Текст книги "В сложном полете"

Автор книги: Леонид Хомутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

– Видишь, каким молодцом стал! И мне легче будет! – улыбнулся Вадов, вытирая пот со лба.

Я попытался улыбнуться в ответ, но вместо улыбки получилась гримаса. Взялся за капот, тот весил тонну, а может, и больше. Меня охватила ярость и злость. «Да неужели я такой слабый? Мы сделаем полосу, чего бы это ни стоило! Снег держит нас!.. Снег – фашист! Он должен быть сметен! И будет сметен!»

Я работал с остервенением, ничего не видя, кроме снега.

«Снег! Проклятый снег!..» Выпрямился. «Всюду, кругом он. Лес куда-то исчез. И его, видно, завалил снег? Странно, но где берег?.. Самолет? Что? Все засыпало снегом?» Я испугался. «Как же? Как мы полетим домой? На чем? Как выберемся отсюда?» Поглядел вверх. «Что же это такое? И там снег! Все бело… Солнце засыпало?! Нет его!»

Опять осмотрелся. Снег надвигался со всех сторон. Снова взглянул вверх. Дыхание захватило. Громадный пласт снега падал на меня. Сейчас раздавит!

– Снег! – в ужасе закричал и закрыл голову руками.

Снег обрушился. Сшиб с ног. В глазах потемнело…

В ушах что-то жужжало. Назойливо, нудно. Иногда затихало. Жужжанье становилось громче, перешло в рокот. Я открыл глаза. Огляделся… Сижу в самолете рядом… с кем это? С отцом!?..

Помотал головой, словно стряхивая остатки сна… Нет, с Вадовым.

Холодно светились стрелки и шкалы приборов. За бортом темно. По черному полю неба, прыгая из облака в облако, горящим клубком катилась луна, обрамленная голубоватой каемкой, точно воротником. В просветы между облаками выскакивали звезды. Самолет рулил. Я привстал, уселся в кресле поудобней.

– Очнулся? Как себя чувствуешь? – повернулся ко мне Вадов.

– Нормально, только голова гудит.

– Это мотор гудит.

– Вы всю полосу очистили?

– Всю. Сейчас опять взлетаем. Хоть бы уж взлететь! Впереди и вдали что-то горело.

– Что там? – забеспокоился я.

– Это я зажег костер, чтобы выдерживать направление…

Самолет затрясло. Потом он запрыгал, как телега во время быстрой езды по неровной дороге. И каждый раз в момент отрыва нестерпимо хотелось рвануть ручку шасси вверх, без команды Вадова.

Оглушительно, со звоном гудел мотор. Все быстрей и быстрей мчался бомбардировщик. 110!.. 120!.. 130!.. 140!.. Ну! Еще 10—15 километров… Упершись ногами в левую педаль, а лопатками в спинку кресла, вытянувшись над сиденьем, Вадов дрожал от напряжения каждым мускулом, каждой клеткой тела.

– Жми левую! – с гримасой боли на лице прохрипел он.

145!.. 150!.. Вот уже скорость достигла почти взлетной! Если сейчас не взлететь, придется взорвать машину, а самим – к партизанам. Сейчас или никогда! Огонь костра на берегу рядом. И вот уже в который раз самолет оторвался ото льда.

– Шасси! – чужим от напряжения голосом крикнул Вадов и не успел закрыть рот, как самолет вновь повалился вниз.

«Ну вот и все!» – подумал я и сжался в комок.

И тут – то ли из-за сильного порыва ветра, то ли из-за своевременно убравшихся шасси – самолет подпрыгнул и, едва не врезавшись в верхушки деревьев, пронесся над ними.

11

Свыше месяца провалялся Володя в госпитале с крупозным воспалением легких. После выписки по состоянию здоровья ему дали краткосрочный отпуск домой.

Проезжая Казань, с вокзала он телеграфировал матери о своем приезде…

На станцию Синарская поезд пришел поздно вечером.

Володя, стоя в тамбуре вагона, вглядывался в замерзшее окно. Во льду стекла теплом дыхания выдувал маленький глазок, похожий на прорубь и снова припадал к нему.

За окном стояла ночь, покрывшая чернильным раствором все живое и неживое кругом.

В воспаленном мозгу кипели разные мысли. И среди них – главная – встретят ли родные: мама, Валя, Леня… Дошла ли до них телеграмма?.. Если получили – обязательно встретят…

Он вглядывался в темень, пытаясь определить, где едет. Но это было почти невозможно. Мелькали какие-то заборы, приземистые склады, еле освещенные окна. Желтым неярким бликом проплыл станционный фонарь. Володя открыл дверь, когда поезд еще не остановился. В тамбур ворвались клубы пара, шум и вой ветра, грохот и перестук колес, протяжные гудки станционных паровозов. Запахло угольной гарью, бодрящей морозной свежестью, едким паровозным дымком, душистой смолой.

Держась за поручень, высунул голову, вглядываясь в полутемный безлюдный перрон. Тоскливо сжалось сердце, захолодело в груди. Ни единой души… А может, в кассовом зале дожидаются?..

Владимир, соскочив с обмерзлого приступка, огляделся. Поддернув за спиной вещевой мешок, зашагал неторопливо по заснеженному перрону.

Переливчатыми россыпями звезд сиял над головой провал неба. На северо-востоке над самым горизонтом разрезанным спелым арбузом всходила луна.

– Володя-я?! – от угла палисадника черным шариком катилась навстречу мальчишечья фигурка. – Володя-я?! Володька-а?!.

«Ленька?!.. Он, чертенок!» – вздрогнул Владимир, убыстряя шаг.

– Я-я! – и сам не заметил, как побежал.

Из-за угла выскочила еще одна фигура покрупней, за ней – третья.

– Володя-я! – кричал Ленька, подбегая и бросаясь брату на шею. – Мама! Валя! Он! Он! Целый!..

Сбоку подлетела сестра. Ткнулась в щеку, мазнула слезами. Задыхаясь, путаясь в длинных полах Владимирова зимнего пальто, подбежала мать.

– Володюшка! – выдохнула едва и повалилась на грудь.

Когда, наконец, улеглось волнение первых минут встречи, Леня, выбрав момент, нетерпеливо спросил:

– Орден привез? Покажи!..

– Успеешь, – улыбнулся Владимир, – дома насмотришься…

– Ну, покажи-и, – запросил Леонид.

– Отстань ты от него! – возмутилась мать. – Пойдемте лучше в зал, в тепло, к свету. Переждем там до утра…

– А почему не домой? – удивился Владимир.

– Через пустырь надо идти-то, Володя, ты ведь знашь?..

– Ну и что?..

– А там бандиты и хулиганье разное людей почти кажну ночь раздевают. Развелось их у нас в последнё время много. Страшно на улицу выдти.

Леня со смущением, даже конфузом, а в душе и с надеждой, глядел на брата. Как же так? Он ведь летчик, герой?! Без страха бьет фашистов где-то далеко-далеко на фронте!.. Даже в самой Германии! А тут дома неужели испугается каких-то жуликов, бандитов?.. Пусть даже вооруженных финками?..

– Не бойся, мама. Идемте домой, – улыбнулся Владимир и обнял ее за плечи.

– Нет, правда, Володя, – забеспокоилась сестра, – не только раздевают, а убивают проклятые!..

– Да не беспокойтесь, пожалуйста! Идемте домой! А для бандитов у меня кое-что найдется, – и Владимир выразительно похлопал по нагрудному карману куртки.

– Конечно! – засиял в восторге Ленька. – Да и без пистолета мы бы пошли, не испугались. Нас ведь вон сколько?! Правда, Вовка?..

– Правда! Правда! – засмеялся Владимир и надвинул брату шапку на самые глаза.

– Ты наскоко приехал-то?..

– На неделю.

– Ой, как мало?! Мы думали, на месяц!..

– Вот люди! Целую неделю дома! Радоваться надо! А им все мало…

– Да радуемся, радуемся, Володя. Хотелось бы, подоле чтобы побыл дома, – заверила мать.

…По дороге, оглядывая сына, она заботливо спрашивала:

– Ты не замерз, Володя?.. Приехал в какой-то одеже. Не пойму… Холодна, наверно?

– Наоборот, мама, – смеялся Владимир. – Это же летное обмундирование! Самое теплое! Куртка-то на меху! Унты! Хоть на полюсе живи! Спасибо командиру – позаботился!.. Вот человек!.. Побольше бы таких!..

– А мы тебя в шинели в погонах и сапогах ждали! – забегая вперед и оборачиваясь, протараторил Ленька. Он никак не мог найти себе места рядом с братом, по бокам которого шли мать с сестрой. И всю дорогу то шел позади их, то бежал впереди, путаясь у старших в ногах.

– Они у тебя есть?

– А как же!

– А где?

– В полку остались…

– Эх, жаль!

– Почему?..

– Погоны хотелось на тебе посмотреть…

– Домой придешь – увидишь на гимнастерке.

– Ой, правда?! – запрыгал козленком Ленька.

– Ну, конечно! – старшие дружно расхохотались.

Никто из Ушаковых и не заметил, как прошли страшный пустырь, тянувшийся от самой станции. Вышли на Вороняцкую гору, с которой едва просматривался лежащий внизу уступами ночной город. Редкие огни сиротливо виднелись вдали…

Вышли на улицу Ленина, подошли к знакомому дому, в дальней половине которого жили остатки семьи Ушаковых.

– Володя, нас ведь уплотнили, помнишь?.. С осени сорок первого на кухне у нас живет Мария Тучинская из Новоград-Волынска с двумя ребятишками – Ривечкой и Гришей… А мы живем в комнате.

– Места-то хватает?!

– Хватает, Валя-то в Свердловске учится, а нам вдвоем с Леней много ли надо?..

– Ну вот, наконец-то я дома! – переступив порог, громко проговорил Владимир, снимая вещмешок с плеч и осматриваясь.

Ничего не изменилось здесь со дня отъезда. Два окна, занавешенные задергушками. В простенке между ними – прямоугольный стол со стульями. Справа в углу – тумбочка с цветком. Слева – коричневый посудный шкаф. Ближе к дверям у стен – кровати. Слева – круглая печка-голландка.

– Что-то землей да болотом пахнет? – раздувая ноздри и принюхиваясь, прошел к печке он.

– Торфом, Володя… Топим-то им. А он плохой – одна земля – вот и пахнет… Да ты раздевайся! У нас сегодня натоплено. Леня постарался для тебя. Или руки греешь?.. Подкрутив побольше фитиль лампы-пятилинейки, мать бросилась к нему.

– Дай помогу тебе?..

– Что ты? Что ты, мама? Я ведь с фронта приехал, а ты все считаешь меня маленьким…

Ленька, успевший раздеться быстрее всех, не отходил от брата. И когда тот, повесив куртку, повернулся – Леня, округлив глаза, ахнул от восторга:

– Во-о-от это-о да-а! Уже старший лейтенант?! Мама! Валя! Глядите! И не написал даже!..

Владимир, порозовев, отвечал солидно:

– Не все же писать?.. И так обо всем сообщаю.

– А орден-то какой?! Первый раз так близко вижу!.. Красного Знамени!.. Вот оно, знамя-то развеватся, – Леня погладил его пальцем. – А медаль-то?.. За отвагу! – прочитал.

– Леня! Да отстань ты от него? Садись вот за стол ужинать. Завтра медалей-то наглядишься.

И снова Ленька ахал, усаживаясь с братом и потирая руки от удовольствия.

– О-о! Да сегодня у нас настоящий пир! На весь мир! Жаркое из крови! Тарелка форшмака!^[16] Вареная картошка! И хлеба по целому кусищу! Мама, где это ты достала?..

Та улыбалась довольно.

– Крови на бойне у мясников выпросила. Форшмаку – девки с пищекомбинату принесли, как узнали, что сын с фронта едет. Картошки своей еще немного есть. А хлеб сэкономила…

– И мне ничего не сказала? – с укором проговорил Ленька, фыркая и отодвигая взятый кусок. – Я-то не экономил!..

– Тебе и не надо. Ты ведь растешь! И так 300 граммов получаешь!

– А ты 600?! И по 12—14 часов на заводе работаешь!..

– Давайте лучше ужинать. Ешь, Володя, ешь! – Проголодался с дороги-то…

Мать подвинула чугунную сковородку ближе к нему. Застучали ложки. Отправляя в рот буро-коричневую рассыпчатую кровь, Ленька не умолкал.

Владимир, в отличие от родных, ел неторопливо, будто не хотел. Те в свою очередь старались равняться по нему, поочередно приговаривая:

– Да ешь ты, ешь! Не жди нас… Поправляйся! Мы ведь хорошо живем супротив людей-то. Вот только нынче картошка подвела. Плохая родилась. И то не беспокойся – проживем! Скоро корова отелится.

Мать внимательно вглядывалась в сына. И он это был и не он… К родным и милым чертам, которые она всегда помнила и которые видела сейчас, прибавились новые, какие-то чужие, делавшие его строже, грубее, старше.

От носа ко рту спустились две резкие, глубокие складки. Посреди лба, деля его пополам, протянулась длинная продольная борозда. Худая, свободно болтавшаяся в вороте гимнастерки мальчишечья шея, вызывая жалость, щемяще саднила сердце. И волосы, густые русые волосы, вроде бы были совсем не такими, как прежде. Или это ей показалось при неверном и неровном свете керосинки. А какими-то очень уж светло-блестящими…

– Наклони-ко голову-то, Володя…

Тревога мелькнула в глазах Владимира.

– Да зачем тебе? – вставая, отвечал он. – Голова как голова. Видишь, целая и на плечах! А это сейчас главное!..

Он сходил за рюкзаком и, усевшись на место, принялся его развязывать.

– Вот лучше поглядите, что я привез… Нарочно не показывал – хотел узнать, что едите.

– Да, Володюшка! – выкриком вдруг перебила его мать. – Зубы-то не заговаривай! Ты ведь совсем седехонек стал?

Она, уронив голову на стол, зарыдала. К ней, успокаивая, склонилась Валя.

– Ну, мама? Так нечестно! Надо радоваться, что сын приехал! Домой! В отпуск! Живой! Здоровый!.. А ты плачешь?..

– Да какой же ты здоровой? – подняв голову, сквозь слезы проговорила мать. – Одна кожа, да кости!.. Шея вон, как нога в широкушшом валенке болтатся?!.

Так, мама, война-то никого не красит! – возразил Владимир. – Ты вон сама-то седая!.. А мы там не в пешки играем, а воюем не на жизнь, а на смерть!..

Ленька, с засунутой в рот ложкой, испуганно глядел на брата.

– Все, Володя! Больше не буду реветь! – вытирая слезы, заверила она. – Ты только не волнуйся! Будь проклят этот Гитлер!.. И что ему от нас надо стало?.. Нарушил всю жизнь!.. Да чтоб он сдох быстрей!..

– Ну, показывай, что ты там привез? – не выдержав, шепотом спросил Ленька.

– Глядите! – заулыбался Владимир и, вытащив из мешка огромную банку свиной тушенки, поставил на стол.

– О-о! – начал было Ленька.

– Глядите! – и вслед за первой вытащил еще несколько банок.

– А-а!..

Потом достал увесистые пачки пшенного и горохового концентрата, несколько булок серого и белого хлеба, фляжку спирта и, наконец, плитки шоколада.

Ленька буквально ревел от восторга, меняя о-о! на а-а! и наоборот. Смеялась радостно Валя, улыбалась довольно мать, качая головой.

– Володя? Где ты все это достал? – удивленно-испуганно спросила она.

– Паек за отпуск выдали, да ребята надавали. Знаешь, какие у нас мировецкие ребята в полку?.. Если бы все привезти, что они натащили, то десять мешков бы потребовалось!.. А командиры какие?!. Останин! Вадов! Панкратов!.. Выпьем по рюмочке в честь моего приезда? – открывая фляжку, предложил он.

– Выпьем! – живо откликнулся Ленька – Сейчас достану рюмки.

– Стоит ли, Володя? Мы ведь отвыкли… С 41-го не пили…

– Ну по одной? За наше здоровье, за нашу победу!..

– Ну уж токо по одной. А остальной спирт отдал бы мне, сынок? Я бы на него воз сена корове достала… На зиму бы хватило…

– Бери, конечно. Знал бы, так больше привез…

– И на том спасибо! Сейчас за спирт что угодно достать можно. Пробивней денег!..

Владимир, мать и Валя выпили. Ленька, наблюдая за ними, от души хохотал. Его уж очень развеселил вид матери и сестры, когда они, глотнув обжигающей жидкости, замерли с открытыми ртами и выпученными, застекленелыми глазами. А потом, не произнеся ни слова, судорожно глотали воздух, словно рыбы, выброшенные на берег.

– Ой! Ей! Ей! Сколь он зол?! – махала руками мать и вытерла тылом ладони выступившие слезы. – Так и палит, так и жгет проклятый, будто горящую головешку проглотила…

Насилу закусив и кое-как придя в себя, она умоляюще говорила:

– Володя, ты уж ради бога не пей там. А то, не приведи господи, научишься, привыкнешь, алкоголиком станешь…

– Что ты? Что ты, мама? Нам после боевых вылетов положено по 100 граммов, так я всегда отдаю свою норму ребятам. Они смеются надо мной за это. Маменькиным сынком называют…

– Ну и пусть! А ты не пей!..

– Володя, а ты летал к партизанам? – спросила сестра.

– Летал…

– Про папку там не спрашивал? Не искал?..

– Конечно, спрашивал, но разве найдешь?.. Там народу тоже много. Да и во всех отрядах надо побывать, а это невозможно…

Молчали. Только Леня продолжал стучать ложкой, уплетая тушенку.

– Вот бы приехал он сейчас, заходит домой, а вся семья в сборе. Вот было бы радости! – вытирая слезы, говорила мать.

– Да-а, пропал наш папка, – вздыхала Валя, горестно покачивая головой.

– Да хватит вам реветь! Вернется он! Я знаю! Вот увидите! – возмущался Ленька, оглядывая родных. – Ешьте лучше мясо! А то все съем!.. Просто не верится, что такую вкуснятину до войны ели каждый день!.. Ох и жили же тогда?! А казалось, плохо?!.

…Легли спать далеко за полночь.

Под самое утро сквозь сон Владимир услышал, как мать наказывала семье:

– Ему надо поправляться после болезни. Не смейте есть его продукты. Говорите, что не хотите, или старайтесь не быть дома во время его завтрака, обеда иль ужина.

Владимир, не открывая глаз, предупредил:

– Мама, если так будете делать, я завтра же уеду обратно на фронт. Поняла?..

– Поняла, – упавшим голосом тихо ответила она.

– Куда так рано?

– Леня в школу, Валя к корове, а я на завод. Сёдни отпрошусь пораньше… А может, ради тебя и отпуск на недельку дадут…

Владимир проснулся около полудня, когда Ленька вернулся уже из школы. Нахлобучив шлем, утонув в унтах и меховой куртке, он важно расхаживал по комнате, приговаривая:

– Что ж! Можно в такой одежде летать! Можно бить фрицев! И меня так одень, так я бы показал им!

– Послушай, гроза фашистов! – вылезая из-под одеяла, сказал Владимир. – Отдай мне брюки и унты, а сам займись печкой!

– А тебя в школу приглашают! – остановился Ленька, «пинком» скидывая с ног унты.

– Кто?!

– Твои учителя и одноклассники!

– А откуда они узнали о моем приезде?

– От меня. А теперь расскажи, за что получил вот этот орден и медаль?

Ленька, распахнув куртку, потряс наградами перед носом Владимира.

– Нет, об этом вечером, когда лягем спать. А сейчас отдай гимнастерку и расскажи про знакомых ребят. Кто, где и чем занимается?..

– А кто тебя интересует?

– Пашка Засыпкин где?

– По твоим стопам пошел. Добровольцем в штурманское училище.

– Молодец! Умыться-то в кухне?..

– Да.

Братья вышли из комнаты.

– А Мишка Мирон где?.. В армии? – фыркал под умывальником Владимир.

– Ну да?! Пойдет он туда?! Там же убить могут?!. Дома у матери под юбкой сидит!..

– Как?! Он же с 24-го года?!..

– Был когда-то!.. Мать ему где-то достала метрики, так он теперь с 27-го!

– Вот подлец!

– Ты, чтобы попасть на фронт, год себе прибавил! Он, чтобы не попасть, три убавил!..

– Подлец! Увижу – в глаза плюну!..

Раздавшийся стук в дверь прервал разговор братьев.

– Да! Да! – метнулся Владимир в комнату. За ним Ленька с полотенцем в руках.

– Гимнастерку! – выхватывая полотенце, скомандовал Владимир.

Брат услужливо подал ее. Владимир едва успел подпоясаться ремнем, когда в комнату несмело вошли Галька Короткова и Светка Вольская. Остановились на пороге.

– Здравствуйте! С приездом, Володя!..

Короткова – крупная брюнетка, приветливо улыбаясь, смело уставилась на Владимира своими «мохнатыми» глазами.

Света – беленькая, аккуратненькая, слегка порозовев, стояла потупившись. Трепещущие веки, да полуоткрытые вздрагивающие губы еще больше выдавали ее душевное состояние.

– Здравствуйте! – как-то несмело ответил Владимир и тоже смутился.

– О-о! Поздравляем тебя, Вовочка, с боевыми наградами и желаем заслужить их еще больше!..

– Спасибо!.. Вы проходите.

– Нет, мы ненадолго. По поручению школы и особенно нашего 10-го класса приглашаем тебя, Володя, завтра на вечер, посвященный Дню Красной Армии.

– Спасибо, но вы проходите. Ведь не ругаться же пришли?..

– Идем, Светка! – Галина, дернув ее за руку, прошла к столу. За ней Света. Присела неслышно на краешек венского стула. Вскинула голову и так доверчиво, ясно взглянула на хозяина, что тот невольно почувствовал тепло ее глаз.

– Какие у вас новости? Как поживают ребята?..

– Господи?! Да какие у нас ребята? – безнадежно махнула рукой Галина. – Кто сам в армию ушел, кого забрали, кто на завод, кто уехал! Полтора парня на весь класс осталось, и те калеки! А было шестнадцать!..

Света умоляюще взглянула на Галину, потом, отвернувшись, опять залилась краской.

– Правда! Правда, Вовка! – влез в разговор Ленька, примостившись на коленках на стуле и облокотившись на стол. – У нас в классе и то бросили учиться Ленька Волков, Гришка Терентьев, Петька Дегтярев!..

Приход матери и сестры прервал этот разговор. Девушки встали чуть сконфуженные, засобирались домой. Уже в дверях Короткова сказала:

– Дарья Яковлевна! Валентина Петровна! Вы хотя бы раз зашли к нам. Мама часто вспоминает вас и нахвалиться не может.

– Да? А я и не знала?! – по простоте душевной удивленно ответила мать.

Света аленькая, как утренняя зорька, из-за плеча подруги еще раз насмелилась прямо взглянуть в глаза Владимиру и тут же вышла из комнаты.

– А мне отпуск тоже дали, Володя! – обрадованно сообщила мать, когда закрылась дверь за девчонками. – Раз у тебя сын герой, с фронта приехал, то будь пока дома, а мы за тебя и за себя сработам, – сказало начальство и девки по бригаде…

В этот день, как и в последующие, до самого позднего вечера в гости к Ушаковым шли женщины-солдатки, знакомые и незнакомые, прослышавшие о приезде сына-фронтовика. И почти все с одним вопросом: «А не видал ли там, на фронте, моего мужа, сына или брата?.. Чё-то давно нет писем от него…»

Владимир отрицательно качал головой, с неохотой произнося, точно смертный приговор, краткое «нет», и видел, как скорбно суровели искрившиеся надеждой глаза, как испарялись радость и тепло из них, как заволакивало их безысходной тоской и болью.

В такие мгновенья он отворачивался и чувствовал себя виноватым в том, что доставил человеку огорченье. А некоторые ни о чем не спрашивали и на вопрос: «Вы к кому?» – отвечали откровенно:

– Да вот зашли на минутку на вас поглядеть, да чужому счастью порадоваться…

Средняя школа № 4 – на крутом, обрывистом берегу Каменки. Белая, двухэтажная с большими квадратными глазницами окон, она возвышается над серыми бревенчатыми домишками окраин и похожа на пароход. Ночью это сходство еще больше усиливалось, так как школа, залитая электрическим светом, издали, казалось, плыла над землей.

С противоречивыми чувствами вошел Володя в нее, где не был больше года. Внимательно оглядывая, прошел вестибюль с размещавшимся здесь гардеробом. В коридоре тихо, сумрачно, безлюдно. Пахло свежевымытыми полами, острым щиплющим запахом извести и еще чем-то непонятным.

Из-за неплотно закрытых кое-где классных дверей доносились приглушенные голоса.

«Уроки еще не кончились. Тем лучше. Огляжусь…» – решил Володя и, стараясь ступать бесшумно на носки отчаянно скрипевших с мороза хромовых сапог «джими», пошел по коридору.

Его внимание привлекла красиво оформленная стенгазета: «Смерть фашизму». В передовой статье «Наш ответ Гитлеру» бросались в глаза цифры: собрано и сдано металлолома – 20 тонн, – собрано колосков…

– Кто к нам пришел?! – раздался за спиной знакомый мелодичный голос.

Володя обернулся.

Перед ним, улыбаясь, стояла Фелицата Константиновна – его бывший классный руководитель.

«Милая, дорогая Фелицата Константиновна!.. Нисколечко, ни капельки не изменилась! По-прежнему очень и очень симпатична, аккуратно и со вкусом одета… Не случайно многие парни в классе влюблялись в нее…»

– Здравствуйте, Фелицата Константиновна!

– Здравствуй! Здравствуй, Володя! Какой ты солидный, мужественный стал!.. Идем скорее в учительскую, – она взяла его под руку.

– Зачем? – смущенно улыбался Владимир.

– А затем, что наш сын вернулся домой и мы – родители – должны его видеть…

– Владимир Ушаков! – торжественным голосом конферансье объявила она, точно представляя знаменитого артиста, когда они вошли в преподавательскую.

Находившиеся в ней педагоги, а их было двое, будто по команде повернулись к дверям.

Первым к Володе подошел директор школы – лучший литератор города Александр Александрович Кузовников, недавно демобилизованный из армии по состоянию здоровья. Высокий, костистый, с больших очках на крупном прямом носу, в старенькой залатанной гимнастерке и таких же брюках, он, пожимая руку Владимира, сочным, звучным баритоном говорил:

– Рад видеть вас, дорогой коллега, в родной школе. Рад видеть! Прошу раздеваться.

За ним мужской походкой, широким шагом подошла Таисья Павловна Бедрова – завуч школы. В длинном, чуть не до пят, темном платье, скрывавшем кривоватые ноги, она походила на монахиню. Энергично давнув ладонь Владимиру и холодно заглянув в глаза, кратко произнесла:

– С приездом!..

Володя вроде бы съежился, почувствовал себя снова учеником, увидев перед собой строгого педагога. Вспомнилось, как после окончания 7-го класса, ему по настоянию Таисьи Павловны за слабую дисциплину и успеваемость вместо аттестата выдали справку о том, что «В. П. Ушаков прослушал курс неполной средней школы…»

В 8-й класс пошел в 3-ю школу на трубный, где директор – Галина Павловна Иванова, знакомая матери – приняла его на свой страх и риск до первого серьезного замечания. После успешного окончания 8-го класса с единственной четверкой по немецкому, перешел в свою школу в родной класс.

Шептались учителя, шептались парни и девчонки, удивляясь отличной учебе Володи. Даже первая красавица класса – всегда всех лучше одевавшаяся, всех лучше певшая на школьных вечерах – отличница Милька Ремизова порой украдкой пристально глядела на него…

А еще раньше, где-то классе в пятом или четвертом, Володя после драки с Мишкой Мироном помчался по лестнице и столкнулся лицом к лицу с Таисьей Павловной. Загородив дорогу, она презрительно-строго смотрела сверху на его исцарапанное лицо, зелено-бурые синяки под глазами, распухший, кровоточащий нос, всклокоченные волосы.

– Опять дерешься, Ушаков?

– Так я защищал слабого! – дрогнувшим голосом стал объяснять Володя.

– Не оправдываться! – словно плеткой ожгла Таисья Павловна. – Знаем, как вы защищаете!..

И, проходя мимо, зло процедила:

– Колонист из тебя выйдет!.. Попомни мои слова…

Долго глотал слезы обиды тогда на уроке…

С прыгающим сердцем, взволнованный, поднимался Владимир по лестнице рядом с Александром Александровичем на второй этаж.

«Сейчас увижу ребят, Мильку. Надо сегодня же обо всем поговорить с ней. Если будут танцы – приглашу танцевать… Не должна же отказать?.. Попытаюсь проводить домой… В общем, сегодня все выяснится…»

На вечер, проводившийся в самом большом помещении – спортзале, собрались ученики обеих смен. Как же? Всем охота было поглядеть на живого орденоносца, да еще ученика своей школы. Послушать, наверняка, интересные рассказы. В зале – битком, тело к телу, будто в очереди за хлебом. У стен – чуть ли не до потолка. Остальные – давились в коридоре у обеих распахнутых дверей…

Едва Александр Александрович, Владимир и Фелицата Константиновна по одному протиснулись к столу, как грянули дружные аплодисменты. «Будто героя встречают», – смутился Володя и тоже захлопал в ладоши, оглядывая зал и всматриваясь в лица. Он увидел и узнал многих своих одноклассников – и Короткову Галину, и Свету Вольскую, и Лену Алексееву и Светку Булашевич, и Неску Чернявскую, и даже парней – долговязого Витьку Бабина и коротыша – «профессора» Андрея Рязанского, давшего ему еще в 3-м классе прозвище Адмирал. И все они или почти все, особенно девчонки, приветливо улыбались. Но ее, Ремизову, к сожалению, не увидел.

«Сидит где-нибудь сбоку – я и не вижу…»

Когда Александр Александрович, стоявший за маленькой фанерной трибуной, веско бросил в стихающую аудиторию:

– Слово предоставляется воспитаннику нашей школы, награжденному за подвиги в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками медалью «За отвагу» и орденом Красного Знамени летчику старшему лейтенанту Владимиру Петровичу Ушакову! – в зале и коридоре обвалом рухнули аплодисменты.

Володя, разрумянившись от столь неожиданного приема, вышел к трибуне. Дождался тишины, громко произнес:

– Друзья! От летчиков, штурманов, техников, механиков, стрелков, радистов и мотористов нашего дальнебомбардировочного комсомольского полка передаю вам горячий боевой привет!..

И снова зал грохнул взрывом аплодисментов.

Володя, поощряемый напряженным вниманием слушателей, говорил звонко и четко. Часто приводил примеры из боевых действий своего полка, дивизии и других частей. И когда закончил словами:

– Несомненно, в 44-м году фашисты будут разбиты! – зал снова, в который уж раз, бурно зааплодировал.

Володя, чуть вспотевший и немного уставший, направился было за стол на свое место, но ему не дали отдохнуть. Посыпались вопросы:

«А что за училище он окончил?.. Сколько времени в нем учиться?.. Давно ли на фронте?.. А страшно ли там?.. На каких самолетах летает?.. Сколько сделал боевых вылетов?.. Как часто приходится летать?.. Видел ли немцев?.. За что получил награды?.. Каков экипаж на самолете?.. Берут ли девушек в авиацию?..» И много, много других…

Под конец откуда-то с галерки из темного угла раздался развязный, ядовитый голос, полный ехидного сочувствия:

– Летчик! А отчё ты поседел?.. От страху?..

Зал возмущенно ахнул и замер в растерянности, словно ожидая, что будет дальше и чем все это кончится.

Володя краем глаза видел, как покраснели Александр Александрович и Фелицата Константиновна. Видел и чувствовал на себе разные взгляды. В большинстве стыдливые и сочувствующие. Но были и любопытные, насмешливые: «Ну, поглядим? Что ответишь? Как выкрутишься?..» Кое-где раздалось едучее хихиканье…

– А оттого! – звеняще выкрикнул Владимир. – Чтобы ты не седел и мог спокойно, не боясь, задавать любые вопросы! Но не хамить!..

И снова грянули аплодисменты… Наконец, вопросы кончились.

Александр Александрович, поднявшись, с улыбкой глядел на возбужденные лица учеников.

– Товарищи! Разрешите от вашего имени, от имени учителей поблагодарить дорогого гостя Владимира Ушакова за участие в вечере, за содержательный доклад и чрезвычайно интересную, полезную беседу!.. – Он поднял руку, пытаясь предупредить аплодисменты, но это ему не удалось и последние фразы пришлось почти кричать. – А также пожелать ему больших успехов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, скорой победы над ними и счастливого возвращения домой!..

И опять дрогнула школа от шквала аплодисментов. Александр Александрович долго тряс руку Владимиру и говорил что-то напутственное и сердечное…

Официальная часть вечера на этом закончилась. Вслед за учителями все хлынули в коридор. Юноши плотным тесным кольцом обступили Владимира и вновь обрушили поток вопросов. Оставшиеся в зале старшеклассники быстро освободили его от стульев и скамеек. Кто-то сел за пианино, зазвучал вальс. Закружились первые пары…

Володя в окружении ребят шел по холодному полутемному коридору.

Неожиданно перед его носом, видно от удара ногой, с визгом пролетел край двери туалета. С папиросой в зубах оттуда вывалился плотный черноволосый парень – Мишка Мирон.

«Вот это ученик? Два года как бросил учиться, а в школу ходит! – Володя с интересом вглядывался в него. – И где только папиросы достал в такое время?..»

– Ты почему в школе куришь? – не выдержал он.

Галдевшие сзади подростки примолкли.

Мишка небрежно вынул изо рта папиросу, сплюнул в угол.

– А тебе какое дело?

Голос показался знакомым. «А-а, так вот кто…»

– Это ты кричал, почему я поседел?

Мишка замешкался. Он был готов отшутиться, но все же ему не хотелось ронять свой престиж перед бывшими соучениками.