Текст книги "В сложном полете"

Автор книги: Леонид Хомутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Не понимаю ребят, почему не поддерживают меня? Ведь твержу азбучные, бесспорные истины: Родину надо любить, быть ей верным; курение и пьянка вредны, лучше учиться отлично, чем плохо, – а поддерживают Шамкова, доказывающего обратное. Уверен – сами-то они так не думают.

– Ох, да! Я это и забыл, – закачался благодарственно Митька. – И то думаю, с чего бы это младенцам отпуска домой давать стали? За какие такие заслуги?..

За столом захохотали.

Я вскипел. Ну сколько можно терпеть издевательства?!

– Послушай, умник. Ты когда прекратишь меня оскорблять?!

Все притихли.

– Раз я осведомитель, так оправдаю это название! На днях схожу к уполномоченному и расскажу, как ты изо дня в день охаиваешь нашу страну, социалистический строй и превозносишь до небес капиталистический! Какой же ты после этого защитник Родины? Будущий офицер! Да в первом же бою сдашься, изменишь!..

Митька, жгуче покраснев, только хлопал ресницами.

– А на ближайшем комсомольском собрании расскажу всей роте, что ты за человек и достоин ли быть в комсомоле!..

Митька, посерев, лишь беззвучно раскрывал и закрывал рот. Парни, посерьезнев, тревожно поглядывали. Казанцев снова пришел на помощь Шамкову.

– Ладно тебе, он же пошутил.

– Над Родиной не шутят и не оплевывают ее!

– Ну подумаешь, поговорили между собой, так сразу бежать жаловаться?..

– Ничего себе… между собой! Го-од тянется это и никого не волнует! Все слушают, да похохатывают…

РАЗГРОМ…

В роте только и разговоров, что о предстоящих переводных экзаменах, которые начнутся через месяц. Этому же было посвящено и комсомольское собрание. Докладчик Шмелев Елиферий обстоятельно рассказал о ротной успеваемости, и призвал на «отлично» и «хорошо» сдать экзамены.

Собрание, как и ожидалось, проходило бурно. Выступило много комсомольцев и все с разными точками зрения и предложениями. В главном едины: сдать экзамены как можно лучше. Но в большинстве выступлений сквозило: вот если бы нам не мешали, так учились бы лучше. Было не совсем понятно, кто, чем и кому мешает?

Выступил и я. Когда шел к трибунке, видел краешком глаза, как покраснел Шамков. Как склонился к нему Казанцев и что-то зашептал, косясь на меня. Боятся однако, что расскажу о них. Ничего, пусть потрясутся.

– Здесь многие и много говорили об учебе. Как ее сделать отличной, какие принять меры. По собственному опыту скажу, способ один: самому захотеть отлично учиться. И это совсем не тяжело, надо лишь повернуться к учебе, почувствовать ответственность за нее. Наш Магонин так скоро охрипнет, постоянно одергивая на самоподготовке ярых болтунов…

Павел заерзал на табурете, услышав такое. «Черт его знает, что еще ляпнет Ушаков?!»

– Если начать подготовку с завтрашнего дня, точнее с сегодняшнего вечера…

– Кто его даст сегодняшний-то вечер?! – раздался выкрик. – Уже десять – через час отбой!

– Не упустить ни одного часа, можно хорошо подготовиться и сдать экзамены. Помогу каждому разобраться в материале, кто обратится ко мне. Замечаю также, много ходит у нас ненужных разговоров, охаивающих все наше советское и восхваляющих чужое, буржуазное…

В казарме зашикали, установилась тишина. Митька Шамков, опустив голову, спрятался за спины. Вот так взрослый?! Младенца испугался!.. Это тебе не за столом болтать в окружении подпевал!..

– Считаю, не к лицу нам, комсомольцам-курсантам, будущим штурманам воздушных кораблей, выступать против своего образа жизни и хвалить чужой, который мы не знаем. Наоборот, комсомольцы всегда были ярыми защитниками! Так давайте и мы будем такими!..

– Кто охаиватели? Назови фамилии! – откуда-то слева не из 23-го отделения послышались возмущенные голоса.

Я повернулся туда.

– Пусть он встанет и сам назовет. Пусть встанет, раз такой смелый! Они знают, о ком я говорю. Думаю, что после этого публичного предупреждения прекратят вредные разговоры. А если не прекратят, то на следующем собрании назову имена.

Казарма, точно рой пчел, растревоженно загудела. И не поймешь, то ли осуждающе, то ли одобрительно. Елиферий встал из-за стола.

– Спокойно, спокойно, товарищи! Продолжаем работу!

– У нас любят говорить о перестройке. Даже здесь говорили. Но как проходит она у нас?.. Да никак!

– Правильно!..

– Многие понимают под ней не укрепление справедливости и гласности, а ослабление дисциплины, очернение всего и всех. Перестраивать надо наши отношения друг с другом, свою службу, учебу, дисциплину. Пока что мы живем по законам стаи, а не дружного коллектива. Кто физически сильней и со связями, тот и командует.

– Правильно!..

– Вот только слышу, что офицеров-пьяниц стали выгонять. А то их особенно много было раньше, как рассказывал мой отец. И они резво росли, а тех, кто не пил, увольняли как не сработавшихся с коллективом!..

Теперь покраснело начальство, заерзало на стульях. Умаркин, гмыкнув, не выдержал:

– Вы не уходите в сторону, говорите по существу.

– Пусть говорит! – снова возглас. – Интересно!

– А я и говорю по существу. Это надо знать всем нашим выпивохам, если хотят служить!.. Нас волнует не только сегодняшняя жизнь, но и будущая – офицерская! Хотя понимаю, что это не здесь надо говорить и не сейчас. Но тогда где… и когда?.. Разве справедливо, что почти все из нас, даже отличники, не попадут в академию, хотя и будут рваться туда, а вольнослушатели, благодаря связям, закончат ее уже через шесть лет!?

Разве справедливо, что мохнатолапые станут через тринадцать-пятнадцать лет полковниками да генералами, займут не свои места, а те, кто действительно способен на многое, дослужатся едва до майора?!..

– Не о том говорите, курсант Ушаков! – возмутился Умаркин.

– О том! О том! Сейчас гласность!..

– Не случайно даже анекдот сложили. Внучок спрашивает у дедушки-генерала: «Дедушка, я буду генералом?»

«Будешь, будешь, дорогой».

«А маршалом?»

«Нет, не будешь».

«А почему?»

«Потому что у маршала свой внучок есть…»

– Верно! Браво! Молодец! – затопала ногами рота.

– Разве справедливо, что простые парни, как мы, воюют и погибают в Афгане, а грязнолапые служат в тепле, да командуют нами?.. Живой пример – штурман ВВС округа Рюков! За десять лет дослужился до полковника, а сам, будучи курсантом нашего училища, ни разу не отвечал преподавателям, ни одного экзамена не сдавал, как рассказывают авторитетные товарищи. Потому что был зятем начальника училища, генерала. И академию так же прошел безответно!..

Не потому ли сейчас нет таких полководцев, как Уборевич, Блюхер, Жуков, которые росли не по блату, а в боях?!..

Разве не поэтому наши, стоящие в Афгане вот уже десять лет, никак не могут разбить душманов?.. Да только поэтому!.. А если, не дай бог, большая война?.. Опять платить за победу десятками миллионов?.. А чтобы этого не было, считаю, в армии надо в мирное время ввести конкурс на должности. И на кандидатов в академию, отбросив должностной ценз, который не дает рядовым офицерам без связей поступать туда.

– Правильно!

– И последнее! – бросил в притихший зал я. – Не к лицу нам – комсомольцам, а через год офицерам – давать друг другу прозвища! Больше того, совсем стыд потеряли, даем прозвища своим командирам, преподавателям, начальникам, которые возрастом нам в отцы годятся. А они защитили нас от смерти, от фашистов, от рабства! Дали счастливую жизнь, возможность учиться здесь! Большинство из них за подвиги награждены боевыми орденами и медалями, а многие из нас этого даже не знают!.. Уважать мы их должны до конца дней своих! Пример брать!.. Вот недавно я узнал, что наш инструктор по практике герой!.. Уже за первый боевой вылет в 42-м году был награжден орденом Красного Знамени! А некоторые называют его губошлепом!

Рота заволновалась, заколыхалась, возмущенно зашумела.

Я повысил голос:

– И даже комбата не пощадили?!.. А ведь он нам в полном смысле отцом является!.. В Афганистане сражался!..

Рота взорвалась, затопала ногами.

– Назови! Назови фамилии! – неслось отовсюду.

Я поглядел по сторонам, напрягся и выпалил:

– Хорошо! Назову! Но, чур, условие! Только не обижаться и после мне не угрожать, как было уже раз на лестнице. Это-о курсант Лавровский! Курсант Середин! Курсант Казанцев! Курсант Пекольский из двадцать второго отделения и другие, которых вы лучше знаете!..

– Ох-хо-хо-о! – стоном катилось по казарме.

– А не боишься, что голову оторвем?!

– А мы договаривались не отрывать! – нашелся я.

Шум, гам, выкрики. Пришлось Шмелеву снова вставать:

– Спокойно! Спокойно, товарищи! Продолжаем работу!

– Вот тут Середин хочет выступить. Дайте ему слово!..

– Не надо! Не хочу-у!..

– Хочет! Хочет! – снова чей-то настойчивый голос.

– Он же ни разу не выступал!.. Пусть выступит! Обязан! Просите его, мужики!..

– Давай, Середа! Нечего отсиживаться, да молчать в тряпочку! – подзадоривали азартные голоса.

– Не-е!.. – сопротивляется Женька.

– У него много хороших мыслей! Предложений! Вот увидите!..

– Так как, Середин?! – включается Шмелев. – Будешь говорить?

– Будет! Будет! Объявляйте!..

Середу вытолкнули из плотной группы нашего отделения в направлении трибуны. Он шарахнулся назад. И снова мячиком отлетел к трибуне.

– Ну хорошо, я только с места! – сдался раскрасневшийся Женька. – Можно? – повернулся к президиуму собрания.

– Говори! – кивнул Елиферий.

– Ну-ка, разнеси Ушакова в пух и прах!

– Вот здесь галдели: Середин не выступат!.. А почему?..

Зал притих.

– А потому, что недавно выступил один генерал и сказал: «Сейчас, товарищи офицеры, перестройка! И вы можете безбоязненно критиковать своих начальников. И за это вам ничего не будет, ничего не получите!.. Ни очередного звания, ни квартиры, ни продвижения по службе. Так что критикуйте!»

Звенящий хохот потряс казарму. Спровоцировавшие Середу на речь не ошиблись.

– Или другой пример! – входил в раж Женька. – Почему Министерство обороны не организует КВН? Ведь там столько людей!

Все выжидающе замерли с улыбками на лицах, ожидая очередного подвоха.

– А в самом деле, почему? – не выдержал простота Магонин.

– Кончайте КВН, Середин! – возмутился ротный. – Перестройка армии не касается! Так сказал другой генерал…

– Здесь комсомольское собрание, а не строевое. Не затыкайте рот, пусть ответит!..

– Потому что всех веселых отправили служить на Камчатку и остались одни находчивые!

Снова гром хохота.

– И еще… Раньше государство на чем держалось?.. – озадачил Женька вопросом. Да так, что все плутовато притихли.

– На боге и молитве!.. А теперь?.. – снова коварный вопрос… Середа аж тяжело вздохнул, покраснел (так ему хотелось привычно выразиться) и выпалил:

– …на дыре и пол-литре!..

Топот ног одновременно с хохотом заполнил казарму.

…Последними выступили Лавровский и Шмелев. Но, к сожалению, Игорь относится к широко распространенному типу ораторов, которые только правильно говорят. На собрании за трибуной – руководитель, а после – первый нарушитель. Как-то на лестнице, ведущей на чердак, я увидел его «бухим». Сидел небритый, а верный Ромаровский крутился рядом.

Я, понятно, тогда промолчал. Но потом, улучив момент, когда с Игорем никого не было, сказал осуждающе:

– Зачем напился? Ты же член бюро! Какой пример подаешь?!

Тот взглянул недовольно.

– Ты плохо знаешь диалектику. Человек не может быть всегда идеальным. Нужна разрядка.

Вот таков Игорь. И неплохой вроде человек, но слабоват к «дури». Возможно, из-за этого и институт бросил. Или выгнали…

Елиферий Зотеевич другого склада. Дисциплину не нарушает, но борется за нее, в основном, с трибуны в окружении командования. После собрания всегда держит нейтралитет. Не делает замечаний ни одному разгильдяю.

А бороться за дисциплину, за отличную успеваемость надо, по-моему, повседневно, в самой гуще курсантов, во всех условиях армейской жизни в любое время. И словом и делом – личным примером. Только тогда будет настоящая отдача и действенность комсомольской работы. А то покритиковать с трибуны какого-то нарушителя, которого критикуют все, самое легкое. И он на тебя не обидится.

По-видимому, Елиферий нарочно так делает. Бережет здоровье, не портит ни с кем отношений, действуя по принципу: зачем, будучи в массе, воевать с массой? Все равно ее не перевоспитаешь, а неприятности получишь…

Постановили: в ближайшее время организовать встречу с офицерами училища – героями фронтовиками.

…Проснулся от нестерпимой рези в низу живота. Скорей в туалет… В полутьме вскочил с койки, шагнул к сапогам. Надернул один, надернул другой… Ой, что за гадость?!.. Полсапога воды? Выдернул ногу, словно ожегся. Склонился… Ударил запах мочи… Вот гад! Отомстил!.. Или отомстили? Кто?.. Разве признаются…

Заковылял по проходу, неся сапог в руке…

ЧП

В нашем отделении ЧП. Да и, пожалуй, в роте. Из увольнения после отбоя пришел «диким» Вострик. Полночи не давал спать: шарашился в проходах, скрипел зубами, стонал, рычал, кричал, плакал и рыдал. И поразительно, все делали вид, будто ничего не произошло. Лежали тише мыши, укрывшись одеялами с головой, и никто не пытался унять рассупонившегося крикуна.

Не лучше других был и я. Сжимался от страха под одеялом при приближении стенаний и тяжелых шагов Вострика и ждал, как остальные, что кто-то его успокоит. А что, испугаешься: Вострик сильный, как бык, да еще неизвестно, откуда взялась злоба.

Ну ничего, сейчас его вмиг успокоят рослые парни нашего отделения, покажут себя на глазах у всех. Они так любят это делать. Но шло время, и кроме беспомощных криков Магонина: «Вострик! Ложись спать!» ничего не предпринималось.

В роте вон сколько богатырей: Апрыкин, Желтов, Ромаровский, Шмелев! Не мне же, «малышу», успокаивать?.. Но из разных углов казармы:

– Двадцать третье! Наведите у себя порядок! Дайте людям спать!

Вот и вся помощь могучих, хотя Вострик против них внешне тоже малыш. Ну раз все трусы, сейчас придет старшина. Уж он-то вмиг наведет порядок. Как гаркнет на всю роту: курсант Вострик, прекратить безобразия, так тот сразу сожмется от страха, как кролик перед удавом… Но Иршин не появился, будто не слышал шума. Так кто же успокоит? Неужели я?.. А почему бы нет. Ты же его товарищ. Но есть же ближе товарищи, друзья. Тот же Абрасимов, Козолупов… Ты же комсорг отделения, но Вострик беспартийный. Все равно комсорг…

– Потеев, вставай! – послышался голос Магонина.

Сбросив одеяло, встал и я. С полчаса не меньше возились с Востриком. Ох и силен, черт! А на вид хлипкий. И все из-за своего узкого грачиного лица. То лезет драться, то обниматься и целоваться. То плачет, то смеется. То кричит: «Все вы мне враги!», то обнимет и клянется: «Борька! Друг ты мой единственный!..»

Два раза летал я через койку от его рывков и ударов. Не меньше Павел с Геннадием. Наконец, успокоили и сами успокоились.

Щупал я саднившее лицо, когда засыпал. Утром обнаружил под правым глазом синяк.

Умники смеются:

– Не будешь лезть, дурачок.

От этого еще муторней. Ну почему так получается? Хочу, как лучше, а выходит хуже… Не для себя же хочу, для людей. И получаю неприятности от них взамен благодарности. А ведь мог тоже спасаться под одеялом и никто бы не оскорблял… А если в самом деле дурак? Доказательств ума пока не имею, кроме отличной учебы… Но другие не имеют и этого, а считают себя умными…

Как ни странно, проступок Вострика сделал его «личностью». Нашлись подражатели вроде Леньки Козолупова. Этот малыш на полном серьезе доказывал Игорю Лавровскому, что он тоже могучий, не слабей Вострика (Вострик что-о по сравнению с ним), стоит только сильно разозлиться.

– И тогда уж держись! – уверял Ленька. – Всех разбросаю.

Игорь, склонившись над ним вопросительным знаком, лишь покровительственно улыбался да насмешливо поддакивал:

– Страшным становишься?

– Ох и страшным! Себя не помню! – уверял Ленька, не замечая насмешек.

– Ну и Ленька Козолупов! – подзадоривал Игорь.

– Да, я такой! – пыжился Ленька, стараясь зверовато, как Вострик, поглядывать по сторонам…

В перерыве на занятиях я подошел к Павлу.

– Думаю, надо провести собрание по Вострику.

– А-а, что толку?! – махнул Павел зло рукой. – Им и так ротный занимается.

– Ну и пусть, но мы-то должны осудить его, развенчать в глазах ребят, чтобы другим неповадно было.

– Кто осудит? Ты, я, Потеев? Мы и так всю ночь осуждали, остальные отмолчатся. Ты забыл первое собрание?..

– Но другие-то лучше прошли! И потом у Вострика растет нехороший авторитет, группируются почитатели.

– Вот они и не дадут его в обиду.

– Тем более мы должны что-то делать.

– Мы и так проводим еженедельные итоги работы. Ладно, потом поговорим. Сейчас некогда, в канцелярию УЛО вызывают…

Вострик тоже хорош. Два дня был нем, как рыба, только шмыгал носом да косо посматривал по сторонам. А на третий, заметив позеленевшую отметину, громко расхохотался при всех:

– Борька?! Кто тебя так!

Я отвернулся, не желая разговаривать.

– Ну кто? Скажи? – пристал Вострик.

– Ты! – усмехнулся Потеев.

– И что не дал сдачи? Я бы так обязательно дал!

Согнав улыбку, сказал серьезно:

– Не надо было лезть, могло быть хуже.

– Спасибо за совет, – не удержался я, – впредь умней буду.

– Вот-вот, будешь умней, – покашливал Вострик. – Я бы набродился и сам уснул.

– И ты так оцениваешь свое поведение?.. Тогда ты не товарищ мне.

– А как еще? Я же шахтер! Из шахтерской семьи. А они знаешь как пьют?.. По неделе! И тогда к ним никто не подходи!

Разумеется, Вострик получил строгое взыскание. Но вряд ли оно пошло ему на пользу, как и собрание, которое в отделении все-таки провели. Правда, на нем он осудил свой проступок, но видно – не искренне. И в этом виноваты все. Не хотим портить отношений с товарищем, боимся возмутиться прямо в лицо. А Казанцев так восхищался «подвигом», повторяя одно и то же:

– Ну дал Вострик, так дал! На всю казарму наделал шороху!

Ясно, что после такого осуждения Вострик чувствовал себя героем. Перепало и нам с Павлом как командиру и как комсоргу. Недавно слушали на бюро о работе в отделении. Ну доложили все, что делается, сели на место. Тут Елиферий Зотеевич и «покатил на меня кадушку».

– Мой вывод таков, комсомолец Ушаков! Недостаточно вы работаете с курсантами. Не по количеству мало, а по качеству, по эффективности и действенности. Неопровержимый факт этому – курсант Вострик, который является вашим товарищем, спит рядом…

Другие члены бюро говорили примерно так же. Игорь Лавровский не выступал. Сидел в пол-оборота, поглядывал на меня, посмеивался. А, похоже, он виновник этого ЧП. Так и хотелось сказать: мясо тухнет сверху. Не посмел, побоялся. Мало того, что воюю в отделении, так не хватало еще, что начну с бюро. Тогда не столько получу синяков и шишек, всего разукрасят. Да и скоро отчетно-выборное собрание, там выступлю…

Не спускал с меня глаз Елиферий Зотеевич, словно изучал. И что надо? Не влюбился ли? Так не девушка…

Расстроенным ушел с бюро. Согласен, недостаточна моя работа. Но как ее сделать эффективной!? Как сплотить людей и повести к хорошему, если они не хотят сплачиваться и у них у каждого свое понимание хорошего?.. Как заставить всех добросовестно учиться, служить, работать, уважать друг друга и помогать во всем, не пить, не драться и совершать одни полезные дела?..

ЭКЗАМЕНЫ

В экзаменационный день 23-е построилось на втором этаже, где размещена кафедра вооружения. Вчера вечером начистились, нагладились, надраились и сейчас блестели, как на параде.

Согласно вывешенному на дверях списку, входили, волнуясь, один за другим – первые шесть человек в класс. Строевым «рубили» к приемной комиссии, докладывали, брали билеты, разложенные на столе, и, сообщив их номера, садились готовиться.

Пробежав взглядом вопросы, я заулыбался. Все ясно, все знаю. Могу без подготовки отвечать. Только бы волнение не подвело.

Не выдержал, поднял руку. Старший лейтенант Соколов – щеголеватый, педантичный, высокий, или как называет его Игорь Лавровский – Жора Соколов, холодно кивнул:

– Что у вас, курсант Ушаков?

Выслушав, неодобрительно пожал плечами:

– Ну-у, отвечайте…

Конечно, после этого не захотелось выходить. Но раз назвался груздем, куда денешься…

К счастью, все обошлось и через пять минут я был в коридоре, к удивлению обступивших товарищей.

– Строго спрашивают? Какие вопросы были? Кто принимал? – наперебой сыпалось.

Вертелся на месте, отвечая. Наконец выбрался из кольца, прошел в класс, где разместилось отделение. Здесь снова вопросы: что да почему. Подошел Вострик, улыбается.

– Счастливый ты, Борька. Уже сдал, петуха получил, и не надо больше тревожиться. А ту-ут все страхи впереди…

– И ты получишь, повторяй внимательно.

Действительно, все сдали неплохо. Пятерки, четверки и две тройки были в активе отделения. Радостные шли на обед. Первый, а потому самый страшный экзамен позади… После Нового года сдали радиоэлектронику, историю КПСС, тактику. И вот последний экзамен по самолетовождению.

Я, как всегда, вошел в класс одним из первых. Билет достался легкий. Хотя все они легкие, когда знаешь материал. Сел за стол, успокоился. Необычным было то, что во главе приемной комиссии, как утес, возвышался начальник кафедры полковник Бурнас.

Я никогда еще не видал таких громадных людей. Метра два в высоту и метр в ширину. То ли из-за его «ужасного» вида, то ли потому что начальник, но ни один из парней под разными предлогами не шел к нему отвечать. Он начал даже злиться на это и вот-вот должен был приказать:

– Вот вы, товарищ курсант, будете отвечать мне.

Кое-кто из ребят красноречиво поглядывал на меня, поводя головой в сторону Бурнаса. Но я не успел продумать вопросы, составить план ответа и поэтому не хотел, очертя голову, кидаться в «пропасть». В то же время тянуло отвечать именно полковнику – не боюсь. Противоречивые желания не давали спокойно сидеть. Разумеется, у нашего преподавателя без труда получу «пять» и буду круглым отличником за год. А у Бурнаса, с которым никогда не встречался, неизвестно. Кто его знает, как будет гонять: по билету или по всему материалу? Можно так плюхнуться, что не только четверку, а и тройку схлопочешь. Вот будет позору на всю роту – отличник-то был липовый!.. И главное, маму и сестру расстрою, которым очень хочется, чтобы я учился на одни пятерки.

Но если не пойду к полковнику, то какой же я действительно отличник?.. Да и ребят выручу. Иначе расчетливый трус, ловкач, не больше?!

– Разрешите отвечать? – поднялся из-за стола.

Бурнас довольно кивнул.

Просмотрев вопросы билета, доверительно сказал:

– Курсовая система, режимы работы, применение – вы это знаете. А сейчас скажите, из каких элементов состоит магнитное поле земли?

Вот и началось! Как и ожидал, гонять начал по всему материалу. Слушая, Бурнас поддакивал.

– А как учитывается наклонение?

Вопрос застал врасплох. Пришлось задуматься. Такого не объясняли и в учебниках не читал. Вот поплыл так поплыл! И черт дернул пойти к Бурнасу. Пропала пятерка. Но почему стрелка горизонтальная? А-а, вероятно…

– Из-за жидкости…

Бурнас оживился.

– Правильно… в известной степени. А в компасах, где ее нет, как?

Опять затор. И что только за вопросы, впервые слышу.

– В девиационном пеленгаторе?..

Лихорадочно ищу ответ, но ничего не придумаю. Начинаю краснеть, лишь бы не разволноваться и не отупеть.

А полковник глаз не спускает, улыбается вроде.

– Да возьмите пеленгатор, посмотрите внимательно.

С облегчением иду в угол к приборам. Хоть бы найти ответ, но его отыскать трудно, сколько ни смотрю.

– Что на стрелке?..

А-а, какое-то обжимное кольцо, да это же грузик!

– Верно, – кивает полковник, – а вот такой вопрос…

И снова каверза. И что за преподаватели, зла не хватает, дают одно, а спрашивают другое! Снова приходится соображать на ходу, больше полагаясь на здравый смысл и находчивость, как в телепередаче: «Что? Где? Когда?».

С полчаса длилась «дружеская» беседа. Бурнас со всех сторон нападал, я изо всех сил отбивался. Наконец, Бурнас сказал:

– Достаточно. Материал знаете основательно, ставлю вам…

Все притихли, я замер. Лишь бы не три!

– …твердую четверку.

Наш преподаватель, у которого ответило уже трое, взглянул сочувственно, но от этого не стало легче.

II

На другой день с утра и до вечера предварительная подготовка по 4-му упражнению. Без всякой передышки стали учиться на втором курсе. И опять ничего не поделаешь – время не ждет, сроки выпуска поджимают. Да еще как по заказу установилась чудо-погода. Образовался или пришел откуда-то мощнейший сибирский антициклон.

Красное солнце встает над горизонтом в какой-то белесой от трескучего мороза клубящейся мгле. Робко продирается сквозь нее, меняясь в цвете и размерах. Поднявшись, принимает всем знакомый веселый вид ослепительного желтого диска. Всюду вспыхивают и искрятся зеркальца-снежинки. Перевернутой метлой стоит над трубами дым, пронзительно скрипит снег под полозьями саней, которые споро тянет заиндевевшая пестрая лошаденка, ритмично выбрасывающая клубы пара из нежных глубоких дыр-ноздрей…

4-е упражнение в отличие от 3-го предусматривает расчет курса, скорости, угла сноса и высоты на все этапы полета. Впервые весь полет будет нами просчитан, и чтобы такое свершилось, потребовался год напряженнейшей учебы.

С экзаменами да полетами чуть не забыл, что 13 января годовой юбилей пребывания в училище. И тем не менее, до сих пор не могу решить – правильно ли сделал, что остался здесь?

Да-а, зимой летать – не летом. Серьезное испытание. В промерзшем самолете бело от выступившего кристалликами инея. Пока не включат печку. Изо рта выдыхается струей пар. По-иному смотрится сверху земля. До самого горизонта бело, за исключением лесов, кустарников и ржавых болот. Хвойные леса, оттененные снежным покровом полей и озер, похожи на яркие пушистые зеленые ковры разных форм и размеров. Лиственные – серые, лохматые массивы. Кустарники – перевитые паутинки. Города и поселки похожи на большие и малые птичьи гнезда. Черными пятнами проступают сквозь мглу на горизонте. Естественно, гораздо труднее вести ориентировку, но привыкли. Назавтра с утра опять подготовка, но уже к пятому упражнению. Новый элемент – внесение поправки в курс.

Редко бывает, что самолет летит точно по маршруту. По разным причинам уклоняется в сторону. Чтобы пришел в назначенный пункт, нужна поправка в курс. ПК – как мы говорим. И эту ПК будем давать мы. И не только ее, но и курс на этап, приборную скорость, высоту. А штурман будет сидеть в сторонке и наблюдать за нашими действиями. Вмешается лишь при грубых ошибках. Вот такое пятое упражнение – первый шаг к самостоятельности. Другие будут еще интереснее…

И снова зеленый Е-7, вздымая за собой облака снежной пыли, мчится с рокотом по полосе. Толчок… и в воздухе.

Я – ведущий на первом этапе, а значит, вывожу самолет на ИПМ. Иду в пилотскую кабину, где еще почти не бывал. Стараясь не зацепиться парашютом, прохожу по темному коридорчику и упираюсь в чью-то спину. «А-а, борттехник!» У него тоже работа, только убрал шасси и следит за показаниями приборов, двигает рукоятками. Тесно в кабине, ничего не видно, но как-то надо работать. Подлезаю борттехнику под руку, командую:

– Разворот, товарищ командир! Курс сто восемьдесят пять!

Левый летчик вводит машину в крен, да такой глубокий, что я невольно хватаюсь за какую-то стойку и со страхом гляжу вниз на землю, по которой, кажется, чертит консоль. Наконец, самолет выравнивается, борттех занимает сиденье за командиром, я прохожу вперед и останавливаюсь завороженный.

Десятки приборов с подрагивающими стрелками! Посредине – колонка с секторами газа, разными рукоятками и табличками. А слева и справа штурвалы и за ними пилоты в креслах…

Вот это работа! Одно слово летчик! А ту-ут…

Взглянул в окно – какая благодать! Все видно! Не то что в общей кабине. Слева до самого горизонта чернеет город с разноцветными дымами заводов. Справа – с севера на юг протянулись мощные зелено-белые хребты Среднегорья. Впереди под самым носом озеро Червенкуль.

– ИПМ! – показываю командиру рукой. – Разворот! Курс 130!

Ставлю отметку места самолета на карте, смотрю на бортовые часы. Штурман без часов, что пилот без штурвала. Рассчитываю время прибытия на поворотный пункт маршрута, сообщаю командиру, иду в общую кабину к визиру оптическому.

Снос минус 5 градусов, значит, уклонимся влево, поправка будет вправо градусов 10, если дать ее на середине этапа…

Снова в пилотской, надо вовремя заметить уклонение. Так и есть, постепенно уходим влево. Провожу на карте линию фактического пути и у крупного озера Белое произвожу расчет поправки.

Штурман следит за моей работой, негромко подбадривает:

– Так, так, молодец…

Когда минут через пятнадцать показался поворотный, я вздохнул облегченно, словно сбросил ношу с плеч. Одновременно почувствовал радость – впервые в жизни провел самолет по маршруту…

Вечером отчетно-выборное комсомольское собрание. И сплошные новости, которые в свое время предрекал. Во-первых, обновили почти весь состав бюро. Секретарем снова избрали Елиферия, а меня… его заместителем! Ну кто бы мог подумать?!..

Понятно, чувствовал себя и приятно и тревожно. Шутка ли, такая ответственность и доверие полутора сотен людей свалились внезапно! Оправдаю ли? Смогу ли работать?.. Ведь никогда не приходилось! Ну, держись, Борька?! Иначе выгонят, как Лавровского, за бездеятельность и красивые слова…

Еще новость – «комода» Павла Магонина сняли с должности за несоответствие и недостаточную требовательность к подчиненным. С первым я согласен, со вторым – ни в коей мере. Требовательный Павел человек, только часто неразумное и неразумно требует. И в этом его беда, а не вина. Не нашел общего языка с людьми, не сплотил их. Об этом ему много раз говорили ребята и, наверняка, командование. На все мои попытки как комсорга образумить – отвечал:

– Ну ты, не хватало, чтобы яйца курицу учили.

Или:

– А поговори еще, поговори, наряд вне очереди схлопочешь.

А «друзья» Павла, Потеев и К°, на которых он опирался, жестоко просчитались. Командиром назначили курсанта Гущина из 22 отделения, белобрысого рослого парня с маленькими бегающими глазками и носом-седелком. Что он за человек, каков как командир? – время покажет. Пока за неделю одно сказать можно: замкнут, ни с кем не сходится, кричит много, как Апрыкин – прежний его командир. Если так будет командовать – разделит участь Павла – люди не любят крикунов…

ВАСИЛИЙ ВИКТОРОВИЧ

Встреча с героями-фронтовиками прошла в большом зале ДКА. На сцене за длинным столом, покрытым алым бархатом, командование, представители политотдела. В середине – ветераны: подполковник в отставке Дмитриев, майоры – Жередин и Кузнецов.

Их кители увешаны орденами и медалями. Трудно определить, у кого наград больше. У Дмитриева, правда, выделяется звезда Героя Югославии на широкой красно-желтой, похоже, муаровой ленте, одетой на шею, висящая посредине груди. Пожалуй, она похожа больше на красивый золотисто-алый орден. Или так кажется издали.