Я часто, когда мне хотелось поговорить с отцом, доставал папку и читал письма по порядку.

3.07.41 г.

Здравствуйте, любимые мои мамочка, Валя, Вова и Ленечка! Сообщаю, что я благополучно прибыл в часть. Принял подразделение, с которым занимаюсь от раннего утра до позднего вечера, потому что этого требует известная вам обстановка.

Нахожусь в Угорске. Ну, а как вы живете? Самое главное, вы, ребятки, должны слушать мамочку и жить исключительно дружно, уважая друг друга. Сообщите, призваны или нет мои братья – Всеволод и Григорий?..

Ну не беспокойтесь, если придется драться с фашистскими бандитами, то постою грудью за наше социалистическое Отечество и за вас, моих любимых, чтоб жилось вам спокойно, радостно, счастливо.

Мой адрес: г. Угорск, главное почтовое отделение, п/я № 100/6.

Крепко, крепко целую, ваш папка П. Ушаков.

14.07.41 г.

Здравствуйте, родные!

Мамочка пишет, что работает дополнительно еще 2 часа, а Валя ходит на субботник. Это хорошо и нужно, так как ваш дополнительный труд еще больше укрепит обороноспособность нашей Родины. Ну, в отношении себя – так все по-старому. Занимаемся очень усиленно. Живу и здравствую как командир Рабоче-Крестьянской Красной Армии, как и полагается. А сейчас, родные мои, поздравляйте меня с наступившим 40 годом 12 июля с/г. В этот день вечером я хотел позвонить вам, но было занято.

Ваш папка П. Ушаков. От Лени жду письма.

31.07.41 г. 12 ч. ночи.

Привет вам, родные и любимые мои!

Только что приехал из длительной командировки. Благодарю за сообщение о Всеволоде, уехавшем на защиту нашего Отечества. Сходите к его семье, воодушевите и подбодрите их.

Что-то мало пишут мне сыночки. А очень хочется узнать, чем занимаются, что делают? Советую вам, ребятки, больше читать, писать, а то Ленечка написал очень плохо.

Ваш папка П. Ушаков.

13.08.41 г.

Валентина и Владимир, здравствуйте! От мамы я слышал, что вы часто гуляете до глубокой ночи, считая себя уже взрослыми. Это плохо! Вы должны понять, что сейчас время исключительно серьезное, развлекаться некогда. Помните, там – на Западе – наши любимые бойцы: братья, сестры, отцы – складывают головы в борьбе с озверелым фашизмом за наше Отечество, за вашу счастливую многолетнюю жизнь. Помня это, вы должны прилагать все свои молодые силы на изучение военного дела, на полезный труд без напоминаний. Не обижайтесь на мои слова, а гордитесь своим отцом, что и он участвует в обеспечении вашей счастливой жизни. Живите дружно, подавайте пример своим хорошим поведением другим мальчикам и девочкам.

Ваш папка Ушаков.

17.08.41 г.

Мои дорогие!

Ставлю вас в известность, что сегодня, 17 августа, в 6 ч. 40 минут я выбыл в Действующую армию.

Ну, милые мои, не беспокойтесь за мою судьбу, а гордитесь, что ваш папочка защищает свое родное Отечество. Живите скромно, работайте больше. Милые дети, готовьтесь сейчас в школу, восстанавливайте в памяти пройденный материал и учитесь только на отлично.

Вале нужно подумать о дальнейшей учебе в техникуме, институте или на курсах для получения специальности. О Всеволоде я ничего не знаю (куда он попал, на какой фронт?) и сильно беспокоюсь. Ну что ж! Будем надеяться, что после разгрома врага встретимся в счастливой и радостной обстановке вполне здоровыми.

Ну, милые мои, до свидания и прощайте.

Крепко целую, ваш П. Ушаков.

20.08.41 г.

Здравствуйте, дорогие!

Чем дальше уезжаю от вас, тем делается все скучнее и скучнее. Проехали уже Уфу, стоим на полустанке. Скоро двинемся на Куйбышев. Каждую свободную минутку норовлю вам написать.

Обо мне не беспокойтесь и плохо не думайте. Там, куда еду (в той обстановке) я уже бывал. Было это в 24 году, когда служил на Иранской границе. Одна из банд прорвалась к нам из-за кордона. Мы за ней гонялись больше недели, и вышло так, что не мы, а они заперли нас в ущелье… Что делать? Погибать?.. Дождались темна. И вот группа добровольцев (в том числе и я с пулеметом) всю ночь карабкалась на отвесные скалы и утром внезапно ударила в спину бандитам. И те, не выдержав двойного удара, побежали… И были разгромлены. Так будет и с Гитлером.

Мы выкарабкаемся и разгромим его.

Целую. Ваш папка. Рад бы дать адрес, да нет его.

26.08.41 г.

Привет вам, родные!

Пишу из далекой местности из Действующей армии. Жив, здоров. Интересно, как вы поживаете?.. Что потребуется от вас сделать для храбрых защитников Родины – не жалейте своих молодых сил. Я, находясь здесь, на фронте, буду гордиться вами. Будьте здоровы и не забывайте отца, еще больше поседевшего после одного случая, каких здесь много.

Мы здесь все бодрые, уверенные в Победе. Следите о наших действиях по газетам. Пишу из местечка Спас-Деменск очень быстро, так как некогда. Подробный адрес потом.

Ваш папка Ушаков.

…Война все глубже и глубже вторгалась в жизнь нашего города, хотя и удаленного на 4,5 тысячи километров от западных границ.

Всюду – на пустырях, в скверах, на огородах – рыли щели-бомбоубежища на случай налета германской авиации. Неподалеку от детсада № 2 по улице Ленина на пустыре щель рыли работницы сада во главе с мамой – заведующей.

Бомбоубежища и щели оборудовались не только в городе, но и в окрестных деревнях. И никому тогда в голову не приходило, что не сможет фашистская авиация достать Среднегорье из-за малого радиуса действия. Хотя кто знал, на что способны фашисты?.. Ведь мы же летали еще в 37 году через Северный полюс в Америку…

А фашистскую авиацию, ее действия и самолетный парк изучало все население, способное читать и слушать. Во всех общественных зданиях, кинотеатрах, библиотеках, учреждениях на стенах появились типографские плакаты с силуэтами немецких самолетов под разными ракурсами. С видами: в плане, сбоку, спереди, сзади. С краткими тактико-техническими данными по скорости, бомбовооружению, дальности полета, экипажу.

Мы с Володей часами простаивали около них с задранными вверх головами, изучая истребители: «Ме-109, 110», бомбардировщики: «юнкерс-87, 88», «хейнкель-111», транспортные: «юнкерс-52», «дорнье», разведчики: «хеншель-126», «фокке-вульф-189» – раму – и другие самолеты врага. Много говорилось и писалось тогда о дерзких действиях вражеских парашютистов и десантников, которые забрасывались в тылы наших войск, как в обычной своей форме, так и в форме советских милиционеров, сотрудников НКВД, бойцов и командиров Красной Армии. Плакаты с видами фашистских парашютистов спереди, сбоку, с их экипировкой и вооружением также висели всюду на стенах и призывали советских людей учиться истреблять их.

Особенно внимательно рассматривали мы плакат «Действия истребительного батальона по уничтожению десанта противника», состоявший из нескольких картинок.

…Самолеты врага показались на горизонте. Их засекли наши наблюдатели – посты ВНОС. Машины набиты десантниками, сидящими на скамьях по бортам. Вот подлетают к лесу. К нему по тревоге спешно прибывает истребительный батальон… Над лесной поляной выбрасывается десант. Бойцы – истребители в гражданской одежде, с винтовками со штыками, с гранатами на поясе окружают лес, поляну… Десантники опускаются на парашютах; с земли их расстреливают истребители. Тех фашистов, которые живыми достигли земли, берут в плен. Они с автоматами на груди, в серых комбинезонах, в ботинках на толстой подошве, легких шлемах… Автомат! Фашистов всегда рисуют с ними, а наших – с винтовками, как в гражданскую войну.

И наконец громом разнеслась по городу весть – самую большую 4-этажную недавно построенную школу № 3, что на трубном заводе, отдали под госпиталь. Уже прибыли первые эшелоны на станцию!.. Может, и наши есть среди раненых?.. Люди шли в госпиталь…

От папки письма приходят пока что регулярно. И одно другого интереснее…

2 сентября 1941 г.

Привет вам, родные и любимые мои!

Пишу с далекого Запада, где деремся с ненавистным кровожадным фашизмом, который мыслил молниеносным ударом поработить нашу свободолюбивую Родину. Но помните, мои родные деточки, что для вас – молодого поколения – мы, ваши отцы, братья, никогда не позволим этого несчастного порабощения, ибо наше дело правое и мы победим.

Ну, а теперь сообщите мне, как вы живете, слушаетесь ли мамочку, выполняете ли ее указания? Еще раз напоминаю вам и требую: быть выдержанными, честными, слушаться старших и беспрекословно выполнять указания мамочки. А ты, мамочка, сообщи мне, как учатся и как помогают тебе дети.

Не брезгуйте, ребятки, никакой черновой работой. Успехов вам в новом учебном году.

Ну, маленько о себе. Жив, здоров. Нахожусь на Смоленском направлении. Следите по газетам и по радио за нашими успехами. Чувствуем себя бодро и уверенно. Совместно с нами и население прифронтовой полосы так же бодро и уверено в Победе. Пошлите хотя бы маленькую вашу фотокарточку.

Крепко целую, ваш П. Ушаков.

Адрес: Полевая почта 196. Штаб дивизии. 4-й отдел.

С нетерпением жду ответа. Пишите, все и особенно маленький Леня.

3 сентября 1941 г.

Привет, дорогие мои Дашенька, Валенька, Вовочка и Ленечка! Вслед написанному письму от 2.09.41 г. пишу еще маленькое, так как переехал на другое место и в другое подразделение. Очень беспокоюсь о вас, так как продолжительное время не получаю ваших писем.

Мой адрес: П/почта 196, 141 батальон.

За нашими успехами следите по газетам и радио на Смоленском направлении. Пошлите конвертов.

15.09.41 г.

Здравствуйте, родные!

В «Правде» за позапрошлый день описаны боевые действия нашей части у гор. Е. Прошу прочитать и о своем отце. Моя рота и наш батальон первыми ворвались в город. Жив, здоров. Пишите чаще.

Ваш П. Ушаков.

21.09.41 г.

Привет вам, родные и любимые мои!

Вот уже больше 1,5 месяцев не получаю от вас писем. Беспокоюсь очень. Кроме того, очень неудобно, когда твои товарищи регулярно получают письма, а я нет, как будто нет родных. Пишите чаще.

Я жив, здоров. Пишу кратко, так как некогда, тороплюсь. За нашими успехами следите по газетам «Правда» и «Известия», где описано о городе Е. за первую половину сентября с/г. 2 часа ночи. Дождь, пишу на пеньке. Адрес: Действующая армия, полевая почта 196, 141 батальон.

Крепко целую, любящий вас папка П. Ушаков.

2 октября 1941 года отец послал последнее письмо домой. И было оно всего из четырех слов: тороплюсь, некогда, напишу потом.

Теперь я знаю – в этот день фашисты начали первое генеральное наступление на Москву. Город Е., о котором пишет отец, это город Ельня, где 6—12 сентября фашистам был нанесен контрудар и разгромлено 5 дивизий…

После последнего письма по истечении 2 месяцев решили написать в Москву. Оттуда пришел краткий, ничего не прояснивший ответ:

«…старший лейтенант Ушаков Петр Иванович в списках убитых, раненых и умерших от ран в госпиталях не числится…»

Так где же он?.. Выходит, либо погиб, но никто не видел его гибели и не подобрал труп. Либо находится в партизанах или еще где-нибудь, откуда невозможно сообщить. Разумеется, надеялись на последнее. Решили ждать, ждать и ждать…

Жить становилось все труднее и труднее. В магазинах через месяц-полтора с начала войны, как и предупреждал отец, исчезли все продукты и товары. На них ввели карточки. Полки стояли пустые и пыльные. Мне, как иждивенцу, давали 300 граммов хлеба. Магазины работали с перебоями. Около них всегда тянулись длинные очереди стариков и детей.

В обезлюдевшем было городе вдруг оказалось битком людей, как в переполненном автобусе. Гораздо больше, может раза в 2—3, чем до войны. Ежедневно на станцию прибывали эшелоны с эвакуированными, с заводским и прочим оборудованием. Коренное население, знавшее друг друга в лицо, растворилось в этом неиссякаемом людском потоке, как кусочек сахара в стакане горячего чая.

Только за осень к нам на кухню одну за другой вселили аж 3 семьи с Украины и Подмосковья. С наступлением ранних холодов возникла жгучая проблема с топливом. Ни угля, ни дров не было. Печки, печи, буржуйки топили торфом, а вернее сырой, едва тлевшей землей, выделявшей в большом количестве не тепло, а дым и угарный газ.

Но не голод и холод нам были страшны в то время, а страшны были бесконечные неудачи на фронте. Утром и вечером с жадностью и страхом и тайной надеждой на лучшее слушали сообщения Совинформбюро. Уже надоел хуже зубной боли наводящий страх и леденящий душу скорбный голос Левитана: «…после упорных, ожесточенных боев наши войска оставили город …нск». Потом о сдаче городов вообще сообщать перестали.

Как-то вечером, придя с работы и прослушав очередное сообщение о положении на фронтах, о переезде Советского правительства в Куйбышев, мама, тяжело вздохнув, спросила:

– Ну, ребята, как дальше-то жить будем?.. Если возьмут Москву, тогда немцы и к нам придут…

Мы с Володей молчали, ошарашенные неожиданным возможным исходом войны. Только, округлив глаза, испуганно глядели на нее.

– …меня тогда убьют, как коммуниста, а вас в рабов превратят…

– Ну, нет! – решительно заявил Володя, вскакивая со стула. – Уйдем в леса, будем партизанить и бить их, пока всех не перебьем! И ты с нами!

На другой день он сказал маме:

– Знаешь, не могу я в такое время учиться. Я пойду на завод, буду помогать папке…

Мама долго молчала, прежде чем ответить:

– Смотри, Володя. Я бы все же хотела, чтобы ты закончил 10-летку.

– Помнишь, папка наказывал: «В случае чего ты за меня…». А школу я окончу после войны. Даю слово…

И Владимир ушел на завод. А примерно через месяц поступила работать туда и мама.

– Тоже буду помогать папке, – сказала она, придя с работы в первый вечер. – Вот освою станок, буду делать снаряды…

Наступил декабрь. Странные передачи вело уже с неделю московское радио. Утром, днем и вечером – сплошные концерты легкой музыки. Редко-редко краткое сообщение о положении на фронтах – и опять легкая музыка. Наконец ранним утром числа 11—12-го мама закричала:

– Ребята! Победа! Наши наступают! Разбухали немца под Москвой! Слушайте! – И заплакала от радости.

«Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы! – взволнованно-радостно рокотал Левитан. – …Войска Калининского, Западного, Юго-Западного фронтов мощными ударами прорвали оборону противника… освобождены города…»

– Ур-р-ра-а! – соскочили мы с кроватей и запрыгали босиком на холодном как лед полу. – Наконец-то мы победили! Теперь главное не давать им опомниться и гнать до самого Берлина!..

Зима 41-го года была многоснежной, суровой, с трескучими, жестокими, как бои, морозами до минус 40—45 градусов.

Мы радовались этому. Пусть фашисты, как тараканы, замерзнут в русских полях.

Однажды Володя пришел с работы веселый. Вытащив из кармана замасленной телогрейки вчетверо сложенную газету, блестя глазами, возбужденно сказал:

– Вот и мой вклад в Победу под Москвой!.. Читайте!..

И подал мне «Синарский рабочий». На второй странице я увидел очерк «Возмужание». Я с радостью и гордостью смотрел на брата. Любовался им – стройным, симпатичным, самым красивым в нашей семье.

…Как-то Владимир прибежал с работы сияющий. Потирая руки, выпалил:

– Сейчас были в военкомате на приписке. Оказывается, в Шантарске есть училище дальнебомбардировочной авиации. Учатся всего полгода по сокращенной программе. Вот бы туда попасть!.. Наверняка, на фронте летают к партизанам, да в глубокие тылы!..

– Тебе рано еще, полтора года надо ждать.

– А можно и не ждать! – загадочно улыбался Володя. – Можно!

Я думал, он шутит, да и, честно говоря, сам не прочь был удрать на фронт.

…В тот день он пришел с завода раньше обычного и с порога закричал:

– Все! Еду в училище! А осенью на фронт, помогать папке! А заодно его, может, найду!..

11 марта 1942 года мы его провожали.

Мама плакала. Володя, немного растерянный, обнимал ее, успокаивал. Шутил и одновременно говорил серьезно:

– Не плачь. Я тебе Гитлера в мешке привезу.

– Володя, – с укором сказала она, качая головой, – я не переживу, если убьют тебя. Хватит с нас папки!.. Ты-то куда торопишься? На смерть! Себя не жалеешь, так меня хоть пожалей!

– Ну и пусть. Уж как повезет. Лучше за нужное, доброе дело погибнуть, чем в постели от болезни или старости. Я должен быть на фронте!

А потом были его письма из училища и с фронта. Треугольнички…

6

БОРИС УШАКОВ

В дверь постучали, и в комнату вошел Павел Ильич. Я поднялся навстречу.

– А помните, Павел Ильич, о вас с дядей Владимиром в «Синарском рабочем» был очерк «Возмужание»?

– А как же! Эту газету повсюду вожу с собой.

Он присел к столу, открыл объемистый штурманский портфель, порылся в нем и, вытащив пожелтевшую газету, протянул:

– Вот она! Читай! А я соображу ужин…

«…Володю приняли в механический цех. Более месяца охочий к работе паренек учился у слесаря Соболева, приглядывался, запоминал все его движения у верстака. Потом Соболева призвали в армию. В цехе только он один умел делать настоящие клещи «бака». Начальник всполошился:

– «Плакали» наши клещи! Никто их не сделает. На таких, как Володька, надежды мало.

Володя тогда промолчал, скрыл обиду. Но в душе подумал: «За мальчика считают. Посмотрим!». Он оставался после работы и долго возился у верстака, что-то мастерил тайком. А через неделю пришел к начальнику цеха и гордо сказал:

– Клещи не будут «плакать»… Я научился их делать, – и он показал удивленному начальнику новые клещи – блестящие, гладко отшлифованные, как у Соболева.

Так Володя сдал экзамен на слесаря. Он сам научился делать также изящные люстры, острые ножи, красивые шарниры, молотки, грабли.

Есть у Володи одногодок, задушевный друг Паша Засыпкин. Их верстаки стоят рядом. Однажды Паша поленился, норму не выполнил. Володя вскипел:

– Твой отец тоже на фронте, а ты так ему помогаешь?!.

Они поссорились. И неизвестно – сколько бы ссора продолжалась. Но случилось так, что мастер дал им одинаковую работу – изготовлять саперные лопаты. Сменная норма – 50 штук. Володя и Паша молча взялись за дело. Вечером оказалось – Паша сделал 65 лопат, а Володя только 60.

– Вот здорово?! – воскликнул Володя. – Ну завтра я дам больше!..

Началось молчаливое соревнование. Темпы нарастали. Перевес был переменным. В канун 24-й годовщины Красной Армии оба сделали по 100 лопат, вдвое перевыполнив норму. Дружба была восстановлена.

Недавно комсомольцы завода избрали Володю своим вожаком, а начальник цеха назначил его бригадиром фронтовой молодежной бригады…»

…Мы с Павлом Ильичом сидели до глубокой ночи и не могли наговориться. (Благо, завтра был выходной). Уже перед сном Павел Ильич достал из своего объемистого портфеля толстую коричневую тетрадку.

– Здесь все, что я собрал о Володе, будучи на фронте. Часть – по его собственным рассказам, часть – мои наблюдения, часть – рассказы его боевых друзей, и в первую очередь Вадова, с которым он больше всего летал. Раз ты пишешь и печатаешься – дарю, тебе она нужнее. Но чур! условие. Издай хорошую книгу о дяде. Сам знаешь, он заслужил…

С утра я с волнением читал «Записки о моем погибшем друге…»

7

ВЛАДИМИР УШАКОВ

С Вадовым Виктором Викторовичем я познакомился случайно, в зачетном самостоятельном полете.

Было это осенью, тоскливым серым утром, когда на стоянке полка полным ходом шла предполетная подготовка. Уже были подвешены бомбы, а навигационное оборудование проверено под током, парашюты заряжены и разложены по рабочим местам в кабинах, когда около самолета в сопровождении командира и штурмана корабля появился незнакомый майор. Невысокого роста, кряжистый, с широкой, как лопата, и черной, как головешка, бородой. Из-под густых насупленных бровей небольшие темно-карие с синеватыми белками глаза смотрели почему-то настороженно и недоверчиво.

– Замкомандира полка! Замкомандира полка! – пронеслось по экипажу.

Мы спешно построились в шеренгу и, повернув головы в сторону майора, «ели» начальство глазами.

– Техсоставу продолжать готовить матчасть, летному и курсантам остаться! – приказал майор.

Вплотную подойдя к остаткам шеренги, окинув нас взглядом, неожиданно спросил:

– Кто курсант Ушаков?

– Я! – ответил я удивленно.

– Слышал, что вы отлично учитесь и отлично летаете. Так?..

Я молчал, не зная, что и сказать. Только хлопал глазами, да краснел.

– Так вот, я полечу с вами. Проверю, – после затянувшейся паузы добавил майор.

Ошарашенный, я забрался в кабину на свое рабочее место. И почему такая честь? Мало ли других курсантов-отличников?.. Откуда такая информация обо мне?.. И для чего?.. Главное, лишь бы погода не подвела, хотя и обещали высокую облачность. Ну, а если в ней придется лететь, тогда работать с левым РПК^[9]. Он точно пеленгует… В общем, не тушеваться. Спокойствие и еще раз спокойствие! Работать так, будто лечу со своим командиром, а не с начальством…

Мы взлетели вторыми, точно выдержав 10-минутный временной интервал. Как всегда, я быстро настроил радиполукомпас на ШВРС^[10], дал курс на ИПМ и принялся вести ориентировку.

К огорчению, вел не долго: белыми рваными тряпками замелькали обрывки облачности, закрывая город и мачту ШВРС, к которой мы шли. Если бы летел со своим командиром, нас бы, наверняка, завернули на посадку. А тут никаких команд. Топайте по маршруту, как запланировано.

Когда стрелка отбила проход ШВРС, доложил Вадову об этом и дал команду «разворот».

– Хорошо, – отозвался командир. – Докладывайте мне подробнее о своей работе. Идти, возможно, придется в облаках. Будьте бдительны. Я тоже буду вести счисление пути.

– Курс на первый этап 125 градусов. Снос минус 5. Высота по прибору 1800, скорость 300. Время прибытия на первый поворотный 11.31.

– Хорошо, вновь отозвался Вадов, вводя машину в крен. – Только курс надо было дать перед ИПМ до разворота, а не после, товарищ курсант.

– Слушаюсь! – ответил.

…Пока есть время – 7 минут контрольного этапа, решил рассчитать курс на 2-й и 3-й этапы. Как правило, ветер в облаках устойчив, поэтому не зряшную работу сделаю.

Когда окончил расчеты и записал их в БЖ (так зовем сокращенно бортовой журнал), посмотрел вниз. А вдруг да землю увижу?.. Но там… сплошная простокваша. Все белым-бело – никакого просвета. Что ж! Сядем на РПК и не слезем с него до тех пор, пока не приземлимся.

Покрутив ручки, снял ОРК – отсчет радиополукомпаса. Потом настроил его на боковую радиостанцию и тоже снял отсчет. Через минуту прокладывал пеленги, и когда закончил – удивился: место самолета получил слева от линии заданного пути в 15 километрах.