Текст книги "В сложном полете"

Автор книги: Леонид Хомутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Эти слова, да еще издевательски-покровительственный тон больно хлестнули Владимира.

– А вы не берите его! Тем более, что брать нечего! – с вызовом сказал он.

Хаммихин вопросительно поглядел на Ушакова.

– Ты опять за свое?..

– Да, за свое. Бомбы сброшены, и точно по цели!..

– Я приказываю тебе – сбрасывай скорей бомбы! А то придется бросать на своей территории.

Владимир, не ожидавший такого оборота разговора, побледнев, ответил тихо, но твердо.

– Это невыполнимо – бомб нет.

Хаммихин долго исподлобья глядел на Ушакова, потом процедил:

– Ну погоди, обломаю тебе рога. Приказываю – выполнить серийный сброс вторично! А я лично проверю – правильно ли ты делаешь!..

Как ни хотелось Владимиру не выполнять эту унизительную процедуру – пришлось подчиниться.

Хаммихин, вылезши из кресла, зашел в кабину штурмана. Вернее, рабочее место, располагавшееся за креслом пилота, где находились прицел и электроприбор (ЭСБР) сброса бомб.

– Включаю питание, устанавливаю серию, интервал, количество бомб. А теперь нажми кнопку. Дерни рукоятки аварийного сброса. Проверим лампочки…

Хаммихин выпрямился, заглянул на лампочки. Они по-прежнему горели.

– Что-то непонятно, – протянул, усаживаясь в кресло.

– Ну, убедились, что сброшены? – не скрывал торжества Владимир.

– Нет, не убедился. А если бомбы не сбрасываются?..

– Как это не сбрасываются?

– А так! Зависли они у тебя – вот и не сбрасываются!

Владимир ошеломленно глядел на Хаммихина.

– Вот если бы ты сейчас вылез наружу, да заглянул под брюхо, то увидел бы, что бомбы висят! Голову даю на отсечение!..

– Так вот вам что от меня надо… Хорошо, я вылезу. Своими глазами проверю. Докажу в сотый раз, что я прав и не надо со мной спорить.

Владимир повернулся и пошел в общую кабину.

– А что же ты хотел! У порядочного штурмана цепь сигнализации не выходит из строя в нужный момент! – крикнул вдогонку Хаммихин.

…Проходя мимо стрелка-радиста, штурман хлопнул того по плечу.

– Идем со мной!

Нырнув в хвостовой отсек-багажник, вышел оттуда с веревкой. Пропустив ее под подвесную систему, завязал один конец на своем поясе. Второй конец пропустил под подвесной на спину и попросил радиста сделать узел точно посредине ее.

– Зачем это?

– Потом узнаешь. Вяжи крепко-крепко, чтоб никакая сила не развязала.

Когда радист, закончив работу, вышел из-за спины, Владимир, прицепив парашют к подвесной, сказал:

– А теперь зови стрелка и борттеха…

И когда радист ушел, конец веревки привязал вначале за рукоятку около двери, а потом за металлический трос, протянутый под потолком кабины.

Подошли парни.

– Ребята, сейчас на этой веревке вы спустите меня под самолет на полметра-метр, не больше, и я фонариком осмотрю бомбодержатели. Если мигну четыре раза, значит, все бомбы сброшены. Если один, то одна сброшена, если два, то две сброшены. Если зажгу свет без мигания, значит, тащите меня обратно в кабину. Поняли?..

– Понять-то поняли! – возмущенно сказал борт-тех, – но я бы под пистолетом туда не полез! Какого хрена лезешь ты, Вовка? Или тебе жизнь надоела?..

– Ребята, это приказ, а приказы надо выполнять!

– Как приказ? Чей? Командира? Да он что? Тронулся! – кипятился борттех. – Я сейчас же иду к нему! Пусть не придуривает! Если ему надо глядеть на них – пусть сам и лезет!..

– Держи веревку! Спускать будете постепенно. – Владимир, шагнув, повернул рукоятки, открыл дверь. Загудело в кабине. В уши ударил рокот моторов, шум и гул ветра. – Да не выпускайте веревку, а то меня сразу отбросит под хвост! – прокричал Владимир и, став на колени, высунул ноги за борт.

– Постой! Постой, Вовка! Не вылезай! Бегу к командиру!..

Гулко забухали шаги по металлическому полу.

– Держите крепче! – Владимир все дальше сползал под самолет. Вот только голова, да плечи, да руки остались в кабине.

Радист со стрелком, упершись ногами в борт и дверь, откинувшись назад, понемногу выпускали веревку. Но вот исчезла рука, плечи, скрылась и голова…

Ворвавшись в пилотскую, борттехник с «порога» зашумел:

– Командир! Почему приказал штурману лезть под брюхо! Это ж издевательство! Убийство человека!

– Кто приказывает? – заворочался в кресле Хаммихин. – Да он врет!.. Слышь, Саня? Ты слышал, чтоб я штурману что-то такое сказал?

– Нет, конечно! – с готовностью заверил пилот.

– И я говорю – нет! – Хаммихин перевел взгляд на борттеха. – Я пока что не сумасшедший – такие приказы отдавать! Это он сам чудит! Что, вы его не знаете? Опять хочет отличиться! Подвиг совершить!.. Так что иди передай – никуда не вылезать и не трепать языком нигде!

Борттехник повернулся и пошел к двери, как вдруг (то ли попали в зону болтанки, то ли в мощно-кучевую облачность) самолет затрясло, закорежило с крыла на крыло, бросило на хвост, подкинуло вверх…

Когда Владимир спустил ноги за борт – почувствовал – повис над бездной. Страх сдавил его, почти лишил силы и решимости. Руки, вцепившись в борт, закостенели и не разгибались. Ужасно ощущать болтающимися ногами бездонную леденящую пустоту. А поток воздуха все сильней забрасывал их куда-то вбок. Для преодоления страха Владимир по привычке закрыл глаза и мысленно твердил: «Это как при прыжке с парашютом. Страшен лишь момент отделения!..» Чувствуя опору в веревке, давившей грудь, он оторвал правую руку от самолета. Держась левой, он хотел опуститься под самолет на длину руки и осветить балки бомбодержателей. Но в тот момент, когда голова оказалась снаружи, мощнейшая струя воздуха (из двух потоков: скоростного и винтового) ударила в лицо. Запахло сладковато-острым запахом бензина, пригоревшего масла, дурманящими выхлопными газами. Ошпарило нагретым, точно из печи, ветром. Трудно стало дышать от переполнявшего легкие воздуха, рвущего рот, раздирающего ноздри, колотящего уши и выжимающего из глаз слезы. Тело все сильнее тянуло к хвосту. Левую руку рвало от самолета. Подвесная система и веревка сдавили бока, грудь, впились в тело.

Превозмогая себя, Владимир вытащил из кармана фонарик, включил свет. Как трудно вытянуть руку и держать прямо. Казалось, она попала во что-то упругое и вязкое, словно в воду, и ее непрерывно заворачивало назад. Фонарик вырывало из пальцев, и стоило больших усилий держать его. С трудом направил луч света под самолет, зашарил им по брюху, осветил балки.

Они были пусты. Ни одной бомбы не висело под ними. Только вилки, контрящие ветрянки взрывателей, безудержно плясали «на пузе» на своих металлических тросиках.

Владимир четырежды мигнул фонариком, но тут его неожиданно подкинуло и бросило назад. Толчок, и он увидел перед собой руль высоты. Даже не успел испугаться – так быстро это произошло. Только веревка, да подвесная система еще сильнее врезались в тело.

Что случилось? Почему выпустили веревку? Как он будет забираться в кабину?.. А если веревка порвется?..

Страх снова сдавил Владимира. Он поглядел вниз, но двухкилометровая толща мрака, скрадывающая высоту, скрывала землю. Еле-еле различимые желто-серые пятна мелькали изредка.

Борттех вскочил с полу… У багажника, потирая ушибленные места, поднимались радист со стрелком.

– Где Вовка?

– За бортом! – все еще морщась, ответил радист.

– Вот сумасшедший!

– Человек дела, – наставительно возразил стрелок. – Давай лучше затаскивать.

Он нацепил парашют на грудь, подошел к двери и, опустившись на колени, взялся за веревку.

– Хорошо, что привязал веревку к тросу. А то бы сейчас приземлился черт знает где!.. Беритесь за меня! И потянем вместе!.. Ну, взялись? Потянули-и! Потянули!

Стрелок сделал два-три перехвата и за вытянутую часть веревки ухватились борттехник с радистом. Теперь прямо за веревку тянули все, но она, словно резиновая была упругой и плохо поддавалась усилиям. Потом натянулась так, будто кто ее привязал за хвост.

– Ну, еще-е раз! два! взяли-и! – командовал теперь уже борттех. – Е-е-ще, взяли! – И все трое делали одновременный рывок, но безрезультатный…

– Нет! Не могу больше! – задыхаясь, сказал борттех. – Давайте, что вытянули, обмотаем за рукоятку.

Обессиленные, уселись на полу, привалясь спинами к бортам.

– Почему не тянется? – удивлялся радист, вытирая вспотевшее лицо рукавом комбинезона. – Неужели такое сопротивление, что сильней нас?

– Надо позвать правака, тогда, может, вытащим! – предложил стрелок.

– А, может, веревка попала в щель руля глубины или триммера? – гадал радист. – И заклинилась?..

– Может, и это, – в раздумье отозвался борттех, – но тогда нам хана! Не вытащить Вовку!

– Несладко ему сейчас. Болтается за хвостом вверх-вниз, как полешко…

Владимиру действительно было несладко. Воздушный поток трепал его, как пушинку. Упруго бил по голове. Шумел и колотился в ушах. Хорошо, что он был теплый, нагретый выхлопным пламенем двигателя. А то бы Владимир сразу промерз до косточек. Но плохо, что чадный, насыщенный отработанными газами, от которых можно было угореть и одуреть.

Впереди за стабилизатором Владимир видел пульсирующий язык выхлопного пламени, похожий на диковинный красно-желто-голубой трепещущий цветок.

Вдруг Владимир почувствовал, что веревка резко впилась в спину.

Ребята тащат!.. Как же им помочь?.. А что, если…

Он ухватился за веревку и попробовал подтянуть себя. Но сколько ни старался – ничего не получилось. Слишком уж силен встречный поток. Оставалась одно – ждать, когда вытащат.

Постепенно хвост, кажется, приближался. Затем продвижение прекратилось. Или это ему показалось?..

«Какой все-таки я дурень! – ругал он себя. – Почему не сделал веревку коротенькой. Давно был бы в кабине…»

…В этот раз тянули штурмана вчетвером. И снова безрезультатно. Из сил выбились. Родионов, который больше кряхтел, чем тащил веревку, плюнув на пол, с сердцем сказал:

– Черт с ним! Пусть болтается! Сам вылез – сам пусть и залазит, как хочет! А я пошел на свое рабочее место!

Парни пришли в пилотскую.

– Что будем делать, командир? – спросил радист.

– Ничего!.. Лететь домой, и только, – сухо ответил Хаммихин.

– Надо убрать газ правому двигателю! – предложил борттехник. – Тогда вытащим!

– Наконец-то догадались! Эх, вы! Горе-летчики! – презрительно засмеялся Хаммихин. – Да с самого начала это надо было сделать!..

– Что же вы не подсказали? Не убрали газ сразу? – недовольно спросил стрелок.

– А я откуда знал, что он вылез? И вы надсажаетесь, вытаскивая его? – невозмутимо ответил Хаммихин.

– Но когда мы позвали Родионова вы же знали, что вытаскиваем? Почему тогда не убрали газ? – поддержал стрелка радист.

– А я толком не понял, зачем вы его позвали. Да и потом, уж на то пошло, пусть поболтается разгильдяй! Может, дурь-то выветрится? Не будет самовольничать, спорить и ослушиваться командира! Так ведь, Саня?

– Конечно! Я бы на вашем месте так вообще не вытаскивал сейчас! А вытащил бы над аэродромом!

– Верно, Саня! Я так же думаю. Вытащим перед посадкой! Пусть болтается!

– Но это бесчеловечно! Это издевательство! – в голос запротестовали радист со стрелком.

– А вылезать из кабины – разве не издевательство над экипажем?.. Над вами? Он же везде будет трепаться, что командир заставил вылезть наружу? Какая слава о нас пойдет?.. Кстати, он не сообщил – бомбы сброшены или нет?

– Все сброшены! Четырежды мигнул, как уговорились.

– Тогда все! Идите по своим местам! И чтобы никаких разговоров.

Горец, он ненавидел Ушакова не только за его мастерство и находчивость. Главное, он знал – все мужчины рода Ушаковых, отец и двое его братьев, погибли, защищая Россию. А отец Хаммихина – активнейший националист, «борец за свободу» – еще в 42-м году установил контакт с фашистами, за что был арестован и выслан в Сибирь.

Ушаков о командире этого не знал и диву давался, за что тот его невзлюбил?.. Каждый день он вспоминал недавно погибшего старого командира, спасшего экипаж в том полете, его отцовское отношение к нему.

Когда самолет оказался над своим аэродромом, Хаммихин, убрав газ правому мотору, приказал:

– Затаскивайте самовольщика!

Парни бросились к канату. К великому удивлению, в этот раз веревка затаскивалась без усилий. Вот что значит «убранный» двигатель! Но каково же было их удивление, когда вытащили пустой конец!.. Владимир исчез!..

Недоумевая, осматривали веревку, измочаленный узел, которым она, по-видимому, заклинивалась в щели руля высоты. Терялись в догадках, что и когда случилось с Ушаковым.

– Как исчез!? – бушевал Хаммихин, когда ему доложили о штурмане. – Вот сволочь! И тут нагадил! Теперь выкручивайся! Пиши объяснительные!..

Когда самолет приземлился и зарулил на стоянку, неожиданно снаружи открыли дверь и в кабину влез… Владимир. Не говоря ни слова, он толкнул парашют к борту, прошел на свое место и, собрав документацию и снаряжение в планшет, направился к выходу.

– Володя?! Откуда? – только и успели воскликнуть ошеломленные парни.

– Потом! Обо мне никому ни слова! – обернувшись, предупредил Владимир и выпрыгнул из кабины.

Так в полку никто и не узнал, что произошло в эту ночь в экипаже Хаммихина. Только через неделю Владимир рассказал своим друзьям, как он быстрее их оказался на аэродроме…

Потеряв надежду на возвращение в самолет, в конце концов, увидел под собой родной аэродром. Вспомнил, в кармане комбинезона лежит перочинный складешок для заточки карандашей. Достал его и обрезал веревку… Приземлился вблизи стоянки. (Бывает же так!) Дождался, когда зарулит самолет, и влез в кабину…

14

ВЛАДИМИР УШАКОВ

Все боевые вылеты были для меня трудными и сложными. Поэтому ими горжусь одинаково, не выделяя ни один, как отец гордится своими сыновьями-молодцами, поровну любя всех.

И все же есть такой, которым нельзя не гордиться особо. Подобных ему больше никогда не было, да и вряд ли будет. Он был самым продолжительным по времени и длинным по маршруту. Секретным…

Ну и я был совсем другим, чем при полете с Вадовым на стратегическую разведку.

Предстояло выбросить двух парашютистов вблизи города Рунцлау.

Вылетели вечером с расчетом, чтобы в глухую полночь выйти в заданный квадрат. Задолго до линии фронта набрали максимальную высоту. С 4000 метров пришлось надеть маски – не хватало кислорода. Погода помогала выполнению задания. На этот раз синоптики не ошиблись…

Линию фронта прошли за облаками, каракулевыми шкурами раскинувшимися во все стороны. Для экономии горючего и увеличения дальности полета спустились с «потолка». И пошли над самыми верхушками бело-волокнистых клубящихся горок и завитков.

Серебристо-золотой диск луны заливал снежные вершины облаков своим матово-мертвенным светом, высвечивая все ямки на сугробной поверхности их, контрастно оттеняя тыловые стороны.

Порой чудилось, что не в самолете, а в аэросанях мчимся по заснеженной тундре, которой нет предела. Черно-фиолетовым куполом, усыпанным разноцветными звездами, словно драгоценными камнями, висело небо…

Убаюкивающе, равномерно гудели двигатели. Изредка переговаривались пилоты, тщательно и настороженно оглядывая пространство своих секторов наблюдения: не вынырнет ли откуда-либо «месс».

На подвесном ремне в турели качался стрелок, не снимая рук с пулемета. Похоже, дремали двое парашютистов, сидя на скамье у борта и склонив головы друг другу на плечи… Сидел за рацией стрелок-радист и, казалось, спал, прижав руками к вискам наушники шлемофона, работая на «подслушивании…»

И только я, как всегда, в каждом ночном полете, да еще в облаках или за облаками, потел, решая свою штурманскую задачу. То холодной, то горячей волной окатывал страх, что не выйду на цель и не выполню боевое задание.

«По всему полку, да и дивизии «прославлюсь», глаз не поднять. Друзья и товарищи будут пальцем тыкать. Командование тщательно разберет этот случай. Отругают перед всеми, отстранят от полетов. А может, и судить будут. Ведь «блудежка» и невыполнение задания – это же помощь фашистам…»

И я яростно крутил ручки радиополукомпасов (РПК-2), настраивая их то на одну, то на другую радиостанции, снимая отсчеты со шкал, а затем вычисляя радиопеленги и прокладывая их на полетной карте…

Примерно за час до выхода на цель облачность неожиданно оборвалась. Засуетились пилоты – теперь каждую секунду жди «гостинец» зенитки, заоглядывался стрелок, вставая на тумбу, задвигал рычагами борттехник, забегал взад-вперед из кабины в кабину (от окна к окну) штурман, сличая карту с местностью. Подняли головы парашютисты, в последний раз осматривая свое снаряжение перед прыжком…

Для меня выход из-за облаков после длительного полета всегда был радостно-тревожным. Наконец-то окончилось «хождение по мукам», полет с «завязанными глазами». Теперь смело поведу самолет визуально по земным ориентирам – рекам, озерам, населенным пунктам. Успевай только опознавай их!..

Но еще не было случая, чтобы, идя вне видимости земли, не уклониться от маршрута. И потом с неприятным чувством страха и ожидания, восстанавливать ориентировку. Обычно, чем дольше шли вне видимости земли, тем больше уклонялись.

При восстановлении ориентировки мысленно описывается круг на карте радиусом в 40—60 километров. Изучаются в нем ориентиры, а затем отыскиваются на земле. Но часто наблюдаемые земные ориентиры не совпадают с ориентирами на карте. Вот тут-то штурман и начинает метаться, пытаясь опознать, что за местность проплывает под самолетом. К тому же командир, уткнувшись носом в свою карту, без конца требует: «Где летим, штурман?.. Где летим? Покажи…» Методично действуя на натянутые до предела нервы.

В этот момент штурман испытывает примерно те же чувства, что и человек, который долго шел в одном направлении с завязанными глазами. И вдруг повязку ему неожиданно сняли и сурово спрашивают: «Где находишься? Покажи!.. Не узнаешь – домой не вернешься!..» В таком положении большинство штурманов тянет, выигрывает время, шаблонно отвечая: «Погоди, пока… Одну минутку… Сейчас… сейчас…» – лихорадочно отыскивая знакомые ориентиры. И требуется в такие минуты большое мужество, выдержка, самообладание, чтобы не растеряться, не впасть в панику и не идти на опасном поводу у какого-нибудь члена экипажа, который услужливо тычет карандашом в карту и твердит: «Вот мы где, смотри! Смотри!» – хотя сам давно уже потерял ориентировку…

Я в подобной ситуации, как штурман, не был исключением. Стоя в передней кабине и вглядываясь вниз, односложно отвечал:

– Подожди, командир… Подожди, пока…

Хаммихин снизу вверх, с недоверчиво-презрительной усмешкой, поглядывал на меня. Потом решительно произнес:

– Готовься к выброске!

Кивнул головой:

– Вон лес! Пора!..

Я удивленно, даже растерянно поглядел на него:

– Где?..

Расплющив нос, вдавился в стекло. Внизу что-то чернело. То ли лес, то ли населенный пункт, то ли болото, то ли свежевспаханное поле?..

Включив лампочку, поглядел на карту, на ручные часы.

– Нет, рано…

– Как рано? Выбрасывай! Где же ты после лес найдешь?..

– Через 42 минуты он будет, тогда и выбросим.

– Ты это всерьез? – повернулся в кресле Хаммихин.

– Конечно.

– А я говорю – выбрасывай!

– Послушай, Володя, – вкрадчиво зашелестел второй пилот Александр Родионов, – раз командир приказывает, так бросай!.. Да и я вижу, что это лес, а не что-то другое. Уж поверь нам!..

– Поймите! – напористо заговорил я. – Это вовсе не цель! Время еще не вышло, да и контрольные ориентиры не просматриваются.

– А я говорю: цель! – повысил голос Хаммихин. – Ты ошибся в расчетах и не можешь опознать ее.

– Проверьте, если не доверяете. Вот глядите! – тыкал пальцем в карту я. – Через пять минут пройдем реку Регель. А потом уж будет цель!..

– Ну хорошо! Время пока терпит! – скептически сказал Хаммихин. – Но если только через пять минут не увидим Регель – выкину тебя за борт вместе с парашютистами, но без парашюта. Понял?!.

– Понял, – сдавленно буркнул я, а про себя уныло подумал: «Хоть бы показалась река. Хоть бы раз пройти над облаками и точно очутиться в том месте, как рассчитываешь…»

Я с тревогой всматривался за борт, пытаясь определить, где находимся. Но, к сожалению, ничего характерного не видел. К тому же луна, солнцем сиявшая весь маршрут, пока летели над облаками, как нарочно, куда-то исчезла.

«А-а! Все равно, реку-то никак не минуем! – успокаивал себя в следующую минуту. – Она же поперёк маршрута…» Легче стало на душе, свободней задышалось…

– Ну, штурман?! Где твоя обещанная река? Время-то выходит! – торжествующе забасил Хаммихин и гулко засмеялся. Его поддержал своим тенорком Родионов.

– Погодите, еще не время.

– Уже четыре минуты прошло. Готовься!..

– Но не пять же!

Я во все глаза всматривался вниз, но реки все же не видел. «Что за чертовщина?! Неужели пролетели? – ссохшимся языком облизнул шершавые губы. «Не может быть! Не может быть!»

– Пять минут прошло! – пробухал над ухом голос.

Я поглядел на часы.

– Ну, блуданишка!.. – И в этот момент откуда-то сбоку из-за тучи выплыла луна. Залила землю ровным зеленовато-прозрачным светом. Вспыхнули, точно подожженные, озера, озерки, озеришки. А впереди километрах в десяти заискрилась, запереливалась вначале радугой, потом расплавленной серебристой лентой извивающаяся дуга реки.

– Вон она! Вон! – закричал ликующе. – Идем правильно по маршруту!

– Чему обрадовался сдуру?! – обрезал Хаммихин. – Время-то не совпало!.. На целых три минуты! Та ли еще это река?

– Та! Та! – горячо заверял я. – Вон видишь этот изгиб? Мы чуточку уклонились, километров на пять влево!

Хаммихин долго сличал карту, вздыхал и чмокал губами, потом безапелляционно сказал:

– Нет, не та! Поворачивай назад!

– Да ты что?! – вытаращил глаза я. И на секунду замолк с открытым ртом.

– Не она ведь, Саня?

– Нет, нет! – скороговоркой ответил Александр и поворотом штурвала ввел самолет в разворот.

– Вот видишь! И он говорит, не она! – повернулся Хаммихин. – А большинство никогда не ошибается! – добавил назидательно.

– Да вы что, в самом деле?.. Или не хотите видеть?! – взорвался я. – Отставить поворачивать! Взять прежний курс! Иначе я отказываюсь быть штурманом! И доложу командиру полка об этом!..

– Ну и докладывай! Кого напугал? – невозмутимо, с ехидной улыбкой ответил Хаммихин. – Сам заблудился – сам на себя и накапаешь!

Я, овладев собой, жестко сказал:

– Я вижу, вы не хотите по-настоящему выполнить боевое задание…

– Что-о?! Да как ты смеешь?! Я командир! И я отвечаю в первую очередь за выполнение задания! Я! А не ты! Понял?!. Думаешь, орден получил, так тебе все дозволено? Можешь командовать?.. Вот сейчас буду выбрасывать парашютистов и ты не пикнешь! А пикнешь, так и тебя выкину! И скажу в части, что сам выпал! И мне поверят! Бывали такие случаи! И экипаж подтвердит!.. Ну поругают маленько. Война все спишет!

«Неужели никто не заступится?..» Я растерянно поглядел на Родионова. Тот хранил молчание и только странная усмешка подергивала его губы. Тогда оглянулся и встретился взглядом с борттехником Митей Тулковым. Тот испуганно шарахнул глазами в сторону.

«Спились и сплелись!» – с злой тоской подумал.

Последняя надежда – стрелок-радист Коля… Но кабинка радиста была пуста. Наверняка, он у турельного стрелка в общей кабине или за своим пулеметом…

– А я не дам выбрасывать! – неожиданно даже для себя возразил.

– Как это не дашь? – угрожающе заворочался в кресле Хаммихин. – Вот сейчас прикажу им прыгать – и прыгнут!..

– А очень просто! Скажу им, чтобы не прыгали, что их выбрасывают за сотни километров от назначенного места – и они не прыгнут!.. И прилетят домой вместе с нами!..

– Да ты что?!. Да я тебя! – Хаммихин суетливо искал рукой кобуру пистолета. – За невыполнение приказа командира под суд!.. Пристрелю!..

– Не забывай! Они вооружены лучше нас и твоего пистолета не испугаются. А за то, что угрожаешь оружием, я ухожу к ним.

Я неловко повернулся в узком проходе и как-то боком, выставив вперед руки, вышел в общую кабину.

Самолет продолжал виражить.

Парашютисты, увидев меня, привстали со скамьи.

– Что, штурман, прыгаем?

– Рано еще! Через полчаса! – и сам опустился на скамью рядом. – Прошу не забыть: Ушаков Петр Иванович, родом с Среднегорья. Если что о нем узнаете – прошу сообщить, как договорились.

Приоткрылась дверь пилотской кабины. Высунулся Тулков:

– Штурман! Командир зовет!

Я, подойдя к турели, вытянул оттуда радиста, негромко попросил:

– Идем к командиру.

– Ну что ты, Володя, шуток не понимаешь? – закачал горестно головой, заохал Хаммихин, когда увидел нас. – Да ты не обижайся! Ведь я шутил!.. Гляди, и курс твой взяли. Дай, думаю, проверю – какой у меня новый штурман? Люблю летать с молодежью. Геройский оказался – кремень, а не парень! Так ведь, Саня?

– Конечно! Конечно! – скривился в улыбке Родионов.

«Понятно, почему любишь. Считаешь – молодых легче обдурить или запугать…»

– Так ведь, Митяй?

– Провалиться мне на месте, но лучше Вовки Ушакова во всей дальней авиации штурмана не найдешь! – прорвался, как всегда, с непонятным и странным хохотом Тулков. – Это я понял еще тогда, в день гибели старика Медведева! Ох и набрались мы с Саней тогда «стенолазу», поминая покойничка! Голова – два дня раскалывалась! На карачках ползали тогда!

– Довольно, Тулков! Не уходи в сторону!

Но не так просто было заставить замолчать Митю. Он долго еще хохотал и рассказывал, сколько они выпили спирту и куда по пьянке забрели «тогда».

Снова прошли Регель, потом слева заблистали озера. Я не удержался, мотнул головой.

– Вон видите, озера? Так что идем точно…

Хаммихин, наклонив мою голову, жарко задышал в ухо:

– Да знаю я, что верно ведешь. Но воевать-то надо по-умному! Пойми, чем ближе сбросим их к городу, тем больше вероятности, что нас собьют! А так бы выкинули спокойненько. И главное, никто не узнает никогда, никто не сможет проверить! А нам честь и слава!..

– Но это же невыполнение задания?!

– Какое невыполнение! – поморщился Костя. – Выкинул за линией фронта и баста! А там пусть сами добираются. Они же разведчики!.. В борьбе побеждает сильнейший! Все так делают! И немцы!..

– Но они же погибнут, пока доберутся до города! И задание не выполнят!

– Эх, дурашка ты, дурашка! – качал головой Хаммихин. – Ни черта не понял, чему я тебя учил. Все! Не было между нами никакого разговора!.. И не вздумай где-нибудь ляпнуть!

Хаммихин, засопев зло, обиженно отвернулся…

Выброска прошла успешно. Тулков, нацепив парашют, открыл дверь. Кабина сразу наполнилась характерным гудом и шипом свистящего воздуха, оглушающим рокотом двигателей. Казалось, они переместились на стабилизатор рядом с дверью, потому так громко и ревут.

Парашютисты, пригнувшись, положив правые руки на кольца парашютов, один за другим стояли у проема двери, ожидая команды.

Я, припав к окну, следил за черневшим, выползающим из-под крыла лесом.

– Поше-ел! – закричал, махнув рукой.

Еще сильнее сжавшись, парашютисты, стараясь не задеть огромными рюкзаками верхний обрез двери, выпали из кабины. «Шурх! Шурх!» – дважды прохрипел им вслед поток воздуха, засасываясь в кабину.

– Готово-о! – ликующе заорал Тулков, с резким стуком захлопывая дверь.

Появления истребителей никто не ожидал. Шли уже над своей территорией. Они атаковали сзади, с хвоста. Кажется, пара, а может, и больше. Когда по бортам протянулись прерывистые огненные бичи, каждый понял – прозевали и теперь, вероятно, придется расплачиваться жизнью.

Старший лейтенант Хаммихин первым пришел в себя.

– Стрелок! Что спишь? – с силой толкая штурвал, протяжно закричал он. – Огонь по истребителям! Огонь!

– Стреляю, командир! Стреляю! – кричал сержант, прильнув в турели к пулемету.

Я находился в общей кабине недалеко от стрелка. Услышав его крик, бросился в пилотскую. Самолет резко встряхнуло. Потом, будто град по крыше, что-то гулко пробарабанило по фюзеляжу и вдруг оглушительно треснуло, свалив меня с ног…

Очнулся от холода, точнее, от пронизывающего до костей ветра, который ледяной струей бил в лицо. Секунду, другую не мог понять, где я и что со мной. Кругом сплошная темень, а уши наполнены каким-то нудным гуденьем. А когда понял, точно подброшенный, вскочил на ноги и снова бросился к летчикам.

– Командир-р! – что есть мочи закричал, ворвавшись в пилотскую. – Что-о?!. – и осекся на полуслове.

Кабина была пуста, а верхний аварийный люк открыт…

Куда же все подевались?.. Выпрыгнули?.. Но почему?.. Самолет летит. Левый мотор работает, а правый?.. Выключен?! Что это?.. Лес?.. Земля?! Сейчас врежется!..

Схватился за штурвал и рывком потянул на себя. Как лошадь вожжам, самолет оказался послушен штурвалу.

Лес исчез, появилось небо, расцвеченное звездами. Я забрался в кресло командира.

В первую очередь – набрать высоту. В ней спасение. Сектором газа, рычагами установил режим набора.

Затем точно выдерживать курс. Кажется, 85 градусов. Только с ним выйдешь на свой аэродром, если не изменится ветер.

«Дал левую ногу», добавил газ, повернул штурвал, пытаясь удержать самолет, и привычно взглянул на компас. И не увидел… его.

От удивления даже опешил. Потом принялся искать. Не выдержав, протянул руку и пытался нащупать прибор у лобовых стекол. Но, к досаде, нашел только опорные резиновые амортизаторы, на которых висел «КИ». Пулей или осколком снаряда оборвало, – догадался.

Но как же определить курс на аэродром?.. Ведь наверняка самолет летел с разворотом на одном моторе, и куда сейчас летит – неизвестно. Может, на север?.. А может, и на юг?.. А может, обратно, к линии фронта?..

От этой мысли колючие мурашки побежали по спине.

Была бы карта, – попытался бы вести ориентировку. Но ее под рукой не было. А идти разыскивать в другой кабине в темноте не имело смысла. Упругая струя воздуха, продувавшая фюзеляж, могла закинуть карту куда угодно. А может, и выкинула за борт… Но главное я боялся оставить самолет неуправляемым. Я и так не переставал удивляться, почему самолет, когда исчез экипаж, не свалился в штопор, а летел, планируя, к земле.

Что ж! Попробую сориентироваться по памяти. Я же помню отлично маршрут, да и от последней отметки места, вероятно, недалеко ушел. Самолет-то крутился…

Приник к стеклу, напряг зрение, пытаясь сквозь толщу тьмы рассмотреть и опознать земные ориентиры. Внизу – ни огонька.

Глядел до рези. Откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза, давая им отдохнуть. Посидел так с минуту, снова припал к окну…

Где же озеро? Утичье озеро? – мучился. Здесь же оно! И должно быть видно… Восточнее его в 10 километрах характерный петлеобразный изгиб реки Лесной. Маршрут домой как раз проходит через эти ориентиры.

Найду озеро – по створу ориентиров определю направление полета, подберу курс на аэродром…

Но ни озера, ни изгиба реки, ни других ориентиров не видел. Внизу лишь едва различались какие-то пятна… Жаль, луны нет. А то бы озеро куском зеркала блестело. Правда, вдали слева за горизонтом дрожало розово-красное марево. Там что-то горело. Но что?.. Да и сколько туда лететь? Ведь ночью с высоты крупные пожары видны за десятки и даже сотни километров. А может, это линия фронта?..