Текст книги "В сложном полете"

Автор книги: Леонид Хомутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

– Ну я, – с вызовом ответил.

– Послушай, Мирон, теперь я спрошу. Почему ты не на фронте?.. Твои сверстники уже больше года воюют, а ты за их спины прячешься! А ведь ты смелый избивать слабых! Атаман города!..

В прошлом Мирон не раз дрался с Адмиралом и по опыту знал – с ним лучше не связываться. Но привычка задирать, говорить не обдумывая подвела и на этот раз. Он иронически усмехнулся:

– А тебе чё, завидно?

Володя, побледнев, почувствовал дрожь в руках и необычную легкость тела. Схватив Мишку за пиджак, притянул к себе.

– Издеваешься, трус! А сам шкуру спасаешь?..

Мишка, не ожидавший такого оборота, вначале опешил, потом толкнул Володю в грудь.

– Не лапай! А то в морду дам!

Володя, поймав его руку, рывком заломил ее назад. Мишка, изогнувшись, взвыл от боли.

– Отвечай! Почему не на фронте!

Мишка, ошеломленный, в ответ только стонал.

– Я ж моло-о-до-ой! – наконец с подвывом выдавил.

– Врешь! Все знают – старый! А метрики твои – липа!

Владимир толкнул его от себя…

Когда Владимир с парнями вернулся обратно, – танцы были в полном разгаре. Он с трепетом всматривался в танцующих, отыскивал Мильку, но ее почему-то опять не было видно. Неужели ушла? Он даже испугался. Хоть домой иди к ней или подстерегай завтра на улице, когда пойдет в школу…

Он вглядывался в девушек, стоявших группками и в одиночку вдоль стен, но и там ее не видел. Наверно, вышла и прогуливается по коридору?.. Здесь все еще жарко… Но это было минутное самоуспокоение.

– Володя?! Что же это такое? – приблизилась, вихляясь, походкой манекенщицы Галина Короткова. – Все танцуют, а ты стоишь?! По меньшей мере, это неуважение к классу…

– Что ты, Галя? Просто я неважный танцор!..

– И это причина? – качала головой Короткова. – Mein lieber Freund?!. За сегодняшний вечер я научу тебя танцевать!.. Только уговор! Меня слушаться и никуда не исчезать!..

– Слушаюсь! – пытался шутить Владимир. – Разрешите пригласить.

– Спасибо, что догадался! Mein lieber Knabe!..

Танцуя, Галина не умолкала. Расспрашивала обо всем и обо всем рассказывала. Первый танец вышел комом. Владимир чувствовал себя скованно, чуть получше коровы на льду. Ноги то не двигались с места, то плохо слушались, то разъезжались в стороны, задевая партнершу и соседей. Зато следующие танцы, пожалуй, получились.

Короткова честно выполняла свое обязательство. Не отходила от него ни на шаг. Владимиру это и льстило, и в то же время смущало. Короткова была видной девицей, но очень уж смелой…

Но где Милька?.. Прошло уже полчаса с начала танцев, а ее по-прежнему нет?! Хоть парней выспрашивай, что с ней? Ведь самая заядлая танцорка. Никогда не пропускавшая школьных вечеров?!.

Если только придет – он себя покажет!.. Не как в тот раз, когда пригласил ее с подругой в кино.

Снисходительная улыбка тронула его губы…

Впервые в жизни с такой тщательностью собирался тогда на свое первое свидание. До блеска начистил хромачи. Выутюжил отцовы темно-синие галифе с голубым кантом. Надел сиреневую шелковую рубашку. Придирчиво оглядел себя в зеркале. Стройный, с перетянутой талией юноша вглядывался в него. Удлиненный, мягкий овал лица, густые темно-русые волосы, зачесанные слегка вверх и набок, крупные зеленовато-серые глаза, прямой нос над алыми сердцеобразно-пухлыми губами. Ну что еще ей надо?!.

Буквально на крыльях летел к театру. Как же?! Сама Милька ждет! Он десятки раз мысленно репетировал встречу. Какие слова скажет, когда увидит их. Как купит билеты, проведет в зал, усадит на места. Сам сядет, разумеется, с ней. А после проводит домой…

Вероятно, это репетирование и подвело. Он не ожидал, что столь много народу будет толпиться у кинотеатра. И сразу все варианты вылетели из головы. Не видя Мильку, решил, что они обманули, не пришли.

Проталкиваясь к входу, нос к носу столкнулся с ней. И не нашел ничего лучшего, как спросить:

– Билеты купили?..

– Да, купили… – как-то растерянно ответила она.

«Все ясно!.. Пренебрегли или пришли с кем-то», – подумал он и прошел в зал… Домой пришел злой, будто избитый…

– Володя?!. Владимир! – тормошила его Галина, кружась в вальсе и заглядывая в глаза. – Что с тобой? Почему такой невнимательный?!.

– А-а? Что?..

– А, что, – передразнила Галина. – Глядишь все время по сторонам, потерял, что ли, кого?..

– Да не-ет.

– Может, Мильку Ремизову? – испытующе с прищуром глядела Галина. – Так здесь ее нет и не будет!..

– Как не будет? Почему?.. Короткова весело рассмеялась:

– Вот ты себя и выдал!.. – И точно вонзая иголки в тело, медленно и раздельно: – А она-а больше-е не учится-я у на-ас… Вчера-а вышла-а заму-уж!..

– Замуж?! Как замуж?! – только и смог выговорить Владимир, мигая.

– А очень просто! Вышла за бригадира трубопрокатчиков Вадьку Онищенко!.. Помнишь, учился на трубном в 3-й школе?..

– Нет.

– Да ну-у?! Известный всему городу парень! Лучший плясун! Всегда выступал в самодеятельности! Курчавый такой, блондинистый!..

Что она говорила дальше, Володя не слышал. Да и почти никого не видел…

Все пропало! До слез обидно. Он чувствовал себя так, точно его обокрали. И главное в тот день, когда вернулся с фронта домой. Когда хотел смело подойти к ней и сказать все! Пока воевал, защищал, не ждала… Исчезло то, чем жил годами. Казалось, наступил конец всему. Весь интерес к вечеру, к танцам пропал. Здесь больше нечего было делать. И он наверняка бы ушел, если бы не случай, развеселивший многих…

Когда закончился очередной фокстрот и все уходили с круга, к ним неожиданно подошла дородная Гарбович. Старше своих одноклассников на два-три года, из эвакуированных, она появилась в школе осенью 41-го, и Володя почти ее не знал.

– Короткова?! – на весь зал загремела она. – Так поступать нечестно! Вцепилась в Ушакова и не даешь ему шагу ступить! Мы тоже хотим с ним танцевать!.. – она отвернулась на секунду. – Правильно я говорю, девушки? Правильно?!.

Послышались смех, хлопки, одобрительные возгласы:

– Правильно, Сима! Дуй дальше!..

Гарбович повернулась довольная и, не глядя на Галину, будто той тут вовсе и не было, торжествующе проговорила:

– Володя, ты должен танцевать с девушками нашего класса поочередно. Я первая…

Опять послышались смех, аплодисменты, возгласы.

– Есть! – шутливо вытянулся по стойке «смирно» Владимир. – Только разрешите даму проводить на место?..

Короткова, потемнев от гнева, только и смогла выпалить:

– Ну и бесстыжая ты, Симка! – И выбежала в коридор…

– Володя, – танцуя танго, говорила на ухо Сима. – Ты должен проводить сегодня одну девушку.

– Кто она? – улыбнулся Владимир.

– Очень! Очень симпатичная особа!..

– Не знаю…

– Почему? Ну почему?..

– Потому что сегодня провожаю весь класс…

– Боже мой! Какая глупость! Зачем тебе нужен весь класс, когда достаточно одной красивой девушки? – многозначительно, закатывая глаза, заклокотала Сима. После танго она задержала его.

– Через танец ты пригласишь меня еще и мы договоримся. Хорошо?..

– Если смогу…

– Нет, пригласишь! Договорились?

– Ну, хорошо, хорошо… – сдался Володя и направился к Свете, сиротливо стоявшей в углу. Она, вспыхнув, делала вид, что не замечает его.

– Здравствуйте! – сказал он.

– Ой, здравствуйте! – просияла Света.

– Разрешите пригласить вас.

– А что, разве моя очередь?..

– Так точно! – пытался шутить Володя.

– А я думала, моя последняя, – и, неожиданно отвернувшись, холодно закончила: – К тому же в очередь я не становилась…

– Тогда разрешите пригласить без очереди, – не сдавался Володя.

– Ну, если так, – довольная, повернулась Света…

В перерыве между танцами в полутемном коридоре, где было свежо и безлюдно, к Владимиру подошла Сима.

– Итак, Володя, – беря его под руку обеими руками, – после танцев вы с Мишкой Мироновым провожаете нас.

«Ах, вон оно что?.. Тоже горячая любовь! Разве захочешь на фронт?»

– А кто твоя подруга?..

– Будешь провожать – увидишь! Очень милая, просто красивая девушка!

– Не смогу, Сима.

– Никаких «не смогу!» Никаких!.. Ты будешь с ней! Понял меня теперь? Ты понял меня?! – распаляясь, строчила Сима, кивая хищным носом в такт словам и заглядывая в лицо сбоку.

– Не могу.

– Боже мой! Боже мой! – завзмахивала руками Сима. – Он не может! Он не может?! Да знаешь ли ты – мы продлим этот вечер на квартире?!. У Нади уехали родители, и целых две комнаты в нашем распоряжении?!.

«Ах, вон кто!?» – Володя вспомнил крупную грудастую Надю под стать самой Симе с вывернутыми полными губами. Ему стало немного теплее от этого и в то же время еще грустнее и обиднее. «Нашла красавицу!?» Разве может она сравниться с Милькой?..

Мильку без раздумья пошел бы провожать хоть на край света. А то Надю… Да и вовсе ее не знает… Она недавно приехала в Синарск… И почему так несправедливо устроен мир? Кого любишь – тот тебя не любит. И наоборот.

– Ты знаешь? – заговорщически шептала Сима, едва не задевая носом его щеки. – Будет закуска и… выпивка! И не какая-то там брага! А настоящее красное и водка!..

Володя улыбнулся, покачал головой.

– Я не пью, Сима.

– Ты это всерьез? – отшатнулась она, выпучив глаза.

– Вполне, – улыбнулся он.

– Больной?!. Ей-богу больной?!. Или не того? – повертела растопыренными пальцами у виска и скривила рожу.

– Нет, того. Правда, недавно болел, но сейчас выздоравливаю…

– Люди добрые?! Люди добрые?! Я отказываюсь его понимать! – ломая пальцы, горестно восклицала Сима. – Да пойми же ты, наконец, герой! – притиснула она его к стене своим высоким бюстом. – Вы будете с ней вдвоем в комнате…

– Знаешь ли, – замялся Володя, то ли от смущения, то ли от нехватки слов, а может, от того и другого вместе, – ведь не с каждым можно быть наедине… Для этого любить нужно человека…

– О-о! Боже!? Святая невинность! – воздела она вверх руки. – Да пойми же ты? Ты можешь остаться у ней ночевать! Ты понял меня? Ты правильно и полностью меня понял?!

– Я привык спать дома.

Сима беззвучно трижды раскрыла рот и вдруг угрожающе захрипела:

– Ты что?!. Издеваться надо мной?.. – размахивала она кулаками. – Я всем расскажу, кто ты есть на самом деле!.. Девушка осталась одна! Ее могут убить бандиты! А ты не хочешь помочь человеку!.. Трус! Трус! Вот ты кто! Да я не хочу после этого с тобой разговаривать! Ты еще крупно пожалеешь!..

Сима, возмущенно фыркнув и гордо задрав голову, величественно поплыла в зал…

Владимир, разведя девчонок по квартирам, вернулся домой к полуночи.

– Ну, наконец-то! Мы уж хотели встречать тебя! – с облегчением проговорила сестра и стала накрывать на стол.

– Володя, ты совсем не берегешь свое здоровьё, – ласково выговаривала мать. – Смотри-ко, в хромовых сапожках по морозу скачешь…

…Спать забрался под бок к брату, давно посвистывающему носом. Мать уселась в головах. Умильно глядела, как сыны лежат рядышком в обнимку. Засыпая, Владимир чувствовал, что она все еще сидит около них. Протяни руку – дотронешься…

Следующим вечером семья Ушаковых отправилась в театр.

Давали «Нашествие» Леонида Леонова.

Несмотря на холод, стоявший в театре, в нем было полно народу.

Леня, будто привязанный невидимой веревкой, был все время рядом с братом, не отставая ни на шаг. Прохаживаясь по фойе перед началом спектакля и в перерывы, он горделиво смотрел вокруг и всем своим видом словно говорил: «Вот какие мы – Ушаковы! Знай наших!»

Он буквально упивался сознанием того, что идет с братом, на груди которого на защитной гимнастерке – сгустком крови алел боевой орден – символ славы, доблести и геройства, на который засматривались с плохо скрытым и нескрытым любопытством большинство окружающих – женщин, девушек, парней и мужчин. Он буквально наслаждался взглядами уважения, восхищения и удивления, которые бросали они на брата и всю семью Ушаковых.

«Как же?! Иначе и быть не может! – водил он головой по сторонам. – Ни у кого ведь нет ордена Боевого Красного Знамени!.. Мой брат – самый первый и единственный в Синарске награжденный им…

С год назад приехал раненный в ногу Сережа Трофимов, награжденный медалью «За боевые заслуги». Так и то, когда он появлялся в театре, хромоногий, с палочкой-костыльком в правой руке и с медалькой, одиноко блестевшей на груди, так и то сколько народу, чуть не разинув рты, заглядывалось на него?!. А тут орден!.. Да какой?!. Второй по значимости после ордена Ленина!»

Принаряженная Дарья Яковлевна, в коричневом новехоньком платье, сшитом перед самым началом войны, с пуховым платком на плечах, помолодевшая лет на десять, хрупкая и стройная, точно девушка, сияющая и счастливая, шла с другого бока Владимира и приветливо здоровалась со знакомыми.

Валентина, в темном платье-костюме, в золотистых шелковых чулках и лакированных туфлях-лодочках на высоком, со взбитыми пушистыми белокурыми локонами, подхватив мать под руку, рдея от счастья, вышагивала с гордо поднятой головой…

Знакомыми были почти все. Драмтеатр стоял в центре старого Синарска, где жители знали друг друга в лицо, как в деревне.

Ушаковых часто останавливали. Здоровались, заговаривали. Беззастенчиво спрашивали:

– Дарья Яковлевна, это кто?.. Ваши дети?.. Какие взрослые?!. Да не может быть!.. Скорей брат и сестра ваши!..

Радушно улыбаясь, знакомились с Владимиром и Валентиной. Тянули для рукопожатия руки, приглашали в гости…

Да и на самом деле старшие Ушаковы – все трое – стройные, белокурые (мать с сыном седые), сильно походили друг на друга…

Секундой пролетела отпускная неделя, хоть мать и старалась растянуть ее на годы, просиживая ночи около спящих сыновей. Никогда не забыть Ушаковым проводы Володи на фронт.

– Господи?! До чего же быстро пролетело время?! – стонала мать с самого утра в этот день, непрестанно поглядывая на синие часы-ходики.

– Кажется, вчерась токо приехал, а сёдни уж уезжать?.. Господи?! Чтоб у нас время-то остановилось, а там, на фронте, быстрее шло! Чтоб приехал сын, а там уж и войне конец! – заклинала она…

– Это ты виновата! – плача, накидывалась на Валентину. – Ты написала письмо в деревню, чтоб выдали новые метрики?! Если бы не ты – жил бы парень дома без горя и забот! Работал бы на военном заводе, ходил бы под броней, как други делают!..

Валентина бледнела, не смея перечить. Владимир с Леней как могли утешали мать. Валентина поддакивала издали, боясь приблизиться. Но мать не успокаивалась.

Прильнув к груди сына, вещала низким голосом по-детски всклыктывая:

– Чуёт мое сердце – не вернешься боле!..

Он гладил ее голову, целовал волосы и говорил негромко:

– Ну, успокойся, успокойся, родная. В тот раз это же говорила, а ведь вернулся я и перед тобой стою.

А когда время пришло идти на станцию – повисла на сыновней шее.

– Не пушу-у!.. Что хотите со мной делайте!?. Не пушу-у! – и выла по-звериному, давясь слезами. – Ты свое отвоевал! Вон каки награды имеешь?!.. Пусть другие стоко повоюют, да их заслужат!.. Я самому Сталину писать будуу!.. Нет такова закону, чтоб мальчишек на фронт посылать?! Пусть воюют те, кто шкуры спасат! Кто прячется за мальчишечьи спины, посылая на смерть!.. – и упала на пол.

Соседка, жившая за стенкой в другой половине дома, да пришедшая Галина Короткова, отваживались с ней…

На станцию Владимира провожал весь класс. По затемненному городу и полю шли шумной разбойной ватагой. Девчонки всю дорогу пели песни: «Дан приказ: ему на запад», «Прощай и друга не забудь!», «Катюшу», «Прощай, любимый город», «Каховку» и другие…

Когда поднялись в гору, у хлебозавода, размещавшегося в бывшем женском монастыре – башне с зубцами, обнесенной зубчатой стеной, Владимир задержался, в последний раз оглядел свой город, сбегающий по пологому берегу к месту слияния Каменки и Исети.

«До свиданья, Синарск! До свиданья, родной! Придется ли с тобой свидеться?!.»

А на другом конце пустыря вдали призывно мерцали гирлянды огней. Перекликались гудками паровозы, словно подманивали к себе.

Владимир простился с ребятами сразу же после покупки билета у кассового зала – длинного низкого здания. Поезд уходил около 3-х ночи, поэтому было глупо его всем ждать.

– Пиши! Не забывай! – напутствовали одноклассники. – Возвращайся с победой! Ждем! Пусть ваши летчики нам тоже пишут!..

– Не забуду! Не забуду! – точно слова клятвы, повторял он, пожимая поочередно всем руки. – Спасибо! Спасибо за все! А комсомольцы-летчики нашего полка обязательно вам напишут!..

Так и получилось, что провожали его сестра да младший брат. Да еще Светка Вольская, непонятно откуда взявшаяся тут. Кажется, домой должна бы уйти?..

– Учись отлично. Кончай обязательно 10 классов! – держа за плечо брата, говорил Владимир. – А потом поступай, куда захочешь – в институт или в летную школу!.. А ты, Валя, – повернулся к сестре, – спокойно кончай свой индустриальный. Я буду еще больше посылать вам по аттестату. Ты, Леня, единственный в доме мужчина, поэтому вся домашняя работа на тебе, и чтоб мама всегда была довольна…

– Понял! А ты крепче бей фашистов! И приезжай домой героем! – восторженно звенел брат.

Темень, разъеденная во многих местах тусклыми конусами фонарей, зыбилась и густилась вдали. Пронзительно и сиротливо взвизгивали и надрывно гудели дальние и близкие паровозы. Взад и вперед катались маневровые кукушки, обдавая облаками пара, фукая и фырча, будто напоминая: «Ехать пора! Пора, брат, пора!..»

– Света, спасибо, что провожаешь. Не ожидал, что такая храбрая. Как только домой доберетесь?..

– Доберемся. Себя береги…

– Постараюсь…

Громыхая, подошел зеленоватый поезд. Коротенькие небольшие вагоны слепо глядели узенькими прямоугольничками окон.

Народ кучами хлынул к вагонам. К черным провалам открывающихся обледенелых дверей…

Владимир запрыгнул на ступеньку и долго, долго махал рукой, пока не скрылись из виду родные…

12

После гибели Медведева Ивана Семеновича командиром звена назначили старшего лейтенанта Хаммихина Константина Алановича.

Мощный лоб, широкий прямой нос, квадратный подбородок с нависшими румяными щеками, меленькие, стального оттенка глаза под густыми рыжеватыми бровями придавали ему что-то львиное.

Уверенностью, несокрушимой силой веяло от его фигуры. Обычно рослые люди из-за внушительного вида для многих авторитетны. Особенно для девушек и начальства. Это не раз замечал и прочувствовал Ушаков, будучи сам «середнячком». А скупые жесты, выразительная мимика и манера держаться с чувством собственного достоинства лишь укрепляли Костин авторитет.

Но все это было внешним проявлением характера, а вот каков он в бою – Ушаков не знал. Знал только, что Хаммихин старше его на 6—7 лет, на фронте с первого дня войны. В полк прибыл, кажется, из госпиталя. Имеет около сорока боевых вылетов, а из наград – только медаль «За боевые заслуги», что было просто удивительно…

Хаммихин часто уводил Ушакова на перекур за хвосты самолетов. И там долго, витиевато и запутанно говорил о жизни, ее смысле, о войне. «Запомни, на фронте в особенности, как и всюду в жизни, побеждает умный, хитрый, изворотливый. Не будешь таким – пропал!.. Вот, к примеру, из бывшего нашего полка осталось в живых несколько человек!.. В том числе и я!.. Думаешь, легко это? Уметь надо! Смерть-то так и махала косой над головой…»

Владимир слушал, кивал и неопределенно поддакивал.

Обычно в минуты хорошего настроения Хаммихин рассказывал анекдоты или разные смешные истории. Владимиру запомнились две.

– …Иду, значит, я по полю с собакой. Вдруг из лежки из снега выскакивает огромный заяц и делает от меня гигантский прыжок! И вдруг с того места раздваивается! И уже два зайца бегут в разные стороны!..

За одним собака кинулась, а в другого я прицелился – бах! И вижу, он как подпрыгнет! Метров на шесть вверх, так что я даже голову задрал – шмякнулся о землю и не шевелится!.. Я подбежал – хвать его и ищу, куда попал? Гляжу, гляжу – никак не найду ни раны, ни крови…

В этот момент слышу: приближается лай. Тогда сунул я зайца в рюкзак и приготовился встречать другого. Они ведь, зайцы-то, по кругу бегают… Вдруг вижу, из леса выскакивает второй заяц и бежит прямо на меня!.. А собака, далеко отстав, бежит за ним по следу… Ну, я, чтобы его не спугнуть и наверняка укокошить, как стоял в ложбинке около сугроба, взял да и пригнулся. Потом приподнимаюсь, вскидываю ружье и с удивлением замечаю – зайца-то нет! Пропал куда-то!.. А ведь бежал прямо на меня!.. Ну, я искать, оглядываюсь кругом – нигде не вижу!.. В снег, что ли, зарылся?.. Тогда пошел я туда, где он бежал, нахожу его следы и вижу – оборвались они недалеко от меня. Иду, ищу зайца и никак не найду, и догадаться не могу, куда пропал?.. В этот момент прибегает собака и тоже теряет зайца. Скулит, воет, нюхает оборвавшийся след и давай бегать вокруг недалеко расположенного стога соломы. И так несколько раз… Я слежу за ней, а потом поднимаю голову, гляжу на стог и обмираю. На верхушке его сидит заяц, крутит головой, наблюдает, как бегает внизу собака…

Ну! Уж тут я его не упустил. Метров с пяти-десяти как жахну!.. Того словно ветром сдуло!..

Вы спросите, откуда же взялись два зайца, когда я спугнул одного? Оказывается, первый прыгнул на лежку второго и испугал того. А дома, когда я снял шкурку с первого зайца, я узнал, куда ему попал. Одна!.. Всего одна дробина влетела ему в ухо, пробила череп и проникла в мозг.

– Так-то вот! – покачивал Костя головой, чмокая губами. – А вы всякие гадости рассказываете…

– А этот случай, – говорил он в другой раз, – произошел в нашем полку на Южном фронте летом 41-го… Днем, когда полк готовился к вылету – осматривали матчасть и подвешивали бомбы, неожиданно на посадочную приземлился штурмовик Ил-2… На посадке летчик скозлил и то ли от удара, то ли другого чего внезапно дал длиннющую громоподобную очередь из пушки… Ну, ясно – на аэродроме поднялась паника. Кто-то истошно крикнул: – Немцы-ы! – И все, побросав самолеты, ринулись в кусты. И первым – инженер эскадрильи, осматривавший крайний самолет, с расширенными от страха глазами… А на краю аэродрома росла густая трава в рост человека. И в ней стоял столб. Продираясь сквозь траву, инженер не заметил его и врезался в столб лбом! – А-а! Убивают! – завопил он и упал под ним. Паника усилилась. Бросившиеся в кусты шарахнулись обратно на аэродром. А там их встретил с матюганьем командир полка, стрелял из «ТТ» в воздух…

Наконец, когда разобрались, что к чему, и все утихло, многие летуны один за другим начали вылезать из кустов, пряча от стыда глаза. И последним – злосчастный инженер с огромной шишкой-подушкой, затянувшей синяком глаза. Командир полка, выстроив полк, потрясая пистолетом перед носом красного как рак инженера, громко говорил:

– Инженер! Учтите! Если подобное еще раз повторится!.. За организацию суматохи, как злостного паникера, собственноручно расстреляю перед строем!.. Вы обязаны в случае нападения первым помочь мне организовать оборону аэродрома!. А вы! вместо этого, первый, сломя голову несетесь в кусты, разбиваетесь о столб, да еще кричите на весь аэродром дурным голосом: «Убиваю-ют!..»

Окружавшие Хаммихина слушатели долго и громко смеялись…

Как-то Владимир посочувствовал ветерану: «Столько сделали боевых вылетов, а наградили вас всего одной медалью…»

Хаммихин, искоса поглядев на него, раздельно произнес:

– Мне наплевать на бронзы многопудье! Мне наплевать на мраморную слизь! – И, придвинувшись вплотную, жарко обдавая дыханием, шепотом продолжал: – На свете нет ничего дороже, чем человеческая жизнь! А дураки рискуют ей, разменивают на побрякушки!..

Владимир запротестовал, заспорил было, но Костя, к удивлению, неожиданно согласился:

– Конечно, конечно, – ворковал он. – В критических обстоятельствах приходится жертвовать, как Гастелло… – Потом, чмокнув губами и горестно покачав головой, трагически произнес:

– Да-а, обижают меня крепко. Летаешь, летаешь, а не замечают. Вот уже с тобой мы сделали сколько вылетов?.. Пять или шесть, по-моему?..

– Да-а, шесть, – смущенно согласился Владимир, так как вылеты эти были не опасны. В тыл, в штаб корпуса, в соседние полки. Летали, словно в Среднегорье, нигде не встретив ни одного «мессера»…

В другой раз Хаммихин наставлял:

– Вы, «подсанята», почему быстро гибнете?.. Потому что везде лезете первыми. Суетесь, как вас учили в тылу. А что к чему, не соображаете! Нет в вас никакой хитринки, а без нее и в мирной-то жизни не проживешь!

Шумно вздохнув и покашляв, доверительно закончил:

– Ты вот что! Держись меня, понял?.. Главное слушайся! И выполняй безоговорочно!.. Со мной, запомни, не пропадешь!

– Так я ведь слушаюсь, – заикнулся было Владимир, но командир не дал договорить:

– Знаю, знаю. Главное, чтоб в горячий момент не подвел! – и, понизив голос, наклонившись: – Ты вот что! Не напрашивайся особенно летать-то!.. Особенно на боевые вылеты. Полк на это есть. А мы звено управления. Наше дело – связь, командировки. Действуй по пословице: «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся!»… И помни – чем меньше летаешь, тем больше живешь!..

13

– Так держать! Так держать! – склонившись к прицелу, командовал Владимир. Он наблюдал, как цель – железнодорожные составы, залитые светом САБ (светящейся бомбы) – медленно двигалась по курсовой черте к перекрестию. В тот момент, когда цель заползла в центр, энергично давнул упругую боевую кнопку.

– Бомбы сбросил! – прокричал он, и ему даже показалось, как в поле зрения прицела одна за другой мелькнули массивные туши «соток», понесшиеся к земле. – Разворот!..

И хотя Хаммихин бросил машину вниз с разворотом, Владимир, высунувшись в блистер – выпуклый прозрачный колпак – продолжал наблюдать за целью…

Прошли какие-то мгновенья. И вот железнодорожные составы наискось перечеркнула линия огненно-рыжих кустов – разрывов. Вздыбились, подпрыгивая вагоны, сталкиваясь в воздухе и разлетаясь в стороны. Запрыгало, заплясало пламя на них. Осветилась вся станция, хотя САБ давно уже погасла.

В воздухе пламя тоже бушевало. Сотни клубящихся огненных вспышек рвали вязкую темноту ночи в различных местах на различных высотах. Узкие лезвия прожекторных лучей резали пространство на огромные черные полотнища, выискивая жертву – самолет.

Хаммихин метался в этом огненном месиве, точно в мешке, не находя выхода. Сорок потов с него сошло, пока, наконец, на малой высоте он не вышел из простреливаемой зоны…

Где-то около линии фронта пришел в себя. Осмотревшись внимательно, заметил слева на пульте горящие глазки лампочек, похожие на рубины.

Что же это? Почему не сбросили бомбы?

– Штурман! – закричал он нетерпеливо.

– Слушаю, командир! – запыхавшись, отозвался появившийся Ушаков.

– Ты сбросил бомбы или не сбросил!?

– Конечно!..

– Что – конечно?.. Сбросил или нет?

– Сбросил, конечно!

– А это что? – показал рукой Хаммихин.

Владимир перегнулся, уставился на лампочки.

– Почему горят?.. Должны потухнуть, если сброшены?..

– Не знаю, – упавшим голосом протянул Владимир. – И аварийно я продублировал…

– Вот и я не знаю, – зло говорил Хаммихин. – Выходит, не сбросил ты их! А мы такие муки перенесли!.. Жизнью рисковали…

– Этого не может быть! – возмутился Владимир. – Я сам видел разрывы. И вы видели, если смотрели!..

– Мы-то не видели! – возразил Хаммихин. – Не до того было! Сам прекрасно знаешь…

– Ну, а если не видели, так верьте мне!

– Это почему же? А сигнальные лампочки? Они что, врут?

– Конечно! Электроцепь, видно, неисправна.

– Вот так здорово! Техника, выходит, врет, а он не врет!.. Ты слышишь, Саня? – наклонился Хаммихин к второму пилоту Родионову. – Сигнализация врет, а он не врет!..

– Да-а, – осуждающе качая головой, усмехнулся Сашка, взглянув на Владимира. – Чудеса, да и только.

– А ты понимаешь? – повернулся Хаммихин к Ушакову. – Пока горят лампочки – не имеем мы права верить тебе.

– Ну не верьте. Ваше дело, – обиделся Владимир. – В тот раз тоже не верили, а правым-то оказался я.

– Вот что, друг! Всякую-то околесицу не плети! Ты отлично знаешь, что прошлый раз к нынешнему никакого отношения не имеет! И нечего козырять прошлым! Лучше подумай о спасении своей шкуры!.. А то с бомбами-то прилетим, да сядем – знаешь, что будет?..

Хаммихин умышленно сделал паузу и, словно наслаждаясь, медленно цедил: – За невыполнение-то задания по головке не погладят. А вот к стенке могут поставить! А то, не дай бог, на своих же бомбах подорвемся во время посадки. Да и другие самолеты полка можем подорвать!.. Так что давай, пока не поздно, курс на запасную цель и пошлепаем туда!..

– Незачем нам туда. Я сам видел разрывы своих бомб. Идем домой.

– Ну и упрямый ты, как бык! А если это не твои разрывы? А другого самолета?.. Над целью-то, наверняка, мы были не одни?!.

– Возможно.

– А если возможно, так почему не допускаешь, что бомбы не сбросились.

– Потому что сам сбрасывал и видел, как они мелькнули!

– Видел! Ночью?

– Да, видел…

Хаммихин расхохотался.

– Ты что? Кошка, что ли?

– Не кошка, а видел, что тут особенного?

Хаммихин продолжал хохотать. Повернувшись, хлопнул Родионова по плечу. Нагнулся.

– Ты слышишь, Саня? Штурман-то совсем заврался. Говорит – сам видел в прицел, как мелькнули падавшие бомбы. И это ночью?.. Ох, уморил!

Хаммихин, откинувшись на спинку, хохотал громко и басовито.

– Да-а, да-а, – иронически улыбаясь, крутил головой Сашка.

Владимир спокойно наблюдал за ними, ожидая, когда прекратится нелепый, несуразный смех. А вернее, открытое, преднамеренное издевательство…

Все эти дни с момента прибытия Хаммихина из госпиталя Владимир пытался найти общий язык с ним. Иметь хотя бы обычные взаимоотношения. Но, к сожалению, ничего не добился.

Как всякий завистливый человек, Хаммихин с первой встречи невзлюбил Ушакова за то, что тот (мальчишка) имел больше, чем он (ветеран), боевых наград. Но только не подавал вида. Были и другие более серьезные причины, хотя бы те же прошлые боевые вылеты, в которых штурман, по мнению командира, проявлял слишком большую самостоятельность и ненужный риск.

Владимир старался беспрекословно выполнять все указания и даже советы командира. Терпеливо сносил смешки и насмешки и никогда никому не жаловался. И все из-за того, чтобы жить в мире с людьми, с которыми летал на боевые задания и бил ненавистных фрицев. А это было главным, ради чего он попал на фронт…

Еле успокоившись и вытерев выступившие от хохота слезы, Хаммихин, все еще всхлипывая, обернулся:

– Да пойми ты, кошка! Пока горят сигнальные лампочки, не только мы, а ты в первую очередь не должен верить себе и проверить, что с бомбами. Дело говорю, пока не поздно, идем на запасную! Там сбросишь!..

Хаммихин говорил так убедительно, что Владимир на минуту засомневался в том, что он действительно видел и говорил.

– Уже поздно, горючего не хватит.

– Что я тебе говорил? А ты сопротивлялся! Теперь сбрасывай скорей, пока не прошли линию фронта… Так уж и быть, возьму грех на душу, доложу, что сбросили по цели…