Текст книги "В сложном полете"

Автор книги: Леонид Хомутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Штурман время прибытия на цель рассчитал и командиру сообщил. Тот старается курс выдерживать, на часы поглядывает, сличает карту с местностью, чтобы не заблудиться.

Минут за десять до прибытия вдали показалась синяя полоска леса. Около нее поле вроде бы чистое. Полегчало на душе у членов экипажа. Наполовину выполнили приказ командира – добрались до цели без происшествий. Обернулся Костя к штурману, показывает рукой на лес для самопроверки. Это, мол, цель? Тот из-за пулемета головой утвердительно кивает. Почти на бреющем над самыми верхушками деревьев прошли, вглядываясь вниз. И ничего не увидели. Ни техники боевой, ни людей, ни знаков никаких. Делать нечего: развернулись против ветра, пошли на посадку. Побежала трава навстречу, попрыгала немного, остановилась.

Костя развернул самолет в сторону поля так, чтобы в случае чего взлететь можно было с ходу. И двигатель не выключил, пусть работает на малых оборотах. Опять обернулся назад. А штурман уже по траве ходит, затекшие ноги разминает.

Вслед за ним, одетый в летный комбинезон с планшеткой на боку, капитан на землю спускается. Трудное это ему было дело. Животик солидный мешал. Ногу занесет за борт, землю щупает, достать не может. Лицо и шея покраснели, кровью налились, а через плоскость слезть не догадается. Пришлось штурману ему помочь, поддержать ногу руками.

Дальше, как рассказывал штурман, было следующее.

Пошли мы к лесу, боимся. Кобуры пистолетов для страховки расстегнули. Кто знает, может, стрелять придется. Впереди капитан, сзади на шаг я. Тихо, жарко. Из травы из-под ног разные пичуги вылетают. По кустам порхают, голосисто трелями заливаются. Кругом ни души, если не считать командира в самолете.

Вдруг из леса двое выходят. Оба здоровые, вроде командира полка нашего. Машут руками, зовут к себе. Мы остановились, к наганам потянулись. Они, видимо, заметили это, громко захохотали. Один из них, левый крикнул:

– Что струсили? Своих не узнаете? Мы стоим, не двигаемся.

– Мальчик, ты русский или не русский? – кричит снова левый. – Идите скорей сюда!

– Нет, вы идите, а мы подождем! – ответил капитан.

– Ну хорошо, идем, – рассмеялся в ответ все тот же в маскхалате. – Я старший лейтенант Козлов! Командир роты из части полковника Виноградова!..

Так с разговорами подошли они, улыбаются. Старший лейтенант объяснил, что нас в лесу давно ждет Виноградов. Второй тоже в маскхалате в подтверждение его слов головой кивает.

– Мне поручено провести вас к нему, – говорит Козлов.

– Ну, раз попали к своим – пошли, – неуверенно согласился капитан.

Когда осталось до опушки метров двести, капитан, учуяв что-то неладное, внезапно остановился:

– Ваши документы? – А сам выхватывает пистолет из кобуры. Тут на меня налетел «говорливый» верзила, а на капитана его напарник. Не успел я и охнуть, как очутился на земле. Руки назад заламывают. Слышу над головой: бах! Ба-бах! То капитан со своим «другом» борется. Оба ухватились за пистолет, рвут его друг у друга и стреляют куда попало.

Костя сидел в этот момент во второй кабине у пулемета. Когда увидел борьбу и услышал выстрелы, прилег к пулемету. Но тут же понял: стрелять нельзя – убьешь своих. Видит, на опушке леса замелькали фигуры. Все с автоматами, но тоже не стреляют. Решили, видно, всех взять живьем. Что делать? Дать по газам, да улететь – пакет спасешь, но друзей в плену оставишь. Бежать к ним на помощь – сам можешь попасть в плен.

На наше счастье схватка разыгралась недалеко от самолета. Выскочил Костя из кабины. Подбежал, пригибаясь и прячась за кустами. Бац из нагана в широкую спину гитлеровца, сидевшего на штурмане. А наган только щелкнул – осечка. Размахнулся тогда и ударил фашиста по голове. Глядит, повалился тот на бок.

Секунды потребовались на расправу с другим гитлеровцем. Сунул ему в бок револьвер и разрядил его. Второй осечки не произошло.

Увидев это, фашисты открыли огонь. А наши, что есть мочи, бегом к самолету. Вскочили в кабины, да скорей по газам. А фашисты уже близко. Но хорошо штурман с капитаном не растерялись. Как полоснут из ШКАСа^[2] – фашистов будто ветром сдуло, попадали на землю.

Когда поднялись в воздух, то дали еще кружок, да угостили свинцовыми «конфетками».

После, когда экипаж вернулся домой, капитан так объяснил свою догадку, что перед ним враги.

– Иду я с ними и замечаю: сапоги-то у них не наши, форма-то их другая, на немецкие смахивают. Да и второй провожатый словно немой был. По-русски ни гу-гу. Не знал он его, вот и молчал.

А часть Виноградова была обнаружена Костей в соседнем лесу при обратном полете и связь с ней восстановили вовремя.

За выполнение этого задания командование наградило Костю орденом Красного Знамени, а штурмана и капитана – медалями «За отвагу».

Наступила тишина. Потом, словно очнувшись, Евгений Федорович с улыбкой добавил:

– В ту пору мы были чуть постарше вас. Нам было по восемнадцать.

Ребята не спускали глаз с Евгения Федоровича. Кто-то спросил:

– А за что вы получили вот этот орден Красного Знамени?

– Как-нибудь расскажу в следующий раз… Да знаете, примерно, такое же…

И тут каждый понял (по кончикам дрогнувших губ, по блеску глаз, по дрожащей руке, державшей орден), что летчиком Костей был он сам, Евгений Федорович…

ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ

Получили задание на 1-е упражнение. Уже проложили маршруты на картах, составили штурманские планы, провели розыгрыш полета и завтра-послезавтра, если не подведет погода, марш-марш на взлет. Не верится, что так скоро впервые полетим на самолете! Более полугода шли к этому, столько усилий затратили и наконец-то свершится! И я смогу всем сказать «я летал!» Еще с далекого детства все время слышал, каким мужественным, храбрым, выносливым, необыкновенным должен быть летчик. Среди мальчишек ходили жуткие слухи и рассказы о врачебных комиссиях, на которых кандидат в летчики и особенно в космонавты подвергался страшным испытаниям. Например, идет он по темному длинному коридору и неожиданно проваливается куда-то. Зажигается свет, подходит врач, измеряет пульс. Если повысился – в летчики не примут. Это на случай попадания в воздушную яму – проверка на самообладание.

Завтра предстоит испытать, что такое воздушные ямы. Лишь бы моторы не отказали…

На другой день ротная колонна прибыла на аэродром к 12.00, когда полеты были в самом разгаре. По-прежнему главная задача полков – полеты выпускников, которые вот-вот должны закончится. Мы на подхвате, если останется стартовое время – возьмут и нас. Нет – придем завтра.

Летными группами сидим в «квадрате», наблюдаем, как один за другим приземляются самолеты. Подходят к старту на высоте двух-трех метров, выравниваются и все ниже, ниже, словно нащупывая землю колесами, опускаются. Приподняв нос, вначале касаются ее слегка – облачка пыли вырываются из-под шасси – и бегут вдаль по полосе. Притормозив и убрав щитки, сворачивают на рулежную дорожку и плавно катятся назад. Гул, похожий на надсадный стон, стоит над аэродромом. Иные приземляются на все три колеса одновременно, другие – на два. Третьи, подойдя высоко, тянутся, тянутся к земле колесами и никак не могут ее нащупать – с задранным носом падают вниз с тридцати-пятидесяти сантиметров (воронья посадка) и, переваливаясь с крыла на крыло, катятся по полосе.

Но вот один из самолетов подрулил к нам, развернулся носом к старту, сбавил обороты.

– Третья группа, к самолету марш! – командует дежурный штурман.

Шесть «гавриков» давно уже на ногах, гуськом направляются к машине. В фюзеляже открывается дверь, на землю падает металлическая лесенка-стремянка, и по ней скатываются старшекурсники.

В дверях фигура в комбинезоне требовательно машет рукой. Курсанты переходят на бег, взбираются по стремянке в самолет, дверь захлопывается. Воют моторы, самолет дергается и бойко рулит к полосе, к шахматному домику – СКП – стартовому командному пункту. Развернувшись, на миг останавливается, ревмя ревет двигателями и плавно трогается с места… Вдали над землей набирает высоту…

Все! Ребята полетели!

Мы с улыбками переглядываемся. Вот, вот и мы будем там!

В летной форме мы как настоящие летчики. Вчера получили комбинезоны и шлемы. Не одно поколение курсантов летало в них. Старенькие, выцветшие, застиранные… Доморощенные «асы»-форсуны: «Суворовец», Середин, Гросс и другие еще вчера ухитрились сфотографироваться в летной форме с ветрочетами, навигационными линейками, картами и портфелями. Во все концы страны разошлют свои героические изображения с припиской: «Я – перед вылетом на Северный полюс!..»

Показался самолет – бортовой номер 5. Наш!..

Мы выстраиваемся на краю квадрата. Наконец-то долгожданная очередь! Грозно надвигается махина. Блестящими дисками вращаются винты. Не дай бог попасть под них – сразу убьет! Поднявшийся ветер и рев оглушают. Взбираемся в машину, занимаем места, раскладываем карты, бортжурналы, карандаши, линейки. Спешим. А самолет, взрокотав, уже порулил. Глядим в окна: уплывает назад квадрат с ребятами, ждущими своей очереди. Кое-кто машет рукой. Я тоже машу в ответ. Сердце колотится: бум! бум! бум! Глаза, наверное, блестят, щеки горят. Еще бы?! Сейчас взлет и полет! Сколько дней и ночей об этом мечталось.

Старт. Машина сотрясается от оглушительного гуда, дрожит, будто живая. Противно пахнет маслом, бензином и еще чем-то горелым. Гул переходит в стон, трогаемся с места и мчимся вперед, с каждой секундой набирая скорость.

Я смотрю на компас, часы, указатель скорости, стрелка которого подрагивает на нуле. В окне мелькает выбитая колесами серая полоса. Машина подпрыгивает и тут же снова стукается колесами о землю. Прыжки и падения следуют непрерывно. «А если откажет двигатель?» – замираю от страха. Сейчас! Сейчас! Но самолет, подпрыгнув, летит над землей и она все дальше уходит вниз, точно проваливается. Аэродром позади, мелькают островерхие качающиеся вершины березок. Не заметил, как стрелка указателя скорости оказалась на 280 километрах, а стрелка высотомера подползла к 200 метрам.

Бог ты мой!? Слева городок, стоянки самолетов, желтые кубики домов, а напротив величественно возвышается коробочка, самая красивая и большая. Чудеса! Весь городок как на ладони. А как четко пересекают его дороги, делят на квадраты и прямоугольники. А дальше левее поднимается город с бесчисленными трубами заводов.

– Под нами ИПМ!^[3] – прокричал инструктор и тут же самолет опустил левое крыло, а правое задрал вверх.

Ощущение – сейчас сорвется и упадет на далекую землю. Я отшатнулся от окна, ухватился за столик. Парашют?! – потрогал лямки, кольцо, саму подушку, на которой неудобно, как на коле, сидеть. Взглянул незаметно на двери. Если что – выпрыгну…

– По левому борту озеро Червенкуль!

Взглянул в окошко. Вода! Волны бегут, озеро круглое, на берегу деревня. Самолет качнулся, будто выпрямился.

– Легли на курс первого этапа!

Ставлю крестик на карте, записываю 15.02, смотрю на указатель скорости и высотомер. Первая стрелка замерла на 300, вторая на 600. Все бы хорошо, но машина дрожит, цифры получаются в бортжурнале «пьяные». Подвигаюсь к окошку. Поля, леса, а сзади сереет город. Пока писал, считал – пролетели, жалко не рассмотрел. Ну ничего, при возвращении увижу… В работе ужасно быстро летит время, а еще быстрей проплывает земля. Поэтому и теряют ориентировку.

Гляжу на парней – заняты, как и я, работой. Одни пишут, другие ползают у окон, третьи – уставились на приборы.

Подхожу к правому борту. Внизу какой-то город, железная дорога пересекает его, а слева дымится огромный котлован. В нем муравьишками копошатся экскаваторы, паровозики, машины. Склоны опоясаны дорогами.

Смотрю на карту, на первый этап маршрута. А вот и «железка», идущая к Надеждинску. И поселок Угольный. Неожиданно самолет проваливается. Все внутри подкатывает к горлу. Робко улыбаясь, переглядываемся. Что такое?.. А-а, воздушная яма. Так вот ты какая?! Снова валимся вниз, снова внутренности давят. Неприятно и страшновато. А инструктор весело посматривает. Привык и не боится. Еще провал, еще!.. Машина летит спотыкаясь, из ямы в яму, точно старая телега на ухабистой дороге. Это уже не полет – одна тряска. Внутри все переболталось. Да еще этот тошнотный запах бензина и масла, дурманящий голову.

– Не обращать внимания на болтанку! Продолжать работать!..

Но как работать, когда с сиденья чуть не скидывает?.. Осторожно передвигаемся по кабине. А за бортом виды – не оторвешься. Желтые, коричневые поля, бархатистые шкуры сосняков, веселые ковры березняков. Серые ниточки грунтовых дорог. Подковы и подковки сел и деревень, с крохотными колоколенками посередине. Голубые и зеленоватые озера различных форм. Серебристые извивы рек и речушек.

Глядишь и не наглядишься и нисколечко не страшно. Вот если бы в открытой кабине – от одной жуткой высоты умереть можно. А то борт кажется крепостью, с которой ничего не случится.

– Под нами поворотный! Первый полигон!

Припадаю к окнам – озеро вытянутое, ромбовидное, на восточном берегу вспаханный круг. Посередине – белый крест. Около него масса похожих на кляксы, черных воронок от разрывов бомб.

Разворачиваемся. И снова расчеты и запись результатов, потом ведение ориентировки. Левее чернеет и коптит разноцветными дымами Надеждинск. Летим вокруг него и видим из любой точки маршрута. Болтанка продолжается, начинает болеть голова, в горле удушливый комок, грудь распирает, подташнивает. Того и гляди вырвет. Стараюсь превозмочь себя, работаю, но делается все хуже и хуже. Как назло, впервые наелись вдоволь по летной норме. Масла и сахару проглотили по кусищу и, наконец-то, молока выпили по стакану. Теперь все это просится наружу. И черт дернул почревоугодничать!..

Последний поворотный – 2-й полигон. Озеро только грибообразное. На шляпке сверху – вспаханный круг с белым крестом. Ставлю отметку на карте и рассчитываю время прибытия на аэродром. Все! Конец работе, если не считать ориентировки и осмотрительности. Но не до них. Вот-вот вырвет. Сижу, пыжусь. Неужели в каждом полете такие муки?.. Тошнит – спасу нет.

– Ты белый-белый, – говорит кто-то.

Ползу в хвост к ведру. Тут болтает еще сильнее, вероятно, как на корабле в шторм.

Едва дождался прилета домой. Идем на посадку. Самолет опустил нос, нацелился на полосу. Поскорей бы благополучно сесть, да выползти из кабины. Посадка самое сложное, говорят летчики, и самое опасное. На ней больше всего разбиваются…

Мчимся к земле, стремлюсь к ней всей душой и в то же время боюсь. Ну, пилоты, покажите свое мастерство!

Мелькает за окнами шашечный СКП с антенной, качающаяся трава, серо-бурые лысины. Все ближе и ближе желанная и немного страшная родная земля… Валимся вниз, удар! Грохочут шасси, скрипят тормоза. Фу, сели! Живы?! Живы-ы!..

Ложусь на столик, закрываю глаза. Не пил, а хуже пьяного. Жмет сердце, кружит голову… Заруливаем на стоянку, выползаем из самолета. Нет сил, даже язык не ворочается. Подхожу к командиру корабля – представительному мужчине средних лет. Должен же понять…

– Товарищ капитан, разрешите обратиться? – едва выговариваю.

– Ну?

– Мне очень плохо, разрешите уйти в казарму?

Капитан недоверчиво смотрит.

– Всем было плохо. Терпите.

Я ошеломленно отшатываюсь. Как бесчеловечно! Чуть слезы из глаз не брызнули. Неужели не видно, что еле живой?.. Ребята говорят уже желто-зеленый. Если бы я был командиром, …а капитан уже шел своей дорогой… Стоять нет сил. Обойдя хвост, упал в траву. Будь что будет! Грудь разрывается, голова раскалывается, во рту гадость. Позывы рвоты прокатываются судорогой по телу…

Не-ет, не надо мне больших денег, которые получают летчики, и красивой формы, и больших городов, и удобных квартир… Здоровья дайте… Не получится из меня летчика, …снова искать место в жизни. Куда идти?.. Снова в институт?.. Но не оставаться же здесь… А может, привыкну?

В этот вечер и на другой день только и разговоров было в роте, что о первом полете. Оказалось, многие чувствовали себя неважно…

СЮРПРИЗ

Писем от друзей, к стыду их и своему, почти не получаю. От Рашида за все время было всего одно-единственное. От Николая – побольше. Обещались с «Портосом» описывать красоты природы, а слова не сдержали. Давно должны добраться до Владивостока, сдать экзамены и быть уже курсантами, но ни слуху ни духу… Что с ними? Неизвестно. А может, не прошли по медкомиссии или на экзаменах провалились?.. Тогда плохо, а не хотелось бы.

Сегодня на удивление долгожданное, сногсшибательное письмо от Николая:

«Здорово, дружище!

Наверняка, потерял нас. А мы рядом, ни за что не догадаешься где? Тоже в Надеждинске! Только в автотракторном училище в 12 километрах от тебя! Приглашаем в гости. Бери увольнение и приходи. Ждем!..»

Вот это да?! В голове не укладывается! Я прописал их во Владивостоке, жду не дождусь оттуда письма, а они уже с месяц живут по соседству и весточки не подают. Нет, этого не может быть?! Не поверю, пока сам не увижу… Но вот письмо и обратный адрес. Скажи кому – захохочут. Ехали во Владивосток, а приехали в… Надеждинск… Да, жизнь распоряжается нами по-своему, хотя мы изо всех сил пытаемся распоряжаться ею. Сильнее она нас. Вот и закладывает нам такие виражи. Носит по белу свету, как пылинки, и никогда не узнаешь, не угадаешь, где прибьет к месту. А переломить ее по-своему могут, возможно, исключительно сильные, волевые, умные люди или редкие счастливчики, попавшие в благоприятные условия.

Получить увольнение в город на ближайшее воскресенье не составило труда. Никогда же не ходил, …а Магонин и старшина удивились, когда узнали о моем желании. Проблемой оказалось добраться до города. Идти 12 километров далеко. Стоял у проходной, ждал автобуса. Наконец, он пришел. Толпа народу кинулась к нему. Последовал примеру старших…

Уцепившись за поручень, подпрыгивая на ухабах, смотрел на открывавшиеся виды: поля картошки, пустыри, потом низенькие домики окраин.

Училище разыскал быстро. Конечно, никакого сравнения с нашим. Во-первых, мало по территории, во-вторых, какие-то двухэтажные красные казармы древней постройки. Ничего солидного, запоминающегося. И как тут учатся?..

И на территорию прошел легко. Не то что у нас – дальше ворот не пропустят. И ребят разыскал легко. Стоило лишь подойти к среднему зданию.

– Здорово, гроб! – вывалился из дверей, шумно и дико – такая уж манера – приветствовал меня «Портос». – Не ожидал нас увидеть здесь?..

Николай приветствовал тише, но усиленно хлопал по спине.

Отошли к стадиону, присели на лужайку. Я с восторженным изумлением всматривался в лица друзей… Они?! И вдруг в одном городе! Да это невозможно?! Никто же из нас никогда не собирался в Надеждинск! Мысли не бродило! И вдруг… трое из школы. Не зря говорят – в жизни все бывает.

К нашему общему удовольствию моя мамочка выслала с парнями посылку. И теперь она пригодилась более чем кстати. Лакомясь, беседовали обо всем и в первую очередь о Синарске, о доме и грустили. Когда теперь встретимся там… и встретимся ли?..

В Тихоокеанское Коля не попал из-за своей заячьей губы, а Петька, чуть порозовев, что-то пробормотал о конкурсе. Коля, насмешливо глянув, только презрительно фыркнул. Ясно, завалился «Портос», а сказать правду – не в характере.

ГОРЕ-КУРСАНТ

Ко всем моим заботам добавилась новая. На комсомольском собрании обязали шефствовать над слабаком Черновидским, сделать из него успевающего. Боюсь, что из этой затеи ничего не выйдет. И не только потому, что учимся в разных отделениях (как будто у них – апрыкинцев нет своих способных курсантов). Главное – разные мы люди. Тем не менее стараюсь добросовестно выполнять поручение. Ежедневно после обеда подхожу к Черновидскому. Тот с неизменной улыбкой встречает:

– Пока все ясно, помощь не требуется.

Странный человек! Зато мне не ясно, почему получает двойки, если все ему ясно?

Через полмесяца не выдержал:

– Послушай, Черновидский. На следующем собрании мне предложат отчитаться о работе с тобой. И что я скажу, если мы ни разу не занимались? Долго я должен ходить и уговаривать?..

– Знаешь, все как-то некогда, – сидя на постели, Черновидский снимал брюки, готовясь к дневному отдыху. – Давай со следующей недели?..

– Ты это уже предлагал, но прошло две недели впустую. Давай сегодня вечером в ленкомнате позанимаемся?

– Не-ет, – с сожалением тянет Черновидский, – сегодня не могу. Занят, другие, более важные дела есть.

– Так когда?

Он размышляет и вдруг загорается.

– А давай сейчас?!

– Как? Сейчас же сончас?

– Ну и что? – забирается под одеяло Черновидский. – Пока я не уснул, ты читай. А как усну – иди к себе.

Я ошеломленно гляжу на него, потом взрываюсь.

– А пошел бы ты знаешь куда!..

Больше я не подходил к нему. Но о работе с ним меня действительно спросили и очень странным непонятным образом.

Комроты Умаркин в конце одного из собраний в ленкомнате, с горечью сказал:

– Разве может быть у нас отличная дисциплина и учеба, если сами отличники не выполняют своих обязанностей. Курсанту Ушакову поручалось помочь курсанту Черновидскому. И что вы думаете, он помог?..

Я сжался, услышав свою фамилию в зловещем тоне.

– Ни разу не подошел к Черновидскому, в результате тот продолжает получать двойки.

В ленкомнате возмущенно загудели, осуждающе закачали головами, заоглядывались, отыскивая меня.

Я покраснел, бросило в жар, не знал, куда деваться. Вот она, награда за бесчисленные попытки выполнить поручение. Предчувствовал. И откуда только сведения такие у комроты?.. От Черновидского? Или от других. Мог бы спросить… Еле дождался конца собрания, когда разрешили задавать вопросы. Бледный, заикаясь и глотая слова от нестерпимой обиды, рассказал о последней попытке занятий. И когда сел на место, зал снова осуждающе загудел теперь по адресу Черновидского. Вот и имей дела с Черновидским и подобными…

НАГРАДА

29 октября отмечали день Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи.

В офицерском клубе – торжественное собрание. Приятно ошеломляющим оказался приказ. Многим объявили благодарности впервые от самого начальника училища. Елиферия Зотеевича Шмелева и еще человек пять – «наградить фотографиями, снятыми при развернутом знамени училища».

А что же меня? – неприятно сжалось сердце. Или за Черновидского наказали?

…– поощрить краткосрочным отпуском сроком на десять суток с выездом на родину курсанта Ушакова! – прозвучало в зале.

Я, оглушенный свалившимся счастьем, сидел ни жив ни мертв, не веря ушам. Потом, порозовев, заулыбался.

Какое все же чуткое начальство, словно знало, о чем мечтаю. 10 суток! Как раз все ноябрьские праздники буду дома! Это же награда из наград! Увижу одноклассников! Схожу на диско, на вечера в драмтеатр! Увижу Лильку и, может, поговорю! Наемся вдоволь домашней стряпни, овощей!.. Да! Счастливей меня нет, а всего три минуты назад был несчастным!..

Конечно, быть снятым при развернутом знамени училища и выслать домой фото тоже почетно и приятно. Но не сравнимо с отпуском. Лучшего поощрения для солдат и курсантов, чем отпуск, нет, не было и не будет! С первого же дня жизни в армии каждый мечтает, как бы скорей попасть домой. Увидеть милую родину, отдохнуть от распорядка, команд, себя показать…

Остальные дни до отъезда прошли в хлопотах оформления проездных документов и сладостном ожидании отпуска. Правда, удивил Иршин. Как-то, идя со мной в строевой отдел, разразился тирадой:

– Послушай, ты едешь в отпуск, у тебя праздник, а я за что с тобой маюсь?..

Я взглянул на него растерянно.

– Хожу вверх-вниз по этажам, кабинетам, да начальникам за какие пироги и пышки?..

Что это? О чем?.. И тут, поняв, опешил и даже покраснел от стыда за него.

– Нет, в самом деле? – канючил Иршин.

Меня охватила злость, так и подмывало ответить: «Ходите по приказанию комроты, выполняете свои обязанности, а не по моей просьбе…» Но такое сказать?.. Сгноит в нарядах в нужнике. Итак врагов дополна. Да и попаду ли домой?.. И я молчал, не зная, что и буркнуть. И лишь после моего туманного выражения: «Думаю, что моя поездка будет всем на пользу» старшина умолк.

Я слышал о подобном от отца, да от бабушки, которая в 42 году ездила к дяде Володе. Ну тогда был голод, люди стремились выжить. Но сейчас-то нет голода, а привычка что-то урвать от подчиненного у некоторых осталась…

Наконец… глухой ночью я был дома. Переполошил маму и сестру, которые, ясно, не ждали меня.

Не писал же о своем приезде. Радостных ахов и охов, вопросов и разговоров хватило до самого утра. Мама и Галя больше спрашивали, поддакивали, да качали головами. Уснули счастливые, что снова вместе.

…Отпуск! Отпуск! – сплошной праздник пролетел, как самолет в голубом небе. К Лильке сходить так и не насмелился. Точнее пошел, дошел до ее переулка, но дотянуть до дома не смог. Горючки – духу не хватило.

Стоял и глядел на ворота, в которых лет десять назад увидел ее. Милая девочка-второклассница в черной цигейковой шубке, перепоясанная ремешком, такой же шапке с продолговатыми ушами, завязанными под подбородком, в красных фетровых валеночках запомнилась навсегда. Ну что я сейчас зайду? Чем удивлю?.. Солдатской шинелью с курсантскими погонами? Или рассказами о полетах?.. Так я не пилот, самолетом не управляю. Нет, рано еще идти к ней. Вот через год можно. Офицерские погоны что-нибудь да значат. Должна же хоть немного заинтересоваться, что очень и очень сомнительно… Наверняка, уже сейчас у ней есть парень. И внешне лучше меня. Лилька не такой человек, чтобы быть одна. Хорошо ей – всегда есть выбор. Только выбери правильно. Меня, знаю, не выберет, а должна бы из-за моей длительной возвышенной любви. Я ей не нужен. Типичный «ГСЖ» – мелкий телеграфист. Но я стреляться не буду. Докажу, что только я был достоин ее любви. Пусть на это уйдут годы, вся жизнь, но докажу. Она еще пожалеет, что отвергла…

А может, Лилька не достойна любви? Но, к сожалению, любовь сильнее и живет во мне помимо моей воли. Подчинила и командует, а я выполняю ее желания. Если бы видеть Лильку вблизи в домашних что ли условиях, то, может, у ней бы обнаружилась куча недостатков, из-за которых бы разлюбил. Но это невозможно. Лилька сверкает звездой, заставляя собой любоваться. Конечно, она тоже, как всякий человек, имеет свои недостатки. Но я их издалека не вижу. И, наверняка, она совсем не такая, какой ее себе представляю, какой люблю тот идеальный образ, который сложился в моей голове. Я даже не знаю, добрая она или злая, щедрая или скупая, хвастливая или скромная, честная или лживая, принципиальная или приспособленка, верная как друг и жена или обманщица? Какие имеет взгляды, к чему стремится, что в жизни любит, чем увлекается?..

Скоро закончит алюминиевый техникум. Вот еще парадокс! Никогда не думал, что пойдет учиться туда. Только в столичном вузе блистать, во ВГИКе или консерватории. И на тебе – лучшая ученица, из года в год круглая отличница – осталась дома, словно серая троечница…

НЕПРИЯТНОСТИ

По прибытии в училище меня ожидал маленький сюрприз – многостраничное письмо из Среднегорска. Я даже удивился – впервые такое большое. Что ж! Тем интересней!

Люба, возможно, по моему примеру описывала институтскую жизнь второго курса, на котором училась. Подготовку к празднику Октябрьской революции, сетовала, что редко пишу.

«Послушайте, уважаемый. Раз вы сами напросились на переписку, так поддерживайте ее активно. А то от вас последнее время едва письма дождешься. Любопытно, чем вы так заняты?! Ах, да! Вострик писал как-то, что вы отличник и комсомольский активист и прямо горите синим пламенем на службе, учебе и работе. Ну гореть горите, да только не сгорите, а то я лишусь оригинального знакомого, подающего известные надежды стать блестящим офицером…»

Вострик тоже преподнес сюрприз. Посверкивая глазами-смородинами, подошел улыбающийся.

– Могу показать Любу, получил недавно фото.

Вытащил карточку из нагрудного кармана рубашки.

На скамейке в уголке сада – девушка в светлом осеннем клетчатом пальто смотрит вдаль.

– Ну как? – не сводил глаз Вострик.

– Снимок плоховат, но видно, что девушка симпатичная, – успокоил его.

– В жизни она гораздо лучше.

– Теперь-то я могу не писать? – улыбнулся я. – Мавр сделал свое дело – мавр может удалиться?

– Что, надоело?

– Не вижу смысла, одна двусмысленность.

– Попиши еще, недолго осталось.

Я пожал плечами. Странный человек Вострик, с непонятными причудами. Сотню кругов пробегает на стадионе. 40 километров!

– Не боишься, что из меня сделаешь конкурента? Третий всегда лишний.

Вострик помрачнел, кольнул взглядом.

– Тогда убью.

Помрачнел и я.

– И это твоя благодарность?.. Не бойся, не буду конкурентом…

Другая неприятность. Митька Шамков совсем осатанел от зависти к моей поездке. Не дает проходу своими остротами и язвительными замечаниями. И все в присутствии ребят, чтобы все слышали и смеялись.

Не знаю, что с ним и делать? Так и хочется избить где-нибудь в темном углу.

В обед в столовой Митька снова завел песенку: все у них хорошо, у нас все плохо.

– Вот у немцев на фронте так и хлеб-то был тридцать шестого года изготовления. Развернешь белую прозрачную обертку, а он свежий, свежий будто только выпечен. Не то что наш этот, – кивнул на тарелку с ломтями, – в рот не лезет. А у англичан каждому офицеру на передовой положена брезентовая ванна. А у американцев!..

Я слушал, слушал, не выдержал:

– Как же тогда мы их победили?

– А так и победили, – качнул головой Митька с ехидноватой полуусмешкой.

– Объясни, ты же все знаешь.

– Ха! Беда с младенцами – опять пристают! – обвел взглядом по лицам. – Несметным числом жертв, да громадностью территории. Пятнадцать Франций разместилось бы на захваченной территории.

– Почему все-таки у них провалился блицкриг? Они же знали и подсчитали всю огромность пространства, а Москву так и не взяли ни осенью сорок первого, когда стояли на окраинах, ни летом сорок второго. Значит, дело не в территории?

– Я же сказал еще несметным числом жертв! – возмутился Шамков. – Да и что это за победа?! Стыд и боль! Полстраны угробить – больше чем население Канады, да еще этим гордимся?! Такого еще нигде не бывало! Несчастная Россия! А ведь русская армия всегда побеждала не числом…

– Да и я когда слышу, что «нам нужна победа, а за ценой не постоим», всегда возмущаюсь. Именно поэтому погибли мой дедушка и его братья.

– Вон Израиль в шестидневной войне шестьдесят седьмого года заплатил за победу всего шестью солдатами!.. Обидно, а мы чем хуже?!

– Сталинский принцип «война без жертв не бывает» служил и служит оправданием многомиллионным потерям. А он вытекал из репрессий тридцать седьмого.

– Митрий, да не спорь ты с ним! – вмешался Казанцев. – Я уже говорил – он, может, осведомитель, а ты с ним базаришь разное. Говорят, собирался поступать в КГБ-эшники.