Текст книги "В сложном полете"

Автор книги: Леонид Хомутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Ну теперь жить можно! Кричать хочется, как после раскрытия парашюта. Я с подъемом продолжаю работать. Главное сейчас – выйти на цель в заданное время и поразить ее…

К счастью, я вовремя вышел на полигон и на «отлично» отработался.

После посадки я вылез из кабины последним. Даже немного задержался. Нехотя подошел к майору, жадно курившему за хвостом самолета, доложил о выполнении задания.

– Разрешите получить замечания.

Майор, бросив окурок в траву, растер его каблуком сапога и внимательно поглядел не меня.

«Сейчас раздавит, как окурок… Интересно, какое ждет наказание?.. Отстранение от полетов?.. Или «губа»?»

Неожиданно Рахов предложил:

– Проанализируйте полет, перечислите ошибки, вскройте их причины.

– Вот и началось, – тоскливо подумал я и некоторое время не мог собраться с мыслями.

Рахов глядел ожидающе.

– Объясните, почему потеряли ориентировку?..

В ответ только моргаю глазами.

– Да-а, видимо, в чем-то ошибся…

– Вот что! – решительно говорит Рахов. – Проверьте расчеты, сделайте прокладку пути на карте, продумайте полет и завтра доложите.

…Утром я был в кабинете майора. Тот выслушал меня, не прерывая, потом заметил:

– Вы считаете, – потеря ориентировки произошла случайно?..

– Нет, я механически ошибся на десять минут. В результате Семеновку принял за Вихревку… Ну-у, а потерял ее… из-за недостаточной подготовки к полету. Арифметика подвела, устный счет…

– Вот этого я и ждал от вас! – оживился Рахов. – Честной, объективной оценки самого себя. Вчера вы сами прочувствовали, что тщательная подготовка к полету необходима каждому летчику, в том числе и отличнику. А говоря вообще, добросовестное отношение к своей работе необходимо каждому, что бы он ни делал и где бы ни находился…

Рахов немного помолчал, закурил:

– Каждый штурман, да и каждый человек, хотя бы раз в жизни, но теряет ориентировку. Важно то, как быстро он ее восстановит и какой вывод сделает на будущее. Разница между людьми и состоит в том, что один ее восстанавливает быстро и безболезненно, другой – медленно и тяжело, а третий – мечется из крайности в крайность и не может восстановить всю жизнь… Я за то, чтобы люди не теряли ориентировки ни при каких обстоятельствах. А уж если и потеряли, то временно и как можно быстрей восстанавливали…

– А ведь майор-то прав, – думал я, выходя из кабинета. – И нечего обижаться. Да-а, ну уж теперь нигде и никогда не потеряю…

ЛЮБА

Вернувшись с аэродрома в казарму, обнаружил на койке письмо со знакомым почерком.

Вот пристала! И чего надо? Все равно же не отвечу…

Обратный адрес на конверте поразил: «Надеждинск…» Здорово! Как же она сюда попала? Или как Колька Суткин ехала во Владивосток, а приехала в Надеждинск?!..

«Боря! Здравствуй!

Не думала, не гадала, что попаду в Надеждинск. Уже третий день, как нахожусь здесь на соревнованиях по волейболу между командами вузов Среднегорья. Хочется встретиться. Жду в эту субботу у кинотеатра «Аэлита» до 8 вечера. Постарайся приехать. Люба».

Вот так не было печали!.. Что же делать?!

Подняв голову, повел глазом, встретился с мрачновато горящим взглядом наблюдающего Вострика.

– На! Читай! Может, сходишь!

– Нет, не могу, – ответил Петр, возвращая письмо.

На мой недоуменный взгляд добавил:

– Не мне писано, а тебе. Тебя приглашают, а не меня. Поэтому не могу.

– Ну и я не пойду! – заявил я решительно.

Вострик неожиданно разъярился:

– Как это не пойдешь?! В своем уме?.. Человек приехал в чужой город, где ни разу не бывал, и такая встреча! Что она подумает о нас?

– Ну так иди, я же предлагаю.

– Но я же сказал, не могу-у! Приглашают-то тебя!

– Ну и что, что меня, а девушка-то твоя!

– А это еще неизвестно! Может, твоя будет…

Я оторопело покачал головой.

– Ну ты даешь!..

– Хватит лить воду! – оборвал Вострик. – Сейчас же иди к Потееву, проси увольнение.

– Не командуй!..

– Борька! Да сходи ты, пырни ее кожаным кинжалом. Будет знать, как приставать к порядочным людям! – не выдержал Середа, слушавший наши препирательства.

Вострик взбурил: «Я тебе пырну! Так пырну, что на всю жизнь инвалидом сделаю! Вот вырву твой кожаный кинжал и нечем будет хвалиться и грозиться!..»

Вострик умолк. Некоторое время недобро смотрел на меня, ворочая разгоравшимися глазищами. Облизнув губы, прохрипел:

– Ну что тебе стоит… Не понравится – сходишь к своим друзьям в автотракторное. Давно ведь не был…

Он был прав, дьявол.

– Ну, если так, – обмяк я, – что ж, идея! Правда, не особенно есть когда. В воскресенье-то с утра парашютные прыжки… Не отпустят.

Вострик заулыбался во всю ширь своего узкого «грачиного» лица.

– Тем лучше, достаточно субботнего вечера. А увольнение дадут, ты же начальник.

Он оказался прав. Увольнение мне дали. Правда, Умаркин предупредил:

– Будь точен, Ушаков. Не люблю я эти краткие увольнения на шесть-семь часов. Из них часто опаздывают и намного.

– Не опоздаю, – заверил.

…К счастью, на восточном КПП мне повезло. Не успел выйти за ворота, как подкатил автобус, идущий в город.

Темнело, когда подходил к белокаменному зданию с высокими колоннами, построенному в стиле афинского акрополя. Поглядывая на принаряженных девушек, невольно думал, а как выглядит Люба. Высокая или маленькая, блондинка или брюнетка, симпатичная или так себе. Ее фотокарточка у Вострика ответа на эти вопросы не давала… Да?! А как я ее узнаю?.. И она забыла написать об этом. Ну да в крайнем случае «восстановлю ориентировку опросом местных жителей».

Но все мои страхи оказались напрасными. Не успел приблизиться к массивным каменным ступеням кинотеатра, как от центральной колонны отделилась девушка и быстро направилась навстречу.

Улыбающаяся, легкая, светлая, она, порозовев и протягивая руку, негромко мелодично сказала:

– Здравствуйте, вы Борис Ушаков? Да?

– Да-а, – смущенно кивнул.

– Наконец-то встретились! Я – Люба.

– Очень приятно.

– Серьезно? – лукаво насторожилась.

Я внимательно посмотрел на нее.

– Вполне.

Вспыхнув, она звонко, заразительно рассмеялась.

– А я просто рада встрече! Вы именно такой, каким я представляла.

– Какой? – осмелел я.

Она на мгновение смешалась, потом тряхнула кудрями.

– Милый, робкий, стеснительный.

– Ну-у вы-ы…

– Ты, Боря, ты!..

– Ну ты даешь! – поправился я. – Вот так оценка!

Люба не успела ответить – кто-то громко сказал:

– Кому два билета! Только скорее! Уже дали первый звонок!..

– Может, сходим? Интереснейший фильм! Билетов не достать! – и, схватив меня за руку, потянула за собой.

Мы побежали. Едва вошли в зал – свет погасили.

Хотя фильм был захватывающим, мы, как и другие парочки, порой перешептывались.

Да, Люба оказалась поистине сюрпризом и радостные чувства, вызванные ее «открытием», переполняли меня.

Ну и хват Вострик! Кто бы мог подумать! Сам черен, как головешка, а девушку выбрал, как солнышко. Губа не дура!.. Эх, везет же людям! А тут… ничего не известно. Лилька! Как-то ты встретишь?..

В жуткие моменты фильма Люба невольно продвигалась ко мне, словно прося защиты от надвигающейся опасности. Тогда, подбадривая, я брал ее за руку, но она каждый раз осторожно ее высвобождала.

Когда вспыхнул свет и мы встали, она, сияя глазами, восторженно сказала:

– Никогда еще не видала такой картины…

– Я тоже…

На улице было темным-темно. Увлекаемые тесным людским потоком, вилявшим по каким-то закоулкам, мы не сразу сориентировались. Когда, наконец, очутились на Кирова, Люба, взяв меня за руку, попросила:

– Ты ведь проводишь меня, Боря? Нас поселили за городом в Светлореченском пионерлагере. Но автобус с командой давно ушел, придется добираться поездом.

– Разумеется! – согласился я и тотчас поглядел на часы.

22.00. В моем распоряжении три часа. Маловато, конечно. Только добраться до городка не спеша. Но одним часом можно пожертвовать. Не оставлять же ее ночью посреди улицы в чужом городе… Ничего, если бежать от трамвайной остановки – за час доберусь до училища.

До вокзала доехали на трамвае. У пригородных касс было темно и почти безлюдно. Потыкавшись в закрытые оконца, остановились у расписания.

– Боря! – с отчаянием воскликнула Люба. – Так поезд-то ушел десять минут назад!.. И почему я посчитала, что он уходит в половине двенадцатого?!..

Вот так загвоздка! Так можно и опоздать!.. Хоть убегай! Но не бросать же одну!?

– Ладно, не расстраивайся. Что-нибудь придумаем. Подожди меня здесь, схожу к дежурному по вокзалу.

Как назло, около комнаты дежурного толпился народ, а его самого на месте не было. Пришлось ждать. А когда пришел – только огорчил:

– Других поездов нет, кроме утреннего.

Унылый возвращался к Любе. Что же делать? До конца увольнения чуть больше часа, а я не могу отправить ее домой. Если сию минуту не провожу – опоздаю в казарму. Главное, слово не сдержу, которое дал Умаркину. Подведу его, доставлю неприятности, а, может, и получит взыскание из-за меня. Никто другой бы не отпустил – утром прыжки – боевая учеба. На добро отвечу злом, как последний негодяй. Стыд-то какой?!.. Ужасно, за одно увольнение сделаю два нарушения. Тут простым взысканием не отделаться…

Проталкиваясь к расписанию, я, к удивлению, услышал чей-то знакомый, но гневный голос:

– Отстаньте от меня, слышите! А то сейчас же позову милицию! Отпустите руку! Вам говорят!..

В углу неподалеку от выхода какие-то два небритых субъекта, которых часто рисуют на плакатах, прижали Любу к стене.

Подскочил к ним. Схватив ближнего за ворот, рванул с силой. Тот попятился, завзмахивал руками, побежал назад, спиной расталкивая людей.

– А ну, марш отсюда! Сейчас позову патрулей!

– Ах ты, щенок! – наливаясь злобой, повернулся ко мне второй. – Под ногами путаться!?.. Раздавлю, гнида!

Он размахнулся, но я оказался проворней. (Не зря же недавно стал боксером-третьеразрядником). Увернувшись, нанес короткий резкий удар под «дыхало». Мордастый всхлипнул, застыл с открытым ртом, округлил глаза. Потом, согнувшись, побрел в сторону.

– Ну, сука! Погоди, пришьем на улице! – прохрипел кто-то у входа.

Подхватив меня под руку, Люба обрадованно говорила, заглядывая в глаза:

– Боря! Я так испугалась! И что пристали? Что надо?..

Я лукаво посмотрел на нее и бухнул:

– Ты же видная, симпатичная, привлекаешь внимание. Вот и пристали.

Люба зарделась.

– Ну уж ты и скажешь…

– А что? – улыбался я. – Я же пристал.

– Это я к тебе пристала, – рассмеялась она и, враз потускнев, зашептала испуганно: – Идем отсюда скорей! Я боюсь их! Больше никуда от себя не пущу.

Мы поднялись на второй этаж: сели на скамью.

– Ну что с поездом? Ты что-то долго был там? Я уж подумала – не увижу тебя, – засмеялась Люба.

– Ждать до утра.

– Да?! – скисла Люба, а потом встряхнув завитками, бодро добавила: – Ну да ничего! Подумаешь, ночку не поспим. В этом тоже есть своя прелесть. Правда, Боря? Запомнится навсегда…

– Правда, но у меня на это нет времени.

Я поглядел на часы, сердце сжалось от тревоги. Вот-вот доложат дежурному по училищу: «Курсант Ушаков не явился из увольнения».

Люба с беспокойством сказала:

– Да, Боря?! Сегодня такой суматошный вечер, что я забыла спросить, каким временем ты располагаешь?

– Никаким.

– Как?! До которого часу ты отпущен?

– До одного ноль-ноль.

– Как? А сколько сейчас?

– Полпервого.

– И ты молчишь?

– А что говорить?

– Но тебе же попадет?!

– Обязательно.

– Ну почему ты молчал? Не сказал сразу?.. Что не можешь меня проводить. Я почему-то решила, что раз сегодня суббота, а завтра воскресенье, то ты располагаешь временем, как я… Ой, какая дура!.. никогда себе этого не прощу! Мало того что сама себе навредила, так тебя под удар поставила. Ты прости меня, поверь, я не хотела этого…

– Верю.

– Так почему ты сразу-то не сказал?

– А как бы я выглядел в твоих глазах, когда, не успев познакомиться, брякнул: «Здравствуйте! Рад с вами познакомиться. К сожалению, не располагаю временем. До скорого свидания. Я поехал!..» Так что ли должен был я поступить у кинотеатра?..

– Мда-а, – вздохнула Люба. – Все же мог бы сказать, что не можешь идти в кино.

– Да я там не успел рот раскрыть, как очутился в зале.

– Вот что! – сказала Люба решительно. – До своего лагеря я доберусь как-нибудь одна. А ты сейчас же отправляйся в часть. Но в следующий раз, когда пойдешь в увольнение, попросись, чтобы отпустили на все воскресенье. Мне сообщишь письмом, когда и где ждать.

– Не ждать.

– Почему? – обиженно вытянулось ее лицо.

– После сегодняшнего опоздания меня больше не пустят в увольнение.

– Это серьезно? – она притихла, потом негромко добавила: или шутишь?

– Хотелось бы, но это серьезно.

– И все я виновата, – горестно вздохнула она. Взяла мою руку.

– Дай слово, что будешь писать, и прошу – скорей иди.

– Даю, – я поднялся.

– Я напишу тебе сегодня же, как доехала, а ты мне – как добрался и как встретят.

– Хорошо, – кивнул.

– Может, на каком-нибудь трамвае доедешь?..

– Сейчас они не ходят.

– Опять неприятность, пешком далеко?

– Двадцать пять километров.

– Что-о?! Когда же ты придешь? К завтрашнему вечеру…

Я улыбнулся:

– Ну почему? К сегодняшнему утру.

– Это невозможно.

– Бегают же марафонцы по сорок два километра.

– Но ты же не марафонец. Нет, нет. Это выше моего понимания.

«Но Вострик же бегает по 40 километров! Почему я не смогу?» – чуть не вырвалось.

Люба раскрыла сумочку, порылась в ней, достала деньги, протянула.

– Здесь пять рублей, может, поймаешь какую-нибудь машину… К сожалению, больше у меня нет.

Я покраснел.

– Спасибо, не надо. Деньги у меня есть. А машину вряд ли сейчас найдешь.

– Возьми, – настаивала Люба, – они не помешают.

– Нет, самой пригодятся. Ладно, побежал…

Уже подошел к лестнице, когда услышал:

– Боря! Постой!..

Она, догнав, взволнованно зашептала:

– А если те двое караулят тебя?.. Может, дождешься все-таки утра? Все равно уж опоздал?..

– Не беспокойся, я бегом, им не догнать.

– Ну береги себя…

– Спасибо.

Побаиваясь, вышел из вокзала, готовый ко всяким неожиданностям. На площади машин почти не было. Всего каких-то три фургона. Озираясь, не встретиться бы с небритыми мордами, подскочил к грузовикам. Но те оказались закрытыми и без шоферов. Ну и черт с вами! Нисколько и не надеялся.

Не раздумывая больше, не теряя драгоценного времени, побежал рысцой, гулко бухая сапожищами по асфальту…

И вот прибежал и сижу теперь неприкаянным в казарме… Так зачем я поступал в училище?.. Чему научился?.. Если совершил свой первый в жизни по-настоящему гражданский поступок, за который вместо благодарности так жестоко хотят наказать, как не наказывали и не накажут никого из роты…

Мотая головой, словно вытряхивая мысли-шипы, я продолжал маяться…

СЕКУНДЫ МУЖЕСТВА

Наконец под вечер притопала рота, враз наполнив казарму шумом и гамом. Оно и понятно – только что прыгнули второй раз в жизни и не остыли еще от пережитых волнений.

Вострик нашел меня в ленкомнате, где никого еще не было.

– Ты где это пропадал? – требовательно-недовольно спросил он. – Уж не у ней ли ночевал? – сощурился враждебно.

– Если будешь говорить в таком духе – ничего не скажу, – ответил холодно.

– Сразу уж обиделся? – смягчился Вострик. – Знал бы, что произошло со мной…

– Что?..

– Не скажу, – заулыбался Петр, – сперва расскажи ты. Я ведь ждал, ждал, не мог дождаться. Всякая чушь лезла в голову.

Выслушав меня, вздохнул облегченно, похлопал по плечу.

– Молодец! Хвалю за храбрость! Жаль – не на меня нарвались.

С любопытством спросил:

– Ну и что теперь будет? Какое взыскание ждешь?

– А-а! – поморщился я. – Будь, что будет! Лучше расскажи, что произошло?..

Глаза Петра загорелись. Посмеиваясь, он вспомнил необычное во всех деталях.

Басовито рокоча мотором, Ан-2 набирал высоту. Поглядывая друг на друга, сидели курсанты, ожидали замораживающей команды: «Приготовиться к прыжку!..»

Стих мотор, машина перешла в горизонт, будто замерла. Наконец, «выстрелила» команда. Все встали, еще крепче сжали вытяжные кольца, в затылок друг другу выстроились у двери. И вот двери открылись. Далеко-далеко внизу подернутая сиреневой дымкой – земля. В этот миг каждый парашютист замирает в ожидании команды: «Пошел!» И она громыхнула.

Вострик левой ногой оттолкнулся от закраины борта и выпрыгнул головой вниз, точно нырнул в воду. Воздушный поток подхватил, понес, закрутил Петра. И неожиданно стих. Исчез мощный гул двигателя и вой потока. И только сейчас рванул кольцо Вострик. Медленно потянулись мучительные секунды. Как во сне, с зажмуренными глазами продолжал падать Петр, с каждый мгновением ожидая динамического удара. Но его все не было и не было. Вернее, был какой-то толчок, но очень уж слабый, плохо ощутимый. Только вот вращение усилилось. Почему это?..

Петр открыл глаза. Первое, что увидел, была стремительно приближающаяся, крутящаяся земля. Но где же купол парашюта?.. По выработанной на тренировках привычке поднял голову. И увидел такое, от чего можно потерять сознание и до самой земли падать, не пытаясь спасти себя. Вместо купола над головой крутилось бесформенное полотнище, перехлестнутое вытянувшимися белыми шнурами-стропами, не дававшими куполу полностью раскрыться.

Дальнейшее произошло, как на тренировке. Так, как учил инструктор. «Нож!» – мелькнула мысль. Петр отыскал рукоятку ножа, закрепленного на запасном парашюте, и выдернул его из чехла.

А земля приближалась! Левой рукой схватил над головой ближний свободный конец подвесной системы и острым лезвием (сам точил перед вылетом) обрезал его.

А земля летела навстречу!.. Поймал второй конец, натянул и снова резанул. А земля уже закрыла небо! Выхватил из-за спины третий конец и тоже обрезал. А земля уже совсем близко!

Наконец-то ухватил последнюю лямку подвесной. Перерезал ее и отбросил от себя, освободился от главного купола!

А земля рядом – огромная, покачивающаяся. Успею ли?.. Должен успеть! Должен!.. Нащупал на груди запасной парашют, зашарил по нему, наткнулся на кольцо, схватил и дернул его широко, размашисто, со всей силой. И снова в последний раз закрыл глаза в ожидании динамического удара или удара о землю.

Тягостные секунды, в которые люди седеют. Что ж! Он сделал все для спасения и больше ничего не может. И вот толчок подбросил его!..

Он обрадованно взглянул вверх и увидел серебристый купол.

А внизу, замершие было от тревоги люди, наблюдавшие за его борьбой долгие, тяжкие секунды, сейчас радостно что-то кричали ему и приветливо махали руками.

Он благополучно опустился на площадку и попал в объятия товарищей…

– Да ты герой, Петр! Как Дмитриев! – воскликнул я восторженно, когда Вострик закончил рассказывать. – Поздравляю со спасением и желаю многих счастливых лет жизни!..

Вострик, радостно смеясь, заскромничал:

– Ну-у, сравнил… Захочешь жить и ты так сделаешь. Вот Гагарин действительно герой! Вот таким бы стать?! Или как Дмитриев!..

Вечером на проверке командир роты Умаркин за мужество, находчивость и отвагу, проявленные при прыжке с парашютом, объявил Вострику перед строем благодарность.

КТО ЕСТЬ КТО…

Как я предчувствовал – опоздание из увольнения эхом откликнулось в отделении. Как и положено командиру, бучу поднял, возможно, сам того не желая, Геннадий Потеев.

Едва мы с Востриком появились в спальне – расположении отделения, как Потеев, сделав большие глаза, закачал головой:

– Секретарь, а ты откуда взялся? Тоже пришел с прыжков?.. Так я там тебя не видел!..

Все, кто были вблизи, повернулись в нашу сторону. Вострик незаметно шмыгнул к своей койке.

Как ни трудно – приходится держать ответ. Набедокурил – отвечай, мой же принцип. Другим говорю это.

– Товарищ командир, прошу прощения, – подошел к Потееву. – Но хотел подводить, но так уж получилось…

Потеев вначале было опешил от такого обращения, потом насупился.

Но я его опередил:

– Старшина, комроты и комбат со мной уже беседовали.

– Ну-у, одного моего прощения мало, – важно протянул Потеев.

– Может, об остальном поговорим после? – перебил его я.

– Нет, сейчас. Ты подвел все отделение, – он обвел рукой ребят. – Вот простят ли они?!..

Я взглянул на парней. Все насторожились. Ничего не скажешь – суровые лица. Деваться некуда.

– Прошу прощения, ребята, больше такого не повторится.

Многие заулыбались, отдельные скривились в ухмылке.

– Понял теперь, что я был прав, когда сказал, – ты не понимаешь диалектики! – громко рассмеялся Лавровский. – Человек не может быть всегда идеальным. Нужна разрядка!

– Не все ему с нас спрашивать, пора и нам с него спросить! – изрек верный Ромаровский.

– А знаешь, Ушаков, уж больно ты правильный парень! – глухо, но зло выкрикнул Абрасимов. – А жизнь-то часто заставляет делать неправильное! И это надо понимать!

– Да че о нем говорить! – поддержал Толю Ленька Козолупов. – Противно смотреть, как он дрожит с утра до вечера на службе. Спать лягет, так во сне служит, да дрожит. Я однажды проснулся ночью от его крика, так наслушался, как он трусит-турусит: «Так точно! Никак нет! Слушаюсь! Простите! Митька, не бей! Ой, старшина-то накажет!..»

Грохнул хохот.

– Умора! – вытирая слезы, продолжал Ленька. – В кино и на собрания не надо ходить.

– Все это не то, ребята! – подал голос Колька Казанцев. – Главное, он думает только о себе, о своих удовольствиях. Поэтому и опоздал – там же весело было. Поэтому обвинил Митьку тогда чуть ли не в измене. Так ведь, Митяй?!..

Помощь пришла неожиданно и не оттуда, откуда ждал. С соседнего ряда коек из-за тумбочки поднялся Юрка Киселев.

– Да что вы, парни, как падлы в натуре, набросились на него, обвиняя во всех грехах. Неужели до сих пор его не знаете? Или мало он вам добра сделал?.. Уж если он опоздал, значит, не мог не опоздать. Так сложились обстоятельства, что-то случилось. Вот это спросите. Я не в вашем отделении и то понял – он не напьется, не подвалит к бабе, не прогуляет. Так зачем языки чесать? Сводить с ним свои мелкие счеты?..

Подошел Валерка Чертищев – голова, как у негра, словно варом облита. В жестких кудрях алюминиевая расческа гуляет.

– Бойцы! Мы тоже когда-то в своем отделении считали его подонком, выскочкой. Раз даже заткнуть глотку хотели. Помнишь, на лестнице?.. А потом поняли, что неправы. Ясно, он не без недостатков, но кто из нас их не имеет?.. А в общем-то он парень свой. Всем добра желает, чтоб учились мы, как он, на «отлично» и никак не поймет, что мы этого не хотим. (Раздался смех). Не поймет, что отличие ему приносит больше неприятностей, чем пользы.

Укротив кудри, Валерка повернулся ко мне.

– Вот скажи, что хорошего дала тебе отличная учеба?.. Один отпуск домой!.. Зато сколько ты перенес насмешек, оскорблений, ругани за нее? Вот и сейчас получаешь вздрючку тоже из-за нее. Сколько у нас чудиков опаздывало из увольнения – ни к кому же не приставали, не заставляли извиняться. А тебя заставили, потому что каждому охота унизить отличника, да еще секретаря, чтобы не выделялся, не доказывал учебой, что лучше всех. Подумай, стоит ли отличаться?.. В будущем это тебе принесет еще больше неприятностей. Увидишь и не раз вспомнишь меня. Потому что твои будущие паханы сами не отличники и будут смотреть на тебя, как на чурика-сявку. Не веришь?.. Взгляни на нас. Наши «комоды» ни один не отличник. Больше того, Валька Желтов сам тогда натравил нас на тебя. Так будет и после…

Из центрального прохода подскочил Аттик Пекольский.

– Что за шум, а драки нет? – захлопал белыми длинными ресницами по вылупленным, нагловатым «шарам», похожим на маленькие бильярдные. – Кому вы тут рыло моете, братцы?

Увидев меня, смешался, но, овладев собой, махнул пренебрежительно рукой, залился тонюсеньким смешком:

– А, этому-то тюлененку! Да оторвите ему голову, чтоб не вы… ёклмн. (Да, плохо я его поучил. Ожил гад).

– Это тебе вырвать язык, чтоб не болтал лишнего, ёклмн! – цыкнул из прохода Елиферий Зотеевич, шедший, по-видимому, в наше отделение.

Аттик мигом испарился.

– С житейской точки, Валера, может, ты и прав, а с научной нет, – продолжил Елиферий. – Кто же тогда будет делать высококачественные отличные приборы, машины, самолеты, двигать науку, прогресс, если не будет отличников, отличающихся людей?.. Уж на то пошло, все изобретатели, ученые – отличники, ибо всегда отличались от усредненного большинства. И, к сожалению, многие их не понимали и травили, объявляя чудиками, как Циолковского или Галилея…

– В общем, ясно одно, – прокашлялся и солидно начал Митька Шамков. – Борька никого не хуже.

– Да уж тебя-то лучше! – выкрикнул кто-то сзади. Снова смех.

– Во! Во! – смешался, покраснел и закивал Митька. – Сами знаете, я всегда был первым его врагом, а стал летать с ним, убедился – Борька – король и многому можно у него поучиться. Нигде так не раскрывается человек, как в сложном, тяжелом, длительном и опасном полете. А он всегда на высоте…

Вмешался Середин. Блестя глазами, побледнев так, что потемнели веснушки, сказал запальчиво:

– Митрей! Лучше скажи, како́ он сделал мне добро?.. А то тут все шумят: добро́, добро́! А я его в шары не видал! Порвать мой рот! Бастрык мне в нюх!

Грянул хохот. Еле успокоились.

А сколько раз он объяснял тебе материал?

– Ну-у, это мелош!

– Побольше бы таких мелочей и людям бы жилось намного легче, – усмехнулся Елиферий. – А что ты́!.. сделал ему хорошего?.. Ответь!

Как нашкодивший и пойманный ученик, Женька растерялся, запереминался с ноги на ногу, глуповато заулыбался.

– А сколько раз убеждал тебя бросить курить, – продолжал Шамков. – Помогал по физо, по стрельбе, в полетах. На экзаменах к Бурнасу вместо тебя пошел. Денег взаймы дает! А ты ничего не помнишь! Эх! Ты-ы!..

Середин, порозовев, деланно расхохотался.

– Ё-ё-моё! Так это ж при царе Горохе! Когда людей было крохи!.. Верно я говорю, Сувора? Верно?.. Или взаймы!.. Просят – реви да не давай! Дашь – реветь будешь, да просить!..

Все засмеялись.

Ну, а что я?.. Стоял в оцепенении, онемев, ворочал головой, смотрел, да слушал… Признаюсь, не могу я бить людей. Беспощадно говорить правду в лицо о их недостатках, да еще при всех. Мне почему-то их жалко, хотя они меня не жалеют. Не могу делать больно им, хотя они постоянно делают мне это. Даже стремятся к этому. Наслаждаются моей болью. Собирают по крупинкам все мои соринки-недостатки, чтобы выплеснуть их мне в лицо. А у себя бревна в глазах не видят… А когда и соринок не находят, – прибегают к клевете, выдумывая трусость, как Ленька Козолупов. Поэтому, вероятно, мне трудно и живется…

Ночью долго не мог уснуть, хотя и гудело тело и ныли ноги. Все-таки 25 километров пробежать – мука. Да и выдержать четыре расспроса-допроса-разноса с пристрастием тоже дело непростое – требуются силы и нервы немалые.

В памяти вставали картины прожитого дня и чаще всего последняя.

Поделом досталось. И черт дернул извиняться, привлекать внимание. Но кто знал? Хотел же лучше… Спасибо Юрке, Валерке: защитили, а то бы хана, заклевали. И Митька удивил… Вот и пойми, кто друг, кто враг?.. А если честно – во многим наши правы. Суетлив, от усердия готов в лепешку разбиться… У них надо учиться.

Да, что можно другим – нельзя мне. Все идет во вред. Даже секретарство!.. Или уж не желать ничего?.. Ни к чему не стремиться?.. Тогда не будет переживаний и разочарований…

Елиферий – бог! Всего на секунду подошел – все и всех на место поставил. Вот бы такого друга иметь – счастье!.. Но он, к сожалению, не хочет. Ясно, ему нужны друзья такие же сильные, как он. Или сильнее. А не такие тюхи, как я…

Ну кто из сильных будет маяться, «раздваиваться», ворошить свое унизительное поведение и поступки? Ругать себя за них, презирать и ненавидеть?! Мысленно злорадствовать над собой: «Так тебе и надо! Лучшего не заслужил, человечишка!..» А что, стоит презирать – раз постоять за себя, защитить не могу!..

Иногда так увлекаюсь самобичеванием, что готов людей позвать, чтобы помогли ругать меня. Но потом вдруг торможу, «но если я не за себя, то кто за меня?..» Ведь люди, товарищи еще ни разу не выступили за меня, исключая Валерки и Юрки, ничем не помогли, а всегда ругали, указывая только плохое. Ведь только позови – с радостью прибегут и в землю вгонят…

А Вострик – дезертир, если не хуже. Сам в историю втравил и бросил. Но понять можно: ревнив, как Отелло, поэтому и молчал.

Сувора тоже хорош. Обвинил в своих же недостатках и Шамкова приплел. Сам-то уж действительно думает только о себе и своих удовольствиях, поэтому учиться-то лучше не хочет и от поручений отказывается…

Выходит, выделяться, превосходить окружающих можно, если только имеешь поддержку сильных, защиту от окружающих, от их зависти, интриг, клеветы. Иначе заплюют…

А уполномоченным я просто попугал. Как-то же надо было защищаться и прекратить дурные разговоры…

Да-а, жизнь не мать, а мачеха. И почему таким нелюбимым сыном ее родился?..

МУКИ ОЖИДАНИЯ

Вот и пришли долгожданные госэкзамены – финиш, учебы, – о которых так много говорили в течение двух лет, и к которым так рьяно стремились.

Оно и понятно, госэкзамены – вершина, рубеж, отделяющий всю прошлую серую подготовительную жизнь, от взрослой самостоятельной, захватывающе-увлекательной, в которой свершаются великие дела, достигаются намеченные в детстве и юности цели. Госэкзамены – двери, открывающие путь в настоящую жизнь, где каждый становится тем, кем он должен быть, где нельзя уже откладывать все свои дела на потом, на будущее, потому что потом уже будет старость и-и… КПМ!..

Сначала отгудели государственный выпускной – самостоятельный полет по маршруту с применением всех средств самолетовождения, с выходом на цель – полигон – в заданное время и бомбометанием на нем. (Время и точность выхода определялись по разрыву первой бомбы).

Мне полет показался самым легким из всех. Может, потому, что были чудо-метеоусловия?.. (Светило солнце, видимость была «мильен на мильен»). А может, все-таки из-за того, что тяжело в учении…

Не напрасно же трудились столько времени, как проклятые, без передыху?..

Впервые вся рота отработала хорошо и, пожалуй, отлично.

Потом сдавали госэкзамены по теории. Тоже сдали хорошо, почти без троек!..

Начищенные до блеска, горделивые, не замечая уважительно-восторженных взглядов первокурсников, с месяц ходили напоследок в УЛО, отчитывались за учебу.

И вот к величайшей радости, наконец, свободны!..

Все ходят возбужденные, веселые, вслух планируя проведение первого офицерского отпуска, который начнется сразу же, как придет из Москвы приказ министра. И лишь я помалкиваю, не зная, что меня ждет.

До сих пор неизвестно, в каком звании выпустят и в каком качестве?.. Могут командиром взвода, а не штурманом. Примеров достаточной даже из прошлого выпуска. Выдадут ли аттестат с отличием, или нет?.. До сих пор ведь не наказали!.. Значит, расплата впереди. Лучше бы отсидеть на «губе», да и дело с концом. Дважды, согласно уставу, за один проступок не наказывают…