Текст книги "В сложном полете"

Автор книги: Леонид Хомутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Примерный семьянин. Каждое воскресенье занимается физкультурой. В десять ноль-ноль со всем семейством выходит на улицу. Помогает жене и детям надеть лыжи, выстраивает их по росту, сам становится впереди и ведет колонну в лес…

Я сегодня был в наряде. Когда сменился и пришел в гостиницу, дежурная спросила:

– Не видели случайно своих на улице?

– Нет, а что?

– Да косые они. Я их пыталась не пустить – не послушались.

– Вот черти! – покачал я головой. – И когда это было?

– Да, наверное, – дежурная взглянула на настенные часы-ходики, – часа два-полтора назад.

– Давненько. И кто был?

– Вострик, Козолупов и Абрасимов. Сперва они сидели в комнате. Ну, а она рядом, да и двери открыты – все слышно. Вострик все жаловался на какую-то Любу. Ну, а ребята его успокаивали, особенно Козолупов.

«Да забудь ты ее, Петя. Не стоит она тебя. Поедем сейчас в город, у моей девчонки такая подруга есть, глаз не оторвешь! А Борьке Ушакову, вам, значит, мы голову оторвем, чтоб не сманивал чужих невест».

А Вострик отвечает – нет, Борьке не надо. А Ленька свое твердит. Ну я и подумала, что надо вам рассказать…

– Спасибо. А не знаете, на чем они уехали? Не на мотоцикле?..

– Не знаю…

Ленька с Толей появились утром. Хмурые, измятые, они прошли к своим кроватям и, не раздеваясь, плюхнулись на них.

– Благодать! И зачем только поехали с этим сумасшедшим?

Ленька скрипнул зубами, выругался.

– Сам виноват, – отозвался Толя. – «Петя, пей, да поедем к девочкам!» – передразнил Леньку.

– А ты-то не это ли говорил, поддакивало?! – возмутился Ленька.

– Я ничё не предлагал, соглашался! – оправдывался Толя.

– Соглашался! Соглашался! – теперь передразнивал Ленька. – А это еще хуже, чем неправильно предлагать! Не зря тебя прозвали тихоньким соглашателем!..

– А ты! – разозлился Толя. – Жалкий подражатель Вострика!

Я встал с кровати.

– Парни, что случилось? Чего шумите?

Оба притихли, потом Ленька со вздохом сказал:

– Несчастье у нас, Петро разбился…

– Как разбился?

– Вчера на мотоцикле врезался в шлагбаум.

– И где он сейчас? Что с ним?

– В госпиталь отвезли, а состояние тяжелое…

– А мотоцикл где?

– В комендатуре, во дворе.

– Ну-у, дела-а… я сейчас же еду в госпиталь.

– Не торопись, – подал голос Толя, – не пустят. Лучше позвони, когда разрешат навещать, тогда съездим…

Я вопросительно смотрел то на Абрасимова, то на Козолупова. Злость поднималась на них.

– Доездились! Сколько раз вам говорили! А если бы все трое убились?.. Кого бы тогда завинили?..

– Тебя! – выкрикнул Ленька и сел на кровати. – Это ты отбил Любу! Ты довел до такого состояния!..

Спорить с ними было бесполезно. Не буду же доставать Любины письма. Я, чувствую, побледнел.

– Ладно, отбил. Хотя можете почитать ее письма. Но поили Вострика вы, а не я! Потащили в город тоже вы! Гнали на мотоцикле вы! Были бы настоящими друзьями, наоборот, удержали бы от поездки, да еще в пьяном состоянии!..

Парни молчали.

Вострик пролежал в госпитале около месяца. Потом проходил ВЛК (врачебно-летную комиссию) и по ее заключению был признан негодным к полетам и к службе в армии.

На днях проводили его. Был он грустный, расстроенный, тихий и задумчивый. В общем, совсем не такой, каким его знали.

Прогуливаясь по перрону, долго молчал, потом сказал:

– Думаете, расстался Вострик с небом?.. Да никогда! Вот поживу дома немного, поднаберусь здоровья на парном молочке и через год-другой снова пойду в военкомат и приеду к вам. Ждать будете?..

– Приезжай! Будем! – заверили.

– Э-эх! Если бы вернуть назад тот день!..

Перед отправлением поезда попросил:

– Пишите, не забывайте. Все рассказывайте о своей жизни и работе. А я как приеду, устроюсь, сразу же напишу вам.

Пожав всем руки, сказал мне с горечью:

– Эх, Борька! И почему тебя не было в тот день в гостинице. Знаю, ты бы меня никуда не отпустил. Все было бы в порядке… Ты всем настоящий друг, а мы, глупые да завистливые, еще злимся…

Ленька с Толей заморгали, отворачиваясь.

…Только что отлетали первый полет с курсантами. Придя в гостиницу, увидел письмо. Чем же порадует Люба?..

«Боря! Я узнала из письма мамы, что Вострик разбился. Знаю, это из-за меня. Не обижайся, Боря, прошу, пойми меня правильно, но я должна к нему поехать. Только я могу ему помочь. Он же мне не чужой и не просто знакомый. Это мое детство и юность, часть моей жизни, а значит, часть меня. Прости, но писать мне больше не пиши…

Люба».

Вот так новость?! А как же я?.. Сама же уговаривала писать, дружить, встречаться, а теперь уходишь?..

Все смешалось в голове, словно выпрыгнул из самолета. Почему-то вспомнились слова майора Рахова.

В жизни, как в сложном полете, все время стремишься к цели и никогда уверенно не знаешь, выйдешь на нее или нет. Не у каждого хватает сил выполнить его, как задумано. Многие не долетают. Но настойчивая самозабвенная работа спасает от всего. Она главный ориентир. Лишь она позволит в конце концов добиться успеха, достичь намеченной цели…

ТИТОВСКИЙ

В начале лета я приехал домой в Синарск на воскресенье. Переодевшись в спортивную светлую рубашку и бежевые брюки, отправился в центр старого Синарска прогуляться, втайне надеясь на встречу с одноклассниками, а может, если повезет, и с Лилькой. Хоть и по-хамски она со мной поступила, но разве ее забудешь?..

На Ленинской я неожиданно увидел удивительно знакомого человека, шедшего навстречу. Вглядевшись, поразился: Титовский – однокашник по роте. Или Тютюн, как тогда его звали. Тот тоже «вперился» в меня.

– Здорово! – улыбнулся, останавливаясь. – Ты здесь какими судьбами? Вот уж не ожидал тебя встретить!

– А ты почему здесь? – жестковато, без улыбки ответил Титовский вопросом на вопрос.

– Так я дома! К матери приехал!..

– А я к дядьке…

– В отпуске, что ли?

– Нет, здесь живу, работаю на заводе.

– Как?! Ты же в Быхове служишь!..

– Уже не служу…

– Не понимаю…

– Да-да, – с досадой ответил Титовский, – было дело, – отвернулся, сплюнул в канаву.

Дальше говорить было бессмысленно, и я пошел своей дорогой, размышляя о встрече.

Вот он, результат бездумного выполнения приказа и полной безответственности его отдавшего высокого начальника. И зачем кому-то нужна была вредная затея с внеочередным набором курсантов и их ускоренным выпуском?.. Таких, как Тютюн, было большинство… Где-то человек десять-двадцать будут служить пожизненно, остальные отсеются в первые же годы.

…Дорого, расточительно и бесполезно!.. И такое, наверняка, всюду, во всех ведомствах по всей стране… Никаких миллиардов не хватит…

Хотя бы через сито конкурсных экзаменов неизвестных людей пропустили. Тогда бы не ввалилась толпа случайных.

Все честные люди, вся страна в сложном полете. Особенно молодежь. Чем он закончится – одному богу известно… И все потому, что в свое время не различили подлецов и негодяев, отдали власть им в руки, пошли на поводу…

Я ПОМОГУ ТЕБЕ, ОТЕЦ!

Повесть

1

БОРИС УШАКОВ

«Так держать!» Эти слова я вспоминаю каждый раз, когда трудно.

Та командировка запомнилась мне на всю жизнь. Была она недавно. Наш экипаж по заданию командования перебрасывал один из полков училища на новое место службы. Мы совершали челночные перелеты, перевозя летчиков и штурманов группами с аэродрома на аэродром. Приходилось летать в любых условиях – лишь бы скорее выполнить задание, которым интересовалась «сама Москва».

Бывало и так: в полночь-заполночь нас, сонных, как осенних мух, поднимали с постелей, сообщали: «Вылет разрешен», – и мы на своем транспортнике, тоскливо гудевшем моторами, снова одиноко брели в холодной звездной вышине над спящей землей…

В тот день с самого утра мы осаждали диспетчера, выпрашивая разрешение на вылет. Но из-за плохой погоды его все не было и не было. Часы показывали без пяти тринадцать, когда мой командир, громко ругнувшись, предложил:

– Пошли в гостиницу! Что тут сидеть без толку?..

Тяжело поднявшись со стула, грузно ступая, он направился к выходу.

Я последовал за ним.

На крыльце командир остановился. Взглянул вверх, огляделся, тихонько свистнул:

– Не улететь сегодня – портится погода…

Он был прав. Все небо затянула серо-сизая пелена. Сыпалась снежная крупа.

Около самой гостиницы нас догнал солдат посыльный.

Запыхавшись, он выпалил:

– …Вас вызывают на вылет…

Командир повернулся ко мне:

– Скорей сообщи группе, пусть идут на самолет. Забеги к синоптику, возьми метеобюллетень…

Минут через двадцать, запустив двигатели, мы выруливали на старт.

Я, как всегда, настроив радиокомпас, сидел сзади, за спиной у командира, наблюдал за показаниями приборов.

Грозно, раскатисто с хриплыми переливами рычат моторы. То – наш борттехник, гоняет их на максимальном режиме перед взлетом. С клекотом взревели они, самолет дернулся, стремительно рванулся вперед… Скакнув вверх последний раз, точно оттолкнувшись, оторвался от взлетной…

Прядями седых волос мелькают обрывки облачности. Еще секунда – и самолет ныряет в серо-белую плотную массу, как в молоко.

Я смотрю на часы, встаю и выхожу в общую кабину, где за передним столом мое основное рабочее место. Тут полным-полно народу. Сидят по двое, по трое на одном сиденье. Всего пятнадцать человек. Да нас пятеро… Как бы не было перегрузки?! Хотя, – усмехаюсь про себя, – самолет в воздухе, лишних уже не высадишь.

Летчики – народ тертый. В любой обстановке чувствуют себя, как дома. Не успели набрать высоту, а они уже, разбившись на группки, устанавливают чемоданы в проходе вместо столов. Достают кто шахматы, кто карты, кто домино и готовятся скоротать время полета.

Некоторых из них я немного знаю. Они служили в нашем училище, только в другом городе. А теперь вот судьба забрасывает их в желтые бескрайние степи.

За моим столом – незнакомый человек. Он, как и все, в меховой куртке, меховых брюках и сапогах. Только все это новее, чем у других. И куртка из замши, как у истребителей.

Какой-то начальник, – решаю я и секунду-другую гляжу на него.

Он не молод, намного старше меня – в отцы годится, черноволос. В редких зачесанных назад волосах, начинающихся почти от бровей, серебрится седина. Глаза карие, внимательные, умные. Лицо смуглое, морщинистое.

Надев шапку-ушанку, он поднялся:

– Садитесь! Вам нужно работать. – И перешел на соседнее место позади.

Разложив карту и все свои нехитрые штурманские принадлежности, я быстро рассчитал время прибытия. Выходило, через три часа пятьдесят три минуты будем на месте.

– Борис! Ушаков! – послышался знакомый голос из-за спины.

Я обернулся. Обернулся и «начальник».

– Когда будем на месте? – кричал один из моих знакомцев.

– Вовремя! – улыбаюсь и быстро настраиваю радиокомпасы на радиостанции. Дорога каждая секунда. Летим в облаках, земли не видать. Нужно как можно точней определить ветер и взять верный курс.

Один за другим веером ложатся на полетную карту копья пеленгов. Идем вроде без уклонений. Пеленги пересекаются то севернее, то южнее заданной линии пути. Неожиданно раздаются удары. Похоже, кто-то кидает в самолет камни. Заливисто ревут двигатели – командир борется с обледенением, меняя обороты и шаг винтов… Да-а, веселенькое начало! С музыкой и барабанным боем. Если так будет весь полет, из самолета выползем оглохшими…

Иду в переднюю кабину. Здесь полумрак. Окна заледенели и плохо пропускают свет. Воздух насыщен снежной пылью, и создается впечатление, что в кабине туман.

– Дай транспортир, – говорит командир, увидев меня. – Обогрев не помогает, буду скоблить стекла.

Борттехник – вечно улыбающийся крепыш – склонился к приборам между летчиками и шурует рычагами взад и вперед. Хмурый, сосредоточенный, он даже не заметил меня.

Удары по фюзеляжу усиливаются. Становятся громче и громче. Кажется, кто-то огромный бьет кувалдой по бортам и вот-вот вдребезги разнесет самолет.

Мне становится не по себе. Охватывают беспокойство, тревога. Такое сильное обледенение я вижу впервые. Всматриваюсь в окно. Видна кромка плоскости с бугристыми наростами льда. Обледеневший, крутящийся кок винта, а дальше – сплошная белая пелена, в которой «растворилось» крыло. Похоже, всю землю окутала облачность и поднялась до самого солнца… А что если обледенение и дальше будет расти?.. Тогда самолет может потерять аэродинамические формы. И камнем рухнет вниз на острые скалы и вековую тайгу. Даже выпрыгнуть не успеем. Хотя с чем прыгать-то? Парашютов-то нет, не взяли. И пистолетов тоже. А могли пригодиться, если сядем на вынужденную. Внизу горы, тайга…

Бум! Бум! Бум! – монотонно грохочут удары. Холодом сжимает сердце. Но не подаю вида. Краем глаза кошусь на командира. Он удивительно спокоен, словно глухой. Вот это выдержка! Хотя фронтовик-афганец, 86 боевых вылетов!.. Ну, хватит! Пора работать!..

Встряхнувшись, иду к себе в общую кабину. Здесь все по-старому. Ни на что не обращая внимания, летчики азартно играют.

«Мой начальник» не сводит с меня глаз. Кто он такой? Что ему надо?.. С ним рядом почему-то знакомец. Улыбается, хотя и старается сохранить солидность.

– Вы всегда с таким громом летаете? – иронизирует. Я не отвечаю. Некогда. Надо определить свое местонахождение, путевую скорость и уточнить время прибытия на аэродром посадки.

Снова кручу рукоятки радиокомпасов. Стрелки указателей курса медленно вращаются. Этого еще не хватало! Неужели антенны обледенели? А может, отсоединились?.. Нет, все в порядке. Тогда что же? Почему не работают?..

Я подключаю ввод запасной шлейфовой антенны. Должна выручить. Но стрелки по-прежнему медленно вращаются. Может, предохранители перегорели? Проверяю. Целые. Так что же?.. Лампы?.. Но возиться с ними некогда.

Пересаживаюсь за последний компас. Может, он работает?..

За левый садится «начальник». Пытается пеленговать радиостанции, но у него тоже ничего не получается.

К сожалению, и правый радиокомпас нормально не работает. Стрелка тоже не останавливается. Надо проверить радиокомпас полностью. Вплоть до замены ламп. И я выполняю операцию за операцией.

«Начальник» одобрительно глядит на меня. Я тихонько спрашиваю у знакомца.

– Кто это?

Он также тихо, но с гордостью отвечает:

– Наш бывший старший штурман полка. Преподавал в академии.

Все ясно. Контролирует. И так тошно, лучше бы помог… Бывший штурман, словно услышав мои мысли, неожиданно предлагает:

– А не запеленговать ли радиостанции на слух, по минимуму слышимости?..

– Точность невелика, но попробовать можно.

…Бум! Бум! – оглушают удары, и нет от них нигде спасенья. Это пытка слышать их. Самолет скрипит, трещит и, кажется, вот-вот развалится.

Как я и ожидал, «места самолета», определенные на слух, ложатся на карте, где им вздумается. Разве можно по ним сделать вывод, как идем?.. Надо срочно менять высоту, выйти из обледенения, пока не заблудились…

Я встаю, иду к летчикам.

– Запрашивал, разрешили, – отвечает командир. – Но предупредили, что на всех эшелонах возможно обледенение.

Стонут моторы. Мы забираемся на высоту – почти потолок нашего самолета. Но удары срывающегося с винтов льда не прекращаются…

– Запроси пеленг или место, – говорю радисту. Тот кивает и выстукивает сигналы.

К нам поворачивается командир. На широком круглом лице – недовольство:

– У меня связь пропала. Ничего не слышу.

Толкает радиста в бок, тот оборачивается.

– Запроси пониже, может, там обледенение прекратится и связь наладится…

Вскоре мы снова меняем высоту, пытаясь уйти от обледенения. Но оно преследует нас всюду.

Я мечусь по кабине, как пойманный в клетку. Припадаю то к правому, то к левому окну в надежде увидеть хоть небольшой разрыв облачности. Но, как назло, ни одного. Облачность плотная и густая, как сметана. Чувствую – начинает колотить дрожь. Стараюсь держать себя в руках. Твержу сам себе: «Чем сложнее обстановка, тем спокойнее штурман».

Меня вызвал командир.

– В Среднесибирске плохая погода. Снег, видимость полкилометра, высота нижней кромки двести метров. Вряд ли примут. Запрашивают, кто нас выпустил… – Помолчав, спросил:

– Сколько прошли по маршруту?..

– Половину примерно.

– Приготовься вернуться назад.

– Зачем? Уж лучше вперед, и задание выполним.

– А если закроют аэродром и прикажут возвращаться?

Нас прерывает радист:

– Верхнеенисейск закрыт – метель. Назад путь отрезан!

– Тем лучше, – беспечно отзывается. – Лишь бы Среднесибирск принимал. Так ведь, Ушаков?

«Ну и командир!» – таращу я на него глаза.

Когда я вернулся на свое место, старший штурман встретил вопросом:

– Как настроение? – и тихонько: – Что будем делать?

– Лететь! – довольно грубо отвечаю. Потом, успокоившись, излагаю план действий.

– Ясно! – улыбается штурман.

Помолчав, добавляет:

– И в таких условиях в Отечественную войну летали наши летчики, точно выходили на цель и поражали ее… И это с тогдашней техникой…

Я молчу, пытаясь понять, куда он клонит. То ли осуждает, то ли одобряет. Наверное, хвалится, что воевал. Так у меня дед, его братья, дядя тоже воевали и все погибли.

На мое плечо ложится чья-то рука. Вскидываю голову – борттехник.

Квадратное лицо раскраснелось, округлые глаза блестят. Но у него почему-то виноватое выражение, точно набедокурил.

– Идем! Командир зовет, – тянет он за рукав куртки. В проходе, достав из багажника канистру, говорит:

– Никогда не видел такого обледенения. Сотню литров уже израсходовал, а лететь еще половину. Где я возьму спирту столько? Хотел немного сэкономить.

– А ты не экономь. Когда рухнем – спирт не понадобится.

Командир, тоже немного раскрасневшийся, увидев меня, сказал:

– Связи с землей нет. Теперь вся надежда на тебя. Надо постараться точно выйти на аэродром. Не забывай, скоро стемнеет…

– Хорошо, – отвечаю, а про себя думаю. Как же точно выйду, когда еще долгих два часа лететь вслепую?.. Уже сейчас, наверняка, уклонились километров на 15—20, а через два часа, если срочно не исправим курс, километров на 50—60, не меньше. А это…

Я отворачиваюсь от командира, рукавом вытираю влажный лоб. Если даже свершится чудо и мы точно выйдем на аэродром, то как выполним в облаках заход на посадку? Как выйдем на посадочную?.. Была крохотная надежда – по пеленгатору, что очень трудно на незнакомом аэродроме. И она исчезла. Выходит, мы обречены. Я с силой бью кулаком по коленке. Нет! Надо скорей включить сигнал бедствия, пока не поздно. Может, земля чем-нибудь поможет…

Опять иду к командиру. Он, оборачиваясь, поднимает глаза.

– Ты знаешь, – хриплю на ухо.

– Знаю! Все знаю, – улыбается он. – Тебе тяжело, все отказало. Иди, не волнуйся, работай…

Я отхожу, недоумевая. Останавливаюсь в проходе у двери. Как же он узнал? Здорово же изучил меня за четыре года… Хотя фронтовик, как и дядя… Но как лететь?.. А как летал дядя Владимир на фронте в облаках?.. И не было у него ни радиолокатора, ни обогрева, ни антиобледенительной системы. И было ему тогда всего девятнадцать!.. А тебе? И не кричал, наверняка: спасите! помогите!..

Из кабины доносятся взрывы хохота. «Травят» очередной анекдот. Летчики корчатся от смеха.

Гляжу на них с улыбкой и доброй завистью. Они все здоровенные, рослые, старше меня на 5—6 лет… Парни! Парни! Знали бы, что нас ждет… Не сидели бы, не заливались соловьями. Крикнуть бы вам: «У нас связи нет! Компасы отказали! Не знаем, где летим!» Поглядел бы я, как изменились бы ваши лица. Но я, разумеется, не сделаю этого. Ваши трудности еще впереди…

В крайнем случае, можно попытаться выйти на привод на слух. Даже заход на посадку можно выполнить. Правда, ненадежно, но что делать?.. Да-а, а если подключиться к антенне радиста? Или прослушивать команды руководителя по радиокомпасу?.. Но откуда им знать, когда мы придем? Когда подавать команды?..

Старший штурман, еще не согнав улыбки с лица, озабоченно сказал:

– Подсоедини антенну радиста, должен заработать компас.

Сомневаюсь, связи-то нет…

– А ты не сомневайся! Подсоединяй! Кусок провода найдется?..

Я лезу в багажник, достаю моток изолированного провода. Перочинным ножом зачищаю концы и подсоединяю один к приемнику, другой – к выводу антенны.

Радист, красный от возбуждения и мокрый от пота, в расстегнутой куртке и рубашке, удивленно глядит на меня, хлопая рыжими ресницами.

– Дай бог удачи! А у меня ничё не получается…

Я жду сигнал от штурмана полка, но его нет и нет. Спешу к нему. Он, недовольно поглядывая на компас, постукивает по указателю пальцем. Выключает питание и, выждав немного, снова включает.

– Да, видимо, оборвалась, – говорит со вздохом.

– Дайте, я попытаюсь.

– Пытайся, – соглашается штурман и переходит на свое место.

– Есть еще вариант, – немного погодя говорит он. – Выпустить провод за борт.

– А-а, слышал, но делать не приходилось.

– Действуй!

Воспрянув духом, я быстро отсоединил провод от антенны радиста, обмотнул его вокруг стойки лампы и, как леску в лунку, выпустил свободный конец в отверстие для бортового визира. Провод натянулся, как струна…

– Иди! – махал рукой штурман.

– Наконец-то заработал! – с облегчением сказал он, указывая на стрелку. Та колебалась острием у цифры 15.

– Спасибо! Спасибо!

– Мне за что?.. Себе скажи.

Сияющий, не чувствуя под собой ног, лечу к пилотам.

– Пятнадцать вправо! Радиокомпас заработал!..

– Да?! – летчики наперебой забросали меня вопросами.

– Вот видишь! Говорил я тебе, – смеется командир, – не волнуйся, работай, и все получится…

Изголодавшись по пеленгам, я прокладываю их ежеминутно на карте. Жаль, боковых радиостанций нет. Не по чему определить место самолета. Но и так неплохо. С некоторой ошибкой путем вычислений все же можно определить место.

Старший штурман стоит рядом. Склонившись, наблюдает за моей работой. Ему, видно, тоже надоело быть «слепым».

Определив ветер и уточнив расчеты, с довольной улыбкой вылезаю из-за стола. Кончились мои мучения. Победно оглядываю летчиков. Так и хочется похвалиться: «А знаете, что нас ожидало?.. Не знаете?! И никогда не узнаете!..»

Бум! Бум! – торжественно салютуют удары. Я улыбаюсь: «А про вас я совсем забыл, думал – прекратились…». А вот моим летчикам в передней кабине по-прежнему скучно – связи нет и нет.

– Послушай, брось ворочать приемник. У тебя антенну оборвало! Подключайся к моей.

Радист недоуменно глядит на меня.

– Ты думаешь?

– Не думаю, а точно знаю!

Вообще-то, наш радист молодой. Первый раз в такой командировке.

Воткнув лампы и поставив приемник на место, он достает кусок провода из ящичка и отправляется в общую кабину.

Я с удовольствием сажусь на его место, вытягиваю ноги и даже позволяю себе на миг закрыть глаза. Только сейчас чувствую, что чертовски устал…

Появляется радист. Глаза часто-часто мигают, губы трясутся, слова выговорить не может.

– Что случилось?

– Понимаешь, упустил… Вы только не ругайтесь, ладно?..

– Кого упустил? – настораживаюсь я, подбирая под себя ноги.

– Антенну, провод…

– Как упустил? Куда? – приподнимаюсь с сиденья.

– За борт! Понимаете? За борт! Только отсоединил от зажима и стал наращивать, как вдруг выскользнул он из рук и… в дырку. Видно, плохо закреплен был…

И снова мы летим вслепую. Правда, сейчас это меня не особенно волнует. Я верю – на КПМ выйду точно. А вот посадка не дает покоя. Двадцать с половиной минут остается до нее.

Командир и радист без устали докладывают земле о режиме полета, хотя в ответ не слышат ни слова. Радист, правда, уверяет, что земля его слышит, но я что-то плохо этому верю…

15 минут…

– Снижаюсь! – сообщает командир. – Занимаю аварийный эшелон…

И враз притихли моторы – командир подобрал газ.

Старший штурман, раздобыв шлемофон, подключается к радиокомпасу в надежде услышать команды руководителя полетов по этому каналу.

…10 минут.

Передо мной – лист бумаги с вычерченной схемой захода на посадку по пеленгатору. Штурман, увидев ее, одобрительно кивает головой.

Странно! Не слышно ударов, неужели обледенение кончилось?.. Я вытягиваю шею, заглядываю в окна. Не появится ли где просвет?.. И вдруг, случайно бросив взгляд на приборную доску, замираю от неожиданности.

Стрелка указателя курса танцует около нуля… Заработал?! Компас заработал! Это же наше спасение!..

Расплывшись в улыбке, повертываюсь к штурману. Может, остальные компасы тоже работают?.. Но нет, только правый! Что ж, и это чудесно!

Старший штурман, глядя на шкалу, тоже улыбается.

– Везет тебе!

Срываюсь с места, бегу в нос самолета – надо договориться о заходе на посадку.

Всех обрадовало мое сообщение. А второй (правый) летчик – даже расхохотался от избытка чувств. Интересный у него смех. Неповторимый: какая-то смесь скрипа, скрежета и всхлипываний. Не поймешь – то ли смеется, то ли плачет…

…3 минуты до аэродрома.

Я не спускаю глаз с указателя курса. Вот-вот выйдем на привод.

В проходе у дверей стоит борттех, поглядывая на меня, ожидая команды.

…2 минуты …1 минута …Все! Время вышло! Пора делать разворот, но стрелка по-прежнему танцует около нуля. Значит, радиостанцию не прошли. Когда пройдем, стрелка развернется на 180 градусов. Опаздываем, выходит, но насколько?.. Невыносимо долго тянется время. Оборот за оборотом делает секундная стрелка на часах. И лишь на исходе третьей минуты стрелка курса робко сдвигается с места и описывает дугу.

– Разворот! – кричу я.

– Разворот! – дублирует борттех.

Командир резко поворачивает штурвал.

Услышав команду, некоторые летчики, отвлекшись от игры, подняли головы, наблюдают за нами. Другие – даже ушами не шевелят.

Один за другим скрупулезно выполняем развороты. Стрелка подходит к цифре 285. Наступает пора последнего, самого ответственного разворота… Чувствую, как опускается левое крыло, а правое поднимается. Сравниваю показания компасов. Несогласованность!

– Увеличить крен! Иначе выскочим правее посадочной!

Борттех неуверенно и негромко дублирует. Самолет медленно выходит из разворота. Так и есть. Проскочили! Привод в стороне.

– Влево пятьдесят!

Пока сманеврировали, приводную прошли сбоку.

– Уходим на второй круг! Курс девяносто!

Мне стыдно штурмана полка, летчиков. Спиной чувствую их осуждающие взгляды: «Эх, блудило! Не смог завести самолет».

Иду к экипажу – надо заставить их энергично выполнять мои команды.

Снова развороты, и опять подходим к последнему. Ну, если и в этот раз не зайдем… тогда хана! Баки пусты, да и запасных аэродромов ни одного. Метелью закрыты.

– Разворот! Так держать! Отлично!

Фу-у-у! Вроде точно вышли на прямую.

– Снижайся! Высота 250! Горизонт!

Стрелка указателя начала описывать дугу. Переключаю радиокомпас на ближний привод.

– Прошли дальнюю! Высота 180!

Гляжу в окошко. Пора бы выйти из облачности, но там – сплошная вата.

– Смотри, куда пошли, – трогает меня штурман.

Перевожу взгляд на указатель, стрелка отклонилась вправо. На миг цепенею, потом кидаюсь к пилотам.

– В чем дело? Куда свернули? 20 вправо! – кричу, врываясь в кабину.

– Гляди! Вон прямо полоса! – показывает рукой правый летчик и подхохатывает скрипуче.

Я вглядываюсь. Сквозь колеблющуюся завесу снега различаю что-то похожее на полосу… Деревенские дома, увязшие в сугробах, вытянулись в две серые линии. У каждого дома тополь. Целая аллея.

– Прекратить снижение! Это же улица! Деревня! Разворот вправо! Там посадочная!..

– Какая деревня?! – возмущается правак. – Ты что, спятил?

Правак упрям и может спорить до хрипоты. Тем более, что всегда твердит: «Я – замкомандира, а штурман – подчиненный!..» Это болезнь праваков.

Высота около сотни метров, нос самолета точно нацелен на верхушки деревьев. Еще немного – врежемся в них.

– Прекратить снижение! – трясу командира. – Это же деревня! Деревня! Неужели не видишь!?.

– Точно, деревня, – переводя дух отзывается командир. Он с силой тянет на себя штурвал и выкручивает вправо.

Натужно ревут моторы. Самолет карабкается вверх. Домишки скрываются в снежной пелене.

– Что теперь? – глядит командир.

– Пойдем на этой высоте, увидим полосу – сядем. Она длинная – два километра – сам знаешь…

Кругом бело. Горизонтальной видимости нет. Густой крупный снег идет. Местность просматривается только под собой. Мы ощупываем взглядом каждую складку ее… Наконец под самолетом замелькало что-то пятнистое, серо-белое, похожее на бок зебры. Полоса?.. Ну да, она! Заснеженная, перехваченная поперечными сугробами-перекатами.

– Бетонка под нами! Разворот влево! Шасси выпустил?..

Командир кивает. Земля стремительно надвигается. Командир круто планирует. Кажется, вот-вот врежемся. В последний миг командир выравнивает самолет и даже немного задирает нос.

Машина, пролетев еще немного, внезапно проваливается, а затем, рассекая снег, мчится по посадочной. Из-под колес брызжут струи. Из-под пола доносится глухой басовитый скрежет, похожий на фыркающий гул. Машина останавливается. Все! Сели! Даже не верится…

Мы оглядываемся, куда рулить? Вперед? Назад? Где рулежные дорожки? Как срулить с бетонки? Стоять на ней нельзя – вдруг заходит на посадку другой самолет. Он врежется в нас…

– Давайте я схожу на разведку? – предлагаю я.

– Иди, – соглашается командир.

В этот момент из-под левой плоскости выныривает грузовик. Останавливается сбоку. Из него выскакивает человек в белом меховом полушубке, в серых валенках. Машет рукой.

– Пошли! – говорит мне командир. – Моторы не выключай! – бросает правому.

Мы выпрыгиваем из самолета.

– Здравствуйте! – приветствует нас офицер. – Я руководитель полетов с ближнего привода. Вы командир?

– Да.

– Давно вас ждем. Поздравляю с благополучной посадкой. Боялись за вас очень!

Он жмет командиру руку, потом мне.

– Что-то я не видел, как вы прошли над нами? И гула не слышал.

– Да-а, сели, в общем, – чуть смутясь, неопределенно отвечает командир.

– Прошу рулить за мной. Мы поедем метрах в пятнадцати, иначе стоянку не найдете…

Минут через двадцать летчики полка покидали самолет.

Мы стояли под крылом и наблюдали, как один за другим с чемоданами, портфелями и планшетами они спускались по лесенке, подходили к нам, крепко жали руки и скрывались в снежной круговерти.

Старший штурман подошел последним. Простившись с командиром, он обнял меня за плечи, отвел в сторону.

– Ну, здравствуй! Я ведь Павел Засыпкин! Слышал о таком?.. Друг твоего отца и дяди Владимира…

Я удивленно гляжу на него.

– Вы – Павел?.. Здравствуйте!

– А ты здорово похож на дядю. Я тебя сразу узнал. Правда, мне подсказали твою фамилию. Еще в полете хотел поговорить с тобой, да уж больно трудным он получился. Не до того было… Дядю-то не забыл?..

– Да вы что! Разве можно?..

– После училища на фронте я попал к нему в полк. Мы вместе летали, вместе воевали. Он был моим начальником – штурманом полка…

Кстати, это он научил меня использовать антенну радиста и выкидывать провод за борт при обледенении…

Мы беседовали минут пять. Договорились встретиться.

Уже отойдя от самолета шагов на десять, Павел остановился, обернулся и крикнул:

– Так держать! Так держать, штурман! Как Владимир!..